Текст книги "Император Терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

2

Несколько сотен всадников подняли целые тучи пыли. Под этим покровом, нами же и созданным, мы покинули Маттеракс; Золотая Гвардия растянулась на полмили по извилистой горной тропе. Блеск ее потускнел, и на равнину мы спустились уже серыми.

Макин и я ехали вместе по изгибам дороги, на которой некогда встретили принца Оррина, направлявшегося к моим воротам. Макин теперь выглядел старше, в черных волосах пробивалась седина, тревоги проложили морщины на лбу. В дороге Макин всегда казался счастливым. С тех пор как у нас появились богатство, слава, замки, он проявлял склонность к беспокойству.

– Будешь скучать по ней? – спросил он.

Целый час был слышен лишь стук копыт по камням, и вдруг ниоткуда это «Будешь скучать по ней?».

– Не знаю.

Я привязался к своей маленькой королеве. Она могла возбудить меня, когда хотела, как могло бы большинство женщин: я нетребователен. Но я не сгорал от страсти, не нуждался в ней. Я не просто привязался к Миане, она мне нравилась, я уважал ее быстрый ум и безжалостность. Но я не любил ее, не испытывал ту дурацкую безрассудную любовь, которая может охватить мужчину, унести его к неизвестным берегам.

– Не знаешь?

– Поживем – увидим, разве не так? – ответил я.

Макин покачал головой.

– Едва ли ты поборник истинной любви, лорд Макин, – сказал я ему.

За шесть лет, проведенных в Логове, при нем не было женщины, а если и имелась любовница или даже шлюха-фаворитка, он ее хорошо прятал.

Он пожал плечами.

– Я потерял себя в пути, Йорг. Для меня то были черные годы. Для интересующих меня женщин я плохая компания.

– Что? А я?

Я обернулся, чтобы посмотреть на него.

– Ты был совсем юн. Мальчишка. Грех не липнет к ребенку, как он липнет к мужчине.

На этот раз пожал плечами уже я. Ему, казалось, было приятнее грабить и убивать, чем вспоминать об этом в сводчатых залах. Возможно, ему снова был нужен повод для беспокойства, чтобы наконец перестать беспокоиться.

– Она хорошая женщина, Йорг. И скоро подарит тебе ребенка. Ты об этом не думал?

– Нет. Что-то позабыл.

Вообще-то это занимало мои мысли непрестанно, даже во сне. Я не знал, как ухватить эту мысль, и она правда ускользала от меня. Скоро появится орущий младенец, но что это будет значить для меня – что значит быть отцом, – я не имел понятия. Коддин говорил, что я почувствую интуитивно, инстинкты подскажут. Что это записано у меня в крови. Возможно, это будет все равно что перец, рассыпанный в воздухе, и до тех пор, пока я не чихну, не смогу понять, с чем имею дело.

– Возможно, ты будешь хорошим отцом, – сказал Макин.

– Нет.

Пойму я это или нет, но хорошим отцом не стану. Я подвел брата и, несомненно, подведу сына. Каким-то образом проклятье, наложенное на меня Олиданом из Анкрата, вероятнее всего, унаследованное им от собственного родителя, поразит всех моих детей.

Макин поджал губы, но ему хватило то ли такта, то ли ума не спорить.

Не такая уж большая часть Высокогорья Ренар годится для земледелия, но ближе к границе рельеф становится наконец достаточно ровным, чтобы там можно было что-то выращивать или строить города. Например, Годд, мою столицу. Он выступал пятном на горизонте.

– Разобьем лагерь здесь, – произнес я.

Макин нагнулся в седле, чтобы сказать что-то сэру Риккарду, и поднял копье с моим флагом.

– Мы могли бы добраться до Годда, – сказал Макин. – Будем там где-то через час после заката.

– Скверные койки, ухмыляющиеся чиновники и блохи. – Я соскочил с Брейта. – Лучше уж спать в палатке.

Горгот сел, предоставив гвардейцам хлопотать вокруг него, стреноживать и кормить коней, ставить палатки, каждая на шестерых, с развевающимися на крыше двумя лентами императорских цветов – черной и золотой. Кеппен и Грумлоу бросили седельные сумки рядом с левкротом и сели на них, чтобы поиграть в кости.

– Нам надо бы по крайней мере завтра проехать через город, Йорг. – Макин привязал мешок с кормом на морду своего коня и повернулся ко мне спиной. – Народ любит смотреть, как проезжает Гвардия. По крайней мере это ты можешь им дать?

Я пожал плечами.

– Хватит и того, что я держу двор на Высокогорье. Думаешь, они забыли, что мой дворец в Арроу больше всего Годда?

Макин посмотрел мне в глаза.

– Иногда кажется, что это ты позабыл, Йорг.

Я отвернулся и присел на корточки посмотреть на кости. Бедра болели – я явно провел слишком много времени на троне, в постели и пиршественном зале. Макин был прав, я должен был ездить по своим семи королевствам хотя бы для того, чтобы не забывать, что значит быть в дороге.

– Сукин сын! – сплюнул Кеппен.

Все пять костей Грумлоу выпали шестерками вверх. Кеппен принялся опустошать кошелек, снова сплюнул и вывалил все к ногам Грумлоу. Я покачал головой. Так разбрасываться удачей ради кошеля монет.

– Не растрать всю свою удачу, брат Грумлоу. Она может понадобиться тебе позже.

Я снова встал и прикусил губу: ноги нещадно болели.

Мне никогда не хотелось жить во дворце, выстроенном принцем Оррином для Катрин. Я провел там несколько недель после того, как мы обеспечили себе верность всех уцелевших лордов Арроу. Здание напоминало мне об Оррине, суровое, но великолепное, с высокими арками, колоннами из белого камня, его словно скопировали с дворцов Македонии, где вырос, чтобы стать великим, Александр. Я носился по многочисленным комнатам со своими братьями в качестве охраны, мои капитаны планировали захват оставшихся территорий Арроу. Во дворце было пустынно, несмотря на несколько сотен слуг, сплошь чужеземцев. В конце концов я радовался, что уезжал на завоевание Нормардии, оно принесло облегчение, хоть и стало самой кровавой кампанией за ту весну.

Если жизнь в Логове изнежила меня до того, что день в седле оказался тяжким испытанием, стоило избегать роскоши этого дворца. Лучше горы, чем равнины, лучше вой ветра над заснеженными пиками, чем вонючий воздух с Тихого моря, приносящий запах Затонувших Островов. И потом, в Анкрате и Ренаре кровь моего рода была гуще всего. Я, может, и не нуждаюсь в семейном тепле, но в трудное время разумнее быть окруженным подданными, которые следуют за тобой по привычке, а не из-за вновь обретенного страха.

Закапал дождик, свет померк. Я крепче запахнул плащ и приблизился к одному из костров.

– Палатку королю! – крикнул сэр Риккард, хватая проходящего мимо гвардейца за руку.

– Немного сырости мне не повредит, – сказал я.

Риккард был хорошим мечником, смельчаком, но слишком много командовал.

Проводить время у костра среди солдат мне больше по нраву, чем созерцать хлопающие на ветру стены палатки и представлять, что же за ними такое. Я смотрел, как Гвардия разбивает лагерь, и вдыхал аромат жаркого.

Если отряд насчитывает больше трехсот человек – это уже маленькая армия, и ей необходима дисциплина. Нужно выкопать канавы для справления малой нужды, организовать охрану по периметру, напоить и отправить пастись коней. Где та простота, которой хватало нам, братьям, на дорогах моего детства? Масштаб меняет все.

Капитан Гвардии принес мне кресло, складное, походное, с обитыми медью углами, умещающееся в плоском тюке и способное уцелеть на дорожных ухабах. Капитан Харран застал меня сидящим в нем и поедающим оленину с картофелем, провизию из моих кладовых в Логове. Гвардия же кормилась по пути, фактически грабя на большой дороге, но на законных основаниях – последние отголоски имперских порядков.

– Вас хочет видеть священник, – сказал Харран.

Я подождал, пока он прибавит «король Йорг». Капитаны Золотой Гвардии относятся к Сотне с презрением и, скрытые своими блестящими шлемами, смеются над нашими титулами.

– Священник? Может, епископ Годда?

Золотая Гвардия не слишком жалует Римскую церковь. Это последствия многовековой грызни императоров с папами. Для сторонников императора Вьена – священный город, а Рим – одно недоразумение.

– Да, епископ, – кивнул Харран.

– Дурацкая шапка выдает его с головой, – сказал я. – Сэр Кент, прошу, проводите отца Гомста в наш благочестивый круг. Не хотелось бы, чтобы Гвардия обидела его.

Я откинулся в кресле и отпил эля из кружки, которую мне принесли, – та еще кислятина из пивоварен Ост-Рейха. Райк присматривал за костром и обгладывал кость. Многие смотрят на огонь так, будто ищут ответ в таинстве его ослепительного танца. Райк просто хмурился. Горгот подошел и локтями расчистил себе достаточно места, чтобы огонь осветил его. Как и я, он кое-что понимал, когда смотрел на пламя. Магия, позаимствованная у Гога, выгорела из меня, когда мы прогнали людей Арроу из Логова, – она никогда не принадлежала мне по-настоящему. Однако же, полагаю, Горгот намочил руки там, где плавал Гог. Он не являлся Присягнувшим огню, как Гог, но в его крови что-то такое было.

Грумлоу сообщил нам о прибытии епископа Гомста, показав на митру, качающуюся над головами гвардейцев, выстроившихся перед столовой палаткой. Мы смотрели, как он выходит, в полном облачении, опираясь на посох и шаркая ногами, хотя лет ему было не больше, чем Кеппену, который мог взбежать на гору перед обедом, буде возникнет необходимость.

– Отец Гомст, – сказал я.

Я называл его так с тех пор, как вообще смог хоть как-то его называть, и не усматривал причины что-то менять просто потому, что у него теперь была другая шапка.

– Король Йорг.

Он склонил голову. Дождь полил сильнее.

– Что же привело сюда епископа Годда дождливой ночью, когда он мог греться у свечей в соборе?

Больное место: собор был построен лишь наполовину. Я все еще дразнил старого Гомсти, словно он застрял в той клетке, в которой мы нашли его много лет назад на Дороге Нежити. Мой дядя переоценил себя, когда заказал проект собора – непродуманный план, родившийся в тот же год, когда моя мать вытолкнула меня на свет. Возможно, очередное неудачное решение. В любом случае, деньги кончились. Соборы обходятся недешево, даже в Годде.

– Мне было нужно поговорить с тобой, мой король. Лучше здесь, чем в городе.

Гомст стоял под дождем, вода капала с его посоха и стекала по пышному облачению.

– Принесите ему кресло, – крикнул я. – Нельзя допустить, чтобы божий человек стоял в грязи. – И уже тише: – Говорите, отец Гомст.

Гомст не спеша уселся, поправил рясу, подол которой был весь в грязи. Я ожидал, что он придет с одним-двумя священниками, хотя бы с мальчиком-служкой, который понесет шлейф, но епископ сидел передо мной один, темный от дождя, и казался старше своих лет.

– Было время, когда моря поднялись, король Йорг.

Он сжал посох так крепко, что побелели костяшки, и уставился на другую руку, лежащую у него на коленях. Гомст никогда не рассказывал истории. Он бичевал или льстил, в зависимости от того, во что одета публика.

– Моря поднимаются каждый день, отец Гомст, – сказал я. – Луна притягивает глубокие воды, как она притягивает женскую кровь.

Я знал, что он говорил о Потопе, но не мог не помучить его.

– В незапамятные времена моря лежали ниже, и Затонувшие Острова были великой землей Бреттанией, а Земли Нигде-и-Никогда кормили Империю, прежде чем Тихое море украло их. Но воды поднялись, и тысяча городов потонула.

– И вы думаете, что океаны готовы к очередному рывку? – усмехнулся я и поднял руку, ловя капли дождя. – Будет лить сорок дней и сорок ночей?

– Вам было видение?

Вопрос вырвался из обожженных легких Красного Кента. Он подошел и присел у кресла Гомста. Выжив в огненном аду Логова, сэр Кент ударился в религию.

– Похоже, я правильно сделал, что разместил свой двор в горах, – произнес я. – Возможно, Высокогорье станет богатейшим островным королевством нового мира.

Сэр Риккард рассмеялся. Редкая из моих шуток не встречает в нем понимания. Макин криво усмехнулся. Это меня больше убедило.

– Я говорю о другом подъеме – о темном приливе, – сказал Гомст. Похоже, он вознамерился поиграть в пророка. – Отовсюду приходят вести: изо всех монастырей, из Арроу, Белпана, Нормардии, с холодного севера и из Королевств Порты. Самые благочестивые монахини видят сны об этом. Отшельники покидают свои пещеры, чтобы рассказать о том, что принесла им ночь, иконы кровоточат, свидетельствуя истину. Мертвый Король готовится. Черные корабли ждут на якоре. Могилы пустеют.

– Мы уже сражались с мертвыми и одержали победу.

От дождя стало холодно.

– Мертвый Король одолел последних лордов Бреттании и теперь правит всеми Островами. Его флот ждет отплытия. Святые видят приближение черного прилива.

Гомст поднял глаза и встретился со мной взглядом.

– Ты видел это, Гомст? – спросил я.

– Я не святой.

Это, по крайней мере, убедило меня, что он верит и боится. Я знал Гомста головорезом, развратником с козлиной бородой, любителем комфорта и пышных, но пустых речей. Его честность была красноречивее честности любого другого человека.

– Вы поедете на Конгрессию со мной. Сообщите все это Сотне.

Его глаза расширились, капли дождя задрожали на губах.

– Я… мне там нет места.

– Вы поедете как один из моих советников. Сэр Риккард уступит вам свое место.

Я встал и стряхнул воду с волос.

– Чертов дождь. Харран! Покажи мне мою палатку. Сэр Кент, Риккард, проводите епископа обратно в церковь. Не хватало еще, чтобы по пути его потревожил гуль или призрак.

Капитан Харран ждал у соседнего костра и теперь провел меня к павильону, большему, чем палатки Гвардии, устланному внутри шкурами, с черными и золотыми подушками. Макин вошел следом за мной, кашляя и отряхиваясь от дождя, – мой телохранитель, хотя для него как для барона Кенника поставили отдельную палатку. Я сбросил насквозь мокрый плащ, и тот с хлюпаньем упал.

– Гомст пожелал нам сладких снов, – сказал я, оглядываясь.

Слева от меня стоял сундук с провизией, по другую сторону – комод. Серебряные лампы с бездымным маслом освещали кровать из резного дерева с четырьмя столбиками – сборную, в походе ее несли по частям двенадцать гвардейцев.

– Я не верю снам. – Макин снял плащ и отряхнулся, как собака. – И епископу.

На тонкой работы прикроватном столике стояли шахматы с доской из черного и белого мрамора и серебряными фигурами, украшенными рубинами и изумрудами.

– У Гвардии палатки шикарнее, чем мои покои в Логове, – сказал я.

Макин склонил голову.

– Я не верю снам, – повторил он.

– Женщины Годда не носят синего.

Я начал отстегивать нагрудник кирасы. Это мог сделать и паж, но слуги – болезнь, влекущая за собой беспомощность.

– Ты стал следить за модой?

Макин, все еще мокрый до нитки, снимал с себя доспехи.

– Цены на олово выросли в четыре раза с тех пор, когда я занял трон своего дяди.

Макин ухмыльнулся.

– Я пропустил прибытие гостя? Ты говоришь с кем-то еще, не со мной.

– Этот твой человек, Оссер Ганг, – он бы меня понял.

Я оставил броню лежать там, где она упала. Взгляд мой вернулся к шахматной доске. Такую приносили, когда я в прошлый раз ездил на Конгрессию. Каждый вечер. Будто нельзя претендовать на трон, не будучи искусным игроком.

– Ты привел меня к воде, но не даешь пить. Скажи напрямую, Йорг. Я простой человек.

– Торговля, лорд Макин. – Я на пробу двинул пешку. Пешку с рубиновыми глазами, служанку черной королевы. – Мы не торгуем с Островами, не покупаем ни олово, ни вайду, ни бреттанские сети, ни их знаменитые хитрые топоры, ни крепких низкорослых овечек. У нас нет торговли, черные корабли уходят из Конахта в Тихое море, но никогда не возвращаются в порт.

– Были войны. Лорды Бреттании вечно враждуют. – Макин пожал плечами.

– Челла говорила о Мертвом Короле. Я не верю снам, но доверяю слову врага, который думает, что я полностью в его власти. Болотные мертвяки не давали покоя армиям моего отца на границах. Мы с отцом охотно вернули бы те годы ожидания, если бы он не был вынужден так держаться за то, что у него есть.

Макин кивнул.

– Кенник тоже страдает. Все воины, что подчиняются мне, заняты – удерживают мертвяков в болотах. А их армия? Король?

– Челла была королевой той армии, которую собрала в Кантанлонии.

– А корабли? Завоевания?

– На земле и на небе полно вещей, Макин, недоступных даже мудрецу вроде тебя. – Я сел на кровать и развернул шахматную доску так, что на него теперь смотрела белая королева и ее армия. – Твой ход.

Макин выиграл шесть партий, прежде чем я отправил его задуть лампы. То, что он после шести выигрышей спал на полу, а я после своего единственного – в удобной постели, служило слабым утешением. Я уснул, а перед глазами все мелькали фигуры, черные и белые квадраты, мерцали рубины и изумруды.

Ночью над палаточным лагерем разразилась буря. Палатки надулись, словно рассказывая преувеличенные байки о непогоде, от которой они нас спасали. Шум был такой, будто вот-вот все королевство потонет, а ветер сдует валуны со склонов гор. Если бы я спал под открытым небом у изгороди, все это меня бы не разбудило, но под огромным барабаном шатра я лежал и бодрствовал, уставившись в темноту.

Порой приятно слышать дождь, но не мокнуть, знать, что снаружи воет ветер, но не ощущать его. Я ждал в бесконечно тянущейся уютной темноте и наконец уловил запах белого мускуса, руки ее сомкнулись у меня на груди, и она увлекла меня в царство сновидений. Сегодня мне это было особенно необходимо.

– Тетушка Катрин.

Несомненно, губы мои пошевелились во сне, шепча эти слова.

Поначалу Катрин посылала мне лишь кошмары, словно решила, что будет моей совестью и заставит меня страдать за мои преступления. Снова и снова малыш Дегран умирал у меня на руках, и я просыпался с криком, мокрый от пота, пугая ту, что делила со мной постель. Я ночами сгорал на костре скорби Сарет, показанной подо всеми мыслимыми углами ее сестрой, обучившейся этому искусству в то время, пока состояла в браке с принцем Оррином. Миана не могла спать со мной и устроила себе постель в Восточной башне.

Присягнувшая снам, сказал себе я. Она ведьма сновидений. Вроде Сейджеса. Но от этого я не переставал желать ее. Я рисовал образ Катрин в темной буре своего воображения. Она никогда не показывалась, и я вспоминал, как увидел ее впервые – то навек запечатленное мгновение, когда мы столкнулись в коридорах Высокого Замка.

Катрин показывала мне тех, кого любила, – тех, кого я убил. Сэр Гален, что бился за нее в светлые дни ее юности в Скорроне, ее камеристка Ханна в те дни, когда она не ворчала и утешала маленькую принцессу при дворе, где ее больше никто не любил. Во сне Катрин заставляла меня переживать ее тревогу за близких, вовлекая меня в странную логику сна, так что они казались важными, настоящими, такими же настоящими, как воспоминания до терний. И все это в ослепительном сиянии солнца Геллета, в пожирающем плоть сиянии Солнца Зодчих, всегда у меня за спиной, отбрасывающего мою тень, словно черный перст, на их жизни.

Я позволил ее рукам утянуть меня вниз сквозь полночь. Я никогда не противился ей, хотя чувствовал, что смогу, и, наверное, она как раз добивалась моего сопротивления. Катрин желала этого больше, чем показать мне сотворенное мною зло и заставить пережить то, что пережила она. Думаю, она хотела битвы, противостояния ее чарам, чтобы я закрыл сонные глаза и попытался сбежать. Но я этого не делал. Я сказал себе, что должен взглянуть страху в лицо. Что ее пытки выжигают из меня сентиментальность. Но, по правде говоря, мне нравилось, как ее руки обнимают меня, нравилось, что она близко – прикасается ко мне, оставаясь недосягаемой.

Шепоты света дотянулись до меня сквозь беззвездную ночь. В последнее время она посылала мне запутанные хаотичные сны, словно сама грезила. Я или видел ее, или осязал, но никогда этого не случалось одновременно. Мы бродили по Высокому Замку или дворцу Арроу, ее платье струилось, тишина опутывала нас, стены дряхлели и рассыпались в прах, когда мы проходили мимо. Или я чувствовал ее запах, обнимал ее, но был слеп – или видел лишь могилы Пер-Шеза.

Однако же этой ночью сновидение было отчетливым. Под башмаками крошился камень, дождь хлестал меня. Я карабкался по склону, пригнувшись, чтобы устоять на ветру. Мои пальцы слепо блуждали по поверхности скалы, передо мной поднималась стена. Я все ощущал, но не контролировал себя, словно был марионеткой, а кто-то дергал за нити.

– Чему это должно научить, Катрин?

Она никогда не говорила со мной. Я никогда не сопротивлялся ей – а она не говорила. Поначалу все сны, что она насылала на меня, были полны гнева и мести. Но в них было что-то такое, что мне казалось – она еще экспериментирует, испытывает свой дар, как мечник совершенствует технику и добавляет к обычным навыкам новые удары. Это были приемы Сейджеса, и вот теперь, когда моя тетка снова поселилась в отцовском доме, возможно, она взяла на себя роль этого язычника, хотя я так и не понял, на какой путь она направляет Сотню, распространяя свои тонкие сети, – Олидана Анкрата или же на свой собственный.

Буря стихла внезапно, ветер прекратился, хотя я слышал, как он завывает за спиной. Какая-то пещера. Я вошел в ее узкую пасть, пригнулся и сбросил с плеч мешок. Уверенно нашел кремень и трут и быстро зажег фонарь, который выудил из мешка. Я мог бы гордиться своей работой, но руки, что сделали ее, те, в которых я держал кремень, высекая из него искру, не были моими. В свете фонаря я увидел, что они бледны, словно долго пробыли под водой. У меня длинные пальцы, но эти походили на белых пауков, ползающих в тени.

Я шел вперед, или, точнее, тот, в чьей шкуре я был, двигался и нес меня в себе. Свет фонаря уходил во тьму и ни от чего не отражался. Мое зрение охватывало то, что позволял охватить тот, чьими глазами я смотрел, – большей частью каменный пол, выровненный шагами бесчисленных ног. Временами, бросая взгляды по сторонам, я замечал каскады из замерзшего камня и неземные галереи, где сталактиты сливались со сталагмитами. И я знал, куда иду. Логово, восточные ворота для вылазок. Бледный человек во тьме бури вскарабкался на Ранъярд и вошел в ворота через потайную щель в его склоне.

Человек этот двигался уверенно. Бесчисленные повороты уводили в темную неизвестность, но путь, проторенный бесчисленными предшественниками, нетрудно отыскать. Во сне все было четко, словно он черпал подробности из моих воспоминаний. Я дрожал – я, но не бледный человек. Если Катрин стремилась к точности, из тени к чужаку должна была протянуться черная рука, схватить его и потянуть с невероятной силой в зияющую пасть тролля. Я надеялся, что не почувствую, как эти черные зубы смыкаются на моей плоти, хотя дело шло как раз к этому. Вонь их уже сильно ощущалась, и ошейник его царапал мне шею.

Он прошел своей дорогой, и рука не потянулась ко мне. Если бы все происходило наяву, я бы выдохнул с облегчением. На какое-то время я поверил в реальность происходящего, но нет, тролли Горгота стерегли подземные пути в Логово и еще многие тайные тропы.

Теперь мы шли по высеченным в скале рукой человека тоннелям, соединяющим Логово с природными пещерами. Остановились неподалеку от самого нижнего подвала Логова. Сгущающаяся впереди темнота поглощала свет фонаря. Мужчина замер ненадолго – было что-то нечеловеческое в этом полнейшем отсутствии движения. Он быстро продвигался вперед, сжимая в руке прохладную рукоять ножа, хотя клинка я не видел. На шершавом камне лежал одинокий тролль, раскинув длинные конечности. Лицо чудовища было скрыто черным узловатым плечом. Он выглядел дохлым, но, внимательно приглядевшись чужими глазами, я увидел, как дыхание медленно поднимает и опускает его спину.

Человек неторопливо обошел спящего тролля, пригнулся, когда потолок тоннеля стал ниже, огибая черные ноги.

– Неудачный сон, Катрин, – сказал я, не нуждаясь в его губах. – Тролли созданы для войны. Она у них в крови. Запах этого человека мог бы разбудить дюжину, и они уже пускали бы слюни от голода.

Мой провожатый нашел деревянную дверь, ведущую в винные погреба Логова. Он поковырялся в замке тяжелыми отмычками, подходящими для столь древнего и основательного механизма. Капля масла, чтобы не скрипели петли, – и он распахнул ее, шагнув вперед без колебаний. И тут я заметил его нож – инструмент убийцы, длинный и тонкий, с рукоятью из выбеленной кости.

Он выбрался из фальшивого переднего днища огромной бочки, прикрывавшей выход. Напротив, у настоящей бочки почти такого же размера, сидел и спал стражник в форме моих цветов – шлем набекрень, ноги вытянуты вперед, голова упала на грудь. Я почувствовал напряжение в мышцах бедер и жесткие светлые волосы стражника, когда схватился за них, отводя его голову назад. Я знал его. Имя носилось где-то за пределами мыслей. Родрик, парнишка моложе меня, – однажды я обнаружил его прячущимся в моей башне, когда Оррин осадил замок. Я уже почти было решил перерезать ему горло за то, что он такой негодный стражник, но тут с изумлением обнаружил, что рука моя скользнула ниже и всадила нож ему в сердце. Это разбудило его! Родрик изумленно посмотрел на меня, рот его скривился, и он умер. Я ждал. Мальчишка не шевелился, но я все еще ждал. А потом вытащил нож и вытер его о тунику Родрика.

У бледного человека были черные рукава. Я заметил это задолго до того, как его взгляд нашел лестницу, и мы устремились туда. Он оставил фонарь рядом с Родриком, и тень его указывала дорогу.

Человек шел по залам и коридорам Логова, словно хорошо их знал. Замок лежал во тьме, лишь редкие лампы освещали углы и проходы. Ставни гремели на ветру, лил дождь, вода стекала вниз и образовывала на каменном полу лужи. Похоже, мои люди забились в свои постели, пока бушевала буря, не было видно никого из них: ни слуг, следящих за рампами, ни золотаря, ни няньки, ни девки кого-нибудь из стражников, крадущейся из казарм… ни, собственно, стражника, если на то пошло.

Наконец, когда убийца достиг внутренней двери восточной башни, мы обнаружили стражника, не покинувшего пост. Сэр Грэм, рыцарь моего стола, спал стоя – ему не давали упасть пластинчатые доспехи, алебарда и стена. Белые руки приставили нож к зазору между латным воротником и наплечником. Убийца положил ладонь на костяную рукоять ножа, настроившись на такой резкий удар, который пробил бы кожу и кольчугу и нашел бы яремную вену. Он подождал, возможно, разделяя мое подозрение, что при падении рыцаря раздастся жуткий грохот. Мы стояли так близко, что я чуял зловоние каждого выдоха сэра Грэма. Ветер выл, и я вонзил нож. Рукоять уколола ладонь, которая не была моей, острие пронзило сэра Грэма, и тот упал в конвульсиях. Тяжесть тела сняла его с ножа.

Убийца снова вытер клинок – на этот раз о красный плащ рыцаря, оставив на нем светлое пятно. Брезгливый какой-то тип.

Он нашел ключ на поясе у Грэма и отпер дубовую дверь, окованную железом и отполированную прикосновениями рук. Дверь была старая, а сам ход – еще старше. В свитках моего дяди говорилось о временах, когда все Логово представляло собою лишь восточную сторожевую башню, одиноко стоящую на склоне горы, у подножия которой располагался военный лагерь. И даже те, кто бился с племенами Ора и выстроил твердыню на Высокогорье, не были строителями башни. На арке есть надпись, но время стерло память об этом языке. Значение слов, конечно, тоже безнадежно забылось.

Убийца шагнул под арку, под руны, глубоко высеченные в замковом камне. Боль пронзила меня, тернии нашли мою плоть, пробили кожу так, что было понятно – освободиться будет непросто, все равно что вытащить стрелу с зазубренным наконечником или отцепить бульдога, которого придется убить, потом рассечь челюстные мышцы и вынуть зубы из кости. Было больно, но я обрел свободу, вырванный из тела, сдерживавшего меня. Он шел, не останавливаясь, а я плелся по лестнице вверх, держась позади. На спине его черного плаща виднелся вышитый белым шелком крест. Святой крест.

Я наскочил на него, но прошел насквозь, словно он был призраком, хотя, по правде говоря, при соприкосновении задрожал я сам. Лампа осветила его лицо, когда я обернулся – ровно на миг, потом он прошел сквозь меня, а я остался стоять на ступенях. Человек был бледен, как утопленник, лицо такое же синюшное, как руки, волосы прилизаны, радужка глаз мутная. На груди его туники был вышит белым шелком крест – такой же, как на спине. Папский убийца. Лишь Ватикан посылает в мир убийц с обратным адресом. Все остальные предпочли бы держать такое сотрудничество в секрете. Папский убийца, однако, – это лишь продолжение непогрешимости папы: разве стыдно исполнять волю Божью? С чего бы таким людям прикрываться анонимностью?

В нише у лестницы лежал мертвый брат Эммер. Убийца опустился на колени и с помощью ножа убедился, что тот больше не поднимется. Эммер не особо интересовался женщинами, и я решил, что он станет хорошим охранником для королевы. Я смотрел, как человек папессы поднимается по лестнице, пока он не скрылся за поворотом. Кровь Эммера стекала вниз по ступеням алым водопадом.

Я никогда не боролся с Катрин, не пытался избежать насланных ею чар, но это не означало, что я соглашался сотрудничать. Каким-то образом я освободился от убийцы, и у меня не было причины смотреть, что он там еще сделает. Убьет мою королеву – нет сомнения. Миана, очевидно, спала в комнате наверху, если Катрин сохранила план замка таким, каким извлекла из моих воспоминаний. Должен ли я как дурак идти и смотреть, как Миане перережут горло? Как она будет биться в крови, покуда мой ребенок умирает у нее во чреве?

Я стоял в темноте, нарушенной лишь отблесками света ламп за поворотами внизу и наверху.

– Правда? Думаешь, ты можешь показать мне что-то, способное уязвить меня? – сказал я в пустоту. – Ты прошла по моим воспоминаниям. – Я позволил ей бродить, где заблагорассудится, когда она явилась со своими кошмарами. Наверное, я решил, что войти в долгие коридоры моей памяти будет для нее большим мучением, чем ее кары – для меня. Даже если у нее были ключи от всех моих дверей, я знал: есть места, куда она не пойдет. Да и кто в здравом уме рискнет?

– Давай сыграем в эту игру, принцесса, до самого конца. Давай посмотрим, не обнаружишь ли ты, что финал слишком горек.

Я взбежал по лестнице, легко касаясь ступеней и без малейшего усилия, словно лишь в теле убийцы я мог по-настоящему соприкоснуться с этим сновидением. Я быстро догнал его, проскочил мимо и первым оказался наверху.

Там ждал Мартен, скорчившись у дверей королевы, его меч и щит лежали на полу, глаза – красные от крови и безумные. Пот приклеил темные волосы ко лбу и стекал по напряженным сухожилиям шеи. Сжимая кинжал в одной руке, он лупил острием по ладони другой, судорожно дыша, и кровь стекала с его кисти.

– Бейся с ним, – сказал я.

Я увидел убийцу. Он остановился, беззвучно втянул ноздрями воздух и вскинул голову, чтобы уловить малейший вздох боли Мартена. Пока он стоял неподвижно, я нырнул в него, намереваясь осесть среди его костей, цепляясь за все, за что можно ухватиться. Мгновение ослепляющей агонии – и я снова смотрел его глазами. Я чувствовал вкус крови. Он разделил боль воссоединения со мной и сдержал крик, но резко втянул воздух сквозь зубы. Возможно, этого хватит, чтобы предупредить Мартена.