Текст книги "Император Терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

26
ИСТОРИЯ ЧЕЛЛЫ

Повозка подскочила на замерзшей грязи, и Челла снова выругалась. На сиденье напротив Кай устроился куда удобнее, он уже почти заснул, словно на руках няньки. Она ухватилась за обтянутую кожей ручку сиденья так, что пальцы побелели. Пять лет голода по некромантии, пять лет прошло с тех пор, как этот мальчишка из Анкрата истощил ее, выжег ее силу огненным вихрем своих призраков. Она думала, что Мертвый Король был всего лишь жесток, когда покарал ее, выбросив снова на берег жизни, заставив страдать от телесных болей и издевательски банальных вещей вроде температуры. Теперь же она оценила и его хитроумие.

– Проклятье. – Челла плотнее закуталась в меха. – Чего это осень такая холодная?

– Лучше бы спросила, кому пришло в голову устроить Конфессию накануне зимы, – сказал Кай. – Это куда более осмысленный вопрос.

Челла замерзла – не то чтобы очень осмысленно. Непринужденные манеры Кая раздражали ее. Теперь она часто возвращалась к тому дню, когда болотные гули вытащили его и девушку из тростников. Волосы в фязи, на свежих молодых лицах застыл ужас. Любая демонстрация возвращающейся к нему уверенности, любой признак легкого презрения, которое он прикрывал улыбкой, заставляли ее сильнее жалеть о том, что она его использовала. Лучше бы он умер со своей дерзкой девчонкой.

Некромантия по сути своей – грешное удовольствие, капитуляция перед темным инстинктом. То, что золотой мальчик вернул себе уверенность, обаяние и неотразимую улыбку, словно только что предавался тайному пороку, все больше не давало ей покоя. Похоже, он думал, что сможет просто оставить все это, когда больше не понадобится, как оставил ту девушку. Как ее звали? Сула? Неизвестно, помнил ли еще о ней Кай.

У некромантии есть своя цена. Для Челлы – совершенно точно. Йорг, может, и ухватил кусочек, ничего за это не заплатив, но успел лишь распробовать. Золотой мальчик, напротив, подхватил ее, словно игрушку, которую, однако, предстояло бросить.

– Ненавижу быть живой, – сказала Челла миру, мимо которого они проезжали, сквозь решетку. Кусты были покрыты таким толстым инеем, что каждая ветка словно ощетинилась ледяными шипами.

– И все же мы так цепляемся за жизнь, – сказал Кай. – Иногда – любой ценой.

Теперь он побывал в сухих землях. Думал, что узнал все. Считал, что увидел обе стороны медали, споткнувшись там, где иногда сбиваются с пути недавно умершие. Челла подумала: интересно, насколько глубоко его изменит это путешествие? Что на самом деле сможет стереть его улыбку? Где-то позади отпущения грехов, там, где ангелы страшатся ступать, может, даже за черными песками в пещерах, где обитает нежить. Там она ждала его – и в день его темного прозрения она простила бы ему его поверхностность и высокомерие – это были бы уже всего лишь сломанные вещи, более ему не нужные. А до той поры… еще одна попытка весело подбодрить – и она вцепится ему в лицо.

От подпрыгивания кареты на ухабах у нее скрутило желудок. Кости ныли так, что было больно сидеть. И холод, влажный, пронизывающий холод! Она вытерла нос, на тыльной стороне ладони остался блестящий след. Чихнула, отметила выражение легкой брезгливости на лице Кая и сделала вид, что ничего не замечает.

Мы возимся с трупами, а его раздражают мои сопли!

Быть живой – это заставляло чувствовать себя слабой и незначительной.

Карета остановилась, кучер три раза постучал по крыше.

Кай поднял глаза.

– Что случилось?

Челла ничего не почувствовала, но в ее нынешнем состоянии это было не важно. Она пожала плечами, потянулась вперед и открыла дверцу кареты.

Акс гис стоял в грязи, его золотая броня блестела в лучах болезненно-яркого зимнего солнца. Вокруг него столпились другие гвардейцы верхом на лошадях.

– Впереди над городом поднимается дым.

– Над каким городом?

Челла прищурилась. Вылезать из кареты не хотелось, солнце обещало тепло, но это было лживое обещание.

– Готтеринг.

– В жизни не слышала. Пошлите вперед всадников, едем дальше. – Она уселась обратно и закрыла дверцу. – Двести пятьдесят человек, и дергаетесь из-за какого-то дыма. Да если бы весь этот городишко горел, это не помешало бы нам проехать.

– Возможно, здесь уже побывали наши друзья.

Кай поймал облачко своего дыхания и придал ему форму вопросительного знака. Старые трюки, ага.

– Нежить ни для кого не друг, Присягнувший ветру. Лучше бы тебе это запомнить.

Карета снова сдернулась с места и вскоре покатилась по густой грязи, покрытой хрустящей корочкой льда.

– Дорогу затопило, мы фактически переезжаем ее вброд. – Кай откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. – На городской площади что-то вроде костра. Костей нет.

Кай говорил ей, что его чувство ветра росло вместе с чувством смерти. За это она его еще больше ненавидела. Его глазные яблоки дрогнули под веками, глядя вперед, видя то, что она не могла видеть. И все же она позволила себе улыбнуться. Впереди было и то, что Кай не мог видеть, как бы высоко ни возносилось его видение на крыльях ветра. Хитрость Мертвого Короля привела их на эту дорогу. Два некроманта ехали на Конгрессию. Некромантия была нужна ему, как и то, что они стояли достаточно близко к жизни, чтобы сойти за незапятнанных. Кай совсем недавно был призван, чтобы вызывать подозрения, а она слишком далека от своей прежней мощи, чтобы представлять собой угрозу.

Темные воды подступали к самой дверце, а потом, когда уже казалось, что они утонут, колеса снова обрели под собой твердую почву и выехали на сухую территорию. Челла уловила запах горелого мяса.

– Это погребальный костер.

– Костей нет, – сказал Кай. – И праздничные флаги вывешены. Может, какое-то торжество?

Челла чуяла смерть. Она покачала головой.

Она вышла из кареты и спрыгнула наземь, не дожидаясь полной остановки.

– Что это? – Кай соскочил рядом с ней.

Челла подняла руку, приказывая ему замолчать, – слушала она не ушами, но заткнуть его все равно было приятно.

– Крики, – сказала она. Невыносимая боль. Ее кожа горела. Рука поднялась перед ее лицом, и на миг она не поняла, что это ее собственная. Рука висела на невидимой нити, указывая одним длинным костлявым пальцем на полынью между городком и ближайшей рощей. – Там.

– Едва чувствую, – сказал Кай.

– Оно прячется. – Челла сложила руки перед собой, выражая жестом свою волю. Может, она и сохранила лишь отголоски прежней силы, но за столько лет научилась абсолютно уверенно владеть ими. – Помоги мне это вытащить.

Вытаскивая мертвых из-за пелены, Челла всегда вспоминала о выгребной яме в Йонхольте. Жаркое лето, вонь поднималась сквозь щели между досками, едкая и такая сильная, что у нее слезились глаза, – это было в тот день, когда она уронила брошь Нэп Робтин. Уронила – наверное, не совсем точное слово. Она аккуратно приколола ее к платью, протыкая грубую шерсть стальной булавкой. И все равно брошь упала, перевернувшись в воздухе, сверкая, отражая разноцветные лучи, хотя это было всего лишь стекло с зеркальцем. Два раза ей не удалось поймать брошь в воздухе, пальцы уже коснулись было, но не ухватили, и та покатилась по доскам и упала в выгребную яму.

Долго-долго Челла стояла и смотрела вниз. Образ блестящей броши, падающей в темноту, стоял перед глазами. Она не просила эту вещицу – Нэн бы отказала. Одалживают тогда, когда потом возвращают, сказала она себе.

«Крадут – когда не возвращают», – прошептала она, стоя у ямы с отбросами за кустом сирени.

Она лежала на досках, сморщив нос, задержав дыхание, – слишком уж воняло. Прижалась щекой к деревяшке, протянула руки, грязные доски царапали ее предплечье сквозь платье. Пальцы чувствовали лишь грязь, удивительно холодную, желудок выворачивало от отвращения, руку хотелось сжать в кулак, но она продолжала искать.

Все сильнее хотелось вдохнуть, мучительно хотелось. Она крепко закрыла глаза. Пождала пальцы ног, молотила ими, шарила рукой. ТЫ БУДЕШЬ ДЫШАТЬ. И в конечном счете потребность тела оказалась важнее разума, и она вдохнула.

Челла лежала и блевала, из тяжко дышащего рта текла струйка едкой слюны, но пальцы все еще охотились в холодном полужидком, полутвердом мире.

И тут внезапный укол булавки заставил ее вскрикнуть и выдернуть пустую руку, разбрызгивая грязь.

– Фокус в том, – пробормотала она Каю, – чтобы дать булавке впиться.

Когда булавка впилась, Кай заорал, а Челла терпела с мрачным удовлетворением, вытягивая то, что было утеряно и спрятано. Она была слаба, но использовала наполняющую ее жизнь как приманку и крючок одновременно. Наконец, когда кости уже грозили разорвать плоть и кожу, если она не ослабит хватку, Челла потянула еще сильнее, и на поверхности воды заклубился туман. Под ним проступили морозные узоры, бешено, лихорадочно кружась над темными водами.

Оно поднялось, разбрасывая обломки льда, белее мороза, темнее воды, существо с бледными костлявыми конечностями, окутанными полночной тенью, тонкое, как клинок, с руками, разветвленными на три пальца. И, несмотря на расплывчатые черты лица, оно совершенно точно было женского пола. Рот отсутствовал, боль проявлялась как-то иначе, отзываясь в корнях зубов Челлы. Гвардейцы сбились вокруг нее, задыхаясь, пытаясь выцарапать себе глаза.

– Керес! – назвала Челла имя нежити, снова приковывая ее к миру.

– Что случилось? – Кай встал на ноги, тяжело дыша. – Я ее вижу. Что изменилось?

– Я…

Что-то действительно изменилось, нежить была словно лишена своего призрачного облачения.

Кай сжал зубы, чувствуя мучения существа.

Призраков не было, их содрали с костей.

И тут Челла роняла.

– С нее содрали кожу.

27

Пятью годами ранее

Я долго лежал в темноте в объятиях лихорадки, в пыли рядом со свежим трупом тысячелетнего человека, и время от времени, когда мой ум достаточно прояснялся, чтобы воспринимать невнятные требования пересохшего языка, пил.

Без света и звука сновидения трудно отличить от бреда. Я говорил сам с собой, бормоча и обвиняя, а иногда с Фекслером, лежащим лицом вниз, чей затылок был влажной мягко-острой кашицей. Я держал его пистолет – мой амулет от ужасов ночи. В другой руке я сжимал украшенную терновником шкатулку, борясь с желанием открыть ее, несмотря на безумие лихорадки.

Я говорил со своими демонами, обращаясь к каждому с нудными длинными монологами, корчась в пыли. Голова Лейши смотрела на меня из ниши, где прежде лежали пилюли, ее кожа просвечивала, кровь сочилась из среза шеи. Солнышко явился, безглазый, чтобы нести стражу, с его обожженного языка срывались слова, такие же бессвязные, как мои. Уильям пришел за руку с матерью, в ее глазах было беспокойство, глаза суровы, словно камень.

– Я пытался спасти тебя.

Старая история – у Йорга все те же оправдания.

Он покачал головой – кровь и кудряшки. Мы оба знали, что тернии бы не удержали его.

Мертвые Геллета приходили нести стражу, и мои братья с болота, которых Челла собрала специально для меня.

И когда лекарства Фекслера сотворили свое неспешное чудо, лихорадка отступила и сновидения ушли во тьму, последними исчезли глаза Уильяма, в которых сквозило обвинение.

– Я голоден.

Я сел, кости моего позвоночника скрипели.

Я не знал, как долго пролежал там, – но достаточно, чтобы от Фекслера потянуло тошнотворно-сладким запахом. Но даже с учетом этого мой желудок не перестал урчать.

Я съел галету из своей седельной сумки, нащупал ее вслепую и сжевал в темноте, выплевывая налипший мусор. Я обыскал Фекслера, не расходуя свет, просто ощупал его многочисленные карманы. В одной руке я держал наготове свой затупившийся нож, не будучи уверен, что холодный закоченевший труп спокойно воспримет мои манипуляции. Однако он лежал тихо. Возможно, Зодчие каким-то образом защищали свои покои от вторжений, примерно как наши Присягнувшие духу запечатывают царские гробницы. Я нашел легкую прямоугольную коробку, вроде футляра для карт, набитую чем-то тяжелым и грохочущим, несколько гибких карт, на ощупь вроде бы из пластика, и – в его нагрудных карманах – трубки, возможно, письменные принадлежности. Все это перекочевало в мой мешок.

Наконец, приготовившись тронуться в путь, я снова зажег лампу.

Выбраться в шахту оказалось настолько сложно, насколько я представлял. Подняться на ту высоту, где я мог ухватиться за веревку, – еще сложнее. Я терял веревку, падал и повторял все снова и снова до тех пор, пока не начал уже думать, что моя история закончится пыльным скелетом на дне глубокого сухого колодца.

Когда я таки вывалился на полуденное солнце, с окровавленными руками, тяжело дыша, слишком иссохший, чтобы вспотеть, Упрямец и жеребец ждали там, где я их оставил, глядя на меня так же, как и когда провожали. У жеребца на морде были хлопья белой пены, оба явно страдали от обезвоживания, судя по впалым бокам и нездоровому блеску в глазах. Я стоял перед ними, сгибаясь от изнеможения, задыхаясь, крепко зажмурившись на палящем солнце. Интересно, так ли чувствовали себя призраки Зодчих, когда явились в наш мир из своего? Пришлось ли им пробивать путь из глубин своего странного существования, чтобы возникнуть, как Фекслер, размалеванными машинами перед человеческими глазами? Эти древние призраки смотрели на меня, когда я выпрямился, прикрыв глаза ладонью, как козырьком. Я чувствовал их внимание. Такое же нечеткое, как внимание мула, и еще более чуждое.

Остатки воды из бурдюка на спине жеребца, разделенные на троих, едва притупили нашу жажду. Я бы, конечно, выпил все сам, если бы не думал, что нам всем троим надо выбираться и идти обратно, к запасам воды в лагере Плохих Псов.

В лагере практически исчезли следы пребывания прежних хозяев. Тут и там сломанные кости, рваные тряпки, оружие. Куски доспехов, все покрыто пылью. Я задержался ровно настолько, чтобы выпить горькую пилюлю Тольтеха и наполнить бурдюки водой.

Прежде чем уехать, я посмотрел сквозь кольцо. Отчасти я хотел увидеть Фекслера, сказать ему, во что обошлась его свобода, выяснить, волнует ли это его вообще. Кольцо не показало ничего, лишь мир в серебристо-стальной рамке. Покрутил его – и передо мной предстало то, что можно увидеть с нижних склонов рая, зеленые и коричневые страны, безотносительно границ, нанесенных на человеческие карты, глубоко-синие океаны. И – на южном побережье, на тонкой полоске моря, отделяющей наши земли от Африки, – красная горящая точка.

– Я тебе не игрушка, Фекслер. Ты не заставишь меня гоняться по всей Империи за этими точками.

Упрямец фыркнул, словно решил, что я перегрелся и сошел с ума. Я убрал кольцо.

– Проклятье.

Я-то планировал путешествие именно к этой точке.

– Достопочтенный король Йорг Анкрат.

Лакей с палочкой, которой он стучал в двери, соизволил пригласить меня, чего не сделал в мой первый визит.

Правительница сидела в кресле из черного дерева, словно так и не вставала с моего отъезда, со своими конторскими книгами и счетами, окруженная геометрическим великолепием своих мавританских залов. Письменный стол рядом с ней был пуст, видимо, писаря отпустили, пока она проверяла его работу. Она заинтересованно посмотрела на меня через комнату, прекратив скрипеть пером.

– Здравый смысл возобладал, король Йорг? – спросила она. – Развернулись, не доехав до холмов? Посылая Лейшу сопровождать вас, я надеялась, что ее шрамы укажут путь – назад к городским воротам.

– Ваша внучка послужила и предупреждением, и побуждением, Правительница. – Я подошел к ступенькам помоста и поклонился ниже, чем она заслуживала. В конце концов, я принес дурные вести. – Она была исследователем. Нашему миру нужно больше таких людей.

– Была? – Старая женщина, похоже, все поняла. Я скорее почувствовал, чем услышал, как напряглись двое у дверей.

– Бандиты напали на наш лагерь, когда мы спали. Плохие Псы.

– Ох. – Эти два слова будто состарили ее. Годы, которые делали ее лишь крепче, теперь на миг легли на нее всей тяжестью. – Лучше было бы второй раз шагнуть в огонь.

– Лейша погибла в схватке, прежде чем нас захватили в плен, Правительница. Моему слуге, Грейсону, не так повезло, он умирал тяжело.

«А ты выжил». – Она не сказала этого вслух. Сотня и их потомство обладают инстинктом выживания и никогда не спрашивают о цене.

Правительница откинулась в кресле и поставила перо на подлокотник. Потом она выпустила бумаги, и они упали.

– У меня шестнадцать внуков, ты же знаешь, Йорг?

Я кивнул. Казалось несвоевременным сказать «пятнадцать».

– Все – умные, чудесные дети, они бегали по этим залам, крича и смеясь, полные жизни. Сначала ручеек, потом целый поток. Матери клали их мне на колени, всегда именно матери, и мы сидели и смотрели – я на детей, дети на меня, старая и молодые, тайна друг для друга. Затем жизнь разбрасывала их по разным путям, и теперь мне было бы легче назвать по именам шестнадцать управляющих, чем этих детей. Многих я бы не узнала на улице, если бы мне не показали на них. Лейша была смелой девушкой. Некрасивой, но умной и решительной. Возможно, она могла бы стать моей преемницей, но жизнь в большом городе не годилась для нее. Жаль, мне не довелось узнать Лейшу лучше. Еще более жаль ее отца, который знал ее еще меньше, но будет плакать по ней, в то время как я могу лишь искать оправдания.

– Мне она нравилась. Одна и та же сила влекла нас вперед. И Грейсон мне тоже нравился, – сказал я.

Мне пришло в голову, что найти кого-то, кого я мог бы назвать другом, было редким событием в моей жизни. А за каких-то три месяца я приобрел и потерял двоих.

– Надеюсь, результат стоил этой жертвы.

Пистолет тяжело свисал с моего бедра, обернутый в кожу. Почти такой же тяжелый, как медная шкатулка на другом бедре. Правительница снова взяла перо. Никакой больше речи о приемах и пирах с купцами, мессах с кардиналом. Возможно, сначала она хотела сообщить своему сыну, что его дочь мертва.

– Тот, кто не способен приносить жертвы, проигрывает, прежде чем начнет, Правительница. Были времена, когда я беззаботно разбрасывался жизнями окружающих. Теперь иногда я все же задумываюсь. Это бывает больно. – На миг я подумал о том, как падал подстреленный мной нубанец. – Но это не значит, что я не смогу или не захочу принести в жертву что угодно, лишь бы это не было использовано для управления мной, лишь бы это не привело к поражению.

– Ну вот, эта позиция весьма поможет вам на Конфессии, король Йорг.

На ее морщинистом лице появилась мрачная улыбка.

– Но вашей внучкой я не жертвовал ради своих целей, я сделал что мог, чтобы избавить ее от боли.

Она взяла свиток и обмакнула перо в чернильницу.

– Эти Псы скоро предстанут перед судом. – Она бросила на меня холодный взгляд. – Эти дорожные братья. Вот приказ городской страже переловить и повесить их всех до одного.

– Они все мертвы, полагаю. Возможно, один-два бежали. – Я вспомнил, как замахнулся топором и человек, падая, вскинул руки, а тем временем другой беглец исчезал за холмом. – Один.

Я хотел вернуться и лично выследить его. С некоторым усилием я разжал челюсти и встретил взгляд Владыки.

– Мы знаем о Плохих Псах из Альбасита, король Йорг. В наши ворота приносят истории, немало историй.

– Ну, тогда пусть их добавят к истории Лейши. По крайней мере, она привела Плохих Псов к гибели и спасла многих от их злодеяний. Я был той гибелью, что она навлекла на них.

Я подумал, что Лейте, вероятно, это понравилось бы.

Правительница покачала головой, едва заметно, без слов давая понять, что не верит мне.

– Там были десятки бандитов, учитывая, сколько они принесли бед, какие творили жестокости…

– Десятка два, может, чуть больше. – Я пожал плечами. – Чтобы создать себе такую жуткую кровавую репутацию, не нужно слишком много рук и воображения.

– Два десятка – и ты перебил всех, кроме одного?

Она подняла бровь и снова положила перо, словно не желая записывать ложь.

– Милая госпожа, я перебил их – от ребенка до старухи – и, закончив, затупил три топора, расчленяя трупы. Я Йорг Анкрат, я сжег десять тысяч в Геллете и не считал, что это слишком много.

Я поклонился, развернулся и вышел. Люди у дверей, огромные и сверкающие в черной чешуе доспехов, быстро расступились.

28

Пятью годами ранее

Во время путешествия в Африку мне исполнилось пятнадцать. Я всегда представлял себе такое путешествие как выживание на море, вроде одиссей из легенд, которые заканчиваются хватанием за плот из досок, укрытый от солнца куском брезента, и питьем собственной мочи, когда над горизонтом в дымке едва показывается земля.

По правде говоря, из Альбасита можно проехать по хорошей дороге через королевства Кадиз и Кордоба и выехать на побережье, где мыс заканчивается огромной скалой в несколько миль шириной – горой Тарика. Если посмотреть со сторожевых башен на вершине этой омываемой морем горы на юг, через двадцать миль океанской глади, то можно увидеть берег Африки, голые пики, вздымающиеся в утренней дымке. На западе за бухтой Тарика виден порт Альбус, где множество кораблей ждет на борт путника с карманами, полными золота, и готово доставить его в любой уголок Земли.

Таинственность Африке придает не то, что она так далеко. От Лошадиного берега ее можно почти что коснуться, но я узнал на примере Катрин, что прикоснуться – не значит познать. Берега Марока видны со сторожевых башен на Скале, но Африка простирается на юг так далеко, что ее самые дальние области дальше от Лошадиного берега, чем морозный север ярлов,[7]7
  Ярлы (др. – сканд. Jarl) – высшее сословие в средневековой Скандинавии.


[Закрыть] примерно так же далеки, как Уттер на востоке или даже Великие Земли Запада за океаном.

Короче говоря, я пробыл в море всего один день, и в тот самый день на нолпути между континентами, когда с обеих сторон не видно земли благодаря непроглядным прибрежным туманам, пришел час моего рождения, и я вступил в свой шестнадцатый год.

Я прибыл в порт Альбус, дочерна загоревший под солнцем Кордобы, которое, по правде, такое же, как в Кадисе, Венните и Морроу, хотя жители Кордобы считают, что их солнце – особенное и принадлежит только им. Я перебрался через пролив по набережным, кишевшим маврами, нубанцами, жителями Аравии, Лошадиного берега и Королевств Порты. Капитан Ахам с «Кешафа» согласился перевезти меня в то утро. Я ждал, пока мускулистые нубанцы, черные, как тролли, перенесут на берег остатки его грузов. Они складывали в стопки соляные блоки толщиной в ладонь и в половину квадратного метра размером, привезенные из каких-то неизвестных земель, лежащих за великой пустыней, на верблюдах. Рядом с ними – корзины фруктов из рощ Марока. Лимоны, такие большие, каких мне прежде не доводилось видеть, и плоды деревьев, которых я в жизни не встречал. Портовый грузчик назвал мне их: ананасы, карамбола, волосатые личи. Я купил по штуке каждого за пару медяков и поднялся на борт час спустя с липкими руками, липким лицом, липким кинжалом и ртом, жаждущим еще испробовать вкус далеких берегов.

Пока я ждал и ел фрукты, ко мне в проходе между штабелями бочек присоединился какой-то человек. С виду еще более странный, чем кто-либо из толпы на набережной.

– Сэр Йорг из Конахта. – Я небрежно поклонился. – А вы, часом, не флорентинец?

Он кивнул, не снимая высокого цилиндра с широкими полями. Видно было лишь его лицо, пухлое, совершенно белое. Как он умудрился не обгореть докрасна, не представляю.

– Я в жизни не встречал современного флорентинца.

Мне не понравился этот быстрый кивок, и я выплюнул все остатки вежливости вместе с жесткой кожурой ананаса.

Он ничего не смог на это ответить и отвернулся туда, где два человека волокли его багаж, покрытый той же черной тканью, из которой были скроены его плащ, узкие штаны, жилет и рубашка. Симфония в черных тонах, нарушаемая лишь его белыми перчатками и, разумеется, кислой белой физиономией. Пот стекал с его носа и, казалось, пропитал весь плащ, да так, что тот блестел.

– Флорентинский банкир направляется в Африку без единого телохранителя? – спросил я. – Я готов несколько дней защищать вас от разбойников за звонкую монету.

Я думал, что привлеку меньше внимания, будучи телохранителем еще более неуместного персонажа, чем я сам.

Он покосился на меня, не удосужившись скрыть отвращение.

– Благодарю вас, сударь, не нужно.

Я пожал плечами, зевнул и запрокинул голову. Я представил, каким потрясением должен был стать огромный дикий мир для любого из банкирских кланов после долгого покоя, который поддерживали во Флоренции их заводные солдаты. Еще кусочек ананаса блеснул на кончике моего ножа, и я его шумно сжевал.

– Ваше имя, банкир?

– Марко Онстантос Эвеналин из Золотого Дома, Южное торговое отделение.

– Ну что ж, удачи, господин Марко.

Я повернулся к нему спиной и прошел на борт. Вероятно, ему и понадобится вся удача, какая только возможна, но рассудок подсказывал: что-то такое в нем было, а не то он не смог бы забраться так далеко от счетных столов Флоренции.

На истертых белых палубах «Кешафа» я часами смотрел на воду, стоя на носу, и обнаружил, что, хотя почернел на юге, солнце все еще могло обжечь меня. Вторую часть пути я проскучал в тени парусов.

– Милорд?

Слуга капитана принес воды в кожаном сосуде.

Я принял ее. Никогда не отказывайтесь от воды там, где сухо, а ведь не найдется места суше, чем моря близ Африки.

– Благодарю.

Жажда сделала меня благодарным.

Я путешествовал скорее как бедный дворянин, чем как король, и письма моего деда при необходимости открывали передо мной двери. Сбросил тяжесть своего титула – и жизнь стала куда проще. Я отхлебнул воды и откинулся на бухту каната. Давно я не чувствовал себя настолько вольготно. Я был сыт по горло формальностями Альбасита, хоть и избежал угрожавших мне приемов. Лучше изучать Империю инкогнито, на улицах и, если понадобится, в сточных канавах, чем среди фонтанов в душистой тени замков.

В такие времена, обретя покой в анонимности, я мог лишь задаваться вопросом: если я нахожу удовольствие в отрешении от уз королевской власти, тогда зачем я по-прежнему претендую на более высокий трон и на более тяжелую корону? Вокруг скрипели снасти, хлопали паруса, дул морской бриз, высушивая пот, и искать ответы на такие вопросы было нелегко. Мои пальцы нашли ответ. Медная шкатулка с узором в виде терний. Даже здесь, в широком синем море, гонимого беспокойными ветрами, дитя находило меня, и хотя в шкатулке могли содержаться худшие из моих преступлений, многие из них все еще блуждали свободно, и если я буду странствовать слишком долго, какой бы светлый рай я ни обрел, прошлое настигнет меня, поднимется темной волной и нарушит покой.

Если тебе нужно бежать, если есть куда бежать, это не совсем трусость. А если надо куда-то бежать, отчего не к имперскому трону, далекому и недоступному. В конце концов, получить все желаемое – это почти такое же страшное проклятье, как исполнение всех мечтаний.

Юсуф Малендра встал со мной у борта корабля. Высокий, худой, в развевающихся на ветру свободных одеждах. Капитан Ахам представил нас друг другу, когда я взошел на борт, – это был единственный пассажир, кроме Марко и меня, но до сих пор он где-то прятался, что не так-то просто на маленьком корабле. Современный флорентинец, Марко с длинной фамилией, начал блевать за борт, когда мы еще были в гавани, и едва не потерял эту свою странную шапку. Вскоре он исчез в трюме. Возможно, Юсуф тоже там сидел.

– Впечатляет, правда?

Он кивнул в сторону горы Тарика, все еще огромной, хотя до нее уже было много миль.

– Не то слово. Этот Тарик, наверное, был великий король, – сказал я.

– Никто не знает. Это очень древнее имя. – Он ухватился за борт обеими руками. – Все наши имена древние. Зодчие записали свои имена в машинах, и мы теперь не можем их прочесть. Солнца сожгли все написанное на бумаге, кроме самых древних записей, которые хранились в глубоких подвалах, тебе это известно? Записи, которые мы нашли, были ценными скорее в силу древности, чем из-за хранившихся в них тайн. Когда земля стала обитаемой и люди вернулись туда, большая часть обнаруженных ими рукописей оказалась греческими и римскими.

– Значит, мы отстали от Зодчих во всем, даже в именах?

У меня с губ сорвался короткий смешок.

Мы какое-то время стояли и смотрели на то, как кружат чайки, и слушали их крики.

– Едешь в гости к родне в Марок? – спросил он. – Женишься?

– Думаешь, я понравлюсь вашим дамам?

Я повернулся к нему обожженной стороной лица.

Юсуф пожал плечами.

– Дочери выходят замуж по приказу отца.

– А ты – ты женишься?

Я перевел взгляд от тонкой кривой сабли у него на бедре к темной массе его курчавых волос, скрепленных костяными гребнями.

Он запрокинул голову и рассмеялся.

– Вопрос за вопрос. Ты явно провел немало времени при дворе. – Он облокотился о поручень при очередном качке и хитро посмотрел на меня. – Я слишком стар для новых жен, сэр Йорг, а ты, вероятно, считаешь, что слишком молод для первой?

Темные, темнее кожи карамельного цвета, губы сложились в улыбку. Ему было, наверное, лет тридцать, не больше.

Я пожал плечами.

– Во всяком случае, слишком молод, чтобы жениться. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, лорд Юсуф, скажу: я просто путешествую, чтобы посмотреть мир.

Волна шлепнула по носу корабля, обдав нас брызгами.

Мароканец вытер лицо.

– Соленая! Давай надеяться, что в мире найдется и кое-что получше, а?

Снова ухмылка, зубы длинные, ровные, странного серого оттенка.

Я ухмыльнулся в ответ. Меня вполне устроила бы одиссея, плавание на обломках корабля и утоление жажды мочой. Один день на море – это слишком мало. И потом, знакомство с новым миром стоит трудного путешествия, а не просто прыжка через пролив шириной в тридцать миль.

– Остановишься у меня, сэр Йорг. У меня красивый дом. Пойдешь со мной, когда причалим. Пусть никто не скажет, что в Мароке плохо принимают. Я настаиваю. И ты сможешь рассказать, что надеешься найти в Африке.

– Это высокая честь для меня, – сказал я.

Мы постояли молча, глядя на чаек и волны в белых барашках, пока в далекой дымке снова не показались горы – зубчатый берег нового мира. Я подумал: интересно, что я скажу хозяевам, когда они спросят меня за столом, что привело меня сюда? Я мог выдать свой ранг и сказать о Конгрессии, о том, как Правительница Альбасита внушила мне, что во Вьене можно выиграть имперский трон в совсем другой игре, в которой меньше крови и больше лжи. И что, дабы сыграть в эту игру, мне нужно больше узнать о ключевых фигурах Сотни, больше, чем они хотели бы показать перед Золотыми Воротами. Возможно, я мог рассказать о принце Оррине. О том, как, быстрее ветра в парусах «Кешафа», его насмешки гнали меня лично посмотреть на границы Империи, узнать, чем я буду владеть, получить дополнительные причины желать этого. И наконец, если глупость возобладает, рассказать об Ибн Файеде и матемаге по имени Каласади. Я провел годы, пытаясь отомстить дяде, убившему моих мать и брата, и еще одному человеку, уничтожившему весь род моей матери за одну ночь и свалившему всю вину на меня. Разумеется, он заслуживал не лучшей участи, чем дядя Ренар.