Текст книги "Сказания Фелидии. Воины павшего феникса (СИ)"

Автор книги: Марина Маркелова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Их пропустили следом за вдовой Данасия, придавленной старостью Патеей. Все время, что шло прощание, она мужественно, не шевелясь, отстояла на больных ногах у изголовья гроба, судорожно сжимая в сухих руках поддерживающую ее трость. Подслеповатые глаза старушки, увлажненные слезой, смотрели ни на тело супруга, ни на сменяющих друг друга пришедших, а куда-то поверх всего, вдаль. Заглянувший в них, увидел бы лишь безнадежность. Патея шевельнулась лишь однажды – подняла голову, чтобы взглянуть на сына, но не проронила, ни словечка. Лишь поскребла по нему взглядом, да поджала бескровные губы.

Таланий не выстоял и минуты, хотел что-то сказать, но только приоткрыл рот, бегло взглянул на тело отца, но тут же отшатнулся, отвернулся и, не обращая внимания на нарастающий укоризненный шепот за спиной, быстро зашагал прочь. В этот день ему предстояло иначе почтить память Данасия – похороны должны были пройти спокойно, а значит, защитники города и тем более их начальник обязаны были держать ухо востро. Лишь единицы остались в дозорах, остальных Таланий собрал еще поутру и четко распределил обязанности. Сам он, хотя и мог присоединиться к погребальной церемонии как сын Главы, предпочел остаться со своими людьми.

Когда завершилась церемония прощания, слуги снова подняли на плечи гроб, донесли его до катафалка, установили, закрепили, прикрыли черным балдахином. Длинноногие, мускулистые тяжеловозы под темно-серыми попонами, всхрапнули, дернулись, шагнули вперед, и мрачный шатер покатился по главной улице города. За ним двинулись все те, кто уже простился с Данасием, а теперь провожал его тело. Не пошла с остальными только Патея. Ее немощные ноги не вынесли бы долгого перехода от дворца к храму, и она уступила свое место невестке и внучке.

Процессия выстроилась, со всех сторон ее окружили стражи города. Большая часть воинов растянулась по обе стороны улицы, обозначив собой границы. Оставшиеся разделились на две группы – первая окружила шествующих, вторая, маскируясь под толпу, затерялась среди людской массы.

Катафалк двигался медленно и осторожно. Металлический перестук подков, скрип повозки, шелест ног и длинных одежд шествующих сливались в траурную песню. Люди выглядывали из-за спин стражей, силясь разглядеть детали. Кто-то вскидывал руки – бросал перед церемонией букетики полевых цветов, нещадно стаптываемые неразборчивыми конями.

К полудню погребальная процессия достигла храма Великих Богинь. Ее уже поджидали – на древних ступенях выстроились клином слуги Богов фелидийского пантеона. Во главе стояли жрицы Заты и Аталии, две женщины в ниспадающих свободных платьях с широкими рукавами. Они были что близнецы, но с одной лишь разницей – одеяния той, что олицетворяла Зату, переливалась золотом, а жрицы Аталии удивляло своим глубоким темно-серым цветом. Глаза женщин скрывали полупрозрачные вуали, головы покрывали легкие платки.

Когда остановились кони, застывший клин ожил, перестроился в две параллельные линии и ровным строем двинулся к катафалку. Кольцо стражи разомкнулось, пропуская священнослужителей, слуги опустили балдахин и спустили гроб на землю. С этого момента начался обряд погребения, строгий порядок которого веками никто не смел нарушать.

Жрецы Великих Богинь встали по разные стороны от тела, остальные окружили их, взялись за руки, не позволяя посторонним мешать действу, затянули негромкую, печальную песнь о том, как несладко приходится душе покойного в загробном мире и как необходима ему, испуганному, потерявшемуся, божественная помощь.

Они перечисляли достоинства и благодетели усопшего, молили богов смилостивиться и проявить к нему свое великодушие. Жрицы, между тем, сняли с тела все драгоценные украшения, сложили их в приготовленную шкатулку и передали родным Данасия. После взяли его за руки и зашептали молитвы. Сначала тихо, потом все громче и яростнее, пока со стороны не началось казаться, будто женщины неистово делят безжизненное тело и вот-вот разорвут его на части, как старую тряпку. Жрицы кричали друг на друга, но слов, сказанных на непонятном языке древних, было не разобрать, рычали, гнусавили, шипели. Хор продолжал ныть. За стеной стражей взволновалась толпа, как крупа из прохудившегося мешка посыпались крики. Напряжение нарастало, но неожиданно и резко хор замолк, а жрицы прекратили терзать тело умершего. Они отошли в сторону, как ни в чем не бывало, направились к верхней площадке перед входом в храм. Туда же слуги отнесли гроб, водрузили его на погребальный помост, обложили хворостом в несколько слоев, облили все маслом. Последний жест принадлежал служителю бога огненной стихии. Бородатый, седовласый, он поднял над головой пылающий факел и провел огнем по хворосту. Вспыхнуло мгновенно, пламя взметнулось к небу, заволновалось лохмотьями. Оно обволокло жарким рыжим саваном гроб, заслонило его собой от зрителей и постепенно, как не слишком изголодавшийся зверь, принялось за трапезу. Поддерживаемый, погребальный костер пылал до вечера, пока не обратил и тело, и гроб в золу. К тому времени уже все разошлись, первые звезды неловко засияли на небе, когда жадный огонь обернулся остывающими угольками. Лишь жрецы остались у пепелища, выполняя свой долг перед усопшим и Богами. Они бережно собрали в урну пепел, отнесли ее на кладбище, где и погрузили в приготовленную могилу, засыпали сырой землей и возложили цветы. У подножья каменной статуи, изображавшей Главу в зрелые годы, окончательно упокоилось тело Данасия.

Но прах не успел еще предаться земле, когда Кайзал собрал Совет. В большом зале Дворца, за овальным столом собралось пятеро. Нарим, невозмутимый старик, немало повидавший за свою длинную жизнь, сторонник суровых методов правления, сидел, ссутулившись, по правую руку от трона Главы. Рядом с ним должен был разместиться раздражительный Таарон, второй с конца по старшинству член Совета Семерых. Но сейчас его место пустовало, а сам он, заложив за спину руки, нервно расхаживал взад-вперед по залу и рассыпал, как пахарь зерно, ругательства.

Следующее место тоже никто не занимал. Маниус, самый молодой из советников, бывший военный и прекрасный стратег, опаздывал.

Дальше, в полудреме, вытянул отекшие ноги под стол и скрестил пухлые руки на впалой, обвислой груди тучный Коэл. Вот уже несколько лет его мучила страшная болезнь, мешавшая жить. Следствия ее были на лицо – Коэл полнел не по дням, а по часам, дышал со свистами и хрипами, передвигался с трудом, переваливаясь с ноги на ногу, при помощи заботливой прислуги. Он уже давно решил оставить свое место в Совете, передать тому, кто моложе и шустрее, но смерть Данасия отсрочила это решение. Да и Нарим, хоть и не поддерживающий мягкосердечие Коэла, но уважавший его за мудрость, старательно уговаривал повременить с отставкой.

Замыкал круг Шародай. Ему уже шел шестьдесят третий год, но, глядя на его гладкое, без единой щетинки и почти лишенное старческих морщин лицо, подтянутое, крепкое тело, закаленное испытаниями и боями, даже мысли не проскакивало, что ему больше сорока пяти. Шародай был и умным, и хитрым, и расчетливым. Даже сейчас, собираясь сделать свой выбор, он почти скреб длинным, похожим на клюв, носом по листу бумаги, на котором что-то неустанно чертил – буквы, схемы, стрелки.

Место главы занимал Кайзал. Последнее письмо Данасия давало ему это право, а никто из советников не смел с ним спорить. Опоздание Маниуса, удручало Кайзала, пожалуй, больше остальных.

Совет бездействовал уже второй день, Фелидия оставалась предоставленной себе самой и, еще немного, за отсутствием законной власти на волю устремился бы произвол. Отнюдь не все трепетали перед Советом, многие спали и видели, чтобы свергнуть старую власть. Перемены были необходимы, незамедлительно, но решать что-либо без Маниуса оставалось невозможно. Совет Семерых стал заложником Великих Законов.

Кайзал поднял голову, тряхнул волосами цвета стали, внимательно оглядел четверых своих сподвижников:

– Советники! – громко позвал он. – Что делать будем?

– Что делать, что делать!? – тут же отозвался Таарон, будто ждал вопроса Кайзала. – Из Совета гнать его!

– Громко говоришь, Таарон, – не размыкая глаз, просипел Коэл, – ты бы присел что ли, отдохнул, а то мечешься, как дикарь. Гнать Маниуса Закон не позволяет.

– А Закон позволяет выказывать пренебрежение Совету?! – яростно откликнулся Таарон. – Маниус должен был здесь быть уже полтора часа назад, минута в минуту, как были все остальные. О том, что могло бы его оправдать, вестей нет.

И Таарон взорвался очередным вулканом ругани.

– Это ничего не значит, – парировал Коэл, – пока у нас нет доказательств. Маниус не нарушил бы правил без веских на то причин.

– Соглашусь, – сурово прохрипел Нарим, – выводам не время. Но, если уж и наказывать, то иначе. Не гнать, а казнить!

– Это не метод, – отозвался Шародай, – но я поддержу Таарона. К чему себя обманывать, Маниус – известный водомут. Много в нем противоречивого. Если нельзя исключить, – тут маленькие глаза Шародая хитро сверкнули, – надо подвести его к тому, чтобы он сам сложил с себя обязанности.

– Что именно предлагаешь? – спросил Кайзал.

– Чтобы что-то предлагать, надо убедиться в едином согласии.

– Чтобы соглашаться, надо знать – на что, Шародай, – уже громче сказал Нарим, – я не сторонник заговоров. Это подло и бесчестно. И, потом, с Маниусом надо быть осторожным. Он не глупец, многие воеводы на его стороне. Ошибемся – он не простит.

– Мы – Совет! – крикнул Таарон и все же уселся на свое место. – Чтобы пойти против, ему придется восстать против воли Богов, против Великого Закона. Не осмелится!

– Силы закона подтуплены, – тяжело вздохнул Коэл, – он уже мало кого удерживает. Свод можно трактовать по-разному. На моей территории ходит миф, что Боги Великого Совета подчинились Зате, избрав ее одну верховной правительницей. Откуда эта ересь взялась – не знаю, но моим людям все тяжелее с ней бороться. Просто представьте себе, что будет, если она разовьется и охватит всю Фелидию?

– Конец Совету, – ответил Нарим, – люди перестанут быть нашими союзниками.

– Почему-то на моей территории против Совета никто рта раскрыть не смеет.

С этими словами Таарон вскинул гневный взгляд на Коэла. Тот вздрогнул всем своим огромным телом, не смотря на то, что тяжелые веки прикрывали глаза, и он ничего не видел. Коэл шумно выдохнул, сел ровнее, оперся руками на стол и обернулся на обидчика.

– Таарон, – промолвил он, – на своих территориях, ты людей, как собак, на цепи держишь. От такого хозяина они бегут спешно, не заметил?

– Сейчас не время выяснять отношения, – перебил их спор Кайзал, – поругаться и после успеете. Сейчас главное власть Совета сохранить. Любыми способами. А Совета у нас сейчас нет. Думайте.

– Нечего думать. Без Маниуса у нас все равно нет права решать какие-либо вопросы. Гонца за ним можем послать, – безрадостно предложил Нарим.

– Много чести, – яростно выкрикнул Таарон и со всей силы опустил на стол крепкий кулак.

Громкий, агрессивный звук метнулся к открывшейся в зал двери.

– Мне не нужна твоя честь, Таарон, – громыхнул под сводами гордый голос.

Эпизод 5

Маниус все же появился. Под недоуменными взглядами советников он вошел в зал, обогнул стол и невозмутимо занял свое место. Оторопь взяла остальных членов Совета, даже возмущенный до предела Таарон ощутил, как язык онемел и превратился в неповоротливый кусок мышц. Наглость Маниуса ошеломила. Не дождавшись от соратников вступительного слова, он заговорил сам:

– Быть может, стоит начать?

– Что? – выдохнул Таарон. наливаясь гневом.

Но перебил голос Кайзала, настолько мягкий от природы, что даже обида и гнев не смогли его исказить.

– Маниус, ты ничего не хочешь нам объяснить?

– Смотря, что вы, Временный Глава Совета, имеете в виду. Я надеюсь, Кайзал, трон ты занял законно?

– Это хамство,? изумился Шародай.

– И как он смеет? – просипел Коэл.

А Таарон прорычал что-то бессвязное. Но Маниус не отреагировал.

– Не волнуйся, Маниус, законно, – ответил Кайзал. – И если бы ты не опоздал столь возмутительным образом, ты наглядно бы удостоверился в этом.

– Я уважал Данасия, – отметил Маниус, – но не уверен, что в последние дни перед кончиной он оставался в здравом уме и имел право принимать важные решения.

– Довольно оскорблений, Маниус! – отозвался Нарим. – Нам всем хорошо известен твой бунтарский нрав, но, помня заслуги, мы научились не осуждать его. Но то, что мы слышим сейчас…!

– Это не оскорбление, Нарим. Это истина. А стремление к истине не может считаться преступлением. Чем зря болтать языком, давно бы пора приступить к тому, почему мы, собственно и собрались.

– Когда ты начал это решать? – сорвался Таарон. – Ты не Временный Глава!

От этого резкого возгласа вздрогнул чувствительный Коэл, прикрыл изможденные уши мягкими пухлыми ладонями, с щенячьей жалостливостью взглянул на ссорившихся.

– Я прошу вас, – взмолился он, – зачем же так шуметь? Криком одним ничего не решим.

– Верное замечание, – подхватил Нарим,? – Таарон, мне думается, у тебя еще будет возможность выплеснуть свой пыл. Сейчас надо успокоиться и решить то, что необходимо решить.

– Ценное наблюдение, – язвительно передразнивая, ответил Маниус, – но, что же ты считаешь необходимым? То, что я опоздал или же, что страна несколько дней находится без законного правителя?

– . Не думай, что тебе удастся спрятаться за более важной проблемой, Маниус. Ответить все равно придется. И не только перед собственной совестью.

– Ох, как же страшно ты говоришь, Нарим. Было бы за что отвечать. Любишь ты наказывать безвинных.

Нарим был не только мудр и рассудителен. Из всех советников он выделялся особой жестокостью к своим подчиненным. За всю жизнь Нарим не раз убеждался, что сильнее любви, власть держит страх. Он не носил звериного клейма, но титул сурового безжалостного советника, которому лучше подчиниться, чем высказать свое неодобрение, заслужил. Жители его земель перед правителем трепетали, боялись и обожали одновременно.

О методах правления Нарима Совет знал, но не уделял им пристального внимания. Главным оставалось то, что на его землях Великий Закон не преступался, а как достигалось подобное послушание, не слишком волновало.

До этого момента. Если и были возражения со стороны советников, они помалкивали, а Маниус оказался первым, кто высказал Нариму в лицо свои мысли.

– Советники! – призвал Кайзал.

Он сидел, не поднимая головы и, как будто, отстранившись от распри за столом. Его голос прозвучал неожиданно и заставил одновременно обратить на себя внимание всех противников, отвлекая их от выяснения отношений.

– Как Временный Глава Совета Семерых призываю вас отложить все несогласия и недовольства, обращенные друг к другу или же забыть о них вовсе.

Маниус, твое поведение недозволительно, но мы вынуждены разобрать его позже. Надеюсь, отсрочка поможет тебе признать свою неправоту. Но ты, верно, заметил, сейчас наиболее важно другое, а именно, благополучие нашей великой Фелидии и ее народа, оставшегося без опеки Совета. Нам надлежит сегодня, за этим столом, всем вместе, из числа собравшихся избрать Главу Совета, а затем определить того, кто займет освободившееся место седьмого советника. Для большинства из вас этот процесс проходит не впервые, но хочу напомнить – судьба всей страны в наших руках и, потому, обдумываете тщательно любое ваше решение, воздержитесь от громких эмоций и споров, прислушивайтесь и уважайте мнение остальных. Это поможет нам сделать наиболее точный и правильный выбор.

А теперь, давайте, начнем. Хочу спросить вас, необходимо ли хотя бы одному из вас время на обдумывание?

– У нас его было предостаточно, – высказался, едва Кайзал остановился, Таарон, – да, и у Маниуса тоже.

– Я прошу не отвечать за другого, – с укором промолвил Кайзал. – Пусть тот, кому необходимо время поднимет руку, и мы дадим ему столько, сколько потребуется.

На его призыв никто не шевельнулся, и лишь выжидающая тишина была ответом Кайзалу.

– Ну, что же, – продолжил он, тогда начнем по очереди. Прошу тебя, Нарим.

Нарим хмыкнул, раздумывая, пожевал сухими губами, подбирая нужные слова.

– Ну что я могу сказать? – начал он, наконец. – Прежде всего, мне хотелось бы помянуть добрым словом Данасия, нашего почившего Главу, которого мы сегодня имели честь проводить в последний путь. Я скажу так: этот человек был воистину призван носить титул Великого. Сколько лет он возглавлял Совет? И столько же, не жалея самого себя, заботился о процветании Фелидии. Он был образцом разумной власти и, сиди подобный ему за этим столом, я, не раздумывая, отдал бы ему свой голос. Но подобного тут, к сожалению, нет. Зато, есть другие. Одни молодые, на которых возлагаются самые большие надежды, другие – не раз убеждавшие Совет в своей мудрости и рассудительности, привитых годами. Всех вас я в равной степени уважаю, но лишь одного считаю достойным возглавить Совет. Того, кого избрал на это место покойный Данасий. Я голосую за Кайзала.

Нарим закончил, облегченно выдохнул, выжидающе, окинул взглядом стол. Маниус сидел, свободно откинувшись на спинку стула, забросив правую ногу на левое колено, скрестив на груди руки. Не предвещающая ничего хорошего, натянутая улыбка застыла на его бледном от природы лице, взгляд хищника буравил Нарима. Коэл, задумчиво раздувал щеки, Таарон глядел куда-то в сторону, напряженный до предела, и барабанил пальцами по столешнице, Шародай почти лежал на своих записях и неустанно продолжал чертить кривые загогулинки.

– Есть ли вопросы? – спросил Кайзал.

– А какие могут быть вопросы? – тон Маниуса был недозволительно насмешлив, будто советник решал не важные для страны задачи, а, шутя, беседовал с друзьями за кружкой пенного пива. – Нарим весьма искусно поделился своим мнением, возложив всю ответственность на плечи мертвого. С него-то уже ничего не спросишь.

Если бы их не разделяла мрачная фигура Таарона, Маниус похлопал бы старика Нарима по плечу, как доброго приятеля.

– Какая муха тебя укусила сегодня, Маниус, – поперхнувшись удивлением, спросил Коэл, – я надеялся, что за годы в Совете, ты усвоил правила такта.

– Коэл, старина, мне, если честно, как-то нет дела до твоих надежд. Меня волнуют проблемы поважнее.

– Сейчас время для вопросов, Маниус, – разбил их назревающий спор Кайзал, – если ты их не имеешь, так воздержись от прочих высказываний. На собственное выступление тебе еще будет выделено время.

Нарим, Совет благодарит тебя за голос и, поскольку вопросов не имеется, предлагаю перейти к следующему. Таарон, прошу тебя.

– Обойдусь без долгих речей, – рявкнул Таарон, – мой выбор – Кайзал.

– Почему? – вскинул глаза Шародай. – Не пойми превратно, но должны же мы представлять, что побудило тебя сделать такой выбор.

– Что побудило? Размышление и логика, взвешенная оценка каждого кандидата. Нарим половину населения вырежет подчистую. Маниус – бунтарь, ему нельзя доверить сохранность вековых законов. Коэл – мягкотел, да и болен. За себя я не имею права голосовать, а жаль. Ну, а ты, Шародай, – глаза Таарона подозрительно прищурились, и итог он подвел недовольно, сквозь зубы, – скользкий.

– Ну, уж, – без обиды ухмыльнулся Шародай, – прям-таки скользкий.

– Как змей, если не хуже.

– Змеи сухие, Таарон, – вставил насмешливое слово Маниус.

– Маниус, – повысил голос Кайзал, – ты следующий по очереди. И, как я посмотрю, тебе уже не терпится выступить. Давай, скажи, наконец, что думаешь.

Маниус выпрямился. В черном мундире он выглядел устрашающе, будто под темной, расшитой серебром тканью сидела угроза, готовая разорвать покров и разнести все в клочки. Он оперся обеими руками на стол, под толстой, загорелой кожей взбухли от напряжения вены.

– Вам нужен мой голос? – вызывающе громко заговорил он. – Так вы его не получите. Совет должен управлять Фелидией. Страной! А что такое страна, если не люди? Совет должен не просто следить за исполнением Законов, он обязан думать о своем народе. Для этого он и создавался. И когда-то отлично справлялся с этой задачей.

Но не теперь… Во что превратилась Фелидия? Вы либо слепцы, либо безумцы, либо предатели, если считаете ее по-прежнему великой. Она иссушена. Люди бегут, буйствует беззаконие, а хваленый некогда Совет поливают бранью. Спрашивается: «Почему?» Все просто. Он уже не в состоянии управлять страной, решения его бесполезны. А уж о таких роковых ошибках, как война шестилетней давности и вспоминать не хочется. Ведь никого из вас там не было. Вы сидели за стенами Аборна и судили о том, о чем не имели ни малейшего понятия. А я был, я видел… Как наши воины бездумно уничтожались. А Совет молчал…Совет думал. Додумался…до разгрома.

Вспомните, советники, сколько писем я вам слал вам, сколько докладывал. Разъяснял, доказывал. Но вам не было дела.

Теперь я снова обращаюсь к вам. У Совета больше нет будущего, он изжил себя. Наилучшее решение – прямо здесь и сейчас принять решение о замене Совета одним человеком. Королем, выбирать которого будет народ.

– Это измена! – перебил Маниуса Таарон, он закричал, и столько яда было в его голосе, что любой испугался бы.

Но не Маниус. Он даже не вздрогнул, когда его так резко, бесцеремонно перебили, демонстративно медленно обернулся к Таарону, невозмутимо, лишь слегка покривив губами, ответил:

– Иного, я от тебя и не ждал.

А затем, снова обернувшись к остальным членам Совета, продолжил:

– Ну, а ваше слово, советники?

– Это недопустимо, – взорвался нежданно, даже для себя, Шародай. – И даже обсуждать это – попирать Законы! Все Великие Законы!

– Богохульник!

– Мятежник!

Каждый советник в тот момент считал своим долгом не просто высказаться – возмущенно выплеснуть в лицо Маниусу унизительное оскорбление. Их злобные крики сливались и обрушивались на Маниуса всей своей тяжестью. Но он выстоял, выждал момент и, перекрывая крики, выкрикнул:

– Тогда мне нечего делать!

Маниус схватился за грудь, вцепился пальцами в орден члена Совета, дернул изо всех сил. Ему хватило одного раза: игла с треском вырвала клок черной ткани. С размахом, вложив в этот жест все свои раздраженные чувства, Маниус швырнул орден на стол. Оттолкнул стул и руки разъяренного Таарона и, не оглядываясь, не вслушиваясь в слова, бившие в спину, направился вон из зала Совета. Быстро, не сомневаясь ни на миг.

Его час пробил…

Эпизод 6

Ненавидел… Всех вместе и каждого по отдельности. За старомодное упрямство и глупую верность традициям, за показное величие и манию зваться правителями, которая губила страну. Фелидию, что, изможденная, в мольбе протягивала к ним хилые руки.

Когда Маниус, не замечая ничего и никого вокруг, не сбивая решительного шага, шел по коридорам дворца, его сердце раскаляла не только взращенная с годами ненависть. Было и еще одно… Жажда власти, той самой безграничной власти, от которой исходил пьянящий аромат. Сколько лет он только ощущал его, а. теперь шел по ограниченной прямой, в конце которой маячило вожделенное. И не оступиться, не свернуть. Иначе все к чему он шел столько времени, без малого – всю свою жизнь, осторожно, просчитывая до секунды, до движения – все ускользнет песком сквозь пальцы. И будет он властелином… За решеткой, в промозглой камере. А то и на плахе.

На это он не был согласен. Единственный сын знатных родителей, обласканный и избалованный матерью, закаленный отцом, Маниус привык хотеть лучшее и получать желаемое. А если оно само не бросалось в руки – добиваться любыми способами, упорно, до победного. С юных лет он научился хитрить и притворяться, завоевывать уважение, а потом играть живыми людьми. Он за несколько ходов планировал результат, старался вычислить и предвидеть действия противников, чтобы в финале нанести один единственный победный удар.

Его опрометчивое выступление в Зале Совета тоже не было случайным взрывом эмоций, как и опоздание. Задачей Маниуса было не только разозлить советников, но и заставить всю страну заговорить о себе. Не только как об изменнике и преступнике, но и как о реформаторе, смелом, решительном и отчаянном. Первым в истории советником, который высказался, ткнул всесильных носом в их роковые ошибки. Маниус, как вылупляющаяся из куколки бабочка, должен был превратиться из угнетателя в героя. В новую надежду Фелидии.

Конечно, он знал, что члены Совета не глупцы и без боя не отдадут своего. Но, что бы они ни придумали – опоздают. Уже опоздали, потому что пока, двигаясь изжившим себя порядком, сидят и дотошно обсуждают, как с ним поступить, а он, Маниус, действует.

Уже разлетелись во все стороны почтовые голуби, неся на выпуклой груди, скрученные в свитки приказы к действию. Его люди: верные друзья, воспитанники или просто подкупленные, тщательно отобранные и проверенные в самых сложных ситуациях – были разбросаны по всей стране и давно уже, тайно, исполняли волю Маниуса. Подтачивали, как паразиты, старый строй и выращивали в людях сомнения. Настраивали толпу повсюду: на рынках, в храмах, среди друзей, на дорогах. Понемногу, но усердно.

Сейчас его уже ждали, и Маниус спешил. Сердце его напряженно екнуло, когда он проходил мимо дворцовой охраны. Стража почтительно вздернула подбородки и выпятила грудные клетки, едва Маниус появился в дверях. Теплое облегчение накатило на Маниуса – теперь ему едва ли что угрожало. Но нужно было спешить – от времени зависело все.

В какой-то момент Маниусу начало казаться, что вот-вот за его спиной раздастся полязгивание тяжелых шпор, на плечо ляжет грубая рука стража города, а бесстрастный голос скажет: «По приказу членов Совета вы арестованы». Волнение потянуло за собой страх, но Маниус сглотнул его, призвал самообладание на помощь. И стерпел.

Маниус вышел в придворцовый парк. Этот лоскут зелени среди седого камня и желтой пыли был разбит в Аборне около полутора сотни лет назад по приказу Совета. Парк располагался между дворцом и городской стеной, щекотал листвой подножье Высокой башни, и это было, пожалуй, самое безмятежное место в шумном, неугомонном Аборне.

Но Маниус пришел не отдыхать. Его манил дальний уголок дворцового парка, где, сложенный из огромных, замшелых булыжников, спал старый колодец. Сколько лет было этому каменному старикану, никто не знал толком. Вроде бы он существовал еще до того, как засадили парк, а оставили его лишь для красоты, как символ времени и вечности. Только закрыли, чтобы кто случайно не провалился и не свернул себе шею. Особого внимания колодцу не уделяли, и только Маниус, разрабатывая свои безупречные планы, заинтересовался его историей. Занимаясь изучением подземелий Аборна, он ни один день просидел над дряхлыми, едва не рассыпающимися в пыль свитками, выискивая что-нибудь, не важно, что. И нашлось. Старый колодец оказался не так прост, как казалось – едва ли его когда-нибудь использовали для водоснабжения. В черной глотке колодца, под видом садовников, люди Маниуса нашли полусгнившую дверь – вход в легендарное подземелье Аборна. Этот вход вел в один из тех заброшенных коридоров, о которых ходили недобрые слухи, но ни Маниус, ни его верноподданные не верили плутающим в народе поверьям. Ход был длинным, петляющим, но не путанным, и безопасным. Мастера древности постарались на славу – крепкие, выложенные камнем стены и потолок не обсыпались, не проваливался пол под ногами, не шатались ступени. Видимо, важным был этот ход когда-то. Это предположение оправдалось, когда исследователи на втором часу наткнулись на выход – далеко от города, в холмах. Как звери, они вылезли из норы, осмотрелись и поразились, увидев, каким маленьким показался могущественный Аборн. Этот ход использовался для бегства и тщательно ото всех скрывался. Так тщательно, что о нем, в конце концов, позабыли.

Под угрозой смерти, Маниус приказал своим людям молчать. Теперь найденный лаз был его единственной возможностью незаметным ускользнуть из Аборна.

Сумерки верно служили Маниусу, избавив его от необходимости зажигать факел. Бывший советник подбежал к колодцу, осторожно, опасаясь губительного разочарования, провел ладонью по каменной крышке, шумно, от облегчения выдохнул, когда ощутил под пальцами спасительную пустоту. Крышка оказалась сдвинута, не полностью, ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель можно было пролезть. На краю колодца лежала толстая, крепкая веревка. Один конец ее поласкался в непроглядной пустоте, другой был накрепко привязан к стволу растущего возле старого, ветвистого дерева. К побегу все подготовили, как и было оговорено.

– Слава Совету! – Раздался осторожный полушепот, но даже он заставил Маниуса вздрогнуть. Нервы, как бы тренированы они не были, не выдерживали напряжения. Но в говорившем Маниус узнал своего слугу.

– Совет умер, – ответил он бесстрастно.

Пароль сошелся. Слуга вышел из древесной тени, приблизился к своему господину.

– Все тихо? – быстро спросил Маниус.

– Ни шороха. Пока ждал вас, прошел лишь вечерний караул, но и тот стороной.

– Отлично. Сделаешь, что должен, и со всех ног отсюда, чтобы никто, ничего не пронюхал, понял?

– Конечно, господин. У меня есть свидетели, что на сегодня вы меня отпустили, и я гулял весь вечер у Билара.

– Отлично, – Маниус ухватился за веревку и спрыгнул в колодец.

Его руки уже отвыкли от мозолей, Маниус чувствовал каждый виток скрученной веревки, но ему не было дела до боли. Быстро пропуская ее через ладони, контролируя скорость и равновесие ногами, он спустился в самый низ, и спрыгнул. Под подошвами продавилась мягкая земля, и холод тянувшийся от стен, защекотал кожу под тонкой одеждой.

Тьма обратила зрячего в слепца. Маниус действовал на ощупь: порыскал вокруг руками, наткнулся на заветное древко, удовлетворенно хмыкнул. Нашел в кармане огниво, высек искру на промасленную паклю. Заиграло рыжее пламя. Одновременно с этим к ногам Маниуса упала ослабевшая веревка, а над головой загрохотала задвинутая крышка колодца. Слуга сделал все, что ему было велено.

Маниус свернул веревку, закинул ее на плечо, не щадя, пнул ногой ветхую дверь. Та, скрипнув, покорно отворилась, пригласила незваного гостя в мрачную глубину.

Обнаруженный Маниусом тоннель не походил на те, что располагались под дворцом. Здесь не было ни камер, ни решеток, ни ужасающих статуй. Только кладка булыжников, да плиты под ногами. Однообразная мрачная картина, неизменная настолько, что создавалось впечатление, будто не идешь вовсе, а топчешься на месте. Ничего неожиданного, ни радующего, ни пугающего, словно плотно окружило небытие, а ты, наивный путник, вообразив, что еще существуешь, все идешь и идешь, за шагом шаг, но ничего не находя. От этого ощущения так легко сойти с ума. Но, в отличие от суеверных стражников, Маниус знал, что тоннель не призрачен, что, как имел начало, так и имеет конец. И не водится здесь ни упокоенных душ, ни древних чудовищ, а даже если и так – духи не опасны, а для зверя найдется клинок.