Текст книги "Император Терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

24

Мы прибыли в Готтеринг на рассвете. Вода плескалась у колес кареты и приносила с собой запах реки, но нам не пришлось вылезать.

Я выбрался из кареты на городской площади, вода стекала с подножки. Вокруг не было видно признаков разрухи – вполне приятный такой городок в самой процветающей части Аттара. Флаги, вывешенные в честь праздника урожая, все еще висели на главной улице между крышами домов. Детский обруч у колес кареты. Птичье пение.

– Патрульные считают, что крики доносились из города? – спросил я.

Харран кивнул.

– Прекратились не более часа назад.

В воздухе потянуло гнилью и дерьмом, как это бывает в любом городишке. И чем-то еще.

– Кровь, – сказал я. – Здесь была резня, носом чую.

– Обыскать дома, – скомандовал Харран своим людям.

Десятки гвардейцев тут же бросились выполнять приказ, рассветные лучи отражались от их брони.

Первый вернулся буквально через несколько минут. Он держал перед собой какие-то тряпки, на лице, практически таком же бледном, застыла маска отвращения.

– Сюда!

Я подозвал его к себе и протянул руки, чтобы изучить добычу.

Он отдал ее мне, не дожидаясь дальнейших просьб.

Даже сейчас, когда оно тяжело свисало с моих рук и я чувствовал запах и какое-то неподобающее тепло, все еще не улетучившееся, я не сразу понял, что это. Мне стоило некоторых усилий не отпрянуть, бросив предмет, когда я таки понял. Я поднял его вверх, руки упали, скальп повис.

– Так освежевать человека – задача не из легких, – сказал я, глядя в глаза всем солдатам по очереди. – Страх – это оружие, господа, и наш враг умеет им пользоваться. Давайте удостоверимся, что мы тоже знаем правила игры.

Я дал коже упасть на мостовую. Раздался влажный хлопок.

– Найдите все и принесите сюда.

Я продвигался по пустым улицам вместе с Кентом и Макином, объезжая город со стороны реки, и не находил ничего. К тому времени, как солнце осветило крыши домов, люди Харрана собрали в кучу сто девяносто кож, обнаруженных в подвалах, спальнях, конюшнях, креслах перед каминами, по всему городку. Каждая была снята при помощи всего трех разрезов, которые нужны искусному охотнику, чтобы освежевать оленя. Мужчины, женщины, старые и молодые, дети и взрослые – морщины теперь были у всех. Я поднял игрушечный обруч, лежавший рядом с каретой.

Мартен провел Миану и Катрин от кареты до постоялого двора «Красная лисица», единственного подобного заведения на весь Готтеринг. Миана ковыляла по-утиному, живот у нее был просто огромный, на лице написано недовольство. Мартен позаботился, чтобы их усадили в кресла с подушками, и составил им компанию, пока они ждали, а тем временем зажгли огонь, и у дверей встала стража, включая Горгота. Снаружи Гомст читал молитвы над останками на площади. Я не сомневался, что Катрин воздвигнет надежные стены, чтобы нежить не свалилась нам на головы, но ей-то тоже нужно было спать.

– Надо двигаться дальше, – сказал Харран, подгоняя свою белую кобылу к Брейту. – Это не наша забота.

– Верно. Герцог Аттара не обрадуется, если узнает, что мы инспектируем его земли вместо него.

Харран быстро убрал выражение благодарности с лица – так быстро, что многие его и не заметили.

– Готовимся к отъезду!

Я тоже был рад уехать, но казалось, что мы бежим от кого-то.

Сквозь маленькие оконца в свинцовых переплетах на двери гостиницы, слегка зеленоватых, из аттарского стекла, я увидел, как Мартен встает и заботливо берет Миану за руку.

– Однако же, – сказал я, – вы не думаете, что другие гвардейские части тоже пройдут здесь? Наводнение сокращает количество способов проехать сюда с запада. Сколько еще из Сотни проследует нашим путем?

– Кто-то так точно.

Честь не позволяла им лгать. У меня таких проблем не было.

– А что, Гвардия разве не обязана обеспечить приезд во Вьену всей Сотни, не только тех, за кого они непосредственно отвечают?

Харран привстал на стременах.

– Да что ж такое! Я хочу предотвратить жертвы. Я хочу обеспечить безопасность каждого дома.

Он что-то проворчал и уехал.

– Кому бы ни довелось тут проезжать, едва ли он проголосует за вас на Конгрессии.

Оссер Гант показался из темного стойла, его тощее тело опиралось на трость с красивым серебряным набалдашником в форме лисьей головы.

– Тогда почему я напоминаю Харрану о долге, о котором он предпочел бы забыть?

Оссер кивнул:

– И рискуете собой.

– Вы провели немало времени на краю этих вонючих болот, Гант. Много ли нежити вы видели?

– Старик вроде меня не отходит далеко от дворца своего повелителя, король Йорг. Но не так много народу видело нежить. Можно найти труп человека, который ее видел, и этот труп может попытаться убить вас, но самого человека уже давно нет.

Оссер кивнул, словно соглашаясь сам с собой.

– Ни одного за все эти годы?

– Нежить, может статься, существует давно, – сказал Оссер, – не знаю. Но на Тонях Кена они в новинку. Бродят там лет десять, не больше. Может, пять. Даже на Островах они появились недавно.

Мартен подошел к дверям гостиницы и знаком подозвал меня. Что-то важное. Иногда просто становится понятно. Я спрыгнул с седла. Прогулка после долгого времени, проведенного в седле, окрашивает новыми красками самые простые вещи, хотя бы на тот миг, в который мышцы ног вспоминают о собственном существовании. Я решил медленно пересечь площадь. Что-то подсказывало мне, что это будет короткая прогулка, но она завела меня далеко.

Мартен наклонился поближе.

– Думаю, ей пришла пора. С Сарой было так же.

– Она не может подождать? Придержать его?

– Так не бывает, Йорг.

Слабая тень улыбки.

– Черт. – Я повысил голос. – Хочу, чтобы охрану гостиницы усилили. Перекройте все входы.

Я вгляделся в окошко. Миана полулежала в кресле, Катрин стояла неподалеку от меня и все загораживала. Я не хотел входить. Было время, когда я с радостью обнаруживал, что что-то все еще пугает меня. Шли годы, и я находил новые источники беспокойства. Удовольствие обратилось в отчаяние. Похоже, у мужчин больше поводов для страха, чем у мальчишек.

Я вернулся к Оссеру. Макин, который уже успел позаботиться о своей лошади, подошел к нам вместе с Кентом.

– И много ли там нежити, канцлер Гант? – спросил я.

– Слышал, во всем мире их семь, – ответил Кент, косясь на епископа, возносящего молитвы над грудой кож. – И этого предостаточно.

– Может, и семь, – сказал Оссер. – У епископа есть список из семи имен, написанных сестрами ордена Хельска.

– Я думал, папесса велела уничтожить всех провидцев. Она сказала, монастыри выстроили не для того, чтобы укрывать ведьм.

Мне запомнился этот декрет – пример того, как далеко может зайти Ватикан, чтобы избежать нежелательных фактов.

– Ее святейшество потребовала ослепить сестер Хельска, – сказал отец Гомст, который то ли завершил, то ли бросил свои молитвы. – И их ослепили. Но видения не прекратились.

Взгляд в окно гостиницы – но я увидел только Мартена, который смотрел на улицу. Катрин ходила по комнате с тазом горячей воды и полотенцем на руке, то и дело исчезая за широкими плечами Мартена.

Райк вернулся на центральную площадь, неся под мышкой черный дубовый ящик, полный до краев серебряными украшениями и тонкими шелками. Гвардейцы, расставленные на стратегических позициях, смотрели на него неодобрительно, но никто не рискнул принять меры. Невзирая на золотые доспехи, я бы удивился, если бы профессиональный солдат отказался от богатой добычи при обыске Готтеринга. В любом случае, что-то здесь было не так. Я поджал губы и нахмурился.

– Брат Райк.

Он подошел, мрачный, несмотря на ценные приобретения.

Я протянул руку и ухватил кусок шелка ярко-оранжевого цвета, который мне до сих пор не попадался.

– Дались тебе эти тряпки, Райк. Не припомню, чтоб ты хоть раз покинул горящее здание без куска краденой ткани. Что-то ты недоговариваешь, а? – Райк в платье – наверное, не менее гнусная картина, чем куча кож. Но дело не в этом. Ответ пришел мне в голову. – Ты же можешь унести больше.

Когда я последний раз видел, чтобы Райк прекратил мародерствовать, даже если уже не мог просто физически унести столько?

Райк пожал плечами, сплюнул и покраснел.

– Мне хватит.

– Да никогда тебе не хватит, брат Райк.

– Это глаза. – Он снова сплюнул и принялся привязывать ящик к седлу. – Ладно пальцы, но глаза – они не выглядят мертвыми.

– Какие глаза?

– В каждом доме. – Он покачал головой и затянул второй ремень. – В ящике с вилками и ножами, на полке в буфете, за банками в погребе, повсюду, куда можно заглянуть в поисках чего-то стоящего. Мне они не нравятся.

Он затянул последний ремень.

– Глазные яблоки? – спросил Макин.

Райк кивнул, и я невольно вздрогнул. Несомненно, их вынули так же аккуратно, как сняли кожу. Думаю, меня нервировала именно эта аккуратность. Я видел, как ворон выклевывает глаз из почерневшей головы, и спокойно продолжал при этом есть. Но в том, как действовала нежить, было что-то противоестественное.

Мартен вышел из гостиницы – его выгнала Катрин. Я на миг растерялся. Можно ли доверить ей одной моего ребенка, коль скоро она обвиняла меня в смерти племянника? Может, она спасла Миану от ножа убийцы лишь для того, чтобы отнять жизнь у моего новорожденного сына? Я отбросил эту мысль. Месть – это мое искусство, не ее.

Мартен остановился рядом со мной и Райком, не замечая нас, глядя на кучу кож с разинутым ртом, из которого готов был вырваться вопрос, но не вырвался.

Я пожал плечами.

– Люди сделаны из мяса. Нежить любит играть с кусками. В лавке мясника я видел и похуже. Черт, я видел и гаже этого – то, что люди делают с пленными.

Это, последнее, было ложью, но правда состояла в том, что людей от подобных деяний удерживала не совесть, а лишь то, что они не были столь же искусными мясниками.

Я смотрел на Райка, а не на Мартена. Ничто естественное не пугало Райка. Что-то могло обратить его в бегство, но уже на бегу он впадал в ярость и планировал мщение. Я видел, как он в ужасе удирает от призраков и нежити. Пальцы и глазные яблоки, разбросанные в домах горожан, – этого было недостаточно. Я видел, как он берет в руки и то и другое, не заботясь о том, закончили ли ими пользоваться предыдущие владельцы.

Мой взгляд упал на кучу кож – показалось, что они шевелятся.

– Сожгите это, – сказал я. – Думаю, больше они не понадобятся.

Я ушел в гостиницу. Время переступить этот порог.

– Проклятье! Йорг, какого черта ты пропадаешь? – Процедила Миана сквозь мелкие белые зубы.

Я всегда говорил, что личико у нее хорошенькое, а рот грязный. И потом, по слухам, самые благовоспитанные барышни при родах ругаются, как извозчики. Какие она могла найти слова, когда ее распирало изнутри? Странно, мы рождаемся под проклятья наших матерей, а потом они вдруг решают, что у детей нежные уши и им можно слышать лишь то, что не стыдно сказать в церкви. Я прикрыл за собой дверь, оставив небольшую щель.

В гостинице пахло древесным дымом, горячо, душно, были и другие запахи, старые, менее приятные – запахи убийств, совершенных здесь накануне.

– Боже правый! – выдохнула Миана, сплюнула и обхватила себя руками. Она лежала в большом кресле, заваленном подушками. На коже выступил пот, шея напряглась. – Я не хочу рожать здесь. Не здесь.

Катрин бросила на меня взгляд поверх груди Мианы. На стенах были бурые потеки там, где лишенные кожи тела коснулись грубо оструганных брусьев.

Я не хотел, чтобы мой ребенок родился в пути. И так-то жизнь не слишком удобна, особенно для того, чтобы появляться на свет, пусть даже при наличии золоченой кареты и столь же богато украшенной Гвардии. А в этой деревне мертвецов были предзнаменования похуже. Я подумал о Дегране – маленьком, хрупком, сломленном – в своих руках. Нежить захватила Готтеринг, а Миана вот-вот родит.

Горгот отошел от входа – понес к площади дрова для костра. По толстому бревну в каждой руке – прихватил те, что были привалены к стене. Гвардейцы тоже присоединились – оборвали ставни с окон, разобрали какую-то повозку. Другие принесли из погреба фляги с бренди и ламповое масло, чтобы быстрее разжечь огонь. Я открыл дверь и последовал за Горготом.

– А ну вернись, шлюхин ты сын!

Я закрыл дверь. Все подняли брови.

– Королева не в себе, – сказал я.

Шесть голов в золоченых шлемах повернулись обратно, и я прошел посередине.

Нежить захватила город, захватила нас всех, хотя многие еще не знали об этом. Возможно, огонь мог ослабить ее хватку и очистить воздух. Готтеринг был словно заклинание, словно огромная руна, сложенная из кусков человеческих тел. Магия крови.

Когда бревна были свалены на груду человеческих кож, я вынул из ножен Гога. Клинок блеснул на зимнем солнце, и можно было подумать, что на лезвии пляшет пламя. Я коснулся им дров.

– Гори!

И пламя действительно взвилось, танцуя на острие.

Куча загорелась быстро, пламя, подпитываемое маслом и спиртом, вонзило горячие зубы в древесину. Почти тут же сквозь дым донесся запах горелой плоти. Воспоминания унесли меня в Логово, где я бродил меж обгорелых тел, отыскивая Игана из Арроу. И мгновение спустя – другое воспоминание: крики тех, кого пламя оставило в живых. Только это не было воспоминанием.

– Что?

Я наклонил голову и прислушался. Кто-то причитал высоким голосом.

Капитан Харран ворвался на площадь верхом на коне.

– Это из той рощи на холмах, на западе, – Пустой Лес.

В трех сотнях метров от Готтеринга был другой остров, заваленный буреломом.

Милосердие нежити, сказал Гомст, в том, что в конце концов она дает тебе умереть.

Но не сейчас.

Люди Готтеринга были еще живы. Все еще чувствовали. Где-то в лесу почти две сотни горожан, освежеванные, без пальцев, глаз и зубов, выли, когда я жег их кожи.

– Йорг! – крик, почти вопль.

Катрин стояла в дверях, бледная, каштановые кудри растрепались.

Я подбежал с мечом в руке и оттолкнул ее.

– Оно… оно было сильнее. Я не могла его остановить, – сказала Катрин у меня за спиной.

Миана лежала перед камином, в котором потрескивали дрова, на большом кресле, многослойные юбки были задраны. Ее руки и ноги скрючило от боли. Блики огня плясали на туго натянутой коже живота. На красной плоти, скрывающей моего ребенка, виднелся белый отпечаток трехпалой руки.

– Миана? – Я подошел ближе и сунул Гога обратно в ножны. – Миана?

Что-то холодное коснулось моей груди. Возможно, та же трехпалая рука. Не понимаю поэтов с их цветистой манерой выражаться, но в тот миг мое сердце и правда застыло, обратившись в тяжелую сжатую рану при виде всего этого. Я зашатался от боли. Слабость наслала на меня нежить, это точно.

– Миана?

Она посмотрела на меня невидящими глазами.

Я обогнул дверь и едва не сбил с ног Катрин.

– Ты уходишь?

– Да.

– Ты ей нужен. – Гнев. Разочарование. – Здесь.

– Нежить тянется к ней и к моему сыну, – сказал я. – Но где бы ни была эта нежить, здесь ее нет.

Я оставил ее, оставил Миану, оставил гостиницу. Я поспешил мимо костра, в котором пузырились и таяли кожи и дымящийся жир стекал на мостовую.

Братья следовали за мной по пятам, я забежал за угол пекарни, туда, где было видно далеко на запад над ясными водами – где среди деревьев меня ждал враг. Я подождал, заставляя себя не двигаться, считая удары сердца, стараясь, чтобы ко мне вернулась ясность ума. Мгновения утекали, а я лишь слышал далекий вой и видел темные отражения ветвей, тянущиеся к Готтерингу.

– Поверхности и отражения, Макин, – сказал я. – Миры, разделенные такими тонкими границами, невидимые, непостижимо глубокие.

– Простите, сир?

Макину было явно важнее соблюсти формальность, чем понять, о чем это я.

Каждая частица меня взывала к действию. Моя жена лежала в муках, заклейменная, чужая мне, тюрьма для моего сына. Моего сына!

Отец сказал бы мне: «Найди себе новую жену». Пригвозди обоих, мать и дитя, к полу единым ударом меча и езжай дальше. Пусть нежить подавится. И я бы сделал так, если бы не оставалось лучшего выбора. Я сказал себе, что сделаю это.

Я замер, пальцы дрожали.

– Подумайте только, лорд Макин. Добрый епископ говорит мне, что здесь по крайней мере семь нежитей, возможно, больше. И мы знаем, что они впервые напали на Аттар. Может, они атакуют и другие подступы к Вьене? Распределились? Кажется, если бы их было много и они не сомневались в победе над солдатами, а не горожанами, они бы напали на нас прошлой ночью. Ну, или они играют с нами, как кошка с мышью. Я бы сначала разузнал о новом противнике, прежде чем столкнуться с ним впервые, и этот шанс надо не упустить, не нужно бежать от него прочь в ужасе, – сказал я.

Оно хотело, чтобы мы бежали. Все это было завязано на страхе. Оно хотело, чтобы Миану запихнули в карету и полтысячи гвардейцев ускакало по дороге в Гонт.

– А если это игра в кошки-мышки? – спросил Макин.

Я улыбнулся.

– Тогда есть ли у мышки лучший шанс убить кошку?

Я достал Гога, и пламя, вспыхнувшее на клинке, заставило побледнеть все огни. Я направился к черным деревьям и слабеющим воплям Готтеринга, шагая по темным водам, сопровождаемый братьями. И я шел, а не бежал, хотя во мне горел огонь не менее яростный, чем на клинке, потому что поверхности отделяют известное от неизвестного, и хотя я мог идти там, где не смеют ступать ангелы, все же старался не бросаться вперед, как дурак.

25

При наводнении всегда стоит один и тот же запах – земли после дождя, но как будто зашедший дальше, с гнильцой. От холода я задержал дыхание, вода поднималась все выше, по мере того как я заходил в нее. Лицо мое горело от жара клинка, отражаясь в темной голодной воде. Отчего-то я подумал о тихих извивах Сейны в городе Крат за мостом Искусств, где каменные столбы выступают из тихих вод, отмечая место для купания. Совсем маленькими мы заходили в воду постепенно, громко вскрикивая. Крики и вдохи, когда река брала нас за сокровенные места ледяными руками – я был рад снова почувствовать это, но молчал.

– Жуть, – сказал у меня за спиной Макин. – Не думаю, что мои яйца отойдут раньше, чем через месяц.

– Зачем мы вообще пошли? – Это уже Райк.

Я оглянулся через плечо на Горгота, почти раздетого, несмотря на холод, – он гнал перед собой волну. Красный Кент держал над водой топорик и меч, Макин ухмылялся, Райк совсем скис, Мартен хмурился, полный решимости, на щите у него были черные шпили сгоревшего дома на зеленом фоне.

– Зачем? – повторил Райк.

– Потому что оно не хочет этого, – сказал я и двинулся дальше.

Я мысленно напомнил себе, что надо действовать иначе. Если каждый раз, когда враг требует, чтобы ты сел, ты прыгаешь вверх, эта предсказуемость становится кольцом у тебя в носу, за которое тебя можно тянуть, когда толкать уже не получается.

– Наслаждайтесь.

Голос Райка прозвучал далеко позади.

Я остановился и повернулся. Райк никогда не принимал всерьез меня как короля. Я, конечно, правил семью странами, где тысячи и тысячи склоняли передо мной колени – добровольно или нет, обычно все же нет, но Райк склонялся только тогда, когда в противном случае ему эти самые колени могли переломать.

– А что, вот прямо сейчас это необходимо, брат Райк?

Он осклабился.

– И что ты будешь делать? Снимешь с меня шкуру и выковыряешь глаза?

Очевидно, нежити он боялся больше, чем меня.

– Разумеется, нет. – Я покачал головой, улыбаясь, как в былые времена. – Я король! – Я шагнул к нему и опустил Гога в воду, так что тот зашипел, подскочил и поднял облачко пара. – Для меня это сделает профессионал. Кто-то, кому это правда нравится. Короли не марают руки.

Горгот гортанно рассмеялся. Макин присоединился к нему. В конце концов даже Райк хмыкнул, и мы пошли дальше. Трудновато шутить, когда ты уже глубже, чем по яйца, в ледяной воде и идешь в самый ад, но, к счастью, у меня была невзыскательная аудитория. Да я и не шутил.

Теперь, ближе к роще, вода доходила уже до пояса, я шагал по мягкому дну без единого звука. Три раза я едва не упал, споткнувшись о какие-то незаметные под водой кусты или остатки заборов. Макин все же рухнул и поднялся, отплевываясь и ругаясь.

Ближе к деревьям вода будто бы была холоднее. На нас плыли тоненькие льдинки, поднимался туман и тянул щупальца, сплетающиеся с нашим дыханием, стынущим на морозе. Я увидел первого призрака – что-то мелькнувшее среди деревьев, фигуру, движущуюся быстро, но не колеблющую воду, доходящую до колен. Растрепанные черные волосы, весь в грязи, ребенок. В сознании всплыло имя «Орскар», неизвестно с чего. Я обернулся, чтобы предупредить братьев, все еще указывая опущенным мечом туда, где был мальчик. И, конечно, увидел только туман. Туман и железный крест, медальон свисал с нижней перекладины – красная эмаль в знак крови Христа.

– Знаю я эту игру теней, мертвый! – Я медленно замахнулся Гогом, туман отпрянул перед пламенем. – Приведи мою мертвую мать, Уильяма и младенца. Приведи мертвых из Геллета, приведи безглазый дух Грейсона и Лейшу с собственной головой в руках. Ты зря играешь со мной – я знавал и кое-что похуже.

– Разве?

Грудь пронзила острая боль. Я снова обернулся, и пламя Гога погасло, а моя рука обессилела.

Отец стоял в плаще из волчьей шкуры, в железной короне, седой, зима была в его глазах.

– Ты не умер. – Слова прозвучали тихо, без малейших эмоций. – Ты не призрак.

– Правда?

– Конечно! – Под латным нагрудником сочилась кровь из старой раны, от нее намокла рубашка и шерстяная одежда, горячие струйки стекали по животу. – Высокий Замок не будет принадлежать болотным мертвякам. – Я помотал головой. – И твои люди слишком напуганы, чтобы перерезать тебе глотку.

Я заморгал. Он стоял там, воду рябило вокруг его высоких сапог, во плоти и преисполненный злобы, не то что какой-то серый призрак.

– Через час ты станешь отцом, Йорг.

Он посмотрел на свои руки, вытянул их вперед на уровне пояса, поворачивая ладонями то внутрь, то наружу.

– Не надо… – Пальцы вновь ухватили рукоять Гога. – Откуда ты знаешь?

– Призраки знают то, что они знают. – Он уставился в туман.

– Ты не мертв. – Это было невозможно. Он не мог умереть. Этот старик, да еще без моего участия… – Как…

– Не тот сын погиб, Иорг. – Отец обладал несравненным талантом заставлять собеседника замолчать, не повышая голос. – Это Уильяма следовало снять с терний. У него была моя сила. Ты оставался маменькиным сынком. Даже Дегран лучше тебя. Даже он.

– Кто тебя убил? – Я заставил это звучать как приказ.

– Кто? – Те глаза снова нашли меня. Я когда-то думал, что они холодные – не то слово.

Воды поднимались вокруг нас, кружась, огибая деревья. По колено, до бедер.

Силы покидали меня с каждым ударом сердца, конечности заледенели, теплой была лишь кровь из старой раны, нанесенной отцом, той, что никогда не заживет.

– Ты скоро станешь отцом, Йорг. Эта твоя малютка-жена с юга вытолкнет из себя сына. В слизи и крови, кричащего. Прямо как моя. Человек папессы не добился успеха. Я сказал ей, что надо послать троих, минимум двоих, но глупая сука послала лишь одного. Сказала, что это лучший. Я надеялся на многое, но напрасно.

– Ты знал?

Вода была мне уже по грудь. Без ее поддержки я, наверное, не устоял бы. Когда она коснулась раны, холод заструился внутри, словно черная жидкость заполнила меня, как пустой бурдюк.

– Хорошо, что ты не увидишь своего мальчишку, – сказал мой отец. – Ты слишком слаб, чтобы вырастить сына.

Вода уже подняла его плащ, но он не обращал внимания. Он смотрел на меня с тенью улыбки на лице, такой же холодной, как его взгляд.

Вода плескалась у моей шеи, зубы стучали, волосы плавали вокруг, влекомые течением. Тяжесть доспехов, меча в онемевшей руке, жидкая грязь – все тянуло меня вниз.

Я подумал о своем ребенке, о Миане, у которой на животе выжжена белая ладонь, и во мне загорелась, несмотря на холод, искра гнева.

– Это я должен был убить тебя, – проворчал я, прежде чем вода сомкнула уста и поглотила меня.

Я смотрел на далекую поверхность сквозь темные водоросли из собственных спутанных волос. Высоко надо мной, невозможно высоко рябь шла по поверхности, преломляющей солнечный свет и посылающей слабые отблески в ледяные глубины. Надо мной повисла рука, вялая, тянущаяся к небу. Моя рука. Тусклый зеленоватый свет рябью проходил по моим пальцам.

Я смотрел. Смотрел на далекое солнце. До него вполне мог быть миллион миль. Лундист сказал, что миллион. Больше миллиона. Воды держали меня. Я обмяк и смотрел, пока не оказалось, что я могу видеть лишь этот мерцающий островок зеленоватого света, он стал моим миром.

Тени расползались. Зеленые. Хоть вода и держала меня, грудь болела от нехватки воздуха, а сердце бешено колотилось, казалось, что я смотрю сквозь воду не на небо, а на комнату в гостинице сквозь бледно-зеленое аттарское стекло. На комнату, где в очаге горел огонь, где лежала Миана, а рядом с ней присела на корточки Катрин.

Я видел, как за ними пришла нежить, как дверь рассыпалась в щепки. Оно вошло, медленно, размеренно, все – сплошные кости, окруженные мертвым невидимым пространством. Существо оставило нам ловушку в Пустом Лесу и ждало, когда мы уйдем. Пока мы тут тонули, нежить проникла в Готтеринг.

Гвардейцы тут же примчались – по ее следам. Каким-то образом я понял, что нежить – женского пола. Они задыхались, возможно, тонули вместе с собственными призраками, удушаемые потерянными возлюбленными, суровыми родителями – пестрыми обрывками своего прошлого, преследующего их. Мы все несем в себе семена саморазрушения, все тащим за собой свою историю, точно ржавые цепи.

Катрин встала, чтобы встретить нежить.

– Тебе нельзя было приходить.

Каким-то образом ее голос донесся до меня, проник в мой умирающий мозг, сквозь биение сердца.

Нежить наступала, я видел лишь ее руки, белые, как кость, похожие на корни. Перед глазами все запульсировало. Я сделал вдох, которого отчаянно требовало мое тело.

– Ты многого не знаешь, мертвая.

Катрин встала перед ней, ее приглушенно-красное дорожное платье развевалось. Даже умирая, я видел ее красоту. Без вожделения – просто как великолепие витража или игру света и тени в горах. Видел я и ее страх, и силу, которая его сдерживала.

Эти руки тянулись к ней, быстро, но постепенно начали замедляться, словно встретив невидимое сопротивление.

– Ты не можешь быть уж очень старой, мертвая, – сказала она. – Это написано в древнейших книгах. Сон и смерть – брат и сестра. Бард знал это. Какие сновидения приходят в смертном сне? И, поверь мне, мертвая, я разбираюсь в снах.

Нежить взвыла и подняла вокруг Катрин серый вихрь. Юбки взвились. У ног Катрин Миана корчилась и стонала. В вихре двигались тени.

– Довольно, – резко сказала Катрин. – Это же призраки? Так вот, сновидения населены призраками – практически только ими. Призраки созданы из снов, мертвых, утраченных, дурных, снов, что ходят кругами и вырезают свои следы на поверхности мира и не уходят просто так.

Рука Катрин, дрожа, протянулась и поймала что-то в вихре, ухватила за горло. Для меня это был Орскар из монастыря, Солнышко у столба Плохих Псов, Лейша, ждущая, что я ее спасу, побитый кузнецом мальчик из Альбасита. Нельзя спасти их всех, так зачем спасать кого-то? Она душила это нечто, пальцы побелели от напряжения. Наконец показалось лицо отца, черное от крови. А потом раз – и исчезло, дым – и больше ничего.

Катрин сделала один быстрый шаг вперед, и нежить дрогнула. Она обратилась в бегство. Но Катрин поймала ее. Поймала ее белую костяную руку. Она держала нежить, напрягаясь от усилия, вены становились все темнее, но отпускать ее она не собиралась.

– Не надо было тебе приходить.

И я прорвал поверхность. Блюя и задыхаясь, я сел, воды вокруг меня было примерно полметра. Не больше. Я с наслаждением втянул воздух и раздвинул темную завесу волос. Вокруг меня на опушке Пустого Леса сидели братья, отплевываясь и отдуваясь, все багровые.