Текст книги "РПЛ 2 (СИ)"
Автор книги: Мария Заболотская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
-3-
Склеп в утреннем сером свете показался мне едва ли не более мрачным местом, чем ночью, и я поторопилась выйти наружу, привычно зажимая нос. Мое неожиданное появление до полусмерти испугало двух могильщиков, с самого утра торопившихся предать земле какого-то нищего покойника. С воплями они бросили свою скорбную тележку и, спотыкаясь, побежали куда-то меж могил. Я, порядочно струхнув, бросилась в другую сторону, однако вскоре сообразила, что они приняли меня за призрак или иную нежить, восставшую из гроба, и замедлила свой бег, а затем и вовсе остановилась. Как мне помнилось, даже покойникам из самых бедных семей порой клали пару скойцев на глаза, и могло статься так, что могильщики на них еще не позарились… Мне было не по себе от того, что я собираюсь ограбить мертвеца, лишив его возможности оплатить переправу в мир иной, но мне все сильнее казалось, что мои неприятности куда существеннее тех, что ожидают неупокоенную душу бедняка, обреченную вечно скитаться меж дрянных надгробий. «Если разобраться по чести, бедолага прожил в здешних трущобах всю свою жизнь, чем они могут испугать его после смерти?» – сказала себе я, и откинула истрепанный саван.
И впрямь, на глазах у мертвого тощего старика лежали медяки. Я, в очередной раз переборов отвращение и стыд, бросила их в сумку, а затем, повязав куцую голову платком, отправилась в город, преувеличенно бодро насвистывая. На душе у меня было так паршиво, что иной раз я искренне завидовала обворованному мной покойнику, оставшемуся лежать средь старых переполненных могил. Приключения становились час от часу все более гнусными, и я с трудом удерживалась от того, чтобы не начать молить богов о том, дабы течение времени повернуло вспять и в моей жизни никогда не случилось бы ни знакомства с госпожой Вейденой, ни с господином Огасто… Но я знала: если сейчас честно признаюсь себе в том, что совершила ошибку, из-за которой нынче дядюшка может не сносить головы – остатки решимости покинут меня. Только отчаянная вера в то, что я все еще могу исправить содеянное, победить ведьму и стать спасительницей Его Светлости держала меня на ногах и заставляла идти вперед, в неизвестность.
В одном из грязных кабаков на околице мне дали хлеба в обмен на мой скойц, а затем мне удалось выпросить у сердобольной торговки-молочницы кружку подкисшего молока – из-за черных полос а лице и грязного платья меня приняли за погорелицу. Но после этого скромного завтрака страхи с удвоенной силой начали терзать меня. Ох, какой же ничтожной и беспомощной я себя ощущала! Еще недавно я дерзко бросала вызов колдунье, а сегодня, как бродячая собака, клянчила объедки, рыскала около помоек да искала темный тихий угол, откуда меня не погнали бы тотчас пинками. Спрятавшись в тени покосившегося забора, я вертела в руках медную монетку и думала, что даже самый полный кошелек когда-нибудь пустеет, самый долгий день лета – заканчивается, а у меня имелся всего лишь один медный скойц, и бродяжничать мне выпало вовсе не в теплую летнюю пору…
Отчаяние мое становилось все сильнее и я все чаще думала о том, что мне следует вернуться во дворец, к дядюшке Абсалому. «Быть может, ведьма еще не разгадала, кто помог сбежать демону? – с тоской размышляла я. – Ох, что я смогу поделать с одним медяком в дырявом кармане? Мое платье настолько бедно и грязно, что даже за странствующую лекарку мне себя не выдать! Чем же мне заработать на жизнь? У меня нет иного выхода, что бы там ни говорил господин Казиро… Ему порядком досталось, оттого он и стращал меня, отговаривая возвращаться во дворец. Откуда ему знать, что за жизнь ожидает меня, реши я в одиночку пуститься в бега? Он никогда не покидал свои владения, и не пробовал на вкус, как горька доля нищего бродяги. Решено! Я подстерегу у ворот дворца Мике или Харля, да и попрошу их провести меня во дворец. Что за глупость я вчера сотворила, когда побежала со всех ног, завидев крыс… Услыхала лишь ворох дрянных грешных баек о демоне, с которым, к тому же, я больше не повстречаюсь, хвала святым небесам! Одно что – помогла господину Казиро, да и то – много ли толку с той помощи?..»
Размышляя таким образом, я принялась слоняться по рынку, ища случай, чтобы стянуть еще хоть что-то съестное про запас – иные проявления предусмотрительности не были мне свойственны, к несчастью. Один из разговоров, подслушанных мной, заставил меня навострить уши – двое горожан обсуждали, что на площади у дворца герцога всю ночь происходило что-то необычайное.
–Готов поклясться всеми святыми своими покровителями! – говорил один из них с радостным волнением, обычным для сплетников, которым выпала честь первым рассказать свежую новость своим знакомым. – Всю ночь напролет! Всю ночь! Глаз нельзя было сомкнуть из-за грохота и стука! Никак Его Светлость собирается в честь приезда своей любезной сестрицы закатить какое-то удивительное представление, оттого и приказал что-то эдакое построить!
–Полно вам, кум Аржо! – отвечал ему недоверчивый приятель. – Вчера были богатые гуляния, проклятые нищие до сих пор спят посреди улиц! С чего бы Его Светлости сегодня затевать новое празднество?
–А вот посмотрим, кум Эрлунд, посмотрим! – пылко возражал первый. – Я поутру приходил к площади и своими глазами видел помост – и превысокий. Должно быть, готовится мистерия!
–Однако же, сестрица Его Светлости, – рассудительно возражал кум Эрлунд, – хоть и весьма благородная с виду дама, но все-таки не особа королевской крови, чтобы так пышно ее встречать.
–Это уж светлейшему герцогу виднее, какие почести ей оказывать, – упрямство и недоверчивость господина Эрлунда порядочно рассердили кума Аржо. – Все, кто видел прибытие дамы Лаурессы, отметили, что Его Светлость просветлел лицом, завидев ее, и стал куда здоровее после одного только сердечного приветствия, которым они с сестрой обменялись. Вспомните, как лекарь, этот бесчестный шарлатан, невесть откуда взявшийся, заставлял Его Светлость безо всякого проку пить всяческую богомерзкую отраву, которую называл микстурами!..
Я скривилась, и отстала от спорщиков, не желая выслушивать от них то, что знала и сама – дядюшка Абсалом не мог излечить господина Огасто, и лишь морочил голову всем обитателям дворца, пытаясь выгадать время.
Однако слова о готовящемся у дворца представлении меня не на шутку взволновали: возможно, мне представилась бы возможность увидеть дядю Абсалома! И не только дядюшку… тут я споткнулась и сбилась с шага, причем виной тому была вовсе не усталость – перед моими глазами возник образ господина Огасто. О, как бы я хотела сейчас вновь посмотреть в его глаза, пусть даже издали! Уж это-то стоило любого риска! И я, отбросив в сторону всякие сомнения, сделала первый шаг в сторону дворца.
В это же время, словно только того и ожидая, в центре рыночной площади раздался звонкий звук труб, и любопытствующий народ тут же заторопился к возвышению, на котором издали виднелся глашатай в нарядной одежде цветов герцогского дома.
–Жители Таммельна! – зычно объявлял он, без труда перекрикивая усиливающийся шум. – Его Светлость, господин Огасто нынче желает держать речь перед вами на дворцовой площади! Поторопитесь, верные таммельнцы! Каждый честный горожанин должен своими ушами услышать то, что скажет своему народу господин герцог!
Повторив это несколько раз кряду, глашатай торопливо слез с помоста, и направился в сторону дворца, показывая, что уж он-то определенно относится к честным жителям города. Пример этот показался остальным достойным подражания, и меня увлекло за собой течение толпы, по счастью, стремившейся именно туда, куда считала нужным идти и я сама.
Из-за быстрого шага и волнения сердце у меня стучало громче, чем барабаны, дробь которых была слышна все лучше. Странная мистерия, о которой говорили болтливые кумовья, началась до того, как подоспели зрители, и это меня необъяснимо встревожило – хоть я и не понимала толком, что же происходит. Впрочем, мне было не до раздумий – из-за бедного платья и чумазого лица все считали меня нищенкой, которую сами боги велели оттолкнуть со своего пути или же пнуть грязным сапогом, чтобы не мешалась под ногами. Площадь с трудом вместила всех таммельнцев, по-видимому, собравшихся со всех концов города.
Из-за своего невысокого роста я ничегошеньки не могла разглядеть, и тщетно пыталась протиснуться к месту, с которого можно было бы увидеть, что же происходит у стен дворца. Одни награждали тумаками слишком наглую нищенку, другие – проклинали на все лады, не желая даже краешком платья прикоснуться к ее грязным обноскам, и я почти выбилась из сил, упрямо пробираясь вперед. Но на кону стояло мое самое заветное желание, и ради того, чтобы увидеть сегодня господина Огасто, я готова была стерпеть почти все. Сердце сладко сжималось от безумной надежды на чудо: вдруг господин Огасто почувствует любовь в устремленном на него взгляде, чары на мгновение ослабеют и он узнает меня даже в этом убогом обличье…
От волнения я перестала прислушиваться к разговорам, и потому не сразу заметила, что в голосах горожан слышатся страх и тревога, а вовсе не простодушная радость, свойственная зрителям, ждущим веселого представления. Мне начало казаться, что людьми овладевает предчувствие чего-то дурного, темного, и оттого они так злы и грубы. Причину этого я поняла, когда взобралась на старую каменную ограду, отделяющую чей-то двор от дворцовой площади. Наконец-то мне удалось рассмотреть помост, затянутый яркими дорогими тканями –наверняка там были приготовлены почетные места для господина Огасто и его приближенных. Но то, что возвели нынче ночью рядом с ним, мне вовсе не понравилось, причем куда более, чем прочим таммельнцам.
Огромная перекладина виселицы с несколькими петлями в ряд ждала кого-то этим погожим утром. Я невольно потерла шею, сразу же покрывшуюся холодным потом.
Но тут под грохот барабанов и звонкий клич труб на помост взошел герцог Таммельнский, и я, сразу же позабыв обо всем на свете, ринулась в толпу, расталкивая людей локтями и протискиваясь в малейший просвет, словно уж. Спустя несколько минут, тяжело дыша, я остановилась, привалившись к какому-то столбу, который ранее был облюбован несколькими мальчишками. У этого замечательного во многих отношениях столба имелось каменное основание, благодаря которому даже у низкорослых зрителей появлялась возможность в подробностях рассмотреть грозные петли, толстую перекладину из доброго бруса, а также роскошные наряды герцога и дам, его сопровождающих. Злобно зашипев, как дикая кошка, я разогнала детишек, и сама торопливо взобралась на возвышение.
Сегодня господин Огасто показался мне нестерпимо красивым и я жадно пожирала его глазами: смуглое лицо словно освещалось изнутри чудесным пламенем, отблески которого полыхали в его черных глазах – даже с моего места было видно, как ярко они горят. Признаки недуга исчезли без следа, во всех его движениях сквозили истинно королевские сила и решительность, и я наконец-то смогла представить его во главе армии наемников, держащего в руках сверкающий меч. Да, он совсем не походил на того измученного, смятенного человека, которым я знала его ранее! И мое бедное сердце едва не разорвалось, не в состоянии вместить тот восторг, который я испытала при виде Его Светлости.
С трудом я заставила себя перевести взгляд на госпожу Вейдену, которая, напротив, выглядела сегодня бледной тенью самой себя, несмотря на роскошное платье, расшитое золотом по изумрудному полю так густо, что оно казалось драгоценным жестким футляром, сковывавшим движения хрупкой герцогини. Она держалась по правую руку от своего супруга, но мне показалось, что их окончательно разделила какая-то невидимая стена. Все порывы, все взгляды господина Огасто тяготели к той, что называлась его сестрой и уверенно стояла слева от него, притягивая к себе любопытствующие взгляды – на ней было красное, обманчиво скромное платье, оттеняющее ее смуглую кожу.
Впервые я увидела колдунью, и мне показалось невероятным, что никто, кроме меня не замечает темной страстной силы, исходящей от нее, как жар исходит от костра. Горожане смотрели на нее безо всякого страха, а я тут же отвела взгляд – но даже это не помогло мне восстановить разом сбившееся дыхание. Она приняла обличие бедной Лаурессы, поэтому удлиненное благородное лицо показалось мне знакомым, но истинная натура рвалась из-под этой маски, вызывая страх и предчувствие великого несчастья. Я задохнулась, когда увидела ее, а затем закашлялась, словно глотнув едкого дыма. Снова моя кровь отзывалась на магию, и мне показалось, что ведьма услышала этот отклик – что-то изменилось в выражении ее лица, бывшего доселе безмятежным. Возможно, на помост в тот миг упал особенно яркий солнечный луч, но мне ясно увиделось, как по ее черным волнистым волосам, свободно падающим на плечи, пробежал огненный алый отблеск.
Но разве могла она заподозрить, что ее тайным врагом может быть грязная оборванка, затесавшаяся в компанию таких же чумазых бездомных мальчишек? Ее ищущий взгляд скользнул по мне, не задержавшись даже на долю мгновения.
За всем этим я не заметила, как герольды протрубили сигнал, призывающий толпу притихнуть, и господин Огасто шагнул вперед, готовясь произнести свою речь.
–Жители Таммельна! – сильным, проникновенным голосом произнес он, и я невольно вздрогнула, в первый раз услышав, каким властным и уверенным может быть тон Его Светлости. – Да благословят боги эти земли! Пусть будут угодны небесам мои слова, как было им угодно некогда привести меня в эти земли. Не всегда я был мудрым и достойным правителем, но богам ведомо, что мой грех не столь уж велик…
Услышав эти слова, многие таммельнцы принялись перешептываться – и впрямь, удивительное дело! Правитель признавался, что неумело правил, стоя при том на фоне огромной новехонькой виселицы! К добру ли сие?..Даже самые неискушенные в делах государственного управления понимали, что у любого недочета есть имя, а уж у ошибок правителей таких имен может быть несколько, и, конечно же, они совпадают с теми именами, что надписаны невидимыми чернилами над каждой петлей…
–Злой умысел, как червоточина, поражает любой плод трудов человеческих, – тем временем продолжал говорить господин Огасто все громче и громче. – А если зло это имеет самую грешную сущность – колдовскую! – то от этого яда нет спасения, кроме божьей милости. Да, добрые таммельнцы! В наши земли пришло худшее зло изо всех зол – черная магия!
Горожане потрясенно зашумели, но их удивление не шло ни в какое сравнение с моим собственным: герцог говорил о колдовстве, стоя бок-о-бок с истинной ведьмой; она же сдержанно и кротко усмехалась каким-то своим мыслям, опустив глаза долу.
На мгновение мне показалось, что я совершила чудовищную ошибку, посчитав женщину рядом с господином Огасто колдуньей. «Что же это?.. – думала я растерянно. – Он говорит о колдовстве, об избавлении от него… Быть может, я неверно разгадала эту тайну, и в монастыре была вовсе не сестра Его Светлости, а какой-то злой двойник? Пока я блуждала по лесам, настоящая госпожа Лауресса прибыла в Таммельн и разрушила злые чары! Но что же произошло с господином Казиро? Неужто он обманывал меня?.. Что за чары я чувствовала сейчас?..»
От лихорадочных раздумий за считанные минуты я обессилела едва ли не сильнее, чем от прочих тягостей, перенесенных за последние дни. Голова у меня шла кругом, я из последних сил цеплялась за столб, не видя перед собой ничего, кроме прекрасного и смелого лица господина Огасто.
–Черная магия! – с отвращением повторил герцог. – Колдовство тайно проникло в мой дом и опутало мой разум. Подлые, низкие чары, порожденные корыстью и жаждой власти. Моя вина безгранична, ведь я позволил себя обмануть и добровольно принимал яд, день за днем ослабляющий мою волю. Пусть боги благословят мою любезную сестру, сердце которой почуяло беду – именно она смогла развеять морок своей чистой верой!
Ведьма – или же госпожа Лауресса?.. – потупилась, знаком показывая, что ей кажутся излишними эти восхваления. И даже я не нашла в этом движении ни капли лицемерия или нарочитости.
–Добрая моя сестра! – воскликнул господин Огасто, и, не совладав с чувствами, поцеловал ей руку. – Как велика твоя скромность и как светел твой ум, безошибочно распознавший зло!
Мне показалось, что от этих слов госпожа Вейдена, до того напоминавшая статую, изукрашенную драгоценностями, вздрогнула и побледнела еще больше.
–Чествуйте мою сестру, жители Таммельна, как чествовали бы того, кто отвел от моей груди отравленный кинжал! – крикнул господин Огасто, и толпа разразилась восторженными криками, ведь речь герцога, в первый раз так просто и прямо говорившего со своими подданными, откликалась в сердце у каждого горожанина – я видела это по сияющим глазам людей, окружавших меня.
–А теперь, – объявил герцог, дождавшись, когда стихнут дружные восхваления, – теперь пришло время назвать имя злодея, решившего подчинить себе мой разум и тайно править этими землями! Ведите сюда колдуна и отравителя!
И тут я едва сдержала крик ужаса, ведь на помост, к виселице подвели моего бедного дядюшку. Он был испуган, бледен, как сметана, и порывался упасть в ноги Его Светлости, но стражники крепко его удерживали.
–Дядя Абсалом! – прошептала я, почувствовав, как и ноги, и руки у меня разом онемели, а сердце перестало биться.
«Вот, стало быть, как она решила нам отомстить! – мысли в голове скакали, как блохи. – Свалить всю вину на дядюшку! Его назовут колдуном и повесят! Вот почему так грустна госпожа Вейдена – ведь это она уговорила впустить во дворец нового лекаря… Господин Огасто сам не свой, и даже не понимает, что говорит, иначе нипочем не согласился бы назвать бедного дядю колдуном… Что же делать? Он не хочет слушать дядюшку Абсалома, но, быть может, выслушает меня? Я буду молить его о пощаде, и он вспомнит себя истинного… Получилось же у меня порвать ту чародейскую паутину в монастыре – кто знает, может, и сейчас у меня выйдет порушить чары?!»
И я, спрыгнув на землю, бросилась было сквозь толпу к помосту, но чья-то рука, вцепившаяся в мой рукав, тотчас же остановила меня, не дав ступить и шагу. Я в ужасе оглянулась, готовясь царапаться и кусаться, чтобы вырваться из ловушки, однако увидела перед собой знакомое лицо и замерла, враз растерявшись. Хорвек, остановивший меня, в другой руке небрежно держал початую бутылку дешевого вина, из которой отхлебывал, улыбаясь, точно наша встреча и впрямь состоялась во время веселых народных гуляний.
–Именно этого она и ждет, – сказал он мне негромко и спокойно. – Не отдавай себя в ее руки так просто.
Я была так растеряна, что не сразу ответить ему и лишь задыхалась, неловко дергая рукой, за которую он придерживал меня.
–Но она… она… – наконец вырвалось у меня. – Она казнит моего…
–Ты вновь говоришь вслух то, о чем тебе следует помалкивать, если жизнь тебе хоть немного дорога, – негромко ответил Хорвек, и я, поняв, к чему он клонит, зажала рот грязной трясущейся рукой. Разговор наш вышел слишком коротким, чтобы привлечь к себе внимание, да и пьяные споры нищих не были столь занимательным зрелищем, чтобы отвлечь внимание таммельнцев от колдуна, которого вот-вот собирались повесить. Но неосторожные слова всегда живучи, а человеческий страх перед чародеями, обостряющий разом и слух, и зрение, слишком силен; мне не следовало искушать судьбу, чтобы не оказаться забитой камнями еще до того, как я успею что-то сказать господину Огасто.
–Она хочет увидеть тебя, – вполголоса говорил Хорвек, притягивая меня поближе к себе. – Не каждый день колдуньи получают отпор. Обычно люди бегут от магии со всех ног и боятся даже краем уха слушать о колдовских темных делишках. Ведьма удивлена – а удивить таких, как она, очень непросто. Ей невдомек, что ты обычная глупая девчонка, не видящая дальше своего носа. Она до последнего будет верить в то, что с нею схлестнулся достойный враг, а не ничтожество вроде тебя. Иное покажется слишком унизительным для нее.
–Мне все равно, – прошептала я, давясь слезами. – Пусть думает обо мне что угодно! Но я должна попробовать…
–Твой козырь – фальшивая карта, которая будет тут же распознана и бита, – он крепче сжал мою руку и чуть заметно встряхнул меня, пытаясь привести в чувство. – Этот бедолага жив только потому, что она еще не посмотрела тебе в глаза. Как только она узнает, кто ты есть на самом деле, вы с дядей очутитесь в петлях бок-о-бок. Ведьма подозревает, что ее главный враг сейчас в толпе, и ждет только того, чтобы ты выдала себя неосторожным движением или словом. Все это представление разыгрывается вовсе не для них, – он обвел взглядом горожан, – а для одной лишь тебя. Оказывали ли тебе когда-либо такую честь ранее, маленькая Фейн?
–Ты хочешь сказать, – я говорила медленно и потерянно, не глядя в его пустые светлые глаза – что не смогу спасти дядюшку, даже если отдам ей свою жизнь? Она не посчитает эту плату достаточной? Но ведь дядюшка не враг ей, он даже не знал, что происходит…
–Я хочу сказать, – терпеливо пояснил Хорвек, – что ты сможешь спасти своего родственника только если не сделаешь сейчас ни шагу в сторону виселицы. Она не убьет его, пока будет считать хорошей приманкой. Быть может, это для него не столь уж добрый исход – быстрая смерть иной раз милосерднее чародейской воли, – но если ты хочешь сохранить ему жизнь сегодня, то будешь молчать и стоять рядом со мной, что бы ты ни услышала.
–Что… о чем ты говоришь? – забормотала я, тряся головой.
–Там не одна петля, – он указал в сторону виселицы. – И даже не две. Ведьма умеет считать. А уж искать слабые места своих врагов – и подавно.
Я резко повернулась к помосту, где все еще умолял о пощаде бедный дядюшка, в которого добрые таммельнцы уже начали швыряться всяческой дрянью, подвернувшейся им под руку. От стыда и горя мне хотелось умереть – дядя Абсалом не заслужил ни одно из тех проклятий, которыми его сейчас награждали. Он, разумеется, был отнюдь не самым лучшим лекарем в королевстве, вопреки собственным уверениям, и частенько мошенничал, почуяв выгоду, но никогда не желал зла господину Огасто, который сейчас равнодушно молчал, позволяя своим подданным призывать кары небесные на голову того, кого он недавно называл своим спасителем, а теперь объявил колдуном.
–Господин Огасто околдован, – произнесла я, едва слыша свой голос из-за шума в ушах. – Иначе он бы никогда назвал дядюшку чародеем и не обвинил бы его в злом умысле! Но отчего… отчего эти люди так легко поверили в его вину? Он не сделал им ничего дурного!
–Он чужак, низкого рода, но высоко вознесшийся, – пожал плечами Хорвек, усмехаясь каким-то своим мыслям. – И все рады тому, чточерные слова и сплетни оправдались. Думая дурно о правителе, человек чувствует себя государственным изменником и теряет надежду, ведь сменить власть над собою он не способен. Думая дурно о злых приближенных, отравивших разум правителя, человек гордится своей верностью господину, а душу его греет надежда на то, что упадок в его краях прекратится, как только правитель прозреет и злодеи понесут наказание…
–Погоди-ка, господин Огасто вновь собирается что-то говорить! – я остановила Хорвека, жадно всматриваясь в лицо Его Светлости и из последних сил надеясь на чудо. – Быть может, он сейчас смилуется над дядей… Ох, он не может казнить дядюшку Абсалома, никакое колдовство не заставит его проявить такую несправедливость!..
Хорвек лишь рассмеялся, и запрокинул голову, жадно глотая вино.
–Слушайте же далее, жители Таммельна! – обратился к толпе герцог. Злобная брань стихла как по мановению волшебной палочки, и я невольно перевела взгляд на невозмутимую колдунью, словно та могла выдать себя каким-то особым чародейским жестом или словом, обращенным на усмирение горожан. – Преступление этого человека было тем гнуснее, что у него имелись сообщники. И они заслужили той же кары, что и колдун. Возможно, в том повинны чары, но честный человек нипочем не поддался бы уговорам мерзавца-чернокнижника. Оправданий этому преступлению нет. Вот он – пособник колдуна!
И рядом с дядей упал на колени бедный Мике, который показался мне в тот миг совсем мальчишкой. Однако он, в отличие от дядюшки, не просил о снисхождении и упрямо сжимал губы, словно запрещая себе оспаривать любое решение своего повелителя.
–Двойная неблагодарность! – вскричал господин Огасто, указывая на молодого Кориуса, которого многие в толпе узнали и изумленно заохали. – Я принял на службу его отца, поверив клятвам и заверениям в преданности. Мне не раз доносили, что семья Кориусов с тоской вспоминает прежние времена, но верил, что им достанет благородства служить новому господину так же верно, как они служили старому, несмотря на то, что я был чужаком в этих краях. Пришло время проверить, кто из нас истинно верен старым обычаям: из почтения к здешнему укладу я принимаю слово уважаемого здесь Петора Кориуса, который поклялся мне, что не знал о злом умысле сына. Я не желаю верить, что славный город Таммельн почитал человека, способного дать ложную клятву своему господину. Но Петор Кориус не стал мне истинно верным слугой, а после того, как его сын злоумышлял против меня, я не доверю ему беречь мою спину. Более Кориусы не будут носить звание управляющих землями герцогов Таммельнских. Моя сестра возьмет на себя это тяжкое бремя, поскольку одной лишь ей я могу оставить свои дела, не опасаясь ни злого умысла, ни легкомысленного попустительства!
И я увидела, как на щеках госпожи Вейдены вспыхнули два горячечных пунцовых пятна. Сердце бедной юной принцессы отнюдь не было холодным крошечным камешком, как я думала ранее. В первый раз я испытала к ней сочувствие – из-за лживой ведьмы жене господина Огасто предстояло расплачиваться за содействие в преступлении, которого не было… всю жизнь верить в то, что она едва не погубила мужа!.. И проклинать дядюшку Абсалома, которого госпожа Вейдена, как и все остальные, теперь считала подлым чародеем…
–Итак, перед вами два преступника, задумавших погубить меня,– объявил господин Огасто, указывая на Мике и дядюшку. – Но перед тем, как отдать их на суд святым отцам, как того требуют законы нашего королевства, я во всеуслышание расскажу о том, до каких пределов гнусности дошли эти мерзавцы, ибо считаю, что судить их нужно не только судом божеским, но и человеческим. Добрые таммельнцы! Эти злодеи умышляли выпустить из темницы мерзкое порождение тьмы, демона, которого я удерживал в плену как залог худого мира между нашим королевством и темными тварями из-за гор!
Испуганные жители Таммельна, умы которых и до того были немало смущены безднами преисподней, открывшимися их бесхитростным взглядам, всколыхнулись, заслышав последние слова. Женщины взвизгнули, заплакали испуганные дети. Пусть война и не дошла до этих краев, однако мрачные легенды о демонах, когда-то установивших свою кровожадную власть над миром людей, до сих пор были живы в памяти и стара, и млада. С тех пор, как господин Огасто привез с собой демона-пленника, люди с опаской выглядывали ночью за окно, а уж на нужды храмов жертвовали с троекратной щедростью. Весть о том, что кто-то намеревался выпустить демона из заточения, привела таммельнцев в неописуемый ужас.
–Да, они хотели освободить демона, чтобы тот поделился с ними своей черной силой! – продолжал герцог, на лице которого отражались отвращение и презрение. – Злобный темный дух посулил им власть и богатство, и они польстились на его обещания!
–Подумать только, каким щедрым и могущественным был этот демон! – хмыкнул Хорвек, которого, как мне показалось, все происходящее искренне забавляло. Я же от волнения едва держалась на ногах, и не могла оторвать умоляющего взгляда от Его Светлости – мне все казалось, что господин Огасто может внезапно одуматься и вырваться из-под власти чар, заставлявших его озвучивать все эти ужасные несправедливые обвинения.
–Как горько каюсь я в том, что осквернил Таммельн, привезя сюда демона! – скорбно промолвил господин Огасто, склонив голову. – Мне стоило бы знать, что злые духи отравляют все вокруг себя ложью и злыми чарами.Запах этого яда манит самых слабых и самых подлых из рода людского. Но сегодня я исправил свою ошибку! И да простят меня боги за то, что я навлек беду на город, который мне надлежало защищать…
Вновь послышались визг, оханья, и толпа резко подалась назад так, что нас с Хорвеком притиснуло к тому самому столбу, около которого мы все это время держались. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы перевести дух, и отстраниться от бродяги. Когда я подняла голову, чтобы рассмотреть то, что так напугало таммельнцев, в одной из петель уже висело черное уродливое тело, подвешенное за ноги.
–Он мертв! – крикнул герцог, указывая на ужасного мертвеца. – Слышите, жители Таммельна? Демон был нынче казнен в своем подземелье – ему вырезали сердце, и теперь каждый из вас может убедиться, что проклятое создание более не навредит никому!
