Текст книги "Короткая ночь (СИ)"

Автор книги: Мария Теплинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Тут пан Генрик рассмеялся в своей манере – тоненько, почти по-стариковски. Вслед за ним расхохоталась и Леся. Осторожный Горюнец – и тот заулыбался. Впервые за долгое время в этих угрюмых и тревожных стенах звучал живой смех, гулким эхом отзываясь по коридору.

– А уж нам бы как этого хотелось, пан Генрик! – смогла наконец выговорить Леся между приступами хохота. – Ладно, пан Генрик, давайте мне ту фузею, а уж там я сама разберусь, каким концом мне ее… ну, употребить…

– Да брось, ты ее и не поднимешь! – впервые за все время разговора подал голос Янка.

Взглянув на него, Леся увидела, как он почти незаметно, но все же неодобрительно покачал головой.

Но тут легонько зашлепали по коридору чьи-то быстрые шаги, и в гостиную заглянула Анеля.

– Кушать готово, пане! – возвестила она, украдкой бросая кокетливый взор в сторону Янки. Он улыбнулся ей в ответ, сверкнув яркой белизной зубов и примечая, как обиженно фыркнула Леся. Такое внимание женского пола к ее другу определенно действовало ей на нервы.

– Ну… подавай! – не сразу отозвался пан Генрик.

– Нам пора! – решительно поднялся Горюнец.

– Кушать не останетесь? – осведомился хозяин. – Ну, как хотите… Да, вот еще: спасибо вам за Брысеньку да за Кыцека. Думаю, они скрасят мое унылое житье. Ишь ты, лизунья!

Черный котенок тыкался крошечным носиком в его белую отекшую руку, а сам между тем примерялся терзать коготками шелковую махровую кисть хозяйского пояса.

– И вот что еще, ребятки, – понизил голос пан Генрик. – Я и сам знаю, что немногим могу вам помочь, но все, что в моих силах… Можете на меня рассчитывать!.. Я буду стоять до конца. Хотя конец уже и недалек…

Всю обратную дорогу, покуда шли коридорами, Анеля оживленно строила глазки красавцу-длымчанину. Леся наблюдала за ними с усталым неодобрением.

– Ты бы не кривилась! – бросила ей Анеля. – И что ты, в самом деле, жадная такая? У самой сколько ухажеров, могла бы одним и поделиться!

Леся благоразумно промолчала, однако тут же начала перебирать в памяти своих поклонников.

О ком же Анеля могла говорить? Один здесь налицо; ухажер не ухажер – это еще как сказать, да уж ладно, коли им так хочется! О другом ухажере ей только что сообщил пан Генрик, да и всем Рантуховичам это давно известно. Упаси ее Боже от такого кавалера, но кто же еще? О ком они могут знать? Не Хведька же, не Михал – уж эти едва ли… Апанас? Хорош кавалер, ничего не скажешь! Данила?

На миг у нее замерло дыхание. Да, может быть. Очень может быть, что в имении пана Генрика о нем знают. Тогда в храме были люди из Рантуховичей – могли видеть, как они с Данилой смотрели друг на друга… И как Данила толкнул ее на выходе – тоже могли увидеть. О Боже, и куда ей от этого срама деваться?..

Еще издалека услышали они из кухни гулкий Гаврилин бас.

– Батька вернулся, – заметила Анеля. – Вот он все как есть вам расскажет про наши дела.

Гаврила, шумно отфыркиваясь, умывался на крыльце кухни, а Марыся из оловянного ковша поливала ему на руки. Заслышав шаги, он поднял голову им навстречу. Струи воды бежали по его лицу, ручьями стекали с обвисших мокрых усов, с приставших ко лбу темных прядей.

– О! – возвестил он радостно. – Вот и наши гости! Давно я вас не видал.

– Давно, – согласился Горюнец.

– Ну, как вы там живете? Не дюже голодаете?

– Да ничего вроде. Голодаем, конечно, но чтобы дюже…

– То-то я на девчину гляжу: похудела, побледнела…

– Да я всегда такая! – смутившись, возразила Леся.

– Ну уж и всегда! А как Рыгор ваш здравствует?

– И Рыгор в порядке. Тем летом, знаете ли, невестка внука ему родила; вот уж и другая скоро родит.

При упоминании о внуках лицо Гаврилы вдруг стало сумрачным и серьезным.

– А в наших деревеньках голод. Бедствуют люди. Совсем худо… В Скрынях на той неделе двое детишек померли.

– Да мы знаем, – вздохнула Леся. – У меня у самой невестка оттуда.

– Да чего вы хотите – разорены мы! Вконец разорились. И долги еще эти… Паничу хорошо по столицам кутить – ему все нипочем! А что теперь у Островских его векселей на сорок тысяч – до того ему и дела нет! Где мы теперь эти деньги возьмем? Поставил нас панич под петлю, ничего не скажешь…

После недолгого молчания Гаврила мрачно поведал:

– Пан Генрик хотел нам вольную дать, чтобы тем лиходеям мы не достались, а в суде говорят – нельзя. Сперва долг уплатите.

– Да, худо ваше дело, – вздохнул Горюнец.

– А ваше? Нешто ваше дело лучше? Он и к вам-то уж подбирается, гайдуков своих засылает. Я слыхал: трое у вас побывали не так давно, на берегу все ошивались. Еленина отмель, что ли, зовется то место… Да не суть важно! Потом ваши хлопцы туда пришли да их спугнули. А мне другое странно: никто у них за последнее время не убегал, точно знаю, а они, по всему видать, кого-то высматривали.

– Ничего нет странного, – сумрачно отозвался Янка. – У меня-то уж давно что-то такое в голове бродит, и на селе у нас тоже про то гутарили. А когда это было – не припомните?

– Ну как же, в то воскресенье. Назавтра-то понедельник был, тогда он к нам и наведался, пан Ярослав. Да не один, а с гайдуком. Так вон тот гайдук все в людской у нас распинался, что-де в день воскресный, когда у людей праздник, ему с двумя дружками пришлось по кустам ломаться. И все еще панскую губу расхваливал, что-де не дура у него губа!

– А это часом не Микола был? – осведомилась Леся.

– Ну уж не скажу, Микола он или кто там еще… Я их и сам-то не различаю: все на одно лицо.

– Да полно вам о них! – шумно оборвала разговор Марыся. – И без того всем тошно! Алеся, пойдем-ка лучше по саду с тобой погуляем, зябликов послушаем.

По тому, сколь решительно увела она длымчанку из кухни, было ясно, что дело здесь отнюдь не в зябликах. Да и Марыся как-то вдруг сразу непривычно притихла, приумолкла. Она словно бы готовилась сказать что-то очень важное, но никак не решалась или еще не выбрала, с чего начать. Леся чувствовала, как дрожит под рукой ее теплый локоть, видела, как бьется на виске голубая жилка. И весь мирный, залитый солнцем сад с раскатистыми трелями зябликов наполнился для нее какой-то странной тревожной жутью. Эта жуть словно зрела в набухших бутонах яблонь, шелестела в зеленой мураве, таилась в крапивных зарослях.

Наконец Марыся спросила – буднично, как бы мимоходом:

– Послушай, ты знаешь вон ту траву?

– Где?

– Да вон, из-под забора лезет! – и Марысина рука уже потянулась к побегу, готовая его сорвать.

Длымчанка испуганно перехватила руку девушки.

– Нет, Марысю, не трожь ее! Это худая трава, ядовитая! Это белена!

Марыся пристально взглянула ей в глаза и вдруг засмеялась:

– Да ты не пужайся, я вредные травы не хуже тебя разбираю! А Юзефа – та, поди еще лучше их знает, – добавила она с невеселым вздохом.

– Это ты про ведьму из-за Буга? – догадалась Леся.

– Про нее. А тебе по дружбе говорю: брось ты того панича, покуда не поздно! Есть у тебя твой Янка – за него и держись, а уж тот Данька не про тебя писан.

– Что ж, спасибо. Да только я, Марысю, и без того честь свою берегу.

– Не про то я говорю, – пояснила Марыся. – Невеста его усватанная, Каруська, в церкви тебя видала. Дура-то дурой, а гляди-ка, смекнула, для чего тебе кружева на подоле. Ну-ну, не жмись, я и про то знаю. Да еще как ты очами тогда полыхала – дивуюсь, что совсем не сожгла их в уголь! Ну, паненка-то, ясное дело, и завелась! Да и было с чего: хоть кружевам твоим и далеко до Каруськиных, да сама-то она против тебя – что блин сырой! Так что сама разумеешь – коли женишок равнять вас начнет – добра ей не видать, это уж точно! Да еще она слыхала и про другую вашу красотку-белянку, Данилка и к ней тоже подъезжал.

– А, это, наверное, Доминика, – догадалась Леся.

– Ну уж, Доминика или Вероника – ей без разницы. Она уж и прежде до Юзефки бегала, чтоб та вернее ее сгубила, попортила. Хочешь нешто и на себя порчу накликать? Каруська-то давеча грозилась: попомнит, мол, та чернавка бесстыжая, как на чужих женихов очи пялить!

– Постой, постой, – перебила длымчанка. – Она к той Юзефе когда еще бегала, а с Доминикой так-таки ничего худого не случилось: живет себе да радуется, еще краше стала.

– Это покамест. У них там заминочка вышла: волос достать не сумели.

– Каких волос? – насторожилась Леся.

– Ну как же! Чтобы порчу навести, да еще так, чтобы сгубить по-черному, волосы нужны того человек – ну хоть маленькая прядочка. А как же им ту прядочку раздобыть, коли ваша Доминика ту Каруську и близко до себя не подпустит? Ну, Юзефа сперва поворчала, а после и говорит: пусть-де панна Каролина о том не заботится: волосы она сама раздобудет, а паненка за то еще приплатит.

У Леси на миг потемнело в глазах. Картина происходящего вырисовывалась все яснее. Катерине нужны были волосы – правда, не Доминикины, а Янкины. Та же Катерина завела какие-то шашни с колдуньей Юзефой. Здесь-то все понятно, но при чем же тут Ясь?

Внезапно до нее дошло и это: Доминика – блондинка; Ясь тоже белокур. Каролина не так часто видела их обоих, чтобы разобрать, тем более, узнать оттенок срезанных волос, да еще в полутемной хате, при свете лучины.

Так вот оно что! Жадная и хитрая Юзефа решила обвести вокруг пальца обеих доверчивых бабенок, срезанные волосы использовать в своих недобрых целях. Ей-то наверняка все равно, кому они принадлежат, лишь бы длымчанину. Ведь любой длымчанин – это часть Длыми, так же, как и вся Длымь заключена в любом из них.

– Так ты все зразумела? – повторила Марыся. – Воля твоя, конечно, да только, боюсь, не тягаться тебе с Юзефой. А коли Юзефы не боишься – другое в голову возьми: у Каруськи четыре брата, да прочей родни сколько! Уж те за сестрину обиду не пощадят – не дай Бог где подкараулят!

Леся сперва похолодела, услышав об этой новой беде, но тут же успокоилась: какая, в конце концов, разница, от кого ей беречься: от гайдуков или от шляхтичей? Хрен редьки не слаще, а семь бед – один ответ!

– Лесю! – вдруг донеслось до них с крыльца кухни.

– Зовут тебя, – слегка подтолкнула ее Марыся. – Пойдем.

Навстречу им с крыльца сбегал Янка.

– Собирайся, Лесю, домой нам пора, – сказал он коротко. Лицо его было тревожно.

Леся понимала, что ему, так же как и ей, есть о чем рассказать, а по его лицу легко было догадаться, что новости далеко не отрадны.

Однако разговор пришлось отложить, и вот почему: из Рантуховичей за ними увязались двое хлопцев, Степан да Авлас. Леся их едва знала, с трудом различала и никак не могла взять в толк, чего же надо от них с Ясем этим сонным тюфякам. Это было тем более странно, что хлопцы даже в такой недалекий путь отправились с явной неохотой, им вовсе не хотелось бить ноги, и они волоклись за длымчанами следом, как два тяжелых мешка. Почти всю дорогу они тупо молчали, уставясь в подножную пыль, если не считать того случая, когда Степан (хотя это мог быть и Авлас) послюнил толстый палец и провел им по черному излому Янкиной брови.

– Чисто, – удивленно заметил он, разглядывая свой палец. – Чем ты, Янка, брови чернишь?

– Ничем, – пожал плечами тот.

– Как ничем? – озадачился дворовый. – А отчего же тогда сам ты светлый, а брови черные?..

Ненадолго задумавшись, парень продолжил:

– Хотя и правда, у тебя и усы черные тоже… Послухай, Янка! А если ты бороду отпустишь, она у тебя тоже черная будет или какая?

На это Янка ничего не ответил.

Хлопцы проводили их до половины пути, а там поспешно распрощались и повернули назад.

– Ну, не хватало – бороду им еще отпускай! – хмыкнул Янка, едва они скрылись за поворотом. – Мне покамест и вот этого довольно! – он отбросил со лба кудрявый чуб, открывая ярко блеснувшую седину.

– И что им дома не сиделось? – развела руками Леся.

Он пристально посмотрел ей в глаза. Выражение досады на его лице вдруг сменилось подозрительно-тревожной иронией.

– А ты будто и не знаешь? – он глядел неотрывно, выжидающе, и в глазах его замер какой-то странный и нехороший блеск.

Теперь уже не так трудно было догадаться, почему поплелись за ними эти двое. Слишком много разговоров было об этом за последнее время. Вот только узнать бы, кого он имеет в виду: гайдуков или шляхтичей?

– Дядя Габрусь велел проводить? – предположила она, стараясь по возможности оттянуть время.

– А почему он так велел? В честь кого весь этот сыр-бор? – неумолимо допытывался Янка.

– Наверно, из-за меня, – согласилась она. – Но…

– Вот теперь давай вспоминай. О чем нам нынче говорил пан Генрик?

– Это про фузею-то? – вспомнила она.

– Про фузею, – озабоченно протянул Горюнец. – Дело-то ведь хуже, чем ты думаешь. Ты помнишь тот день, то есть вечер… на берегу? Ты тогда все плакала, а я тебя утешал – помнишь?

– Такое не забудется! – Леся еще не простила той обиды. – Угораздило же их заявиться всей оравой… на мою отмель…

– Что? – не сразу понял Янка. – Это ты про кого – про наших девчат и хлопцев? Да тебе надо Бога благодарить, что они туда заявились, а то не миновать бы тебе встречи похуже! Да и я-то, дурень, тоже хорош был…

– А что случилось-то, Ясю? – испугалась девушка.

– «Что случилось!» – передразнил он. – Ты что же – опять ничего не слыхала? Гаврила для кого рассказывал? Гайдуки тебя на отмели стерегли, вот что! – почти прокричал он ей в лицо. – И уж подстерегли бы, да их наши спугнули. И ведь говорил же кто-то – Михал, кажется – что-де видали они: трое какие-то из кустов прочь побежали. Да я вот мимо ушей пропустил тогда…

– Иисусе-Мария! – ахнула девушка. – А я-то едва ли не каждый вечер туда ходила!

– Вот и не ходи больше. И вообще – поменьше ходи одна. Без меня или без Савки – чтобы ни шагу из деревни!

– И ведь как близко подобрались-то! – не унималась Леся. – Не бывало такого прежде-то!

– Времена меняются, – мрачно бросил Горюнец. – Яроська считает нас уже почти своими и с каждым днем наглеет все больше, а Великий идол веками голоса не подает. Кой-кто теперь даже засомневался: а есть ли он вообще?

– Ну а с тех-то валухов какой нам прок? – вспомнила Леся.

– Есть ли от них прок или нет, – пояснил Горюнец, – не в этом дело, а в том, что их все знают. Яроська все надеется пана Генрика по-хорошему уломать и ссориться с ним не хочет, а потому настрого заказал своим псам трогать его людей. Иное дело – были бы м одни. Вот тогда, как боится Гаврила, могут и напасть. Да только я думаю – все равно не тронут, – поспешил он успокоить свою спутницу, поскольку теперь-то они как раз и остались одни, а идти еще далеко. – Ну, сама посуди, – убеждал он девушку, – не пошлет же Яроська за тобой всю свою ватагу! Много чести девке выходит, да и дела у них другие есть. Двоих-троих, как он думает, вполне довольно. Ну а трое гайдуков на двоих наших нипочем не полезут – они любят брать наверняка.

– Погоди-ка, Ясю! – вдруг перебила его спутница.

– Да?

– А почему ты так думаешь, будто это непременно за мной? Может, им что другое было нужно? Ведь он когда меня еще приметил, а гайдуки теперь только появились, полгода все было тихо…

– Может и тихо, да вот ты вспомни: поначалу ты за околицу не выходила, так? А потом Яроська в город уехал. Ну а без Яроськи и гайдукам незачем по чащобам шастать да в сугробах вязнуть, кого-то там искать. Они лучше дома у теплой печки посидят.

Немного помолчав, Горюнец добавил:

– Не знаю: может, и впрямь позабыл бы он о тебе в той Варшаве, кабы ты ему потом на дороге не попалась!

Лесе вспомнился тот не столь давний воскресный день, когда она вместе с Янкой и Васей шла проселочной дорогой, а Яроська нагнал их сзади верхом на громадном темно-гнедом жеребце и едва не стоптал копытами. До сих пор не забыть, как он тогда обернулся, победно ощерив белые зубы, и его зеленые волчьи глаза встретились с ее испуганными, темно-карими.

– Так знай, Лесю, покою твоему нынче конец пришел! – снова услышала она голос Янки.

– Скоро всей нашей Длыми конец придет, – вздохнула она.

– Ну, придет или нет – не в нашей то воле, – ответил Янка. – А вот от гайдуков тебя защитить мы пока можем. Ну, а насчет того, что за тобой, а не за кем другим они приходили – так тут уж больно много всего сходится, явно что-то неладно. Прежде всего: что им вообще на той отмели делать? Кабы они еще беглого искали – так сказал же нам Гаврила: никто у них не убегал. Теперь дальше: ты, верно, мимо ушей пропустила, но тот же Гаврила нынче помянул в беседе, как один из тех гайдуков распинался, что-де у пана губа не дура. И это, боюсь, тот самый гайдук, который тебя знает. Уж тут волей-неволей призадумаешься!

– Да, пожалуй, – ответила Леся, понурившись. Ей было теперь не столько тревожно, сколько стыдно, что у столь давних дел такой длинный хвост, и ее прежние опрометчивые поступки до сих пор несут людям столько бед и хлопот.

Старый друг, знавший свою Лесю наизусть, сразу же угадал ее думы и поспешил утешить:

– Ничего, Лесю, не журися. Коли ты и провинилась чем, то не теперь, а давно, дело прошлое и забытое. К тому же, я так думаю, кабы можно было все вернуть, ты снова бы сделала по-старому. Ну попадись тебе сейчас, допустим, та горемычная Райка, что же ты – бросишь ее одну? Нет ведь? Одно только ты и могла тогда сделать: нам рассказать.

– Расскажешь вам! – обиженно бросила она. – Сам-то ты что тогда говорил: «Не уйдет, не выбраться, словят, как перепелку в силки!»

– Вот видишь! Да и мы-то что могли? Они же все кругом обложили, муравей бы тайком не прополз, а держать ее в деревне – тоже ведь не дело, долго ее там не ухоронишь. Да притом и в Островичах тоже знали, где ее искать. Так что тут и выхода, пожалуй, другого не было. А уж потом, когда Митраньку… – тень печали промелькнула по его лицу, как бывало всегда при воспоминании об этой тяжкой утрате, – ну, словом, когда ты очертя голову в Рантуховичи побежала… Ты ведь не могла тогда по-другому. Совесть бы тебя заела, что хлопчика терзают и мучают, а ты можешь помочь – да не помогаешь. Тебе же казалось, что только ты можешь уговорить пана Генрика подать в суд; ты ведь не знала тогда, что сам он в когтях… Ну а что Яроське по рукам дала – то так ему и надо! Пусть знает, что не все на свете его боятся и руки ему лизать готовы! Так что вины твоей и тут нет.

– Есть, – возразила она. – Булавка…

– Ах, булавка? Да откуда же тебе и знать-то было, что Яроська там будет и ту булавку увидит?

– А тот гайдук? – не унималась Леся. – Ну помнишь, тогда, на празднике?

– А при чем тут гайдук? Невелика беда – крыжачка сплясала! А как тебя звать, он у кого угодно мог спросит, в окрестных селах тебя многие знают. Да и не о том я речь веду, все равно сделанного не воротишь! Ты бы лучше подумала, как теперь от беды себя уберечь. Положим, в лесу они тебя не найдут, а Яроське ты нужна позарез, и он со своих гайдуков три шкуры дерет – что им тогда остается?

– Нешто в деревню придут? – испуганно ахнула девушка.

– Могут и в деревню прийти, нынче уж ни за что нельзя ручаться. Конечно, на улице средь бела дня хватать и волочь не будут – настолько они еще не осмелели. А вот вечерком… Ты гляди осторожнее, на двор сама не выходи, калитку не отпирай. Пусть уж лучше Савел выходит.

– А если они Савку по макушке чем тюкнут да в хату ворвутся? А в хате, кроме него – старик да три бабы.

– До Савкиной макушки еще дотянуться надо, а он этого тоже ждать не станет, – возразил Ясь. – И потом, это ведь шума сколько – врываться! Иное дело, коли ты одна за порог выйдешь: рот зажали, мешок на голову накинули – и поминай как звали! Но это уж на самый худой случай. А ты еще вот о чем подумай: какой им прок рыскать по лесу наугад? Не лучше ли выведать загодя, где ты наверняка будешь, и там тебя подождать? По дороге из церкви, скажем – ты частенько отстаешь. Или на тех же танцах: вдруг отобьешься? Они ведь и на отмель неспроста пришли: кто-то их навел. Ну, пусть теперь только заявится! – вдруг процедил он сквозь зубы с нежданной злобой, и Леся поняла, что на сей раз он имеет в виду совсем не гайдуков.

– Ты… про Данилу? – спросила она тихо и слегка запинаясь.

– А то про кого же? Наши-то нипочем не скажут, а из чужих кто еще знал, что ты на ту отмель ходишь?

И тут она вспомнила, что отчасти именно потому так и полюбила Еленину отмель, что надеялась встретить там Данилу. Однажды он забрел туда случайно, и с тех пор она так и повадилась туда ходить, надеясь его снова увидеть. И Данила не торопился ее разочаровывать, время от времени действительно появляясь.

– Так ты думаешь… что он с ними в сговоре? – ахнула она совершенно упавшим голосом.

– Ну, это едва ли! Просто, видно, сболтнул кому не надо. Ему и так плевать на всех с высокой колокольни, а уж коли какая помеха на пути станет, вроде тебя – так он из кожи выползет, да еще не как-нибудь, а тишком, чтобы самому в сторонке остаться, а виноват был бы другой. А потом и себя еще уговорит, что вовсе он ничего худого не хотел, а просто нечаянно так вышло, да глядишь, и сам в это поверит!

Милое личико девушки на миг исказилось гадливой и горестной мукой. Но через мгновение мука ушла, и осталось от нее лишь легкое облачко грусти.

– А знаешь, Ясю, – она тихонько опустила маленькую твердую руку на его локоть, – а я ведь, бывало, сердилась на тебя, что ты его не любишь.

– А кто его любит? – поморщился тот. – Да и за что его любить можно – такого? Кому он что доброго сделал? Вот тебе хотя бы – можешь вспомнить?

– Однажды коринками угостил, – выудила она из памяти тот давний случай.

– Верно, угостил, – согласился Ясь. – Когда на него все твои подружки насели. А до того ведь упирался, чтобы кто чего не подумал – ведь так?

– Откуда ты знаешь – тебя же там не было! – вскинулась она, задетая тем, что ему известно даже то, что она сама в своем сознании заглушала, как только могла.

– Повидал я таких, – небрежно бросил Янка. – Уж он тебе и улыбнется, и в очи заглянет, а чуть какая тревога – даже не беда – так он сразу бочком, да в стороночку!

– Что же ты мне раньше этого не сказал? – укорила его Леся.

– А что было толку? – пожал он плечами. – Ты бы все равно слушать меня не стала. Да тут и без меня довольно нашлось уговорщиков: ты от них только и слыхала, что «выбрось из головы», да «что ты в нем нашла». Куда уж мне еще было соваться!

Позднее, впрочем, выяснилось, что как раз в данном случае Данила был совершенно ни при чем, а про Еленину отмель гайдукам рассказал Апанас. Едва ли он толком понимал, для чего это нужно, да уж больно ему хотелось досадить «оглобле» и при этом услужить Ярославу: глядишь, и вспомнит тогда о своем побочном братце…

Однако Лесе было уже все равно, Данила ее подставил или другой. Ей хватало уже и того, что он м о г это сделать. Но теперь даже это ее ничуть не задевало: каким бы ни был Данила, он уже не мог причинить ей боли, ибо ее сердце более не зависело от него. Несмотря даже на пустоту и холод, что остались после ушедшего чувства, она теперь ощутила себя свободной и прозревшей. И совсем уже по-иному сияло над головой солнце, и цвиркали зяблики в высоких ветвях, и шуршали под ногами прелые листья, прохладные и чуть влажные от сыроватой еще земли.