Текст книги "Феномены Тени и зла в волшебных сказках"

Автор книги: Мария-Луиза фон Франц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Она показала ему на жениха, который все еще был окутан своими медвежьими шкурами. «Никогда не допущу, чтобы простой охотник женился на моей дочери!» – сказал отец и собирался его убить.

Но невеста стала просить отца и сказала: «Он мне муж, и я его сердечно люблю», – и так укротила гнев отца.

Однако же он еще не мог успокоиться, так что и на следующее утро, ранешенько поднявшись, он захотел видеть мужа своей дочери и своими глазами убедиться в том, что он простой бедняк и проходимец.

Заглянув в спальню дочери, он увидел на постели красивого молодого человека, с ног до головы золотого, и все его медвежьи шкуры на полу около кровати.

Тогда он потихоньку удалился и подумал: «Как это хорошо, что я все же сумел совладать со своим гневом – иначе я совершил бы большое преступление».

А молодцу тем временем снилось, что он выезжает на охоту и охотится за превосходным оленем, и когда он поутру проснулся, то сказал своей новобрачной: «Я хочу ехать на охоту».

Та за него побоялась и просила его не ездить, и говорила: «С тобой легко может приключиться какое-нибудь несчастье». Но он отвечал ей: «Я должен и обязан ехать».

Он поднялся с постели и выехал в лес, и вскоре перед ним явился чудный олень: ни дать ни взять, как во сне ему снилось.

Он в него прицелился и уже собирался стрелять, но олень пустился бежать.

Он погнался за ним через пень и колоду и гнался целый день, не чувствуя утомления; а вечером олень скрылся у него из глаз. И когда молодец огляделся кругом, то увидел перед собой маленькую избушку, а в избушке – ведьму.

Он постучался у двери, и вышла к нему старушка с вопросом: «Чего ты тут бродишь так поздно в дремучем лесу?» Он спросил ее: «А не видала ли ты оленя?» – «Да, видела, – отвечала ведьма, – я того оленя знаю».

В это время выбежала из избушки собачонка и стала громко лаять на молодца. «Замолчишь ли ты, злая жаба? – крикнул он на нее. – Замолчи, не то пристрелю тебя!» – «Как, мою собачку пристрелишь?» – гневно крикнула ведьма и обернула молодца в камень придорожный.

И тщетно ждала новобрачная его возвращения, и думала: «Верно, случилось с ним то, чего я так опасалась и что так тяготило мое сердце предчувствиями».

А между тем брат молодца, оставшийся дома, глянул как-то на золотые лилии и увидел, что одна из них вдруг опала. «Боже мой! -сказал он. – С братом случилось большое несчастье – я должен сейчас же ехать на поиски его, и может быть, мне еще удастся его спасти!» – «Останься дома, – сказал отец, – ведь если я еще и тебя потеряю, что я тогда стану делать?» Но тот стоял на своем: «Я должен и обязан ехать».

Сел он на своего золотого коня и поехал, и прибыл в тот лес, в котором его брат камнем лежал.

Старая ведьма вышла к нему из избушки, окликнула его и тоже хотела околдовать, но он знал, что нужно делать, не приблизился к ней, а крикнул ей издали: «Я пристрелю тебя сейчас же, если ты не оживишь моего брата!»

Ведьма очень неохотно ткнула пальцем в камень, и камень тотчас обернулся прежним добрым молодцем.

Оба брата, снова свидевшись, обрадовались друг другу, целовались и миловались, и поехали из леса вместе – один домой, к отцу, другой – к своей новобрачной.

И сказал отец молодцу: «Я и до твоего приезда уже знал о том, что ты спас своего брата, потому что золотая лилия опять поднялась и расцвела».

И так они стали жить и поживать в довольстве и в добре до самой своей смерти.

Нам эти сказки понадобятся лишь для того, чтобы пролить некий свет на сказку о верном Иоганне и на проблему Тени, опустив при этом все остальные детали. Мы сталкиваемся с интересным мотивом золотой птицы (или рыбы), которая способствует рождению братьев или превращает их в магические фигуры. Птица (или рыба) воплощает единое начало; это истинный символ Самости, который исходит из глубин бессознательного, а не из интуитивной идеи целостности, и это унитарное начало является первопричиной дуализма, существующего в мире сознания.

В сказке о верном Иоганне зло присутствует только на втором плане: это яд, которым отравлена королевна с золотой крыши и который из нее высасывает верный Иоганн. В этой сказке старый король умирает, не причиняя другим никаких осложнений, однако зло настолько сохраняет свою активность, что в конце сказки верный Иоганн превращается в камень. В сказке о портняге и башмачнике последнего выгоняют из королевского дворца: он остается один и оказывается под виселицей. Но в сказке о верном Иоганне зло присутствует в яде и действует как колдовское заклятие. В последних двух сказках зло принимает иное обличье: оно воплощено в образе ведьмы.

Сравнивая все эти сказки и всматриваясь в образ ведьмы, мы могли бы задаться вопросом: как и почему эта старуха становится причиной разрушения единого начала? Легко поверить, что бессознательное не может проявляться, если ложная установка сознания порождает зло. Именно об этом мы все время говорим людям, – что они могут иметь ложную сознательную установку, а потому проявления бессознательного становятся бесполезными, и оно снижает свою активность. Активность бессознательного, которая снизилась до полной бездеятельности, может вызывать лишь чувство вины и невротические симптомы. Но если мы посмотрим на эту ситуацию более внимательно, то иногда можем убедиться в том, что она оказывается сложнее, чем кажется. Как можно увидеть, читая сказку «Золотые дети», зло исходит из ложной установки сознания не напрямую, а из существующего в бессознательном, но оставленного без внимания архетипа – то есть от ведьмы.

Фигура ведьмы – это одна из божественных сторон Великой Матери. Это Великая Мать, которой пренебрегли, Богиня Земли в ее разрушительном воплощении. Египетскую Богиню Мать, Исиду, называют великой чародейкой и великой ведьмой. Находясь в состоянии гнева, она превращается в ведьму, а будучи благосклонной, она становится заботливой, всепрощающей матерью, которая дает рождение богам. В такой фигуре сочетаются обе части архетипа матери, ибо у нее есть и темная, и светлая сторона: колдовская и благосклонно-материнская. Индийская богиня Кали^[81] тоже олицетворяет эту двойственность: она может и дарить жизнь, и приносить смерть и великие разрушения.

В волшебных сказках, которые возникают под влиянием преимущественно христианской цивилизации, архетип Великой Матери, как и все остальные архетипы, расщепляется надвое. Так, например, Дева Мария разлучена со своей Теневой стороной и воплощает только светлую сторону материнского образа. Следовательно, как отмечает Юнг, именно в тот период, когда фигура Девы Марии стала более значимой, началась охота на ведьм. Так как символ Великой Матери был односторонним, его темная сторона проецировалась на женщин, и из-за этой проекции, собственно, и началась охота на ведьм. Поскольку Тень Великой Матери не содержалась в символах официального религиозного культа Богини, единый образ матери распался, породив образ доброй матери и также образ ведьмы-колдуньи. Как показал Альберт Дитрих в своей книге «Мать-Земля»^[82], в волшебных сказках присутствует множество персонажей-ведьм. Например, одной из них является фигура бабушки Дьявола, или Великой Матери^[83]. Таким образом, в волшебных сказках Дьявол проявляется вместе со старухой, то есть со своей собственной матерью, Великой Земной Матерью.

В основе популярности Черных Мадонн лежит та же проблема, ибо они также имеют связь с черной богиней Исидой. Согласно легенде о Черной Мадонне из Айнзидельна^[84] в монастыре, где хранилась статуя мадонны, произошел пожар, и с тех пор статуя почернела. Но можно увидеть, что это не так. Ее чернота обладает более мощным воздействием и большей магической силой, чем если бы она оставалась обычной белой статуей. В данном случае архетип Земной Матери «вошел с черного хода», так как, если архетип исключается догматическим вероучением, он непременно возвратится с черного хода. Презираемый коллективным сознанием, архетип в нашей сказке становится чем-то ужасным, и фемининное злое начало не трогает самого короля, а поражает верного Иоганна. Верный Иоганн прежде всего подвергается воздействию зла, а король – во вторую очередь, ибо он должен пожертвовать своими детьми. Вместе с тем это типичное архетипическое событие обязательно нужно иметь в виду, когда мы проводим индивидуальный анализ. Невротические комплексы человека воздействуют сразу, как только в бессознательном отвергается какое-то содержание; тогда расщепление действует «из-за угла», и отторгнутое содержание поражает кого-то еще.

Например, мужчина с негативным материнским комплексом находится под сильным воздействием своих честолюбивых, но полуосознаваемых планов и стремления к власти, которые явно приносят ему успех в жизни, но при этом его не покидает смутное ощущение, что в его жизни что-то не так, особенно в отношениях с женщинами. В процессе анализа выясняется, что стремление к власти, как злой дикий зверь, набросилось на его сексуальную сферу. Будучи в бессознательном, оно наносит вред как бы только одной стороне жизни, но при этом не причиняет прямого вреда сознанию. Однако при анализе сновидений можно увидеть, что в бессознательном присутствуют два фактора, между которыми происходит столкновение, ибо в сновидении борются два бессознательных элемента, и вы чувствуете, что сознание здесь как бы ни при чем. Но так как оно содержит некую ложную установку, то косвенно несет ответственность за этот конфликт.

В сфере сознания у людей часто проявляется подобный непрямой конфликт: они говорят, что хотят вступить в брак, но у них никак не получается это сделать: что-то в бессознательном их останавливает. По их мнению, у них нет никаких конфликтов, но что-то не складывается, и они не понимают почему. В таком случае вы можете видеть, что их Эрос подвергается нападкам со стороны другого бессознательного фактора и разрушение происходит само собой в бессознательном. Сознание отвечает за него лишь косвенно, а значит, вам нужно идти окольным путем и следовать сновидениям. В такой ситуации сознание не причиняет никакого особенного вреда, – старый король никогда не причинял вреда верному Иоганну – но при этом очевидно, что в королевстве совсем забыли о некой силе, которая сначала поражает верного Иоганна, а затем – молодого короля.

В нашей новой сказке о золотых детях вы видите, как мстит сам архетип Великой Матери, нападая на трансцендентную функцию, то есть на процесс осознания, процесс индивидуации, и это намного хуже, чем если бы нападение было совершено непосредственно на область сознания.

Концепция подавления в таком случае применима далеко не всегда. Часто пробел в осознании или непонимание какого-то фактора оказывает прямое разрушительное воздействие на процесс индивидуации. С другой стороны, можно сказать, что при самом жестоком неврозе в его кульминации также проявляется возможность исцеления. С этой точки зрения важно найти область, которая поражена больше всего, ибо именно там находится причина расстройства и побуждение к индивидуации. Архетип фемининности, на который в христианской цивилизации меньше всего обращают внимания, нарушает процесс индивидуации, и всю проблему в целом нужно обсуждать заново именно с этих позиций.

Сказка о золотых детях поднимает еще одну проблему. В отличие от предыдущей сказки, где присутствовали образы молодого короля и верного Иоганна, здесь перед нами братья одного возраста и равного социального положения. Опять же, они являются Тенью друг друга (не следует забывать о том, что эта Тень является только родственной), но в этой сказке они – близнецы, и при этом у каждого из них свое отношение к жизни. Один из братьев остается дома, испытывая отвращение к превратностям внешнего мира, а другой отправляется в мир. Есть похожая древнеегипетская сказка о двух братьях, Анубисе и Бате^[85]: один из них посвящен миру, а другой становится отшельником^[86]. Близнец, который отправляется в мир, женится, ибо он воплощает ту часть сознания, которая стремится жить полноценной жизнью и быть вовлеченным в ее поток. А так как Анима всегда создает хитросплетения и путаницу, и Майя^[87][88] вовлекает его в жизнь, где присутствуют и добро и зло, естественно, именно он женится на королевне. Он становится мишенью для зла, скрытого за Анимой, игрушкой в руках богини жизни и смерти, ведьмы, именно благодаря стремлению быть вовлеченным в круговорот жизни и смерти. Чтобы достичь состояния осознания, он готов рисковать жизнью.

Если вы анализируете пожилых людей, которые первую половину жизни старались избежать ее превратностей, то представляете себе, в какой мере непрожитая жизнь нарушает и искажает осознание и в какой мере отсутствие рискованных поступков, когда человек боится принять решение и вступить в безнадежный конфликт, препятствует возможной индивидуации. С другой стороны, тот, кто вступает в безнадежный конфликт и пытается выплыть в потоке жизни, в конечном счете превращается в камень. Он превращается в камень в более глубоком смысле, следуя самому закону жизни, Великой Матери, которая становится воплощением закона смерти. Поэтому человек, который отваживается на риск, превращается в камень, – и ровно поэтому тот, кто стоит в стороне от потока жизни и не вовлекается в него физически или духовно, становится величайшим освободителем, способным покончить с ведьмой, потому что видит ее насквозь, а значит, может положить конец пагубному воздействию Анимы и освободить своего брата.

Если говорить о нашей цивилизации, мне этот сюжет видится следующим образом. Христианская цивилизация является относительно экстравертированной по сравнению с восточными цивилизациями, а следовательно, официальная религиозная символика включает в себя фигуру активного брата. В своем труде Mysterium Coniunctionis^ в главе, посвященной королю и королеве, Юнг обсуждает текст Рипли, английского алхимика XV века. В тексте сначала речь идет о союзе короля и королевы, которые дают рождение «философскому» младенцу, философскому камню. Однако, будучи священнослужителем, Рипли затем привносит необычное второе coniunctio, ибо он, несомненно, находился под влиянием брака Агнца с Церковью, и это обстоятельство, как отмечает Юнг, позволяет увидеть различие между алхимическим образом и христианским символом Самости. Почему после первого coniunctio (соединения сознательного и бессознательного начала) следует второе соединение, трудно понять, если не видеть, что новая доминанта сознания должна объединиться с corpus mysticum^[89] человечества.

У одиноких алхимиков отсутствует мотив брака Агнца, ибо в нем содержится идея конечного принесения человека в жертву обществу, – идея, которая отсутствует в алхимии. Алхимический философский камень – это отшельническая идея, цель, стоящая перед одиноким человеком. Их философский камень представляет собой соединение противоположностей, внутренней маскулинности и фемининности. Но в обществе или сообществе камень не принадлежит никому; скорее он похож на сокровище, которое человек нашел в поле и снова спрятал. Поэтому эта прекрасная жемчужина – философский камень – остается чудодейственной тайной отдельного человека, хотя старые мастера говорили, что они не скрывают свой секрет. То, что в камне скрыта тайна, и то, что в нем ее нет, можно объяснить следующим образом: это две противоположности, в которых процесс индивидуации достигает своего пика. Когда во время этих процессов рождается новый символ божества, то божество либо приносится в жертву укреплению сообщества, либо сохраняется в тайне в душе отдельного человека.

Если бы Юнг основал секту юнгианцев, то можно было бы сказать, что короля принесли в жертву во втором coniunctio. Этот факт говорил бы о создании нового сообщества и о возвращении к жизни организации, подобной тайному масонскому братству, что поднимает весьма насущную проблему. Нам могут заявить: «То, чем вы занимаетесь, очень хорошо, но что это даст Европе? Как это поможет в ситуации, в которой тот или иной человек оказался сейчас? Кому-то метод подошел, но необходимо все построить так, чтобы помощь коснулась и широких социальных слоев». То есть это значит, что мы должны дать общие рекомендации, хорошо понятные всем, и передать в массы ради спасения христианской цивилизации. Но это второе coniunctio погубит изначальный символ, ибо тогда индивидуальный символ вступит в брак с сообществом. Такой была христианская идея: Христос вступает в брак с Церковью, и их брачный союз будет продолжаться до конца дней, – и тогда в конечном счете процесс индивидуации будет принесен в жертву новому сообществу. Противоположная идея состоит в том, что найденный символ должен быть скрыт и что не следует вступать в брак с этим миром и сообществом, чтобы символ оставался тайной одного человека, алхимика, отшельника, поэтически изложена в Мундака упанишаде:

Две птицы, соединенные вместе, друзья,

льнут к одному и тому же дереву,

Одна из них поедает сладкую ягоду,

другая смотрит [на это], не поедая.^[90]

В одном их гавайских мифов мужчина (фигура вроде нашего Адама) был совершенным в Запредельном, но затем он был призван на землю. Но на землю спустилась лишь одна его половина, именно поэтому в этой цивилизации Адама называют получеловеком. Миф повествует далее, что в конце света он обретет свою вторую половину. В некоторых примитивных цивилизациях существует поверье, что у каждого человека есть свой брат-близнец – его плацента. Плаценту после рождения ребенка высушивали, и тот носил ее на шее, таким образом «близнец» оставался с человеком на протяжении всей жизни, как дух Запредельного, чтобы в момент смерти обе половины снова смогли воссоединиться.

В Мундака упанишаде далее говорится:

На том же дереве – человек, погруженный [в горести мира], ослепленный, скорбит о [своем] бессилии.

Когда же он зрит другого – возлюбленного владыку и его величие, то освобождается от скорби.

Когда видящий видит златоцветного творца, владыку, пурушу, источник Брахмана,

То сведущий, стряхнув [с себя] добро и зло, незапятнанный, он достигает высшего единства.^[91]

А вот что сказано в Шветашватара упанишаде:

[Существуют] нерожденная, единая, красная, белая и черная, производящая многочисленное потомство, подобное [ей];

И один нерожденный, любящий, лежит рядом;

другой нерожденный покидает ее [меч, который брат положит между собой и женой своего брата], вкусив наслаждение.^[92]

В жизни человек принимает то, что для него предназначено. Все это амплифицировано в отрывке из Майтри упанишады:

Видящий [это] не видит смерти, ни болезни, ни страдания;

Видящий [это] видит все, он всюду достигает всего [объективно, а не через субъективное воздействие на него], он становится всем во всем [он становится брахманом].

Наделенный глазом, двигающийся во сне, [крепко] спящий и находящийся за пределами сна -

Таковы четыре разных его состояния [Самости]; четвертое – высшее среди них.

Одной своей стопой Брахман движется в [первых] трех и тремя стопами движется в последнем.

Вкушая истинное [в четвертом состоянии] и ложное

[в состоянии трех], великий Атман обретает двойственную природу, великий Атман обретает двойственную природу.^[93]

Тогда два брата в нашей волшебной сказке становятся фигурами, воплощающими эти две стороны Самости. Два брата в сказке «Золотые дети» кажутся одним человеком, так как они близнецы, рожденные от одной рыбы. Конфликт существует, только пока существует сознание, и пока существует сознание, конфликт неизбежен, – но это только кажущийся конфликт. Следует помнить об их тайном единстве и о том, что под этим подразумевается.

Часть вторая

Зло

Глава 6. Примитивные уровни зла

С какой бы позиции мы ни рассуждали, уже сам факт, что сказки отражают содержание коллективного бессознательного, приведет нас, прежде чем мы начнем вникать в детали, к следующему общему вопросу: если это коллективный бессознательный материал, то могут ли в волшебных сказках присутствовать этические проблемы? Если да, это значит, что бессознательное принимает некую этическую и моральную сторону или направление, но такой вывод совершенно недопустим и не вписывается ни в какие рамки. Прежде чем мы начнем в этом разбираться, я советую обратиться к индивидуальному и коллективному бессознательному материалу, который можно наблюдать у отдельных людей – здесь мы найдем все необходимое, и поэтому я сошлюсь на статью Юнга «Совесть»^[94], в которой он обсуждает нечто подобное и поднимает тот же вопрос, который я поставила перед вами. Теперь следует рассказать, как он на него ответил.

Несомненно, в человеческой деятельности в целом проявляется этическая тенденция. За исключением нескольких аномальных случаев можно считать, что везде, у каждой нации, структура человеческой психики включает в себя некую предрасположенность к тому, что Юнг назвал этической реакцией человека на свои собственные действия. Человеку небезразлично то, что он делает, но он постоянно имеет склонность выносить оценочные суждения относительно собственных действий и мотивов. Такие суждения могут различаться между собой, но одно то, что мы обладаем такой чувствительностью, заложено в общей человеческой природе. Однако более тщательный анализ показывает, что бессознательная мотивация отделена от сознательной сверхструктуры рефлексии, сознательного осмысления человеком собственных мотивов и субъективных оценочных суждений. Таким образом, если мы анализируем в деталях человеческое существо, то совесть представляет собой очень сложный феномен, который привел к широко распространенной проблеме, известной теологам как проблема чистой и нечистой совести и даже отсутствия таковой, с вытекающими отсюда бессовестными намерениями и действиями, или присутствия ложного чувства вины. Есть другое мнение, утверждающие, что вся эта путаница вызвана сложными отношениями между бессознательной и сознательной частью психики, которые заложены в базовой структуре психики всего человечества.

Затем Юнг подробно обсуждает фрейдовское понятие Супер-Эго, объясняющее человеческие реакции, связанные с чувством вины, с чистой и нечистой совестью и другими этическими тенденциями, и указывает, что Супер-Эго совпадает с тем, что он сам называет коллективным моральным кодексом, который в нашем обществе поддерживается иудео-христианской патриархальной традицией. В индивидуальных случаях этот кодекс может отчасти действовать бессознательно и вызывать самые разные осложнения – чувство вины, душевную тяжесть, какие-то запреты или побуждения к действию, которые фрейдисты соединили вместе и назвали феноменом Супер-Эго.

В этом смысле мы, юнгианцы, не отрицаем этот феномен, ибо он существует и представляет собой коллективный моральный кодекс, который человек может как признавать сознательно либо бессознательно, так и полуосознанно вытеснять под давлением своих мотиваций. Однако при более тщательном рассмотрении в Супер-Эго можно увидеть исторически сложившуюся форму, а это значит, она отвечает не за все этические проблемы человечества, а только за их часть.

Иными словами, Юнг считает этическую реакцию человеческой психики не идентичной фрейдистскому Супер-Эго. Наоборот, эти два понятия часто сталкиваются между собой и оказываются там по разные стороны друг от друга. Согласно Юнгу, мы находимся под давлением двух факторов: коллективного этического кода, который является особым для каждой нации и, как правило, диктует наше этическое поведение, – и индивидуального морального побуждения, которое у каждого человека является субъективным и зачастую не совпадает с коллективным кодексом. Естественно, что там, где они совпадают, их трудно различить.

Например, предположим, что кто-то у вас вызвал сильную ярость, и вы чувствуете себя настолько разъяренным, что готовы его чуть ли не убить, но вы осознаете, что вы эту свою мысль лично никогда бы не привели в исполнение и даже не смогли бы. Что этому мешает: коллективный кодекс, лежащий у вас глубоко внутри, или же ваш личный этический кодекс, ваше чувство общности с другим человеком? В таком случае увидеть разницу очень трудно. В пользу индивидуального кодекса можно сказать, что, если бы даже не было свидетелей, а также уголовного наказания и морального запрета, человек все равно бы не совершил убийства, однако это было бы трудно доказать. Все дело заключается в том, что вы не можете это сделать, потому что кто-то внутри вас это запрещает. Несовместимость этих факторов: индивидуального побуждения к этической реакции и морального кодекса – становится очевидной, когда возникает так называемый конфликт долженствования. Юнг говорит, что в действительности нетрудно узнать, что человек должен делать, если у него не возникает конфликта долженствования. Сложность появляется в той ситуации, когда вы наполовину правы, наполовину нет и когда то, что вы делаете, отчасти является неправильным. Такая проблема, например, типична для врача, который стоит перед выбором: сказать или не сказать больному о том, что у него карцинома, рак? Если он не скажет, то совершит обман, а если скажет, это может вызвать у пациента страшное потрясение и причинить ему серьезный вред, – так как же ему поступить? Моральный кодекс не отвечает на такой вопрос. Одни мои коллеги утверждают, что врач никогда не должен сообщать больному диагноз, тогда как другие уверены, что, наоборот, лучше, если пациент будет знать правду, а перенесенное потрясение поможет ему в дальнейшем бороться против недуга. Однако не существует общего этического правила, и в этом состоит сущность конфликта долженствования: долг врача говорить правду и долг врача беречь больного.

Подобных случаев великое множество, можно привести и более сложные примеры, чтобы в конце концов осознать, что этический кодекс – это не единственное правило нашего поведения. В ряде случаев, даже если есть ясный ответ на вопрос, что надо делать, у вас может появиться сильное чувство, что такой поступок был бы для вас аморальным. Сначала вы находитесь в полной растерянности, а затем осознаете, что по существу есть только две вещи, которые определяют человеческое поведение: коллективный этический код, который мы также называем фрейдистским Супер-Эго, и индивидуальная моральная реакция. Последняя относится к голосу бога или Бога: римляне называли его genius⁹³, Сократ называл его «мой даймонион»^[95][96], а индейцы племени наскапи, живущие на полуострове Лабрадор, назвали бы его Мистап’эо (Mistap’eo) – великий человек, живущий в каждом сердце. Иначе говоря, это фигура, которую мы бы назвали архетипом Самости, божественным центром психики, которая, естественно, в разных культурах имеет разные имена и коннотации. Если этот феномен возникает у человека внутри, то у него обычно появляется странное чувство уверенности в том, что он поступает правильно, независимо от того, что может сказать в отношении этого поступка коллективный кодекс. Причем обычно этот голос не только говорит человеку, что делать, но и придает ему убеждение, что человек может даже за это умереть, как это сделал Сократ и многие христианские мученики.

Если этот внутренний голос внушает нечто чрезвычайно благородное, полностью согласующееся с линией коллективного этического кодекса, то это никого не расстраивает, и человек будет думать, что он поступает хорошо, правильно, геройски, а также будет знать, если поступает не совсем так. Но, к сожалению, в жизни бывает, – и в повседневной аналитической работе мы все время с этим сталкиваемся, – что голос Бога или внутренней инстинктивной правды внушает нам такое, что с ходу вызывает шок. Мы встречаем подобное даже в Библии: представьте себе праведника Осию, которому Бог повелел жениться на проститутке!^[97] Я уверена, что, случись это с простым клерком, будь он протестант, англиканец, католик или иудей, он бы сказал: «Уважаемый, это психологическая иллюзия; Бог просто не мог сказать ничего подобного», потому что, скорее всего, это теологи думают, что знают, что Бог может, а что Бог не может, и в данном случае перед нами очевидная ошибка, и это сказал Дьявол или Тень того человека или таким образом проявляется его сексуальная проблема, – сегодня бы сказали, например, что с Осией говорил не Бог, а его собственная сексуальная проблема, связанная с вытесненной Анимой.

Откуда это становится ясно, одному Богу известно, но им-то кажется, что они это знают. Быть, может, они с Богом на короткой ноге и обсуждали этот вопрос с Ним за обедом или за чашечкой кофе, а значит, абсолютно точно знают! Но тот, кто не хочет подчиняться такому знанию, которое есть не что иное, как традиционный моральный кодекс, сталкивается с огромными трудностями, ибо, если он честен, то он хочет знать! Он может сказать: да, быть может, именно моя дурацкая Анима заставляет меня почувствовать, что я должен жениться на проститутке, и кто может доказать, что это голос Бога? И тогда проблема становится очень сложной. Можно сказать, что у нее нет решения, хотя Юнг отмечает: если человек достаточно долго варится в котле такого конфликта, то каким-то образом его внутренняя жизнь, его внутреннее развитие проясняется, что дает ему некую определенность в продолжении своего пути, несмотря на риск совершить ошибку. Естественно, в этом нельзя быть уверенным до конца, но с юнгианской точки зрения человеку лучше всегда сохранять установку, позволяющую сомневаться в собственном поведении, то есть пытаться все сделать как можно лучше, но с готовностью допустить, что это было напрасно. Если вы интерпретируете сновидение с одной точки зрения, вы допускаете ошибку; тогда, рассмотрев его снова, вы можете подумать, что его можно было бы интерпретировать иначе, и вы это делаете! Это значит, что мы должны рисковать, и другого средства не существует. Но согласно юнгианской точке зрения, это – взрослая установка, позволяющая не цепляться за инфантильные, детсадовские правила.

Эти проблемы гораздо сложнее и тоньше, а потому их, естественно, нельзя увидеть в материале коллективного бессознательного волшебных сказок. В нем есть лишь ссылки на то, о чем Юнг упоминает в самом начале своей статьи, то есть о врожденной этической программе, встроенной в человеческую психику, которая ведет себя отчужденно-обезличенно и в своих проявлениях сильно отличается от того, что мы называем сознательной этической реакцией. Следующий пример поможет прочувствовать этот феномен.

Международный преступник, прикончивший десять или двенадцать человек, некое патологическое существо, которое хладнокровно совершало убийство за убийством, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести, – этот человек, после того как убил неизвестного старика на одной из улиц Цюриха и украл его деньги, был наконец пойман. Адольф Гуггенбюль-Крейг должен был сообщить суду результаты психиатрической экспертизы, позволяющей определить, должен ли убийца отвечать за совершенное им деяние или нет. У доктора Гуггенбюля была интеллектуальная идея – исследовать сновидения этого человека, и он рассказал доктору Францу Риклину и мне содержание его сна, не рассказывая всего остального. Естественно, я не знала, что этот мужчина был патологическим убийцей, но сказала буквально следующее: «Руки прочь, оставьте его в покое, это погибшая душа!» По существу, сон был очень простой. Этот сон часто повторялся; в нем убийца вошел в прекрасный парк, где были большие качели. Он забрался на эти качели и стал раскачиваться вверх-вниз, все выше и выше, пока, наконец, качели не поднялись слишком высоко и он не упал на пустое место. Это был конец его сновидения.