Текст книги "Ненавижу магов (СИ)"

Автор книги: Мария Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Часть 29. Дорога к дому, проклятие семьи Аркас и надпись на спине

Пенелопа

Это ведь была шутка, или как иначе? Всего лишь способ перетянуть меня на свою сторону. Это не на самом деле, он просто дурачит меня! Думает, что обвел вокруг пальца? Нет, я просто так не поверю ему никогда! Не верю, ни капли ему не верю!

Сердце сжимается в груди, даже если больно, я должна так думать. Я должна их спасти любой ценой! Но что я могу? Что мы можем сделать? Мы проиграем в любом случае, Вальтер просто этого не знает. Каким бы не был итог, меня тоже убьют, потому что я тоже ведьма.

Подставляю лицо под теплые струи воды и медленно опускаю руку на живот. Там нет никаких изменений, да и не должно быть. Слишком мало времени прошло, только… Четыре недели? С выпускного прошло целых четыре недели? Так много? Что мне делать? А если он прав?

Руки начинают дрожать, и я убираю их от живота, запускаю пальцы в мокрые волосы и сжимаю их так, чтобы было больно, ведь боль отрезвляет. Однако в этот раз боль не помогает. Ноги не держат меня, подгибаются колени, сажусь в ванну, и вода теперь льётся на мои руки. Мне не тепло, мне не холодно, но я чувствую, что внутри умираю. Я думала, он поможет мне, или хотя бы даст выбор, но вместо этого Вальтер нацепил на меня ошейник и сделал своей рабыней.

Права была Инга, когда говорила, что мужчинам нельзя доверять. Всего четыре недели, и он захватил моё сердце, посеял в душе сомнения и, в конечном итоге, подталкивает к убийству всей моей семьи. Это убийство, что бы он ни говорил. И не имеет значения, что казнь приведут в исполнение другие, убийцей все равно буду я. Столько людей из-за меня… из-за нее! Они все умрут! А я сижу здесь и не знаю, что мне делать. Самое паршивое, что Вальтер использовал мою слабость, даже не подозревая, что эта слабость – он сам.

Ребёнок, есть он или нет, я должна от него избавиться. Или нет? Как вообще можно об этом думать? Мать бы это не одобрила. Она вообще бы все в моей жизни не одобрила, для нее я всегда была сплошным разочарованием. Но дело не только в матери, я ведь не знаю, как долго мы ещё проживем. Что я могу дать этому ребёнку? Отца, который использует его ещё до рождения? Или мать, из-за которой он может умереть? Да я вообще не уверена, что смогу его выносить с моей-то спиной!

Чёрт, а ведь в моей голове он уже существует, хотя у меня нет этому доказательств. Вот такая настоящая сила Вальтера – он посеял в моем разуме семена сомнения, и они так быстро проросли. Он разрушил мой мир и создал новый, не догадываясь об этом. Почему мне так сильно хочется его придушить и послушаться? Потому что я не могу этого сделать. Я не могу променять одну жизнь на жизнь всей моей семьи, всех, кого я знаю.

Все нормально, пока никто не знает, что я тоже ведьма. Никто ведь не знает, да? Вряд ли Вальтер о подобном подумал, я и сама бы не догадалась, если бы не Брачная Метка. Мне кажется, это может быть правдой. Если нет, то, как объяснить, что настоящее лицо Провидицы видела одна я? Почему ее сила никак на меня не влияла?

Ещё немного, и приплывём в Скалу, оттуда на повозке можно за день добраться до моей родной деревушки Северные близнецы. А что потом? Мы же не можем просто заявиться на порог замка ведьмы и надеяться, что нас не убьют ещё на подходе? Не сомневаюсь, что Вальтер что-то уже придумывает, как оказалось, у него всегда есть план. Я даже, кажется, понимаю, почему он обратился к Наместнику: он хочет вернуть то, что у него несправедливо забрали. Он хочет назад свою магию, статус, который у него тоже отобрали, а тем более власть, что все это несёт! Все, что он хочет, – это чёртова власть! Ему не нужен ребёнок, ему не нужна я. Ведь на самом деле я для него всего лишь способ получить желаемое, и всегда им была. Вспомнить хотя бы про Метку Смерти, он и переспал со мной только из-за нее! А я размечталась, приняла все на свой счёт, едва все с Милой прояснилось. Мол, понравилась ему, любовь с первого взгляда приписала ему! Идиотка! Как меня вообще земля носит до сих пор? Он думал, я умру, но не сложилось. Как же удачно Брачная метка появилась на нас, а? Точно без Изы не обошлось, она все продумала. Всегда думала, что эта магия неподконтрольна, все-таки проклятие, но сестра умеет удивлять, досадно, что всегда в плохом смысле.

Закрываю лицо руками, в моей сумке есть нужное мне зелье. Я могу избавить дитя от страданий, один глоток, и будет уже все равно, говорит Вальтер правду или нет. Больше у него не будет возможности мной управлять, по крайней мере, он так будет думать. Но сто́ит ли попытка избавиться от контроля мага жизни беззащитного создания? И можно ли противопоставить жизни всех моих родных его одной? И кого я подразумеваю, думая о «нём»: ещё не появившегося на свет ребёнка или его отца?

Вода наполняет ванную, а я все не могу дать себе ответ на вопрос: чего я хочу на самом деле? Вода подобралась к бортикам, и я ныряю в ванну. Под водой так тихо, так спокойно. Может, если просто закрою глаза…

***

Когда мама забеременела братом, первые признаки проявились очень скоро, тошнота, непереносимость резких запахов. Она однажды папу, когда тот напился, зимой на улицу спать выгнала из-за перегара. Папа тогда чуть себе ноги не отморозил, пока в сарае спал, даже одеяло, что я ему принесла, не помогло. Когда мама начала есть солёные огурцы с малиновым вареньем, все девочки хором сказали «опять» и принялись ругать отца почём зря. Я же, как младшая не знала, отчего сестрицы так взъелись на папу.

– Вот когда в прошлый раз такое началось, через девять месяцев появилась ты! – зло кричала Иза, руководя всеобщим заговором против папы. – Так что не к добру это! Вдруг родится что-то похуже тебя… хотя, что может быть хуже?

Вечно она меня с грязью смешивает, не знаю, как это изменить. Хотя Иза всех терпеть не может, такой скверный характер у нее.

Когда же у мамы начались перепады настроения, месяце на третьем, она впервые в жизни меня обняла и расплакалась. Тогда подумала, что ей настолько противно меня обнимать, что плачет, но не может ничего поделать. Никогда не видела маму такой эмоциональной, даже когда они с папой выясняли отношения. Если честно, ее настроение так часто менялось, что ее бросало от ненависти ко мне, до плача на моем плече все остальные месяцы беременности. Я думала, что не выдержу, так трудно было.

Однажды вечером, на последнем месяце, укрывшись пледом перед растопленным летом камином, мама захотела поговорить. В доме осталась только я, отец ушел с дружками пить, а сестры разъехались по стране. Тогда мне так хотелось тоже куда-нибудь поехать, но я была нужна матери, всегда была нужна, пока не родился брат.

– Подойди, – позвала она не как обычно громко, а тихо и неуверенно.

Я как раз перемывала посуду, после стирки на речке. Руки раскраснелись и начали зудеть, удивительно, как с моей чувствительной кожей я умудряюсь делать всю эту работу по дому. Отставила миски и нерешительно подошла к маме. Она сидит на ковре из шкуры медведя, на куче подушек, чтобы ничего не болело.

– Вы меня звали? – интересуюсь почти что шепотом, потому что она прикрыла веки.

– Да, – отвечает после заминки, – когда приедет Ирис?

– На следующей неделе, – слегка расслабляюсь, от ее спокойного голоса. – Она уже взяла отпуск, так что Вам не стоит беспокоиться, она примет роды.

– Я и не беспокоюсь, – вздыхает она, рукой прикасаясь к животу. – Почему ты всегда обращается ко мне на Вы? Ты же моя дочь, в конце концов!

Неловко улыбаюсь, мне нечего ей ответить. Сейчас не поймет и не припомнит, что это она заставила пообещать, что буду к ней обращаться так и никак иначе. Даже матерью ее звать запретила, сестры смеялись, когда это случилось, но мне не было смешно ни тогда, ни сейчас.

– Ладно, – вздыхает, потеряв всякий интерес ко мне, и слегка поворачивается, чтобы посмотреть на огонь.

Понимаю это действие, как знак окончания разговора и уже собираюсь уйти, но не ухожу. Давно у матери не было хорошего настроения, может, поговорить с ней? Возвращаюсь обратно к маме и опускаюсь рядом, но не на шкуру, а просто на деревянный пол.

– Можно вопрос? – спрашиваю, как можно более спокойно и ненавязчиво.

Брови матери взлетают вверх, а затем она автоматически кивает, разрешая мне говорить.

– Почему, – запинаюсь, не зная, как спросить, чтобы она не обиделась на меня. – Почему Вы дали жизнь всем сестрам, мне? Ни у кого в деревне нет столько детей, как в нашей семье.

– Ты хочешь спросить, зачем мне этот ребёнок в моем-то возрасте, или почему я не избавилась от вас? – в голосе мамы снова холод, я ежусь под ее взглядом, не решаясь поднять голову.

Слышу, как она насмешливо фыркает, а затем откидывается на подушки.

– Кто бы мог подумать, – бормочет себе под нос и замолкает.

Какое-то время сижу в тишине, ожидая ответа, и когда понимаю, что его не будет, и поднимаюсь на ноги, мама начинает говорить, чем заставляет сесть обратно.

– Когда-то очень давно наш род прокляли, – произносит она с какой-то насмешливой улыбкой, глядя в потолок, на котором мы в детстве нарисовали звездное небо. – Проклятье спадет, когда в роду появится мальчик, но, как видишь, пока рождаются одни девочки. Это будет уже моя пятнадцатая попытка, и она будет последней.

– Четырнадцатая, – зачем-то поправляю ее, но мама не реагирует, лишь вздыхает.

– Ни одна женщина нашего рода никогда не будет счастлива. Эту часть проклятия мне особенно тяжело принять. Для любой матери счастье своего ребёнка всегда будет на первом плане.

Она вздыхает, прикрыв глаза, а затем резко смотрит на меня, будто заглядывает в самую душу. В ее взгляде читается сожаление, и я по привычке отвожу взгляд, чтобы не чувствовать боли.

– А кто нас проклял?

– Да пойди, узнай, дело было давно. Я знаю об этом со слов матери, а ей рассказала ее бабушка, и так уже много-много лет.

Она так устало вздыхает, словно ее все это вымотало.

– Мам, – забываюсь на мгновение, за что сразу же прикусываю язык, но благо она и не заметила моей оплошности, – разве ты несчастна?

– Трудно быть счастливой, когда страдают и умирают те, кого ты любишь, – она протягивает ко мне руку, слегка поглаживают мою щеку, а я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть нежданную ласку. – Счастье на чужом несчастье не построить.

Эти слова внезапно открывают ее с другой стороны, показывают, что она сожалеет не только о моем рождении, но и о чем-то ещё. Она никогда не говорила мне этого, в отличие от сестер и особенно Изы, но это всегда читалось в поведении. Я единственная дочь, которую она не кормила грудью, даже на руки меня не брала, можно сказать, мне полностью заменила мать Инга. Не знаю, что бы было со мной, если бы не старшая сестра, для большинства из нас именно она настоящая мать, а для меня особенно. Вот и имя она дала мне вопреки традиции называть дочек на букву «И» – Пенелопа. В честь древнего мифа о Пенелопе, жене преданного царя, которая хитростью избегала брака двадцать лет, пока ее муж не вернулся с того света. В детстве она часто рассказывала этот миф и говорила, чтобы я была такой же стойкой и хитрой, если с первым у меня получалось, то со вторым не очень. К несчастью, после замужества Инга изменила свое отношение не только к жизни, но и ко мне. Ее всегда отзывчивое и умное сердце зачерствело, и я осталась без огромной поддержки. Доброта Инги пропала, а холод матери наоборот увеличился. И отныне, что бы ни случалось у нас в доме, во всём была виновата я.

– Посмотри на Ингу, волей-неволей она поверила в проклятие, когда оно коснулось ее. Другие девочки все ещё не верят, считают глупостью.

Мать вздыхает, смотря на огонь.

– Они знают? – зачем-то уточняю у нее.

Может, мне обидно, что эту небылицу мама рассказала всем сестрам, кроме меня? Все же знают, что родовых проклятий не бывает, это вам любой маг скажет. Ведь проклятие – это что по своей сути? Контракт, который заключает маг, заплатив частью своей жизненной энергии. Чем сильнее проклятие, тем больше оно вытягивает сил, даже убить может, если проклятие смертельное, и то не факт что проклятый действительно умрет. Там вообще полно аспектов, но самый важный из них один: проклинать могут только маги, если у тебя нет дара, ты никого не проклянешь. Само собой, мои сестренки, особенно Иза, с любовью проверяли это правило на мне, хорошо ещё, что их проклятия не действовали из-за папиной защиты, а то было бы совсем плохо. Главное, к чему я веду: чтобы проклясть весь род, нужно отдать не просто всю жизненную энергию, а саму жизнь, много жизней. Да я вообще сомневаюсь, что это возможно.

Не хочу растаивать маму, потому старательно делаю вид, что верю ей, все-таки чуть ли не впервые что-то мне рассказывает.

– Знают, я рассказывала им ещё в детстве, как сказку. Но это не сказка, а реальность, а они этого не понимают. Из-за алчных желаний одного человека страдают все его потомки, вряд ли им хочется понимать, что это правда. Легче жить в обмане.

Ее зеленые глаза снова останавливаются на мне, заставляя следить за собственным дыханием и выровнять спину. Вот этот ее взгляд мне до боли знаком, так что сразу же опускаю глаза и жду очередного наказания.

– У каждого из нас есть долг перед родными. Тяжелый, неподъёмный и почти недосягаемый, но взять и забыть о нем нельзя. Мой долг перед предками, перед вами, моими дочерями, снять это проклятье. Я уже заплатила высокую плату, чтобы не платили вы. Твой же долг, Пенелопа, в том, что ты никогда не должна забывать, кто твоя семья. Что она сделала для тебя и всегда… Запомни это, ВСЕГДА защищать своих сестер. Надеюсь, хоть на это ты способна?

Рассеянно поднимаю на нее глаза, обычно в такие моменты она кричит на меня и выставляет из дома. Она ждет от меня ответа на вопрос, точнее моего утвердительного кивка, и я даю ей то, что хочет. Лишь после этого мать успокаивается и снова откидывает голову на подушку, по привычке щелкает пальцами, как это делают сестры, чтобы погасить свет, но у нее не получается.

– Выключи свет и ступай спать в сарай, и отцу там постели, нечего ему здесь в том виде, в котором он придёт, делать, – переходит она на свою обычную манеру речи, даже не глядя на меня больше.

– Как скажете, – отвечаю еле слышно и поднимаюсь на ноги, они занемели, потому делаю это не сразу.

– Быстрее! – мама резко повышает голос, от чего, несмотря на боль, быстро поднимаюсь и, ковыляя, добегаю до двери.

Уже на улице судорожно вдыхаю, чувствуя себя снова маленьким ребёнком, которого собственная мать не хочет видеть. Только теперь не плачу, как в детстве, не скандалю, пытаясь узнать причину, как в юности, теперь я выросла и смирилась.

***

Может, мать была права, и мы прокляты? И ни одна из женщин нашего рода не будет счастлива. Но брат же родился, так почему проклятие не снято? Почему я встретила его и влюбилась? Есть же какой-то злой рок в том, что Брачная метка связала меня именно с этим человеком. Мне очень хочется верить, что я ошибаюсь, что мне просто показалось, и на самом деле Вальтер думает не только о себе. Но как же эта вера похожа на ту, что я столько лет ношу в себе, веру, что мои родные на самом деле меня любят, в частности мать. В детстве Инга объясняла холодное отношение ко мне болезнью матери, однако став постарше, сестры просветили меня, что эта болезнь появилась из-за меня. То, что мы называем болезнью, на деле болезнью не является, у мамы угасание магического дара. И это не только лишает её возможности магичить и заставляет стареть раньше обычного мага, но и медленно убивает. Именно по этой причине никто не ожидал, что мама решится рожать четырнадцатого ребёнка.

Сестры вообще почти все были против, несмотря на жесткий мамин матриархат. Своевольная Иза даже попыталась подсунуть ей зелье, чтобы избавиться от ребёнка. Мама с сестрой тогда окончательно рассорились, потому во время родов Иза и не присутствовала, несмотря на опасность для жизни матери. Мой брат, Ерик, родился пухлым и здоровым мальчиком, роды прошли на удивление хорошо. Ирис хорошо справилась, ни у мамы, ни у мальчика не было осложнений, а папка ушел в паяный загул на целый месяц, нас вся деревня поздравляла. Сестры изменили свое мнение о ребёнке. Все, кроме Изы. Она даже не приехала на него посмотреть, заявилась лишь спустя два месяца и то по делам Провидицы. Именно тогда случился маленький инцидент, после которого меня срочно отправили учиться на зельевара. Мама ушла ругаться с Изой на улицу, а Ерик разревелся, услышав ее крики. Я, зная ее характер, принялась его успокаивать. И песенку пела, и укачивала, и бутылочку с молоком давала, ничего не действовало. Именно тогда, я решилась впервые взять его на руки, он, кстати, сразу успокоился и беззубо мне улыбнулся. До сих пор помню, какой он миленький, как махал своими маленькими ручками и пускал пузыри ртом. Малыш затих, и все было хорошо, пока в дом не вернулась мать с сестрой.

– Что ты делаешь? – вопрос матери, заданный со странной интонацией, заставил оторвать взгляд от ребёнка.

– Он заплакал, я его пыталась успокоить и…

– Отдай! – истерично выкрикнула мама, протягивая к ребёнку руки, доводя его снова до слёз. – Кому сказала: отдай!

– Мама! – воскликнула Иза, когда мать, не дождавшись от меня хоть какой-то реакции, силой выдирает ребёнка из рук.

Ерик плачет, заливается слезами, а она, даже не пытаясь утихомирить, держит его одной рукой и сверлит меня глазами полными ненависти.

– Я просто хотела его успокоить, – все ещё пытаюсь оправдаться, не понимая, чего такого ужасного успела натворить, – он же мой брат.

– Ты… ты….

– Мама, не надо, – пытается ее остановить Иза, пока Ирис пытается забрать из рук матери перепуганного младенца.

– Ты, чертово отродье, я же сказала тебе не трогать ребёнка! – кричит она так, что перекрикивает ребёнка.

Ирис выхватывает малыша и испуганно прижимает к груди, а затем по кивку Изы выходит из комнаты в спальню, пытаясь его хоть немного успокоить. Мать не обращает на это никакого внимания, ей сейчас куда важнее накричать на меня.

– Как только ты родилась, я знала, что ты такая же! Мой дар, моя жизнь и здоровье, тебе этого мало? Ещё и моего ребёнка захотела? – ее крик похож на истерику, кажется такое состояние называют послеродовой депрессией.

– Мама, успокойся! – кричит на нее Иза, пытаясь удержать, но мать вырывается и останавливается лишь в шаге от меня.

Из ее рук сыплются искры, это плохой признак, маме нельзя колдовать, она так и умереть может.

– Мама! – вскрикивает Иза, когда женщина с размаху дает мне пощёчину.

Мне больно не от удара, а от слов: «Лучше бы я тебя не рожала!». Ее руки все ещё искрят, но знаю, одним ударом она не ограничится. Заношу руку для ответной пощечины, и это вводит мать в шок. Если от ее пощёчины я только отвернулась, то от моей всего лишь угрожающе поднятой руки она упала на колени. Смотрит на меня с большим удивлением, как и сестра, они даже сказать ничего не могут.

– Ты что пыталась сделать? Пенелопа?! – кричит она, а я внутри радуюсь уже оттого, что она назвала меня по имени.

– Семья, – стараюсь говорить спокойно, но получается плохо, голос подводит, – место, где тебе всегда рады, где любят и ждут, что бы ты ни сделал, в какую бы историю не встрял. Где всегда помогут и поймут, что бы ни случилось, где люди, которые всегда будут на твоей стороне. Так почему вы не на моей стороне?

Замолкла, чувствуя, как внутри все дрожит. Ещё немного и банально расплачусь, но не даю себе этого сделать. Мама сверкает на меня зелеными глазами, но молчит, тяжело дыша. Опускаю дрожащую руку, прячу в карман потрёпанной домашней юбки.

– Я всю жизнь пыталась заслужить вашу любовь, – признаюсь, чувствуя, как обрывается что-то в груди, – но вы не сделали ничего, чтобы заслужить мою.

Понимаю, что не могу больше смотреть на нее, потому ухожу из дома. Состояние какое-то невменяемое, голова совсем не работает, даже забываю надеть обувь. Останавливаюсь посреди двора, по небу ползут темные тучи, где-то вдали грохочет гром, и в то же мгновение, как с моих ресниц срывается первая слеза, начинает капать дождь, то ли пытаясь смыть мою боль, то ли вторя моей печали.

На следующий день меня поставили перед фактом, что я уезжаю учиться в столицу. Я не причитала, не возмущалась, а просто решила, что пришло время повзрослеть и избавиться от иллюзий.

***

Повзрослела, называется, теперь не знаю, что мне делать, все слишком безнадёжно. Мне кажется, что от кучи проблем я уже не могу дышать. Хотя нет, дышать я не могу на самом деле. Открываю глаза и понимаю, что все ещё под водой, в ванной, от этих всех воспоминаний и впрямь утопиться хочется. Правда, мне не дают всплыть самостоятельно, резко и больно хватают за плечи и вытаскивают из воды. Сильные руки трясут, заставляя кашлять и отбиваться, затем против воли прижимают к груди.

Тяжело дышу, чувствуя одну его руку на своей шее, а вторую на голой спине. Интересно, если бы меня к нему влекло лишь физически, я бы тоже сейчас пыталась так яростно высвободиться? Даже сама себе боль причиняю, пытаясь его оттолкнуть, чуть пальцы не сломала. Какое-то время после яростной борьбы мы судорожно дышим в унисон, а затем он встряхивает меня снова, уже полностью вытащив из ванной, и заставляет встать на ноги. Мокрые волосы прилипают к лицу, а я все равно вижу, как у него от злости светятся глаза.

– Пенелопа, – не понимаю, как можно прорычать моё имя, но он рычит, стиснув зубы, так как явно хочет сказать куда больше.

Опускаю плечи, не пытаюсь убрать его руки от себя, есть способ, который действует куда эффективней драки. Ровно дышу и начинаю думать исключительно о ребёнке, только это может хоть немного остудить мои чувства к нему, хоть на время выбить их из моей головы. Он отпускает меня и, пошатнувшись от неожиданности, остаюсь стоять на месте, пряча взгляд за мокрой челкой.

– Что это было сейчас? – еле сдерживаясь, спрашивают у меня.

– Мыла голову, – отвечаю ему сразу же и почти что не вру, хотя вариант в его голове намного ближе к истине.

Выдержка его всё-таки подводит, так что муж вынужден сначала затушить горящую родовым огнем руку в ванной, чтобы затем укутать меня в полотенце, а потом в халат. Не понимаю: зачем это? Пока меня просто не берут на руки и относят обратно в комнату на кровать.

– Больше ты одна не моешься, – говорит он менторским тоном, не понимая, насколько двусмысленно звучит эта фраза, а затем уходит в ванную, но дверь за собой не закрывает.

Он думает, я на люстре повешусь, пока его не будет? Как будто я собиралась так глупо уйти от всех проблем. Мысль, правда, в голове мелькала, но это нормально, когда находишься в такой пятой точке, как я. Должно быть нормальным, в отличие от его жестоких игр со мной.

Прошла всего лишь неделя, а его отношение ко мне так поменялось. Вальтер стал более заботливым и внимательным, иногда делает для меня то, что родные родители не делали. Поправляет одежду, проверяет, не замерзла ли, одевает, чуть что – на руках таскает, словно я сама из ванной до кровати не дошла бы. Для меня, человека, которого даже в детстве мать ни разу не одевала, только Инга, и то лет до пяти, эта забота кажется чем-то сродни Армагеддону. И я не знаю, как на это реагировать, ибо понимаю, что ему такое поведение точно не свойственно. Да меня с года никто не кормил, а он почти силком заставлял, даже если меня выворачивало наизнанку почти сразу же. Конечно, при всех этих действиях тяжело не отметить его выражение лица, так и кричащее, что ему это в тягость, самое настоящее наказание. Но он ведь заботится, пускай и через силу. Разве мама делала для меня это? Она банально спихнула все на Ингу и благополучно забыла о моём существовании. А Вальтер упорно продолжает опекать меня, хотя я уже могу о себе позаботиться сама. Могу сейчас встать и одеться, запихнуть в себя завтрак, который он принес и оставил на обшарпанном комоде, но я этого не делаю. Я не знаю, почему он заботится обо мне: это просто часть его плана, или чувство вины, а может так проявляет заботу о собственном ребёнке? Именно сейчас для меня это не имеет значения, и даже если он продолжает водить меня вокруг пальца, хочу почувствовать то, что раньше практически не получала – заботу.

Тяжело справиться с мыслями, когда находишься в такой сложной ситуации. Не могу понять, чего хочу, и в то же время точно знаю. Проблема в том, что мне всё равно не получить желаемого. Мне так сложно было принять мысль о ребёнке, как и то, что все, кого люблю, могут умереть, что от безвыходности замкнулась в собственных мыслях на целую неделю. Что интересно: из состояния апатии меня вывел сам Вальтер, который в этом состоянии и виновен. Он вернул мне кольцо, точнее одел его на меня сам, без спроса. Эта безделушка для меня словно его личное тавро, знак, что я ему принадлежу, как рабыня в былые времена. Сейчас, кажется, понимаю, что это бред, и причина его поступка на самом деле банальна – так меня хотя бы за шлюху не посчитали в отеле. Но все же не могу я носить это кольцо, не покидает чувство, что оно не моё. Да уж, вряд ли я когда-нибудь думала, что буду в чьих-то глазах легкодоступной женщиной. Хотя, если учитывать, как мы с Вальтером познакомились…

И все же вчера, разозлившись, я наломала дров. Зачем сказала ему те слова? Любить его – действительно самое страшное моё наказание, но ему-то зачем это знать? Не хочу думать, что теперь все мои карты раскрыты, и я полностью от него завишу. Не хочу думать, что теперь я точно его раба.

Хорошо хоть он ничего по этому поводу не сказал, и остаток ночи мы провели на кровати в полной тишине. Думаю, если бы в комнате была ещё мебель, он бы со мной рядом не лежал. Вальтер читал письма, лежа поверх покрывала, а я же пыталась уснуть, лёжа под ним, в чем мать родила. Вот надо было же в ванной забыть ночную сорочку? Холодно было так, что пар изо рта шел, а Вальтеру в одних брюках и с голым торсом было плевать. Зато мне было совсем не плевать на его вид, то и дело заставляла себя не пялиться на него. Хорошо хоть не простудилась ночью и, когда, наконец, уснула, стало довольно тепло. Правда, не знаю почему: то ли отопление всё-таки включили, то ли маг во сне согрел. Однако проснулась я одна, в холодной постели, да ещё и в собственной ночной рубашке, так что уж более вероятно, что отопление ночью включили, а затем наутро снова выключили.

Кутаюсь в одеяло, с мокрых волос капает на подушку, а мне даже нечем их высушить. Вальтер вернулся в комнату и старательно не смотрит в мою сторону. Стаскивает с себя мокрую рубашку, а затем достает из рюкзака чистую и сухую. Похоже, он и по магазинам успел пройтись, одежду себе купить. Стараюсь на него не смотреть и, накрывшись одеялом, пытаюсь стащить из-под халата полотенце, чтобы волосы высушить. Получается не сразу, муженёк так завернул, что и не распутаешься самостоятельно. Полотенце вытянула, но почти сразу же забыла, зачем его доставала.

Вальтер присел рядом на кровать, так и не застегнув пуговицы на рубашке до конца. Бегло посмотрел на меня, а затем забрал полотенце из онемевших рук. Не знаю, что должна сказать, пока он сжимает скомканное полотенце и смотрит в пол, думая о чем-то своем. Неужели решил все-таки поговорить о моих вчерашних словах? Комкаю одеяло руками, сжимаю так, что пальцы болят, но стараюсь, чтобы на лице не отразились эмоции. Сейчас он будет мне угрожать, надавит на меня как обычно, пристыдит своим новым козырем, а я не смогу ничего поделать. От отчаянья больно сжимается сердце, а я жду его слов, как приговора. Гнетущую тишину прерывает мой громкий чих, напоминающий, что волосы я так и не вытерла. Убираю мокрые пряди назад, но меня останавливают. Вальтер берет несколько прядей в руку, тем самым заставляя посмотреть на себя.

– Знаешь, бытует мнение, что родовой огонь существует исключительно для защиты наследников рода, таково его предназначение, – он сдвинул руку выше к корням волос, накрыл второй ладонью мою щеку.

От взгляда его глаз мне не по себе, сердце надрывно бьется в груди, я не могу оторвать своего взгляда от него. Жду с замиранием сердца, что будет дальше, то забывая дышать, то судорожно вдыхая. Маг медлит, смотря на меня очень странно, не могу понять, что за чувства отражаются на его лице. Когда его рука возле моего лица вдруг загорается, инстинктивно дергаюсь в сторону, но он не дает мне убежать, мягко удерживает за второе плечо. Медленно пропускает меж пальцами горящей руки прядь волос, а затем выпускает абсолютно сухой локон.

– Вот только моя мать так не считала, – улыбается, – она придумала кучу подобных штучек и сильно бесила отца, который все время повторял, что родовой огонь ей был дан не для этого.

Он проводит рукой снова, но уже осушая другую мою прядь, а я сижу, боясь даже ворохнуться. Сейчас он улыбается еле заметно, но, когда говорил о своей маме, его улыбка была такой, что я с трудом узнала в нем своего мужа. Не помню, чтобы он хоть раз улыбался так раньше, без иронии и сарказма, и такого холодного взгляда. Он может быть таким? Если бы сама не увидела, никогда бы не поверила. Сердце гулко бьется в груди, слегка опускаю взгляд, стараясь побороть порыв и не сделать очередную глупость. Меж его пальцев высыхает очередная прядь, Вальтер наклоняется вперед, чтобы достать до прядей на затылке, наши лица оказываются совсем близко. Его рука замирает возле шеи, сто́ит нашим взглядам пересечься. Он наклоняется к моим губам, почти целует, однако в последний момент отстраняется, и я замечаю целую гамму эмоций, которые он прячет, отводя взгляд и быстро проводя рукой по моему затылку, высушивая волосы.

– Больше никогда так не делай, – говорит глухо, снова поднимает руку, чтобы высушить оставшиеся пряди, но замирает, так и не коснувшись.

«Это в последний раз», – обещаю себе мысленно.

Подаюсь вперед, медленно и нерешительно, но, когда понимаю, что он вот-вот отвернется резко целую. Зажмуриваюсь, не желая видеть, что он чувствует сейчас. Рукой опираюсь на его плечо, а может, просто так его удерживаю. Его губы мягкие и податливые, он не сопротивляется, но и не отвечает, а мне так хочется, чтобы ответил. Мне так хочется, чтобы он почаще так улыбался. Открылся мне, но я понимаю, что у нас банально нет на это времени. У Вальтера нет времени и желания, чтобы полюбить меня, а у меня нет времени и желания, чтобы его наоборот разлюбить. Мои чувства не изменятся завтра или послезавтра, как не решится и проблема с ведьмой, если дальше продолжить тянуть с ней. У нас осталось совсем немного времени, каждое мгновение на счету, и я хочу провести это время с ним, с тем, кого люблю. По щекам текут слёзы, и Вальтер резко обнимает и притягивает к себе, отвечая на поцелуй. Под рукой быстро бьется его сердце, расстегиваю пуговицы на его рубашке, пока он стаскивает с плеч халат, проходится дорожкой поцелуев от губ к шее и плечу. Отбрасывает покрывало в сторону и пересаживает меня к себе на колени. Стаскиваю с его плеч рубашку, обнимаю, пока целует так, что забываю обо всем на свете. В голове исчезают мысли, даже понимая, насколько это неправильно – так поступать сейчас, не могу себя остановить, и, возможно, не хочу ничего понимать.