Текст книги "Я научу тебя любить (СИ)"
Автор книги: Мария Акулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
Это явно читалось во взгляде. Потому что Самарский сначала снова прищурился, сжал челюсти… Собирался что-то еще сказать, но не стал. Взял листы, отвел чуть в сторону, ногой подвинул корзину для канцелярского мусора, отправил анонимку в свободный полет…
– Сегодня я делаю так. Мы останавливаемся на том, что ответственность на тебе. Решай вопрос, Корней. Решай. Это больше нигде не должно вылезти. А если вылезет – владельцы должны отрицать. Это понятно, надеюсь? А советы… Захочешь получить – приходи. И глупостей не делай. Нигде, блять, не делай. Если знаешь, что все закончится плохо – отпусти девочку, пока не поздно. Не устраивай проблемы ни себе, ни мне. Договорились?
И снова Корнею бы просто кивнуть, но он не делает этого.
Встает, идет к двери, чувствуя все то же брожение желвак по скулам. Дергает ручку резче, чем хотелось бы, выходит в приемную…
И даже смотреть особо не надо, чтобы понимать – Олеся… Если он не ошибается, зовут девочку так… Затаилась. Делает вид, что трудится в поте лица, а по факту…
Устроить маленькую подставу на двоих с Вадимом смелости хватило, а посмотреть после этого ему в глаза – нет.
Но ему не сложно… Он подойдет. Она ведь хотела внимания…
Корней делал шаги в сторону стойки, видя, что девушка вздрагивает от каждого… И сглатывает… И боится…
Прямо, как зайка. Только эта – подлая.
Высоцкий положил на стойку локоть, смотрел несколько секунд на постепенно пунцовеющее лицо, ждал, когда перестанет делать вид, что смысл ее жизни – это экран компьютера… Дождался.
Олеся посмотрела на него, сглотнула, попыталась улыбнуться, но быстро скисла…
Потому что он смотрел так, как заслужила.
– Передай дружку своему, что я его предупреждал. Он работу нашел уже, не знаешь? Потеряет. А ты… Не лезь. Ни ко мне. Ни к Ланцовой. Близость этого кабинета не делает тебя всесильной. Понимаешь?
Спросил, ответа не ждал. Оттолкнулся, вышел из приемной. И снова коридор… И снова напряженные руки, спина, сжатые челюсти… И максимально херовое настроение. Именно то, чего ему так не хватало…
Глава 8
Домой Корней попал ближе к одиннадцати. Злой, как… До невозможности. На себя. На то, во что ткнул носом Самарский, и на что сам так долго закрывал глаза. На череду совершенно не свойственных ему тупостей, которые совершил за последнее время.
И каждая – связана с Ланцовыми. Особенно с младшей.
Он все это время обвинял в нелогичности поведения их, а получалось… Что и сам вел себя, как придурок. Вел и продолжает вести.
На ровном ли месте опасения Самарского? Нет.
На ровном ли месте обвинения? Тоже нет.
Правильно ли он сказал, что лучше всего было бы остановиться, не переходя в слишком личное? Конечно, правильно.
Потому что сейчас возможный уровень обиды – один. А дальше… Никто не знает, что дальше. И как-то утром его зайка может проснуться мстительной сукой. Так бывает. С женщинами. Обиженными мужчиной женщинами. А в том, что он может обидеть – сомнений ноль.
Ведь то, что сейчас не верится, – это просто пелена ее сраных чудес, которую он сам позволил набросить на себя. Но в этом мире бывает все. И исключать нельзя. Как бы ни хотелось.
И минимизировать риски тоже надо. Не лезть на рожон. Не самому стремиться усугубить. А минимизировать. Обрубить. Отпустить. Расставить все точки. Пока не поздно. Пока еще можно…
Корней зашел в квартиру, отфиксировал, что Ани нет в общих комнатах. Посчитал это хорошим знаком. Скинул пальто, разулся, по дороге в спальню стянул с шеи галстук, который сегодня почему-то казался удавкой… Бросил вместе с пиджаком на диван.
И по лучшему сценарию оказаться бы ей спящей… Пропустить его приход. Остаться у себя.
И завтра утром тоже проспать бы. Чтобы он мог спокойно уехать. Подумать. Вернуться. Сделать все как-то по-человечески. Как привык. Давным-давно.
Но она… Как всегда…
Приоткрыла дверь из своей спальни, «поймала» его за несколько секунд до того, как скроется в своей…
Улыбнулась застенчиво, шепнула:
– Привет…
Несомненно, увидела, что он злится. Но не испугалась.
– Привет. Я буду собираться. Утром ранний вылет. Спи.
И не обиделась, когда Корней отчеканил, зашел к себе, закрыл дверь с довольно громким хлопком…
Снял запонки, бросил на тумбу, закатал рукава рубашки…
Несколько секунд просто стоял посередине спальни, глядя в потолок. Дышал, пытался собраться… Абстрагироваться и от злости, и от по-прежнему ноющей болью головы…
Дальше – открыл шкаф, достал дорожный чемодан, опустил на кровать.
Джинсы. Брюки. Свитер. Белье.
Забрасывал бессистемно. Понимая, что и тут делает глупость – надо нормально сложить. Но хотелось именно бросать. А еще лучше – найти грушу и немного спустить пар. Чуть-чуть. Но не до сраной груши. Вообще ни до чего…
Когда услышал тихий щелчок за спиной, сцепил зубы еще сильнее…
Знал, что Аня зашла.
Знал, что сделала это зря.
Знал, что скорее всего вот сейчас и сорвется – на нее…
Но попытался хотя бы оттянуть.
Проигнорировал. Снова подошел к шкафу, снял с плечиков несколько рубашек, метнул поверх кучи…
Краем глаза видел, что Аня подошла к кровати, опустилась рядом с чемоданом, потянулась к верхней, взяла, начала складывать…
И вроде бы это типично для нее – тихо, покорно… Помогать. Переживать шторм. Принимать его таким – грубым. Но сегодня…
Она просто не понимала, насколько зол.
– Что ты делаешь? – практически рявкнул, бросая быстрый острый взгляд. Увидел, что вздрогнула. Застыла на мгновение, но не спасовала. Продолжила складывать…
– Помнутся. Жалко…
Ответила тихо, даже улыбнуться попыталась, хотя по глазам-то видно, он своим уколом уже сделал больно.
– Оставь. Я не просил.
Как и следующим.
Вот только…
Она игнорирует просьбу.
Сложила одну – взяла другую. Тоже сложила. Оставила у себя на коленях, потянулась за свитером…
– Аня, – опять вздрогнула, когда услышала обращение – безумно раздраженное. Еще раз – когда Корней развернулся, посмотрел… Холодно так, что до костей. Прекрасно это понимал. – Я не просил мне помогать. Оставь меня одного, пожалуйста. У меня мало времени и много работы. Я злюсь. Ты не виновата. Но если останешься – получишь ты. Пожалуйста…
Корней говорил… Подбирал слова, пытался сгладить интонацию, хотя и получалось так себе… Но злился еще сильнее, потому что… Она слишком нежная даже для такого.
Снова улыбается… Кивает. Снимает рубашки с колен. Встает…
Смотрит несколько секунд своими ядовитыми глазами… Любящими и раненными. Делает шаг к двери, еще один…
Берется за ручку, тянет вниз… Открывает даже… И лучше всего сейчас на нее не смотреть. Корней знал это. Но посмотрел и…
Его шаги были куда более размашистыми. И силы в руках тоже больше. Поэтому захлопнуть дверь с грохотом – не составило труда.
Аня так и осталась в комнате – стоять лицом к двери, с силой сжимая ее ручку. Немного сгорбилась, опустила взгляд, пыталась успокоиться.
– Почему ты плачешь? Почему. Ты. Блять. Плачешь? – вздрагивала от каждого слова стоявшего за ее спиной Корней.
Слишком близко стоявшего, наверное. Державшего кулак на дереве двери чуть выше ее головы.
Она не ответила. Корней же… Нашел в себе силы на последнюю попытку. Вразумить ее. Уберечь от себя же. Объяснить что ли…
– У меня был очень сложный день. Пожалуйста, Аня… Так будет лучше. Я соберусь. Успокоюсь. Мы поговорим. Хорошо?
Как самому Корнею казалось, получилось обратиться довольно мягко. И ему очень хотелось… Искренне… От всей души… Чтобы сработало.
Чтобы зайка… Понимающая… Покладистая… Мудрая… Восприняла. Кивнула. Снова улыбнулась, глянула уже без слез… И оставила.
Да только…
– Ты не понял просто… Я… К тебе пришла…
Она сделала не так. Прошептала, как всегда, сбивчиво. Глядя на дверную ручку. Лица Корней не видел толком – слишком низко опустила. А вот уши покраснели… Но он действительно не понял. Поэтому:
– Что? – переспросил, на сей раз не очень справляясь с тоном. Снова получилось раздраженно. Она снова вздрогнула, будто удар получив. И из-за этого стало еще хуже – гадко и зло.
– Я к тебе пришла… Я… Думала, что сегодня… Пока ты не уехал… Что мы…
Она привычно путано говорила, он – привычно туго воспринимал. Когда осознал… Шумно выдохнул. Вжался лбом в тот самый кулак, который чуть раньше впечатал в дверь. Закрыл глаза…
И снова челюсти сжаты до предела, боль бьет пульсацией во лбу… И злость накрывает по новой. На себя, конечно же. Она-то тут при чем?
– Ты под горячую руку лезешь, Ань. Зачем? Хуже дня просто не может быть. Поверь. Я сейчас не смогу… Ни нежным быть. Ни остановиться. Понимаешь? Я не кокетничаю. Я, блять, просто не смогу.
Корней произнес, повернув голову, открыв глаза. Видел, как она морщится на ругательствах. Он ведь впервые при ней позволял себе грубость. И чувствовал себя мудаком даже из-за этого.
– А я больше… Я не решусь, наверное. Мне сейчас больно очень. Ты не виноват. Просто…
– Сука. Как же с тобой сложно…
И снова она не договорила, а Корней выдохнул, закрывая глаза прежде, чем она ответит вздрагиванием на новое ругательство и новый же удар кулаком по двери.
Снова уткнулся лбом в него. Снова дышал, раздувая ноздри.
И снова чувствовал себя на шахматной доске в цугцванге.
Знал, что нужно настоять – отправить.
Но и что ей сейчас действительно больно – тоже знал.
И что отвергать ее нельзя. Потому что… И так уже наотвергали. По самое не хочу.
Злость шкалила. Хотелось просто выматериться. А еще нахер что-то разбить. Желательно – голову Вадиму. Но…
Корней потянулся свободной рукой к Ане. Сжал на бедре, заставил сделать несколько шагов к нему, отпустить ручку, прижать пальцы к дереву, скользить по нему синхронно с передвижением… Пока ее спина не окажется прижатой к его груди…
– Я правда не остановлюсь. Ты понимаешь это?
Корней спросил, склонив голову. Видел только профиль. Но и этого было достаточно, чтобы распознать реакцию – отчаянно бесстрашный кивок, и остекленевший взгляд в дверь. Будто… С жизнью прощается. Дурочка. А ведь в любой другой день… Любой… Было бы не так. Не пришлось бы предупреждать.
– Доведешь до белого каления, а потом люби тебя, блять, нежно…
Корней произнес, позволяя собственному яду выйти хотя бы так… Хотя бы слегка, а руки…
Оторвались – одна от двери, вторая от бедра. Легли на Анину талию. Развернули, скользнули по бокам до ягодиц. Подхватили…
Так, чтобы через мгновение глаза уже напротив глаз. Девичьи ноги оплетают его бока, а руки ложатся на плечи, с силой их сжимая.
– Да, зайка? – и во взгляде страх-страх-страх… Но то ли не услышала, то ли не поняла, потому что кивает… Боязливо сглатывая. И не уворачивается, когда Корней тянется к лицу, вжимая с силой в дверь, раскрывая губы и целуя так, что злость наконец-то начинает преображаться – в страсть, которую… Сегодня она не остановит. Уже согласилась. Уже не ушла.
Обвила с силой шею, когда Корней развернулся, чтобы сделать несколько шагов к кровати. Задрожала, когда он с грохотом скинул на пол чемодан, а потом потянул покрывало, игнорируя тот факт, что по комнате разлетаются еще и декоративные подушки.
Опустил Аню на край кровати. Смотрел в глаза, наклоняясь, берясь за полы ее свитера, тянул вверх, не сомневаясь, что поднимет руки, не станет ломаться…
Отбросил уже его, снова наклонился, опять ныряя языком в рот, параллельно толкая ее на спину.
Взялся за пуговицу на джинсах… Она запаниковала – это стало понятно по тому, как участилось дыхание. Попыталась немного отползти, приподнимаясь на локти…
Но он поймал за бедра, сжал с силой, оторвался от губ, снова в глаза посмотрел…
Думал, что вот сейчас она скажет что-то, свидетельствующее об испуге. О неготовности. Попросит… Снова отложить. Но Аня сама потянулась. Пальцами к пуговицам на его рубашке. Своими губами к его. Только не за поцелуем, а чтобы шепнуть, находясь ближе некуда:
– Я люблю тебя. Очень люблю…
Окончательно отрезая все пути к отступлению. И себе. И ему.
* * *
Решиться прийти к нему было неимоверно сложно. Наверняка, сложнее, чем любой другой среднестатистической девушке в двадцать прийти в спальню к любимому мужчине.
Тем более странно это было с учетом того, насколько он любимый… Насколько родной… Насколько надежный… И насколько желанный…
Но каждый раз, когда Аня замирала – мысленно или реально – у его двери или в его объятьях, чувствовала укол боли из-за того, что сама какая-то… Бракованная.
И победить себя же не могла.
До этого вечера. А сегодня поставила дедлайн – все должно случиться прежде, чем он уедет… И, как ответственная, не могла свой же дедлайн нарушить. Мучить его дальше – чистой воды издевательство. Да и себя мучить тоже…
По любви ведь. По бескрайней. Бездонной. Необъятной. Ее любви к нему. Все, как она хотела. И нет смысла бояться. Ни боли. Ни последствий. Они будут позже. А сегодня…
Должны были иметь значения только его глаза. Его желания. Его удовольствие, зависящее целиком и полностью от нее.
На то, чтобы явиться в пеньюаре, смелости, конечно, не хватило. В конце концов, она ведь не обольстительница… И Корней прекрасно это знает.
Но на то самое красивое белье – да. Вот только оно было надежно спрятано под свитером плотной вязки и светлыми джинами. На ногах – носки, чтобы не ругал, что босая опять. На губах – улыбка…
Аня сидела весь вечер на уголке своей кровати, представляя, как все будет… Как он вернется, как она потянет его за руку туда… Как он быстро все поймет… И успокоит. Уверенностью своих действий. Очевидностью желания во взгляде. Теплотой… Которую для нее он в себе находит.
Когда услышала звук открывающейся двери, почувствовала, что дыхание сбилось, глаза сами собой распахнулись шире, а ладони взмокли. Пришлось вжимать их в колени, с силой отталкиваться… Зачем-то красться к двери из своей спальни, выглядывать…
И получать первый болезненный, тревожный, сильный удар. Потому что…
– Привет. Я буду собираться. Утром ранний вылет. Спи. – Очень холодное. И хлопок дверью перед носом.
Такой силы, что Аня на несколько секунд почувствовала себя выброшенной на берег рыбой. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Совсем не так, как она все себе представляла. Намечтала опять… Дурочка.
Отвернулась от двери, уставилась немигающим взглядом на свою кровать, попыталась собраться, себя же успокоить.
Он ведь просто… Устал, наверное. Работы всегда много. Может снова какая-то проверка…
И ей стоило бы прислушаться. Умом Аня понимала – стоило. Не лезть. Но…
В голове промелькнула шальная, излишне самоуверенная мысль – а вдруг… Она сможет ему помочь справиться? Переключиться? Вдруг… Ее «сюрприз» все исправит?
Поэтому вышла. Поэтому прокралась к нему.
Внутренне задрожала почти сразу, потому что воздух в спальне Корнея будто был пропитан его агрессией. Аня готова была поклясться, что видит наэлектризованные вспышки. Или просто чувствует их…
Но пугаться поздно. Поэтому она зашла, опустилась на кровать, взяла в руки рубашку…
И снова его слова, словно удары… И снова дрожь – только уже реальная. Но сдаваться нельзя, пусть слезы уже в горле. Поэтому она борется. Знает ведь, за что. И что за его грубостью прячется нежность. Просто… Надо переждать. Надо успокоить. Надо быть терпеливой…
Складывает одну рубашку, складывает вторую, тянется к свитеру…
И получает новый. Сильный. Мощный. Болезненный удар.
– Аня. Я не просил мне помогать. Оставь меня одного, пожалуйста…
Слова будто хирургическим скальпелем уродуют сердце, но… Корней имеет право. Наверное, имеет. И тут уж не подчиниться может только дура. Хотя она… Разве же не дура? Решила себе что-то…
Отложила вещи, встала… Посмотрела на него, даже улыбнуться попыталась. Чтобы не думал, что обидел. Не хотел ведь. Она знала. Просто… Он такой. Сложный.
Аня очень хотела донести и себя, и свои слезы хотя бы до коридора. Очень хотела не усугублять. Очень хотела… Воспринять отказ достойно. Но, видимо, это просто не о ней. Слишком слабая…
За что и получила отрывистое:
– Почему. Ты. Блять. Плачешь? – заставившее четырежды вздрогнуть, и четырежды же оборваться сердцу.
Потому что…
– Ты не понял просто… Я… К тебе пришла…
Признание получилось горьким. Аня прекрасно знала, что так. Но не смогла сдержаться. Он – не сдержан в злости. Она – в обиде. Суть которой он даже не понял. Переспросил. Получил ответ…
И снова долбанул по двери.
– Сука. Как же с тобой сложно… – на сей раз выдохнул уже уставшим голосом. Не злым. А Аня все равно дрожала. Потому что с ним сложно тоже. Она никогда этого не скажет, но сложно. Может, вообще. Может, только ей. Но мысли оставить, бросить, развернуться и уйти давно уже не возникает.
Остался только страх, что рано или поздно это произойдет помимо ее воли, как он и пророчил.
Почувствовав его руку на бедре, Аня будто обожглась. Впервые, наверное, неистово захотела сбросить, ведь даже конечность просочилась его агрессией. Сжимала слишком сильно. Тянула слишком требовательно. Но Аня подчинялась.
И кивала в ответ на: «я правда не остановлюсь. Ты понимаешь это?», совершенно не чувствуя той уверенности, которую хотела получить от него.
Испытывая только страх и несущийся по крови адреналин. Скакнувший, когда Корней развернул, поднял, заставил вжаться спиной и затылком в дверь, пригвоздил своим взглядом – тоже агрессивным. Тоже злым. Требовательным. Выплюнул практически:
– Доведешь до белого каления, а потом люби тебя, блять, нежно…
А потом еще и ответ стребовал, и она… Ответила честно. Да. Она хочет невозможного, но хочет. Чтобы любил. И чтобы нежно.
Ведь невозможное – это его специализация. Во всяком случае, в ее жизни. Все невозможное связано с ним. Все самое удивительное. Все болезненное и исцеляющее. Просто все.
В нем смысл. В нем страх. В нем надежда.
Таких размеров, что сметает все сомнения. Даже те, последние, когда он толкает на спину, лишает одежды, а единственное, чего хочется – это успеть сказать самые важные слова. Прямо в губы, чтобы знал он один. Знал и никогда не забывал:
– Я люблю тебя. Очень люблю…
* * *
Аню била дрожь. То усиливалась, то ослабевала, но не отпускала. Корней чувствовал ее очень хорошо. Когда избавлял от джинсов, когда пробегался пальцами от щиколоток до бедер, по животу до груди в кружеве. Когда накрывал ладонями – вместе с кружевом, а лицом тянулся к губам.
А еще чувствовал, что Аня изо всех сил цепляется за его плечи. Так, будто не лежит на кровати, придавленная мужским телом, а висит над пропастью. И только попытается отпустить – тут же упадет. Боится, что он не сделает, как обещал – не подаст руку.
Она то жмурилась, то широко распахивала глаза, стоило мужчине сделать что-то хоть насколько-то для нее неожиданное. Ждала… Вероятно, зверства. И это могло бы то ли позабавить, то ли снова разозлить, но Корней-то понимал – сам виноват. Напугал же. Наверняка напугал.
На самого ее слова подействовали, будто душ. Смывший разом всю злость. Заставивший отбросить лишнее. Понять, что главное сейчас – вот здесь. Трясется, как осиновый лист.
Выдыхает, когда Корней отрывается, отталкивается руками, оставляет ее на время. Стоит на собственной постели на коленях, смотрит на нее – все еще невинную – и хочет куда сильней, чем еще недавно злился.
Расстегивает несколько пуговиц на рубашке, сдергивает ее через голову, жалея времени, снова опускается на руки, приближается… Чувствует хищное желание пресечь, когда Аня в очередной раз пытается отползти, приподнимается на руках, опять дрожит. Смотрит на него – полуголого – и сглатывает.
Глаза огромные. Душа нараспашку. И тело тоже, наверное, должно быть нараспашку… Но сжато. Настолько, что Аня реагирует на новые касания – губами на лице, на шее, на груди, словно на удары плетью. Прицельные и болезненные. Не может расслабиться. Совсем не может.
Но все позволяет – оголить грудь. Правда тут же порывается прикрыться руками, как когда-то, но ловит предостерегающий мужской взгляд… Выдыхает… И сдерживается. Зато с силой сжимает пальцами пододеяльник… Закусывает губу, сдерживая и стон, и страх, когда мужские губы ласкают нежную голую кожу, когда она становится влажной из-за движений языком, когда зубы прицельно сжимают, удерживают, отпускают…
Ей снова стыдно. Ей дико страшно. Она борется – и с первым, и со вторым. Но слишком много думает, поэтому проигрывает. И с этим нужно что-то делать…
Корней оторвался от груди, взялся за девичью кисть, пришлось приложить усилия, чтобы Аня оставила в покое постельное белье, позволила прижать пальцы к его грудной клетке.
Мужчина смотрел в ее глаза и по-прежнему читал в них страх. Но Аня, как всегда, не сопротивлялась. Послушно держала ладонь. Покорно смотрела в глаза. Моргала с перерывами.
– Слышишь?
Удивилась вопросу. Девичье дыхание сбилось, она будто прислушалась… Кивнула неуверенно…
– Это из-за тебя так бьется. Понимаешь?
Наверняка не ожидала, наверняка ее сердце ответило на вопрос сбившимся ритмом, но это именно то, что ей нужно было. Потому что наконец-то потянулась сама.
К губам, оставила в покое пододеяльник, прошлась одной рукой от груди до шеи, второй по упертой в матрас руке до нее же…
Снова позволила Корнею подтянуть себя чуть ниже, чтобы было удобней, позволила оставить совершенно голой, в нужный момент приподнимая бедра.
Продолжая поцелуй, сама потянулась к ремню… Долго боролась, покраснела, когда Корней увернулся от ее губ, уткнулся в шею, пощекотал ее улыбкой…
– Там проще все… – накрыл ее борющиеся пальцы своими, помог, посмотрел в глаза, уловил в Аниных намек на ответную благодарную улыбку.
Она по-прежнему дрожала. Несомненно, боялась, но действовала…
И успокаивала его. Секунда за секундой. Возвращала мир на собственную ось. Где нет дурных мыслей. Где они вдвоем под пеленой ее сраных чудес. Где им хорошо…
Где ее дрожь – не только от страха, но и от возбуждения, когда Корней ведет языком от уха до шеи, когда прикусывает кожу на ключице, когда спускается поцелуями ниже… Ласкает грудь, сжимает ягодицы, смотрит в глаза, видит стыд и удовольствие…
Тянется ниже, но чувствует, как Анины руки обхватывают его лицо, довольно требовательно просят вернуться…
И сам-то понимает – следует проигнорировать, но она сегодня главная, поэтому…
Проходит секунда… И он снова дышит ей в губы. Не задает вопрос, а просто долго смотрит в глаза. А она старается мотнуть головой, не в состоянии шепнуть: «не надо».
– Почему? – Корней спрашивает, Аня краснеет. На секунду скользит взглядом от его лица в потолок… Потом опять в глаза.
– Это приятно. Но я слишком боюсь. Я не смогу… – говорит пристыжено, но будто с мольбой…
– Тебе надо расслабиться. Понимаешь?
Дробно кивает, но по-прежнему с силой удерживает его голову своими руками. Чтобы ни в коем случае…
И это снова вызывает у Корнея внезапную улыбку. А еще внезапную же нежность.
– Тогда вот так, хорошо? – он спрашивает, пуская по теплому животу вниз руку… И она кивает, будто испытав облегчение… И вновь заставляет хмыкнуть… И послушно открывает рот, позволяя глубокий поцелуй.
Послушно разводит колени шире, оплетая мужские бедра, подаваясь навстречу пальцам.
Проходит минута – а уже забывается. Мужские пальцы влажные, а девичьи глаза – будто помутневшее стекло. Сама она – жмется, трется, потихоньку теряет контроль – над ситуацией, своим телом, его реакциями. То и дело впивается ногтями в спину, толкается тазом навстречу, втягивает мужской язык, понятия не имея, как все это действует на него.
Подбирается на самый краешек. Туда, где очень хорошо. Начинает дышать громче, впиваться в кожу сильнее, даже целует требовательней… И снова тихие «м-м-м»… Судорожные кивки в ответ на Корнеевы:
– Тебе хорошо?
И продолжительный стон в губы, когда хорошо тоже до судорог.
Потихоньку отходя, Аня выравнивала дыхание, держала глаза закрытыми, а Корней гладил бедра, будто успокаивая…
Когда оторвался, она тут же опомнилась – распахнула глаза, сначала следила без стыда и сомнений за тем, как он избавляется от оставшейся одежды, тянется к тумбе… Шуршит фольгой, раскатывает латекс…
Ухмыляется, потому что Аня сглатывает… Но тут же снова сжимается… Снова боится. Возможно, даже сильнее, чем изначально…
Но не сопротивляется и не перечит. Ни когда мужские руки фиксируют плечи, ни когда чувствует давление там, откуда только что по телу разошлось удовольствие, а следом понесется боль…
Жмурится… Шумно дышит… Неосознанно отворачивается, когда Корней пытается поймать ее губы, отвлечь хоть так, делая первое движение. Очень короткое.
Потому что, ожидаемо, она снова зажата до невозможности. Никак не реагирует ни на поцелуи на скуле, за ухом, на шее… А нравится ведь. Обычно нравится…
Не расслабляется, когда Корней спускает руку с плеча по груди, животу до места встречи тел…
Когда будто заново начинает ласкать, хотя вроде же все хорошо было…
– Пустишь меня? – Корней искренне старается придать голосу нежности. Шепчет на ухо, щекоча кожу дыханием. Чувствует новую дрожь… Отступает, а потом опять делает короткое движение в нее. Понимает, что ничего не поменялось, утыкается носом в скулу, закрывает глаза, дышит, сглатывает уже сам… – Так будет очень больно. Ты меня не пускаешь. А я не хочу делать хуже, чем может быть. Чего ты так сильно боишься?
– Не могу расслабиться. Пытаюсь… И не могу… – Аня ответила так же тихо, будто извинительно. Зажмурилась сильнее, попыталась свести ноги, а по факту только сильнее сжала мужские бедра, как бы давая импульс двинуться навстречу… Но Корней сдержался.
Провел носом по щеке до уха, поцеловал еще раз, сделал одно отступательное… И снова короткое в нее…
– Признаний хочешь, да, зайка? Чувствовать себя особенной? Тогда слушай… Слушать же нравится, правда? Будем работать с ушами. Я из-за тебя столько глупостей делаю, дурочка маленькая. Жизнь перекраиваю… И не задаюсь вопросом, зачем. Знаешь, сколько раз думал, как бы тебя… И где бы тебя… – Аня снова задрожала, а Корнею захотелось улыбнуться. Потому что это она не от страха… – Тебя, Аня. Именно тебя. Ты думаешь, мне тебя на кухне отпускать хотелось? А тогда не так боялась, правда же? Так может надо было… – и вновь движение… Чуть назад, а потом глубже… – Позже разобрались бы? У меня из-за тебя в голове черти что… И не в голове тоже… В принципе, в жизни. Знаешь, как мне хотелось твоему придурку автомобильному зубы пересчитать? – и снова назад… И вновь вперед… Так, что она охает, а Корней чувствует тугой хват. – Ты меня дразнишь вечно. Сама не осознаешь, а дразнишь. На задних лапах хожу перед тобой. Ты замечаешь вообще? Ты знаешь, что медом пахнешь? Сладким до одури. Каким-то особенным. И я, как придурок, вечно пытаюсь этот запах поймать… И злюсь тоже вечно, потому что он только твой. Или я просто придумал… Ранить боюсь. Обидеть. Хочу, чтобы улыбалась. А ты плачешь… Душу выворачиваешь… Мудаком себя чувствую. Не умею я нежно… С тобой учусь, понимаешь?
Опять два движения. И Анина дрожь… Сбившееся дыхание… Зажмуренные глаза… И на абсолютном контрасте… Ноги обвивают бока, она выгибается, позволяет оказаться еще чуть глубже… Самую малость… Но все же…
– Меня никогда так не крыло, Аня. Ни в юности. Ни в зрелости. И я не хочу, чтобы еще когда-то так. Но ты… Я же правда сдохну с тобой. Только без тебя – еще быстрее…
Возможно, он и еще что-то сказал бы, но не успел.
Потому что Аня выдохнула, сначала закусила губу, а потом повернула голову, прижимаясь своими губами к его. Глаза были закрыты, но Корней видел, что по виску вниз скатывается слеза… Оторвался на мгновение, сжал ее лицо руками, дождался, пока посмотрит…
– Я не хочу тебя мучить. Будет больно – скажешь прекратить. Ты поняла меня, Аня?
– Поняла…
Заполучив ответ, Корней снова поцеловал. Одной рукой сжал бедро. Другой – с упором на локоть – плечо… Чувствовал, что Анины пальцы с силой впиваются в его спину…
И они вместе переживают…
Еще несколько коротких толчков – просто, чтобы убедиться, что она больше не сжимается с такой силой… Даже навстречу пытается податься… И именно это срабатывает тумблером уже для Корнея.
Который рвет резко – девственную плеву и собственные внутренние предохранители.
Замирает вместе с Аней. Не вскрикнувшей, не пытавшейся оттолкнуть. Только глаза снова широко распахнула и выпустила тихий болезненный выдох… Прогнулась в спине, то ли привыкая к чувству наполненности, то ли надеясь, что так боль утихнет быстрее…
Сама нашла его взгляд… Попыталась улыбнуться, потянулась к губам, поцеловала, шепнула: «все хорошо», немного нахмурилась, почувствовав, как Корней там шевелится… Снова же улыбнулась, когда замер… Дал несколько секунд передышки…
– Остановиться? – он спросил, Аня усиленно замотала головой, для убедительности позволяя себе что-то невообразимое, как самой казалось… Чувствуя боль, податься навстречу, при этом вжав пятки в мужские ягодицы, чтобы не вздумал… – Что ж ты делаешь-то, дурочка…
А дальше… Улыбалась. Потому что дурочка. Но дурочка, которой очень хочется, чтобы ему сегодня было хорошо. Которая чувствует боль поначалу. Хотя он пытается двигаться плавно, медленно. Понятно, что щадит. Сдерживает и темп проникновений, и их остроту…
А еще находит губы, целует, будто делая их первый секс завершенным. Эмоциональным, а не механическим. Когда отрывается – ловит взгляд, явно проверяет что-то для себя, но боли в нем нет – Аня знала это точно.
Потому что она перестала быть резкой почти сразу – вспыхнула и потупилась. Стала фоном. Одним из ощущений. Далеко не главным. А главное – ловить его ритм, подстраиваться, позволять постепенно ускоряться, чувствовать, как вибрирует внутренняя струна, когда учащается уже его дыхание, когда он отрывается от губ, утыкается в шею… Когда, с каждым новым, толчки становятся все сильней, движения более рваными, когда мужские руки начинают неконтролируемо мять ее тело – с силой, до боли, может даже до отметин, когда Ане хочется вжиматься ногтями в спину, заражаясь тем, что чувствует сейчас он…
Близиться к его разрядке, не сомневаясь в том, что она будет общей.
С каждым новым проникновением, с каждым новым вдохом…
А когда он снова отрывается от кожи, тянется к губам, и целует так сильно, что Ане кажется – воздуха надолго не хватит, ее струна близка к тому, чтобы лопнуть. И череда следующих его движений в ней – абсолютно лишены контроля. Они жестоки и глубоки. Они о том, насколько он ее хочет. Для нее – болезненные, но одновременно сладкие, потому что под девичьими пальцами – напряженные плечи, колючая щека снова царапает шею, посылая по телу толпы мурашек, он прихватывает зубами нежную кожу, и шепчет:
– С ума меня сводишь… – синхронно с тем, как его накрывает на решающем, отзывающимся в Ане, толчке.
