Текст книги "Сказания Фелидии. Воины павшего феникса (СИ)"

Автор книги: Марина Маркелова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Тогда завтра в одиннадцать всем Главам построить войска для торжественной речи Маниуса. Крист, выдели еще одного всадника для доставки письма Совету. Это пока все?

– Да, пожалуй, все, – согласился Маниус. – Предлагаю продолжить наше общение в более житейской обстановке. Что скажете? Близится время обеда.

Хор одобряющих голосов накатил на Маниуса приятной волной. Только Леор сжался еще больше и пробубнил что-то о милости и прощении, но точнее Маниус не разобрал.

В горле встал сладкий привкус приближающейся победы. Маниус еще раз улыбнулся своим соратникам и вышел из шатра. Какой-то незнакомый воин склонился рядом в повинном поклоне. Маниусу прошел мимо, удостоив склонившегося лишь коротким, небрежным взглядом. Сейчас ему меньше всего хотелось думать о каких-то там воинах.

Эпизод IV

– Мама! Мама проснись!

Эльда с трудом разомкнула свинцовые веки. Гаспер стоял рядом и старательно, тряс ее за плечо. Сон уходил неохотно, но быстро встревоженное личико сына становилось все четче. Серьезно нахмуренные бровки, сжатые от упорства губы, раскрасневшиеся щеки. Что-то его очень сильно тревожило.

– Мама! – требовательно закричал он в очередной раз. – Мама, ну проснись же!

Эльда вздохнула и перевернулась на спину. Вставать не хотелось – ноги отяжелели, отекли, болели, да и тело ныло, словно после побоев. Даже странно, с чего бы это? Последние несколько дней она не то, что не перетруждалась – она даже из дома не выходила и не делала работы тяжелее шитья. А тут вдруг недомогание, от которого действительно проспала лишних полдня, бессовестно оставив все заботы на несчастную Азею.

Эльда открыла глаза и обернулась к сыну.

– Ну, что случилось? – спросила она слабо и приподнялась.

– Мам, ну ты же совсем ничего не знаешь, – возмущенно и горячо затараторил Гаспер, – в городе, ой, мам, воины, говорят, пришли! Осада будет!

Странное, нелогичное и страшное, если это правда, было в торопливых словах Гаспера. Эльда села на кровати, поглубже вдохнула, перетерпела и спросила:

– Какие еще воины, Гаспер? Ты не заигрался, случаем?

– Мама, ну какие игры?! – воскликнул мальчик. – Говорят, Аборн осадили враги. Сегодня, на улице говорили, к Совету приехал какой-то гонец, а его послали обратной дорогой. И ворота все закрыли! Война, говорят!

От наполненных гордостью и отвагой слов сына у Эльды встала поперек горла ледяная глыба. Об простой игре, которым так часто предавался ее сынишка со своими друзьями, Гаспер не говорил с таким яростным запалом. Да и Линвард… Он не появлялся дома с тех пор, как его призвал горн, что заставляло задуматься. Если война стоит на пороге?

В приступе страха Эльда схватила сына и прижала к груди. Может, слишком крепко, потому что Гаспер принялся фыркать, выбираться, как будто смущаясь материнской ласки.

– Ну, ма-а-а-ма, – недовольно пробормотал он, наконец, освободившись, – ну я же не маленький! Я воевать пойду…

– Куда?! – воскликнула Эльда под нарастающую в груди сердечную дробь.

– На войну. Мы пойдем прямо к воинам и скажем, что так нельзя. Воины послушают и не пойдут.

– Какие воины, Гаспер?! Какая война?! Тебе шесть лет!

В темных глазах сына заблестели слезы, рот искривился, готовый к рыданиям. Только Эльда знала, что простыми слезами дело не закончится – когда не удастся вымолить желаемое, Гаспер начнет яростно доказывать свою правоту вплоть до криков. А если и это не поможет, может и сбежать. Азея увязла в делах, сама Эльда из-за беременности плохой сторож, а остановить это было необходимо.

– Гаспер, – заговорила она ласково и убедительно, – я в тебе сомневаюсь. Ты воин, весь в отца. Но Гаспер, ты нужнее здесь. Вот подумай, кто же защитит нас, если не ты? Ты оставишь нас погибать?

И изобразила расстроенное лицо, противиться которому Гаспер не смог. Мальчик шмыгнул носом, выпятил грудь и важно заявил:

– Ну, хорошо. Я защищу вас всех. Я всем им покажу.

– Ну, вот и хорошо, – выдохнула Эльда.

В соседней комнате кто-то грохнул входной дверью. Эльда спешно и, стараясь не обращать внимания на недомогание, поспешила выйти.

Это была Азея. Она устало сняла с плеч накидку и аккуратно сложила ее в сундук. Затем из большой корзины скудные покупки. Когда в комнату зашла Эльда, подняла на подругу глаза и попыталась улыбнуться.

– Вот видишь, – промолвила она безрадостно, – все, что удалось найти. На торговой площади не протолкнуться из-за беженцев… Аборн, кажется, совсем выжил из ума.

Эльда присела на табурет и принялась перебирать зелень. Ей так хотелось, хоть чем-то помочь Азее и не чувствовать себя бесполезной обузой. Азея цепко взглянула на подругу и, определив, что в этом нет ничего утомляющего, не стала перечить, уселась напротив и принялась чистить репу. Унылая и печальная песня тихо потянулась из ее груди. Эльда услышала и подхватила знакомый мотив. Прискакал Гаспер. Не найдя ничего интересного в женской работе, он вытащил из-под кровати сундучок с игрушками, высыпал всех своих деревянных воинов размером с палец, их коней, чудесных зверей, названий которым не найдешь, уселся на пол рядом с женщинами и принялся играть.

Эльда и Азея невзначай взглянули на мальчишку и, усмехнувшись его наивным забавам, каждая подумала о своем. Эльда беспокоилась за сынишку. Азея мечтала о собственном ребенке. И у каждой под сердцем шевелилась грусть.

Когда они подняли глаза, взгляды их сошлись, и Эльда потупившись, спросила:

– Что происходит в городе?

Азея промолчала, не хотела ничего рассказывать Эльде, чтобы та не волновалась. Но как долго можно было еще скрывать правду? С трудом переборов себя, она поняла, что молчать больше нельзя. Потихоньку и подбирая слова, Азея рассказала все, что знала сама. То немногое, что блуждало по улицам, что рождалось из порочного союза слухов и сплетен и приукрашивалось личным мнением. Азее было известно не более дозволенного: что предатель Маниус призвал армию Фелидии к свержению Совета, что над Аборном нависла угроза штурма, а жители столицы, поддерживающие Совет Семерых, собираются выйти с мирными призывами к армии.

– На улицах беспредел, – говорила Азея, – лавки закрываются, площади кишат беженцами, из дома лишний раз нос высунуть страшно. Люди как будто одурманены, ходят без дела, выкрикивают призывы, вооружаются кто чем. Ненавидят Маниуса и обожают Совет. Эльда, они и вправду собираются идти туда, за ворота. Сколько их соберется? Сотня… Две? Против тысячной армии…

– Они не будут нападать на беззащитных, – прошептала бледная, как иней Эльда, до конца не веря своим собственным словам.

– Я надеюсь. Но, знаешь, – в голосе Азеи прибавилось огня, – все равно, с трудом в голове умещается, как это возможно… Одна страна, одни люди, одна вера…А боимся друг друга, почти ненавидим… Безумие, какое-то!

– А я, знаешь, о чем думаю, – промолвила Эльда грустно, – наверное, я эгоистка, но… Аллер сейчас где-то там, под стенами, совсем близко.

– Не обязательно.

– Нет, Азея, он там, так близко, но дальше, чем был. Азея, ведь…

Голос Эльды задрожал, выдавая подступающие к горлу горестные слезы.

– Ведь если ему прикажут, он убьет нас.

– Что за чушь ты несешь! – взорвалась Азея. – Чтобы Аллер поднял на тебя руку?! Да скорее небо рухнет со всеми богами, чем это произойдет!

– Конечно, Азея, все будет хорошо, – ровным, но не внушающим доверия, тоном ответила Эльда, – извини меня за уныние. Как бы то там ни было, мы с тобой все равно не в силах ничего изменить, кроме одного – надо разобраться с этими овощами.

Эльда попыталась улыбнуться, но это не убедило Азею, что грусть-тоска бесследно исчезли.

– Я принесу воды, – сухо сказала она, поднимаясь из-за стола, – а ты пока перебери это убожество.

Она поморщилась на подвядшую зелень и поторопилась выйти из дома на маленький задний дворик, где стояла огромная бадья воды. Азея злилась, ей было необходимо смыть свой пыл и жар. И злилась она не за то, что Эльда волновалась о муже, а за то, что подруга напоминала, как самой Азее тошно без Линварда. Аллер был частью огромного войска, а Линвард… Он на стенах, всегда готовый принять первый – самый страшный, самый губительный удар.

Азея каждый день ходила туда, искала Линварда глазами, чтобы убедиться, что он еще жив. Это ее подбадривало и успокаивало, обнадеживало и прибавляло стойкости. Видела его Азея редко, но не имела права окликнуть, помахать рукой. Стражников не стоило отвлекать.

Азея умылась, глубоко вдохнула и глотнула холодной, почти ледяной воды. Горло сдави закололо, неприятное ощущение приглушило страхи. Можно было возвращаться.

Азея прислушалась. Город гудел, но не так, как обычно. Аборн готовился к войне. Гневный, озлобленный, негодующий шум переполнял воздух, и чувствовалось всеобщее напряжение. Вслушиваясь в этот ропот, Азея поняла, что не имеет права на уверенность. Теперь все: жизнь, планы, надежды и идеи – стали зыбкими и прозрачными, как туман. Все могло измениться быстро и бесповоротно. И такое привычное, спокойное, предсказуемое «завтра» никогда не наступит.

Эпизод V

Паук полз, быстро перебирая всеми своими восемью лапками, боясь опоздать. Куда спешить пауку? Аллер поднял палец и ткнул им поперек дороги паука. Тот сжался испуганно, замер, ожидая, что предпримет нежданная живая преграда, затем отважился продолжить свой путь. Паук обогнул палец и побежал дальше.

Аллер хотел бы, чтобы его опасения разрешились так же быстро, но, видимо, в мире членистоногих все намного проще и незатейливее.

С самого утра, сразу после выступления Маниуса перед войсками, на грудь Аллера легло тяжелое, неподвластное ему волнение. Он искал ему объяснение, надеясь, что как только найдутся причины, мерзкое чувство уйдет, не солоно хлебавши. Однако ответа не было.

Стоило только прикрыть глаза или просто отвлечься, как от виска к виску, быстрее стрелы летели события сегодняшнего утра. Сначала только яростная и непреклонная речь Римальда о том, что «Крылатый» должен поддерживать того, кто не боясь даже божественной кары, до конца служит интересам Фелидии. То есть Маниусу.

Потом, через реку слов Главы, нахально перескочил белоснежный конь. Под серыми, как сталь, губами, нервно молотили удила крепкие зубы, черный глаз внимательно косился на Аллера. А почему только на него? На всю армию, перед которой, гарцевал жеребец. Красивый, холеный боевой конь, покрытый кроваво– красной попоной, такой же самоуверенный, как и его хозяин – Маниус. Он выступал перед и воинами, обращаясь ко всем и каждому. За спиной, живым шлейфом стояли его соратники – те, кто совсем недавно распинался перед Советом Семерых в верности и преданности, а теперь с ненавистью вспоминающие вчерашних владык.

Маниус говорил громче и сильнее Римальда. Его голос внедрялся и просачивался в головы, речь, как волшебное заклинание, действовала на воинов. Всего за каких-то несколько минут люди, погибающие в пучине неведения и обреченности, вдруг загорелись идеей, увидели перед собой вождя, который обещал вывести всех из губительно трясины. Спасти Фелидию и ее народ. Когда Маниус призывал – чаща человеческих рук с оружием и без, выбрасывалась в небо, и вырывался крик – грозный и одобрительный, слитый из множества голосов. Крик поддержки своего предводителя.

Аллер кричал вместе с остальными. Он поддался общему настроению, забыв про все, кроме желания служить своей стране. Но в груди заледенело в один миг, когда Маниус призвал к штурму Аборна. Аллер вздрогнул, у сердца оборвалась неизвестная жила. В голове проснулась и неуклюже повернулась мысль: «Как…Аборн?». Сразу увиделась Эльда, обнимающая Гаспера – нежная, слабая, беззащитная. И вдруг штурм… Призывы к хладнокровию и уверенности. Он должен пойти против тех, кого поклялся когда-то защищать… И больше Аллер не смел кричать.

Выступление Маниуса теперь было воспоминанием. Мигом, сверкнувшим во мраке. Теперь Аллер сидел возле шатра, который он делил с еще четырьмя воинами и смотрел, как убегает все выше и выше многоногий паук. Мысли скакали так быстро, что спроси Аллера, о чем тот думает, то он не смог бы сразу ответить. Он никак не мог понять, как так могло получиться. Аллер не боялся, просто не представлял, как, в случае приказа, поднимет оружие на своих вчерашних соседей. Аборн был его городом, а теперь ему приказывают, в самую сердцевину его души даже не полоснуть – ударить мечом, повернуть несколько раз, для большей боли. Аллер зажмурился. Пустота, распыленная внутри, никак не заполнялась, порождая только одно чувство – отрешения. Не хотелось даже двигаться.

Больше так не могло продолжаться. Недостойное поведение, постыдное для воина. Аллер поднялся и пошел к своему коню. Захотелось погладить, шелковистую шерсть, шепнуть в большое, вечно настороженное ухо животного свои переживания и успокоиться, услышав неодобрительное пофыркивание. Кайз, хоть и лошадь, но лучше иного человека чувствовал тревоги человека.

А пока шел, в голове зазвучал голос. Чужой, грубый, настойчивый, он повторял и повторял одно и то же. Две фразы, которые Аллер знал наизусть. Они долбили его мозг крепкими клювами, упорно и долго. Два завета, которым обязан служить каждый воин Фелидии, но которые вдруг столкнулись во вражде и непонимании.

«Клянусь безоговорочно выполнять все приказы членов Совета Семерых, а так же тех, кого они изберут главенствовать надо мною… Клянусь, храбро, до последней капли крови, защищать мирное население Фелидии, как все в целом, так и каждого в отдельности». Как молот в кузнице, выбивающий ритм по наковальне. Снова и снова, все громче и громче.

Аллер остановился, схватился за голову, закрывая ладонями уши, будто существовала возможность отгородиться от сумасшедших звуков. Но они не отпускали и в неустанно твердящем, как заклинание голосе, Аллер узнал свой собственный. Так он говорил когда-то, преклонив колени перед Советом Семерых и жрецами. Клялся искренне, от всего сердца, боясь обмануть Богов, которые все слышат, все знают. Только где Боги теперь? Они что, все разом уснули, что позволили случиться самой страшной войне.

– Спокойно, Аллер. Соберись. Не теряй рассудка, – зашептал он сам себе вслух.

Голос в голове стал тише, недовольно удалился, но не замолк окончательно.

Аллер выдохнул, повел плечами, сбрасывая неприятное ощущение скованности и беспомощности. Еще ничего не ясно, еще все может измениться. Не сегодня-завтра недавние враги договорятся, и обойдется без жертв. И он войдет в город, но не как враг своим же, а как старый друг.

Взгляд Аллера притянула линия горизонта. Оттуда, словно из щели, выползла огромная, угрожавшая застлать все небо, туча. Не толстая, не грузная – туча надвигалась сплошным фронтом, по которому иногда пробегали кривые и ветвистые, бледные с голубоватыми проблесками, молнии.

Аллер остановился. Он никогда не видел подобного сочетания в небесах: желтого, оттенка увядающей листвы, темно-серого – угрюмого вестника бури, и, почему-то, неизвестно откуда взявшегося болотно-зеленого. Сливаясь и смешиваясь, они рождали цвет смерти. Аллеру он был знаком. Такими, на войне, он находил тела покойников, что пролежали ни один день.

Аллер не верил приметам и знамениям. Но все равно понял, что ничего хорошего небо ему не сообщает. Благие вести никогда не будут иметь цвет забытой смерти. Если это послание Богов – значит, они сердятся, возмущаются людской глупостью. А, может, угрожают? Велят остановиться? Но не Аллеру это решать. Он может только смотреть в лицо грозы. И выбирать между долгом и любовью, в который раз. И слушать, как в голове, в висках, вместе с пульсом бесконечно долбится: «Клянусь… Клянусь… Клянусь».

Эпизод VI

С холодной задумчивостью смотрел Адрис на людей, толкущихся возле дома напротив. Любимое дело теперь не занимало лекаря: перетирая очередное соцветие, руки его работали бездумно – мысли вертелись, подобно мельничным жерновам, но возле другого. Что, о Боги, происходит в его родном городе?

За новостями Адрис следил внимательно и усердно, многое получал от своих посетителей, которые были не против поговорить о чем-нибудь, помимо болезней. И который день возле его дома раздавались пугающие своей настойчивостью призывы к восстанию. Не против Совета, наоборот, неизвестные звали подняться против узурпаторов и тиранов, что стоят за стенами. И люди отзывались. Как муравьи во время беды они забывали про все свои обыденные дела, собирались в кучи, ночевали на улицах, обложившись факелами, и неустанно хвалили Совет и поливали бранью Маниуса и его соратников. Уже не однократно в двери Адриса стучали неизвестные и пламенно уговаривали присоединиться к сторонникам Истинной Веры, как они себя окрестили.

Адрис не отказывался, но и не принимал подобных предложений. Не знал, какая из сторон ближе к самому главному, по его мнению – к человеколюбию. Он понимал, что должен примкнуть либо к одним, либо к другим. Но как выбрать, если ты равно осуждаешь обе стороны. Весы не качались, чаши застыли друг напротив друга, но с решением медлить было нельзя. Играть в двуликого Адрис не мог – его больная совесть не пережила бы клейма перебезчика. Сказать, что ему все равно, кто будет у власти, лишь бы не страдали люди – значит либо подписать себе смертный приговор, либо жить презираемым теми, кто зовется патриотами.

На улице какой-то высокий мужчина в соломенной шляпе и кожаных, по колено, сапогах, крикнул: «Умрем за Аборн!». Досада кольнула сердце Адриса. Досада на самого себя, что он оказался настолько слаб, что не смог принять решение.

Стиснув зубы, он отставил в сторону свое лекарство, схватил и набросил на плечи плащ, вышел на улицу. Шум и гам окатил его – напротив находилась одна из точек собрания защитников Истиной Веры. На неширокой мощеной площадке сбились в плотное кольцо серые от вечерней тени человеческие фигуры. Около двадцати, как показалось, на глаз, Адрису. Люди о чем-то яростно спорили, кричали, среди них сразу выделялся лидер – кажется тот самый здоровяк в соломенной шляпе, что нарушил спокойные размышления Адриса. Глядя на них, лекарь нахмурился, поплотнее закутался в плащ, чтобы остаться неузнанным. Иначе не миновать было очередной охапки горячих призывов.

Не получилось, едва Адрис сделал попытку проскользнуть, как его обнаружили. Двое мужчин сорвались с места, перегородили Адрису дорогу, не грубо, но демонстрируя, что пройти не сможешь, не выслушав их предложений. Нового в их речах не было, кроме одного – выступление против войск планировалось на грядущее утро. Да и «против» было не совсем точным определением. Собравшиеся защитники Аборна делились на две группы: первая – та, что поменьше, оставалась за стенами Аборна, как резерв. Другая же, вооружившись только лозунгами и верой в себя, должна была двинуться навстречу войскам. Разрешение на это шествие было уже получено у самого члена Совета Семерых Шародая и одобрено Главой Стражей Города. Хотя, по слухам, Таланий согласился не сразу, но противостоять непреклонной воле патриотов не мог. Шествие преследовало только одну цель – напомнить воинам о том, кому они служат.

Мужчины говорили так уверенно и самонадеянно, что Адрису стало страшно за этих отчаянных безумцев. Но пытаться их переубедить, он даже не попытался. Достаточно было беглого взгляда на разгоряченные лица, чтобы понять, насколько это бессмысленно.

Когда запас слов агитаторов иссяк, Адрис благодарственно кивнул и, со словами: «Я подумаю», протиснулся между мужчинами, чтобы продолжить свой путь. Только много он не прошел, остановился как вкопанный, понимая, что теперь ему на самом деле, страшно.

Адрис увидел Териза. Мальченка бежал прямо на него, размахивая кривой и узловатой, как старческий палец, палкой, к верхнему концу которой была накрепко привязана грязно-красная тряпка. Это можно было бы посчитать простой детской забавой, игрой, если бы Териз в столь поздний для детских шалостей час не направлялся, к тем людям, от которых спешил скрыться Адрис.

– Эй, – окликнул он мальчика и схватил его, ничего не замечающего за плечо, – ты куда направился, малец.

Брови Териза недовольно и оскорбленно сомкнулись в тупой уголок, он гневно вскинул на великана Адриса глаза и бесстрашно ответил:

– Где ты тут видишь мальца, дядя?

– Перед собой, – строго добавил Адрис, не разжимая руки, чтобы мальчик не вывернулся, – что ты тут делаешь? Тебе дома надо быть.

– Дома? – рассмеялся Териз. – Дома только трусихи сидят, такие времена… Я буду защищать вместе с остальными свой город.

– Где твои родители? – перебил Адрис. – Они в курсе твоих грандиозных планах?

– Родители? Что мне родители, дядя? Я в состоянии сам решать, где и с кем мне быть. И еще, – он по-деловому оглядел весь рост Адриса, – отпустите вы меня, а то закричу.

Адрис пораженно разжал руку, а мальчик независимо повел плечами и задрал подбородок.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь? – спросил лекарь, совладав со ступором. – Ты понимаешь, куда ты собрался?

Териз только ухмыльнулся, развернулся, зашагал прочь от Адриса. Люди, что собрались на площадке, улыбались ему, приветственно махали руками, зазывая к себе, затем одобрительно теребили по голове, хлопали по плечам, как своего.

Адрис зажмурился. Увиденное показалось кошмаром. Не размыкая век, он сделал несколько больших шагов в сторону, спеша оставить это место, а затем припустился к дому того, кто мог и всегда помогал. К учителю, к Баратору.

– Бред, бред, бред, – шептал он в такт своих шагов, – ладно, вы… но ребенок… И его туда же … Да еще поощряют…

Баратор был не один. Когда Адрис без стука или иного предупреждения, ворвался в дом учителя, тот сидел в своем любимом кресле за круглым столиком, на котором выпускали в воздух витиеватый пар две чашки ароматного, травяного пара. Перед Баратором сидела женщина, которую Адрис меньше всего ожидал увидеть в этом месте.

Лаира расположилась в кресле свободно, будто была не в гостях, а у себя дома. В прямом, светлом платье, с покрывалом на распущенных светлых, но уже с серебристой проседью, волосах, изящно забросив ногу на ногу, ничем не смущаясь своей вольности. На губах ее застыла еле заметная насмешка, которая стала только ярче, когда она обернулась к изумленному Адрису.

– Баратор, – потек ее негромкий голос, – погляди, какое чудо. В одном месте, в одно время собрались сразу трое лучших лекарей Аборна.

– Так уж, лучших? – с иронией уточнил Баратор. – Проходи, Адрис, присаживайся.

Адрис несколько секунд сомневался. То, что непримиримые соперники в лечебном деле, сидели за одним столом и распивали чай, ему не верилось. Слишком невозможно, но глаза его не обманывали. Совладав с собой, он все же присел, ожидая сам не зная чего.

– Адрис, – промолвила Лаира, – ну, что же вас привело? Быть может, тоже самое, что и меня?

– Я не знаю, о чем вы беседовали до моего появления, – пробормотал Адрис, – я хотел спросить у учителя совета.

– Конечно, мой дорогой, – искренне обрадовался старик, – ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Расскажи нам, Лаира, что уж точно умеет, так это хранить тайны.

Лаира чуть не рассмеялась.

– Ты всегда был учтив, Баратор. И внимателен… к тем, кто тебе платит. Адрис, постой, не говори, ты, наверное, пришел спросить, что будет делать твой любезный учитель, когда город падет?

– Не совсем, – мрачно отозвался Адрис.

Участвовать в этой язвительной баталии, особенно сейчас, когда ему необходимо было найти решение, Адрис совсем не хотел, но уходить было неприлично.

– Досадно, не выйдет из меня прорицательницы.

– Как и лекаря, – между прочим, мило подметил Баратор.

– Ну-ну, не надо меня обижать, – отозвалась Лаира, сделав большой глоток чая, – лекарь я не хуже, чем ты, только, в отличие от некоторых, помогаю всем, а не только тем, у кого звенит в карманах. И чай, у тебя Баратор, не вкусный. Ромашку не пробовал добавлять, нет? Попробуй, это еще и полезно.

– Я знаю. Можете, уважаемая Лаира, не уточнять. Мои знания отнюдь не так скудны, как вы предполагаете.

– Возможно, я не вовремя, – вмешался Адрис, но, едва он попытался встать, грубый удар и стук палки Баратора об пол заставил его сесть обратно.

– Ты не можешь быть не вовремя, Адрис, мы с Лаирой пытались выяснить, кто из нас где окажется, когда Аборну понадобятся лекари. Кто останется в городе, кто уйдет…

– Ну, и кто что говорит? – пробормотал Адрис не без интереса.

– Да вот, Баратора я застала за очень важным делом, – прищурившись, проговорила Лаира, – он собирал вещи, чтобы скрыться от своих будущих пациентов в подземельях Аборна. Мол, где-то услышал, что для всех желающих укрыться от жестокости Маниуса откроют вход в Храме Великих Богинь. Вот и решил… сбежать.

Адрис вскинул голову. Не верилось, что Лаира говорила правду. Баратор был эталоном подражания для Адриса с тех самых пор, как напросился в ученики к пожилому лекарю. Не раз старик повторял Адрису, что врач живет для других, что всегда должен жертвовать собой, если может кому-то помочь. Адрис сам научился жить по этим правилам, и то, что Баратор собрался спрятаться от трудностей, оставить людей тогда, когда в любой момент может понадобиться любая врачебная помощь, казалось невозможной. Глупой и бездарной выдумкой.

– Учитель? – вопрошающе взглянул на Баратора Адрис, ничуть не сомневаясь, что сию минуту все сомнения рассеются седым пеплом в ветряном потоке.

Но Баратор потупился, спрятал от ученика глаза под ветвистыми бровями, отвернулся и молчал какое-то время, старательно остужая горячий чай дыханием перед тем, как сделать глоток. Адрис терпеливо ждал. Лаира, уверенная в своей правоте, по прежнему загадочно улыбалась.

– Не сбежать, – наконец промолвил Баратор, – а спастись. Чтобы потом город не остался без лекаря.

Адрис чуть не задохнулся.

– Учитель, вы хотите оставить город в столь тяжелый час?

– Весьма благородно, – издеваясь, добавила Лаира, – не находишь, Адрис? Так далеко думать о будущем, не оставляя настоящему шансов. Да, Баратор, я надеялась, что у тебя осталось хоть немного совести.

– Совести? – наконец вскипел старик. – О какой совести идет речь? Почему я должен жертвовать своей жизнью ради тех, кто не ценит моего дела. Я всю свою жизнь спину гнул на Совет свою спину, штопал, лечил, выслушивал стоны и претензии, а все ради чего? Ради полунищего существования? Нет, уж, хватит. Если эти дураки хотят погибнуть, чего ради я должен заботиться об их здоровье?

– Учитель, – пораженно прошептал Адрис, – я не понимаю.

В те секунды его мир оседал и рассыпался, как песчаный замок под потоками воды.

– Врач – тоже человек, – отвечал теперь уже сурово Баратор, – и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы стараться выжить, особенно, если дают такую возможность. Лучше подумай, Адрис, что будет с городом и с людьми, если погибнут его лучшие умы. То-то… Кто позаботится о раненных и просто больных, если мы с тобой погибнем? Некому…

– Как мило ты списал меня, Баратор, – вставила Лаира слово.

– Адрис, мальчик мой, уйдем со мной. Переждем все эти страсти и продолжим лечить.

Но молодой лекарь молчал. Он медленно обернулся к Лаире и, почувствовав его искреннее смятение, женщина подавила насмешку и взглянула на Адриса с пониманием и сочувствием.

– Лаира, а вы… ваш выбор…каков?

– Мой? Я и некоторые из моих девочек остаемся в городе. Что бы ни случилось. Вот и к Баратору пришла с предложением о совместной помощи пострадавшим, а он мне поведал… о своих грандиозных планах.

– Значит…вы в городе, – начал прикидывать Адрис, – учитель, вы в подземелье, чтобы потом помогать оставшимся в живых страждущим. А я? Я с теми, кто пойдет к воинам…

– Адрис, ты сошел с ума?! – воскликнул Баратор.

– Все мы тут…немного сумасшедшие. Весь Аборн выжил из ума.

Адрис решительно поднялся и шагнул к выходу. Баратор вскочил, попытался схватить ученика за руку и остановить, но не успел.

– Одумайся! – жалобно крикнул старик, надеясь на последний шанс, но так ничего и не вышло.

Адрис ушел так же быстро, как и пришел, унося в голове само собой найденное решение. На полпути остановился и резко развернулся и сделал несколько шагов в направлении дома Эльды, но необдуманный порыв угас так же быстро, как и возник. Что он хотел сделать? Пойти к Азее? Зачем? Проститься? Признаться? Глупец… Кому он нужен со своими признаниями, особенно теперь? У него есть дело, а завтра… Этого никто не знает.

Эпизод VII

Эльда вскрикнула, согнулась, ухватившись за живот. По дому разнеслось ее сдавленное мычание.

В ту секунду Азее показалось, что земля вокруг провалилась, что стоит она на самой кромке бездны, размахивая руками, как неловкий птенец крыльями, ловя равновесие. В голову ударил жар талого воска, сердце, напротив, обледенело. На секунды, потому что на большее Азея не имела права.

Она сорвалась с места и подскочила к Эльде, слабо соображая, не контролируя ни действия, ни мысли.

– Эльда, Эльда, что с тобой? – затараторила Азея, дрожа сильнее, чем ее несчастная подруга.

Эльда не могла разогнуться, клонилась все ниже и ниже, вцепившись скрюченными пальцами в свой круглый живот. Когда Азея оказалась рядом подняла голову и взглянула на подругу, хотела сказать, но в этот миг накатила очередная волна резкой боли. Сквозь зубы, чтобы только снова не закричать, она выдавила одно только слово:

– Началось.

Голос растворил смятение Азеи. Она мысленно ругнула себя за недогадливость, поднырнула под руку Эльды, подставляя для поддержки плечо.

– Кричи, Эльда, не молчи, так легче будет, – пробормотала Азея, уводя роженицу в спальню.

– Знаю, – воспользовавшись паузой между порывами боли, прошептала Эльда, – уже проходили, верно?

Азея пропустила мимо ушей. Стараясь не обращать внимания на приступы страха, она уложила Эльду, собираясь с мыслями. Что делать? Куда бежать? А вдруг Эльда умрет? Азея хваталась то за один, то за другой, а рядом, через короткие паузы, стонала Эльда.

– Давай же, – прошептала Азея сама себе, закрыла глаза, пытаясь успокоиться, – не суетись. Вспоминай…

Сказать легко. Сделать сложнее. Под леденящие кровь стоны Эльды не припоминалось ничего, чему учил Адрис. Да еще и с улицы без спросу влетали неуместные сейчас звуки собирающейся толпы.

Сегодня был день гнева. Сегодня Аборн собирался сказать свое крепкое слово пришедшим войскам. Улицы кипели народным возмущением. Негодование достигло критической отметки и ринулось вперед густой, всепоглощающей массой.

С самого раннего утро жители города слонялись из одного конца города в другой. Не щадя голосовых связок они прославляли Совет, гнобили и поносили Маниуса, призывали всех-всех, кто только может стоять на ногах и думать головой, подняться и бороться против врагов. С каждой минутой народу становилось все больше, к шествию присоединялись женщины, дети, дряхлеющие, но бесконечно упрямые старики. Толпы заполонили собой даже маленькие переулки, живые ручейки сливались в одно гигантское, неукротимое течение, устремленное к воротам Аборна.