Текст книги "Сказания Фелидии. Воины павшего феникса (СИ)"

Автор книги: Марина Маркелова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Что ты, Азея, – как будто испугавшись, запротестовала Эльда, – я, если честно, просто не думала, что ты зайдешь просто так, не по делу.

– Кто сказал, что не по делу? Я присматривать за тобой пришла. Нас с Линвардом очень беспокоит твое состояние, так что пока не оклемаешься после родов, от моего общества не избавишься.

– Зачем же, Азея. Мне, конечно, очень приятна ваша забота, но я не настолько слаба, чтобы за мной, как за больной, ходили.

Эльда постаралась придать своему лицу серьезное выражение, чтобы перебить решимость Азеи, но кинжал боли вонзился глубоко под сердце, и лицо перекосилось.

– Я вижу, – неодобряюще промолвила Азея, скользя взглядом по сжавшейся Эльде, – и даже слушать не хочу твоего лепета. Вспомни, пожалуйста, что наказал Аллер.

Эльда и так помнила. Закрывая глаза, она видела день полгода назад, когда она с трудом сдерживала расстройство и разочарование от очередного задания Аллера. Когда он ушел от нее, подарив на прощание лишь сухой поцелуй и несколько обнадеживающих фраз.

Аллер покинул дом суровым, черствым к переживаниям супруги. Но перед крыльцом остановился, и вдруг каменные скулы его дрогнули. Эльда увидела это, выглянув в окно. Аллер прощался с лучшим другом, воином и защитником Аборна, с Линвардом. Они обменялись крепким рукопожатием, сдержанными мужскими объятиями, после чего Аллер, напряженно нахмурившись, что-то сказал Линварду. Тот внимательно выслушал и утвердительно кивнул.

Когда Эльда узнала, о чем именно просил Аллер Линварда, гнет тоски спал. Уходя на службу, муж более всего беспокоился о семье… Аллер сказал: «Позаботься о Эльде и Гаспере, пока меня не будет. Они – самое дорогое, что у меня есть».

И Линвард заботился. Именно об этом напоминала Азея.

– Азея, – промолвила Эльда, – но ведь не обязательно же так меня опекать. Мне даже неудобно, как-то…

– Не было бы обязательно, я бы не настаивала, – резко ответила Азея, – ты посмотри на себя! Ты даже встать не сможешь, если что-то случится. А Гаспер, а малыш? Ты о них подумай. В общем, я слушать ничего не хочу. Я прямо сейчас схожу за лекарем, а ты приляг.

Азея поднялась, одернула платье и властно взглянула на подругу. Сломить несмелую, Эльду труда не составило. Теперь же надо было доказать, что настояла Азея на своем не зря.

– Гаспер! – позвала Азея, и мальчишка, как зайчонок подскочил к женщине, заулыбался во весь рот.

– Вот что, Гаспер, я сейчас пойду за лекарем и скоро, надеюсь, вернусь. А ты, посиди ка пока дома, присмотри за матерью. Глаз с нее не спускай.

– Азея, ради Богов, – взмолилась Эльда, – стоит ли ребенка в это впутывать?

– Стоит, стоит. Кого же ты послушаешься, если не любимого сына. Это во-первых, а во-вторых, – Азея нежно взглянула на мальчика, – взрослеть пора, Гаспер.

– Хорошо, тетя Азея, обещаю, я за мамой пригляжу, – готово отчеканил Гаспер, сурово сдвинул брови, и взгляд его стал тяжелым, несносным, – мама, ты будешь меня слушаться?

– Буду, – обреченно вздохнула Эльда, – что мне еще остается?

– Ну вот, и отлично, – промолвила Азея.

Когда она вышла на улицу, не выдержала. Азея прижалась спиной к закрытой двери, зажмурилась, запрокинула голову, ударившись затылком о жесткое дерево. Ее грудь нетерпимо жгла совесть, она же нашептывала в ухо: «И как ты могла, Азея? Как посмела ты подозревать это немощное, измученное создание». И ведь, не только заботы ради пожаловала она без спроса в дом Эльды. Можно скрыть от кого угодно, только не от себя, что за успокоением Азея пришла. Что, желая избавиться от предательских подозрений, хотела снова сблизиться с Эльдой, и наблюдать, насколько близки они с Линвардом. Только теперь, когда увидела все своими глазами, ей стало тошно, душно, противно. Захотелось убежать, скрыться и где-нибудь, в закутке, тихо себя ненавидеть. Но нет… Самое малое, на что она должна была сейчас сделать, это позвать к захворавшей подруге хорошего лекаря.

Во всем Аборне, от стен дворца Совета до статуй храма Великих Богинь, нашлось бы немало шарлатанов, называющих себя лекарями, врачевателями, знахарями и повитухами, однако Азею обмануть было сложно, и, поразмыслив, она выбрала троих. Первым из этих избранных был Баратор – бывший лекарь Совета Семерых и членов их семей. По неизвестной причине, а, может быть, из-за старости, он впал в немилость, и был отвергнут правителями, однако дела своего не оставил. Баратору шел уже седьмой десяток, жил он один недалеко от храма, получал пособие по старости и мог бы с чистой совестью позволить себе заслуженный отдых, но громкое прошлое и неугомонный характер не позволяли покою обосноваться в жизни Баратора. Люди шли к нему со всяким недугом, от царапин до душевного расстройства, убежденные в том, что лучшего лекаря им не найти. Иной раз у дверей его дома выстраивались очереди, стоял галдеж и ругань. Баратору приходилось выходить и просить тишины, дабы не гневить соседей.

Обратиться к нему, пожалуй, было бы разумнее всего, но Азея опасалась, что окажется не единственным посетителем. Возле дверей Баратора всегда сидели люди, и в том, что ее никто не пропустит вперед, и тем более не позволит врачу уйти на дом к больной, Азея, к собственному сожалению, не сомневалась.

Второй стала знахарка Лаира. Когда-то эта женщина сделала все возможное, чтобы спасти Азею от смерти после тяжелых родов. Но ребенка знахарка оживить не смогла.

Лаира была отзывчивой женщиной. Желая, чтобы в стране было больше хороших лекарей, в своем доме она создала школу знахарок. Ее ученицами стали молодые девушки, переполненные благородством, которые пришли к Лаире по собственному выбору, и несколько беспризорниц, собранных знахаркой на улицах города и укрытых от жестокой нищеты. Школа жила в Аборне за счет заработанных денег, помощи от правителей не получала, но и на милость не напрашивалась. Того, что давали благодарные жители столицы хватало и непривередливым ученицам, и их благодетельнице.

Несмотря на то, что Лаира не смогла спасти ее малыша, Азея доверяла знахарке. Но страх не проходит бесследно. Будь дело в здоровье Эльды, Азея взяла бы ее за руку и спокойно передала бы Лаире и ее подопечным. Но ребенок…? Думая об этом, Азея слышала за спиной хор опасений. Рисковать можно было многим, но только не жизнями детей.

Поэтому Азея выбрала Адриса, молодого лекаря, единственного ученика Баратора, жившего у Велисской башни в получасе ходьбы от дома Эльды.

К нему она не просто пошла, а побежала со всех ног. Неведомое до этого, странное чувство сродни упрямству, злости, обиде, но в то же время и любви, толкало ее в спину и подгоняло, как всадник замешкавшуюся лошадь.

Люди удивленно оглядывались на спешащую Азею, покачивали головами, удивляясь, но ей дела не было до их отношения. Если бы кто посмел остановить женщину в тот момент, осудить или зло посмеяться, получил бы безжалостный ответ и острый взгляд, от которого заледенели и встали в горле любые скверные замечания.

И все же Азею задержали. Уже у самого дома Адриса ее едва ли не затоптал конный отряд защитников Аборна. Азея тихо вскрикнула, уворачиваясь от копыт, вжалась в ближайшую каменную стену. Взбитая пыль защекотала в носу, застлала глаза и забила легкие. Закашлявшись, Азея прикрыла ладонью рот и зажмурилась. Когда она, через секунду, открыла глаза, то увидела прямо перед собой бок гнедого, топчущегося на месте от нетерпения жеребца, тугие мышцы под атласной шкурой, ремни седла и стремя.

– Азея!? – окликнул удивленный и вместе с тем взволнованный голос сверху.

Она подняла взгляд на всадника. Из-под серого капюшона на Азею смотрели непривычно ожесточенные глаза Линварда.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он громко, отрывисто, голос его подрагивал от напряжения.

– Я за лекарем, – ответила спокойно Азея, – Эльде не хорошо.

– Здесь может быть опасно, – промолвил он, не оборачиваясь, – поспеши и будь осторожна.

Азея не успела спросить, о том, что произошло. Конь всхрапнул, под властной рукой встал на дыбы, ударил копытами воздух и во весь опор помчался догонять отряд. Азея задумчиво и встревоженно посмотрела вслед мужу, но больше задерживаться не стала. Ее ждали.

Эпизод 6

В то время, когда где-то на границе Фелидии перебарывал малодушные настроения Аллер, когда в доме своем сдерживала неожиданный недуг Эльда, а Азея, позабыв обо всем на свете, бежала к Адрису, Аборн, казалось, вел обыденную жизнь: шумную, звонкую, суетную. Но если отдельный здравомыслящий человек, никогда не осмелится поклясться в том, что наперед знает, что с ним произойдет в ближайшем будущем, то большой город, состоящий из масс, не может себе позволить неведения…

Аборн никогда не знал покоя. Гул, поднимающийся каждый день вместе с солнцем, был и голосом, и сердцебиением столицы.

Непреступный, вековой порядок, возникший из Великих Законов, правил в Аборне, и отступлений не признавал. Страх сдерживал народ: за хрупкие жизни, перед вездесущими Богами и избранной ими властью.

Но в тот день смелость, наглость и отчаяние победили страх. Посреди площади, прямо перед Дворцом Совета, как будто из-под земли, выросла причудливая конструкция из ящиков, бочек, досок. Угловатая, грубая, уродливая, но крепкая и стойкая, она напоминала трибуну. Пятеро молодых людей суетились возле этого странного сооружения и, когда работа была почти завершена, нанесли последний штрих, опоясав постройку широким полотнищем синего цвета.

Двое из строителей тут же принялись горланить, не жалея связок, позволив себе то, от чего оторопел бы любой другой крикун. Готовые швырнуть жизни на алтарь убеждений, они созывали народ, приглашали внять словам их предводителя. Лохматые, неопрятные, но привлекательные благодаря пылающим от азарта лицам, убежденные в собственной правоте, упорные и даже агрессивные, они пугали и притягивали одновременно. Какой-то незримый, но сильный поток энергии, исходившей от этих молодых людей, действительно побуждал прохожих остановиться и обратить внимание на того, кто приготовил речь.

Предводитель стоял на трибуне, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, властно взирал на собирающуюся толпу. Глаза его были прищурены, губы застыли в довольной усмешке. Ветер трепал лохмотья, служившие ему одеждой, копошился в крупных завитках русых кудрей. Человек ждал, когда толпа загустеет и голос его коснется не десятков, а сотен ушей, потрясая воздух Аборна. Оставшиеся двое, здоровые и крепкие, сидели у подножья трибуны, злобно, как цепные псы, озираясь по сторонам.

За какую-то четверть часа толпа собралась перед дворцом. Люди жались друг к другу, как огурцы в бочонке. Лица: заинтригованные, насмешливые, ожесточенные, задумчивые, мужские, женские, молодые, старческие и даже детские – обратились к трибуне и застывшему на ней оратору. Терпение истлевало и, когда шум и гул превратился в рой, человек в лохмотьях вздохнул полной грудью и крикнул:

– Жители Аборна! Хорошо ли вы слышите?!

Единый порыв множества голосов был ему ответом. Оратор почти засмеялся от счастья и еще громче, пронзительней, продолжил начатую речь. Он кричал о Фелидии и Великих Законах, до которых власти нет дела. Он осмелился вещать людям об их попранных правах, о том, как с каждым годом все слабее и слабее становится Фелидия и виновны в этом не народ, не армия, а только один лишь Совет Семерых, который давно позабыл о своих клятвах и обязанностях, а занят лишь ублажением собственных прихотей.

– Скажите мне, что сделал вам Совет за время своего существования?! – разрывался оратор. – Ответьте сами себе, чего достигла Фелидия? Не лгите, не обманывайте себя, и увидите – НИЧЕГО! Быть может, когда-то, он и был великим, достойным преклоненных колен и голов, но не теперь. Страна топчется на месте, вы платите налоги, а на что они уходят? На армию?! Спросите у воинов, и они ответят, в каких условиях их содержат. Они голодают, болеют, носят лохмотья. Их отправляют на войны, которые не приносят ничего кроме потерь людских жизней. Посмотрите, кто стоит рядом с вами? Это жены и матери не вернувшихся домой. Что дал им Совет вместо мужей и сыновей? Слезы, горе, бедность, одиночество. Вы загибаетесь в нищете, а они набивают карманы грязными деньгами, а животы – жратвой. Вы будете петь им хвалы на последнем издыхании, а они – упиваться своим величием. Кто для них народ, задайтесь вопросом. И вот вам ответ – рабы, не смеющие подать голоса из-за страха перед Богами. Только Боги видят все и уж точно они знают, что ничего не осталось от завещанного ими. Боги плачут, глядя на Фелидию, потому что нет ни капли справедливости в том, что нынче происходит. Но они не вмешиваются, они дают нам право самим решать свою судьбу. Они дарят нам свободу. Так чего же мы боимся, почему терпим? Сколько тысяч будут зависеть от решения противоречивых членов Совета? Они говорят, зная, что им ничего не будет, а страдает от их спорных приказов вся страна, в случае неудачи винят друг друга и оправдываются. И это порядок? Власть должна принадлежать одному человеку, способному ответить за свои поступки головой. И выбирать этого человека должен весь Фелидийский народ, а не кучка зажравшихся богатеев. Вот к чему я призываю вас, Аборнцы. Все в ваших руках. Вы – жители столицы, если подниметесь Вы – восстанет вся страна, и силу эту уже будет не удержать. Мы свергнем ненавистное правление Совета и сами вот этими вот руками установим новую, королевскую власть! Вперед же! Вы надежда всей страны, всей нашей великой, многострадальной Фелидии! Вперед, на дворец! Кто со мной?!

С каждой минутой своего выступления человек в сером кричал все громче и громче, а толпа волновалась, как море, готовясь к шторму.

В ответ из толпы вылетел красным ядрышком помидор. Он нарисовал в воздухе дугу, шлепнулся под ноги выступавшему и плюнул зернистыми внутренностями.

– Вот тебе наше мнение! – грянул во вставшей над площадью на миг тишине грубый мужской бас.

И толпа взорвалась. Грубые крики и возгласы полетели со всех сторон. Одни грозили бунтарям тюрьмой и казнью, другие активно поддерживали отчаянных молодцов. В воздух летели шляпы, овощи и даже пара камней, посланных особо жестокой рукой. В одно мгновение люди превратились в глупое ревущее стадо, в сердце которого зрела ярость. Еще немного, и она выплеснулась бы, собрание обернулось бы массовой дракой без правил и лишенной чести, когда пришли те, которым было все равно.

Десять всадников – Защитников Аборна, клином врезались в толпу, рассекая ее, как меч мягкую ткань. Паника овладела людьми, они смешались, бросились врассыпную, как муравьи из разоренного муравейника. Всадники не разбирали, кто был прав, а кто виноват. У них не было на это времени и права. Когда самые отчаянные бунтари бросились атаковать, всадники достали оружие. Возмущенные нарушением порядка, оскорбленные сопротивлением, они нещадно сыпали ударами, пробирались в самую гущу, стараясь схватить зачинщиков и самых ярых их последователей. Все спуталось и перемешалось, охваченные ужасом люди выскакивали под тяжелые копыта коней, спасаясь от бьющих плашмя, но сильно, мечей, толкались, падали, вскакивали и снова бежали. Воздух переполнился мольбами о милосердии и проклятиями. Всадники не слушали и не слышали. Исполняя приказ, они били, не глядя, не столько стремясь убить, сколько напугать болью и разогнать. И люди бежали…

Трое всадников выследили предводителя и двух его соратников, нагнали, перерезали пути отступления.

Бунтари остановились, завертелись между мускулистыми крупами коней и выставленными остриями мечей. Защитники Аборна молчали, их требования не нуждались в словах. Окруженные, но не сломленные, преступники голов не склонили, а только вытянули руки вперед, позволяя связать их. Не сдержав презрения, один из защитников ударил недавнего оратора по лицу. Пленник даже не поморщился, не поспешил вытереть окровавленного лица, лишь нагло облизнул губы. Всадники подтолкнули всех троих, приказывая двигаться. Преступников ждала тюрьма…

Эпизод 7

Для Адриса день начинался на удивление спокойно. Лекарь уже привык, что вместо петушиных криков или солнечных лучей его будили стуки в дверь, просьбы, а иногда и ругань нуждающихся в помощи. Посетители могли прийти и ночью, что такое крепкий и здоровый сон Адрис помнил не слишком хорошо. Но не жаловался. Никогда. Его могли незаслуженно оскорбить и обвинить в ошибке, когда он делал все возможное, чтобы помочь, не считаться с его потребностями и желаниями, заявляя, что лекарь не имеет права жить для себя, но Адрис не обращал внимания на пустые разговоры. Он просто шел и делал свое дело. Потому что более всего на свете дорожил человеческой жизнью.

Горожане любили Адриса. Незамужние девушки столицы и близлежащих деревень готовы были с любым пустяком бежать к нему не только ради избавления от хвори. Всеми возможными способами они старались заполучить сердце Адриса. Он был еще молод, хорош собой, высок и статен, умен, вежлив и обходителен со всеми. Никто и никогда не видел его рассерженным или злобным. Баратор отзывался об Адрисе, как о лучшем, потому и единственном своем ученике. Старик говорил, сдвигая мохнатые брови: «Зачем создавать что-то хуже уже созданного. Я горжусь Адрисом и собой. Я подарил Аборну замечательного врача. А себе – равного соперника».

Долгое время оставалось не понятно, почему, собрав в себе столько достоинств, Адрис оставался не женатым. Свою тайну он открыл лишь учителю, когда за чашкой горячего травяного чая, Баратор вывел его на откровенный разговор. Адрис ответил тогда: «Лекарь должен уделять внимание каждому. Делить его поровну, не задумываясь, мужчина перед тобой или женщина. Он должен любить всякого встречного, будь то нищий или бродяга. А семья, это, по сути, темница. Может, самая желанная и любимая, но камера».

Но с тех пор прошло больше года…

Когда перевалило за полдень, а никто так и не появился, Адрис позволил себе расслабиться и заняться любимым делом – приготовлением лекарств. Он отдыхал, когда, напевая под нос, перетирал пестиком в ступке семена и травы, смешивал, раскладывал или разливал их в баночки и бутылочки. И вот зеленые стебельки пустили сок и, под отточенными движениями пестика превратились в кашицу. Адрис уже приготовился добавить в нее порцию лепестков, как неожиданный резкий, агрессивный стук раздался у порога. Адрис поднял голову, оглянулся на входную дверь, и та, словно почувствовав внимание, но, не дожидаясь приглашения, распахнулась.

На пороге стояла молодая женщина, которой лекарь не знал. На щеках ее горел румянец, и грудь часто, шумно вздымалась, выдавая то, что женщина спешила. Каштановые волосы растрепались, лезли в глаза, но ничего не стесняясь, гостья отбросила их быстрым движением, и смело, прямо взглянула на хозяина.

– Адрис? – уточнила она.

Он замер, не в силах ни подобрать слов, ни оторвать взгляд от женщины. Она оглушила Адриса двумя несовместимыми вещами – утонченной яркой женской красотой и духовной силой, которая горы могла свернуть, если бы ее хозяйка не испугалась ее применить. Он спешно поборол свое восторженное удивление, спокойно отставил ступку в сторону и вежливо поклонился гостье.

– Да, если вы ищите Адриса – лекаря, то это я, – промолвил он, – а вы кто?

– Азея, – громко ответила женщина и зашла в дом, – я за вашей помощью, Адрис. Простите, что так…резко, просто время не терпит.

– Ну, так говорите. Если я могу сделать что-нибудь, то непременно помогу. Может, вы присядете?

В приглашающем жесте он повел рукой к столу, но Азея взволнованно отмахнулась и тряхнула каштановой гривой.

– Нет, времени нет. Если вы не заняты, пойдемте скорее.

И она решительно шагнула к Адрису, словно демонстрируя, что не собирается уходить отсюда в одиночестве.

– В чем проблема? – спросил он. – Я должен это знать, чтобы взять с собой все необходимое.

– Роды на носу, – быстро ответила Азея, – а состояние отвратительное.

Она не просила, не приказывала, скорее – требовала. Адрис не перечил. Он торопливо сложил в походный мешок несколько склянок с настоями и инструменты, которые ему могли бы пригодиться, при этом тайно, оценивающе оглядев еще раз женщину. Она все так же стояла в дверях, ожидая Адриса, смотрела куда-то в сторону, задумавшись на миг. И вот тогда она показалась ему совсем другой. Не слабая, но нуждающаяся в поддержке, пронизанная какой-то печалью, с которой, похоже и пыталась справиться. На секунду она как будто забыла о собственной уверенности и несокрушимости. И это снова поразило Адриса. Врачевателю тел вдруг отчаянно сильно захотелось исцелить душу Азеи, избавить ее от неизвестной тоски, хоть женщина и не просила этого.

– Идемте, – промолвил он, отвлекая Азею от размышлений

– Здесь недалеко, – она снова проговорила твердо и шагнула за порог.

По дороге Адрис молчал и только внимательно слушал быстрый рассказ Азеи. Из него он узнал все об Эльде, несчастной больной женщине, к которой его и вели. Он понял с сожалением, что Эльде душевный покой необходим даже больше, чем Азее, потому как все ее тревоги сказывались на здоровье самым неблагоприятным образом. Он старался слушать внимательно, ничего не упускать, но неожиданно для себя вздрогнул, когда Азея упомянула о своем муже. Немногословно, но нежно, и это странно обожгло Адриса. Он спешно избавился от неудобного ощущения, как и от бессмысленного, неоправданного волнения.

Со слов Азеи Адрис понял, что состояние Эльды неутешительное, но, когда увидел ее, то осознал, насколько ошибся.

– Азея, вы не могли бы выйти из комнаты, – вежливо попросил он, стараясь не показывать тревоги, – я должен осмотреть Эльду.

Азея кивнула и покинула помещение, а Адрис приблизился к постели, и, успокаивающе, погладил Эльду по руке.

– Ничего не бойтесь, – промолвил он ласково, – все будет хорошо.

Эльда взглянула на него и через силу улыбнулась.

– Я надеюсь, – промолвила она тихо, угасая. – Я ведь должна держаться, верно? Ради детей…

– И ради них тоже, – Адрис нахмурился, – но и для себя самой. Позвольте я вас осмотрю…

Он пробыл в комнате около получаса, когда вышел, снова увидел Азею. Она сидела за столом, немного ссутулившись, глаза смотрели в одну точку, руки покоились на коленях ладонями вверх. Будто женщина искала в их линиях свою судьбу. Такая красивая, загадочная и непостижимая, что у Адриса на миг перехватило дух.

– Азея! – позвал он негромко.

Она резко обернулась, привстала, вопрошающе спокойно взглянула на Адриса.

– Вот, что я вам скажу, Азея, – начал он свои объяснения, не смотря в зеленые глаза собеседницы, опасаясь повторной сумятицы чувств, – Эльда не больна. Расстройство – причина ее недуга. Все, что ей нужно, это набраться сил перед родами и успокоиться. Я оставлю вам лекарства – на первое время хватит. Потом принесу еще. Я буду навещать вас, то есть ее… Но я не могу постоянно находиться рядом. Ей нужен присмотр…

– Это не проблема.

– Есть еще кое-что, – добавил он, – роды могут быть тяжелыми и спонтанными…

– Объясните как и что. Я не глупая – запомню, – нетерпеливо оборвала его Азея.

– Вы уверены? – он осмелился взглянуть ей в глаза.

Адрис был выше – голова Азеи находилась на уровне груди лекаря, потому и смотрела она на него снизу вверх. Но не чувствовала себя меньше и незначительнее.

– Я не страшусь, если вы об этом. – Ее слова были цепкими, как коготки.

– Я верю, но вы меня удивляете.

– Удивляю? Чем же? Вам кажется странным, что один человек готов на жертвы ради другого? Вы же врач, у вас разве иначе?

– Но вы – нет. Вы не давали клятв, не посвящали свою жизнь служению другим. Зачем вам это?

– Откуда вам знать, Адрис? – возмутилась Азея, глаза ее прищурились и блеснули прозрачными изумрудами в узкой щели между век. – Вот что я вам скажу, я никогда больше не буду слабой. Этого достаточно?

Она отвернулась, и Адрис свободно вздохнул. Он не понимал, что с ним происходит, но чем дальше от него стояла Азея, тем легче ему было совладать с собственным волнением.

– Простите меня, – сказал он, склонив повинно голову, – я не должен залезать в вашу жизнь.

– Если только вы не будете во мне сомневаться, – жестко ответила Азея.

– Забудьте о моих сомнениях, – он улыбнулся, стараясь растопить недоверие. – Я надеюсь, наши разногласия не приведут к ссоре?

Азея недоверчиво склонила голову, взвешивая и оценивая его слова, а затем по-доброму отозвалась:

– Я не вижу причины, чтобы ссориться. Да и вам нужно еще меня многому научить.

И протянула руку. Адрис прикоснулся, но сдержаться не смог. Вместо дружеского пожатия он припал губами к тыльной стороне ее ладони.

Азея поспешно выдернула руку, отшатнулась, окатив Адриса не одобряющим взглядом, но ничего не сказала. Это укоряющее молчание было хуже всяких обвинений, Адрис, ругая себя за несдержанность, хотел уже снова рассыпаться в извинениях, когда раздался страшный до судороги крик с улицы. В любой другой момент, лекарь испугался бы этих звуков – в оглушительных воплях ужас, боль, безнадежность сплелись в один большой клубок, давивший на сознание. Но сейчас он был немного рад – крик заставил Адриса и Азею мгновенно забыть о щекотливой ситуации.

Но к дверям они бросились вместе. Адрис рванул ручку на себя, Азея вынырнула из-под его локтя на крыльцо и застыла.

По улице бежало несколько человек, один из них еле держался на ногах. Его бросало с одного края дороги на другой. Можно было бы подумать, что человек пьян, но только голова несчастного была мокрой и алой. Из широкой раны на лбу сочилась кровь. И человек стонал, рычал, кричал, ревел – все сразу.

Из кустов возле дома выскочил мальчик, подбежал к Азее, схватился за подол ее платья и, почти плача, спросил:

– Азея, что это?

Она не нашла ответа, лишь прижала ребенка к себе, отвернув его лицо от улицы, успокаивая погладила по волосам, а сама ошарашено взглянула на Адриса. У Адриса все слова замерли на языке, в ту секунду он не мог думать ни о чем, кроме как о раненом человеке.

Он схватил мешок и спрыгнул с крыльца. Напоследок обернулся к Азее и крикнул:

– Азея! Не волнуйтесь, я вернусь. Скоро…

И поспешил делать то, что умел лучше всего – лечить людей.

Эпизод 8

Не каждый, кто был знаком с Линвардом, мог похвастаться тем, что знал его. Даже для близких друзей он оставался непонятным человеком. Когда дело не касалось службы, он казался окружавшим простодушным, отзывчивым немного наивным добряком. Он был общителен и сговорчив, весел и равнодушен к обидам. Редкая неприятность обеспокоить.

Но внешние спокойствие к неудачам было лишь маской за которой клекотали сильные чувства: и горячие любовь с ненавистью, и тягучее сострадание, и страх, и все то, что не чуждо простым людям. Линвард же оставался до конца уверенным в том, что терпение и вера в лучшее всегда одержат верх над любым злым замыслом.

Однако, всему может наступить предел. Когда бурлящая жижа из переживаний и тревог норовила показаться на поверхности, Линвард стремился к одиночеству. Тогда он мог сбросить с себя чувственную тяжесть, не затрагивая невиновных. Отлучки Линварда длились недолго, избавившись от душевного напряжения, он возвращался домой. Но, иногда, все происходило слишком быстро, чтобы успеть пресечь вспышки гнева. В такие моменты Линвард показывал, что умеет не только прощать и любить, но и карать и ненавидеть.

На службе все было совсем иначе. Воспитанный на законах военного искусства, Линвард научился никогда не смешивать личную жизнь и службу.

Он был верен Фелидии и, надевая плащ Защитника Аборна не думал ни о чем, кроме подчинения Главам и не позволял себе даже размышлять.

Во время выполнения приказа Линвард как будто застывал изнутри. Ненависти к врагам он не испытывал, как и каких-то других чувств. У Линварда просто не было причин ненавидеть людей, о которых он ничего не знал, кроме того, что ему приказали с ними сражаться. Однако в схватки он вступал со всей ожесточенностью, вкладывал в свой меч столько сил и умения, сколько имел.

Когда приказали подавить выступление бунтарей на дворцовой площади, Линвард подчинился мгновенно. Конь был оседлан, меч оголен, разум свободен. Вернулся он лишь на мгновение, когда Линвард увидел Азею, находившуюся в опасной близости к толпе. А потом снова наступила мгла, сквозь которую пробивались лишь немощные лучики сознания.

Когда все закончилось, когда уже гнали пленных к тюрьме, Линвард вспоминал. Все, до мелочей. То, как вместе с другими защитниками Аборна размозжил на части толпу, то, как храпел его возбужденный конь, окруженный голосящими людьми, как всех подряд, без разбора била сильная, уверенная рука, как отшатнулся от него попавший под удар немолодой мужчина. Линвард все вспомнил, пожалел про себя раненного, подумал, изменил бы он сам хоть что-нибудь, вернись время на полчаса назад? Нет. Никогда не стоит сравнивать отношение к противнику до, во время и после боя.

Теперь, когда схватка осталась позади, Линварду было немного жаль пленных. Им предстояла не самая приятная встреча с легендарными катакомбами Аборна…

Коридоры подземелья Дворца Совета извивались щупальцами гигантского спрута. Узкие проходы плотно забила тьма, и только подрагивающие красно-рыжие космы факелов превращали ее в обнадеживающие сумерки. Шаткие, как старческие зубы, ступени прыгали под ногами, тяжелые своды давили, дышали холодом, а на каждом шагу злобно скалились морды невиданных каменных чудовищ – рогатых, крылатых, беспалых, лупоглазых. Они торчали из стен, вылезали из-под земли, караулили за углами и висели под потолком. Эти немые истуканы вытягивали шеи и заглядывали в лица живых серыми бельмами, и неясным оставалось от страха или от озноба, бегут мурашки по коже.

Едва ли кто знал, когда и по чьему приказу был вырыт этот лабиринт, зачем выложили земляные стены камнем и заселили коридоры монстрами. Помимо тоннелей в подземелье были разбросаны сотни крошечных каморок, прячущихся за массивными деревянными, а иной раз и железными дверями и решетками. Они, то примыкали друг к другу, как пчелиные соты, то разбегались, отгораживались друг от друга толстыми стенами.

Может, здесь прятались древние во времена вражеских нашествий. Может, они хоронили в камерах своих мертвецов. Может, лабиринт был игрушкой, капризом какого-то сумасшедшего правителя. Догадкам не находилось числа, а правда надежно схоронилась под слоем веков.

Дворцовые подземелья были главной загадкой Фелидии. Лабиринт ветвился и петлял, коридоры его то сливались, то разделялись, то обрывались глухими тупиками. Они устремлялись вглубь и взлетали к поверхности, будто хотели вырваться из подземного мрака, но никто не знал точно, сколько выходов имел лабиринт. Не находилось смельчака, который бы прошел через все катакомбы, изучил их и, запомнив, составил бы карту.