Текст книги "Марина Цветаева. Письма. 1928-1932"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Повторяю – делайте всё, чтобы достать деньги помимо меня, не достанете – одолжу Вам 200 фр<анков> на дорогу. С дорогой – та́к: билет «bains de mer» ^[351] на месяц 167 фр<анков> (узнайте, есть ли «bains de mer» в сентябре, на Монпарнассе есть осведомительное бюро) aller et retour – 120, но это на неделю и, посему, вздор. Простой билет 105 в один конец и столько же в другой.

Еще одно: в комнате А<ндрее>вых нет кровати, т. е. есть, но ее снимают в Ройяне. М<ожет> б<ыть> Вам придется истратить 50 фр<анков> (меньше чем на месяц нельзя) на кровать.

Обдумайте и отвечайте возможно скорей.

_____

Отъезда своего, пожалуйста, ни от кого не скрывайте. В первом же письме С<ергей> Я<ковлевич> мне пишет: «К Вам собирается Гронский? Узнал стороной». Это нехорошо, исправьте. В сентябре, п<отому> ч<то> плохо переносите жару и любите ходить – КАК ОНО И ЕСТЬ.

Больше Вам обо всем этом писать не буду. И меньше всего хотела бы, чтобы Вы мою деловую точность приняли за душевную настойчивость. Мне человек нужен поскольку я нужна ему. Невзаимных отношений – нет.

                             М.

<На полях:>

Привезете с собою какое-н<и>б<удь> учение, п<отому> ч<то> я по утрам всегда занимаюсь.

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 65–67. Печ. по тексту первой публикации.

70-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 16-го августа 1928 г.

Дорогой Ко́люшка, Ваше буду – еду и книжку С<ергея> М<ихайловича> получила ^[352]. Последняя – еще не разреза́ла – на меня производит впечатление наивности, но заведомо знаю, что не может быть наивной-сплошь, что найду в ней и остроту, и зоркость, и точность. Таков будет В<олконский> до последнего дня. Любите его, Ко́люшка, – пусть себе спит. Спящий орел. Ганимед, стерегущий Зевеса ^[353]. Всё – миф.

О наших с вами делах. А<ндрее>вы (кажется – все) уезжают раньше срока, сегодня же окончательно запрашиваю их мать. Собираются 25-го – 26-го. Вы должны объявить отцу, что позже нет смысла (говорю о 1-ом), что твердо решили ехать 1-го. Вы говорите, что деньги достанете – тем лучше! – важно их достать заблаговременно, раньше 1-го, – иметь их на руках. Не выйдет – вышлю, но все делайте, чтобы вышло. (У Али развалились башмаки, Мур внезапно из своих – вырос, множество непредвиденных и насущных трат, не стесняюсь Вам писать, у нас с вами ведь cause commune ^[354], и общий враг – БЫТ).

В доме у нас Вы застанете – нас, и еще 3<инаиду> К<онстантиновну> ^[355] с подругой, к<отора>ая приезжает в конце месяца, но будут жить, собственно, в соседнем доме, нашего же хозяина. У нас в доме, кроме нас всех и Вас, никого не будет, как в Медоне, когда Вы, зайдя, застревали до вечера, варя кофе по собственной системе, предварительно накрутив его.

Будет очень хорошо – как бы ни было.

Начались отъезды: завтра Карсавины, после-завтра П<етр> П<етрович> С<ув>чинский, за ним – проф<ессор> Алексеев, 25-го – А<ндрее>вы, к тому же времени В<ера> А<лександровна> С<увчин>ская. Из русских остаются только семья Лосских, и еще одна дама с дочерью и внуком, жена ^[356] проф<ессора> Завадского, моего большого друга и, что́ важнее, большого друга Зелинского ^[357]. На жене Зелинский не отразился, она просто милая дама, бывшая институтка и красавица (пребыло и то, и то).

Рассказываю Вам все это, чтобы Вы немножко знали мое окружение, бытово-людскую констелляцию.

Жить мы всем этим с вами не будем, будем жить вне. Ко́люшка, две мечты. Осуществимая: городочек Talmont, в 30-ти кил<ометрах> отсюда, с церковью XI в<ека> на скале. Полу-осуществимая: Бордо, 100 километр<ов>, магия порта, юга и старины, но – 2 билета туда и обратно – 100 фр<анков>, 2 номера в гостинице – 30 фр<анков>, в общем, на двоих – полтораста. Можно обойтись и сотней, если без ночевки (жаль! лучше нет – утра в чужом городе, пробуждения в новизне!) – но эту сотню нужно иметь. С<увчин>ский недавно ездил, заворожен, один из лучших городов за его жизнь, а был – всюду. Жаль было бы отказаться. Во всяком случае – давайте мечтать! Поезд из Ройяна в 7 ч<асов> утра, а обратно в 6 ч<асов> веч<ера>, у нас было бы 12 ч<асов> на осмотр. Я на такие вещи жадна, упускать мне их больнее, чем что-либо. – Неосязаемые владения. – Чувство себя в данном городе и данного города в себе. Нечто – навек.

_____

Мне уже трудно писать Вам о своей жизни, Вы уже отчасти здесь, мне м<ожет> б<ыть> надоело писать Вам, хочется быть с Вами. Раздражительно, даже тревожаще действуют чужие приезды. Кажется, что все едут, а вот Вы один ни с места. – Стосковалась по ходьбе. С Владиком уехали мои последние ноги, никто не хочет ходить, все всё время: к морю! к морю! особенно – отъезжающие.

Здесь чудесные поля.

_____

– Как понравился С<ергей> М<ихайлович> Вашей маме? Общее впечатление и точные слова. Анекдот неуместен ^[358], но – глубок. Вход без выходов и выход без входов. Впрочем, я все перемалываю (ламываю) по-своему. А что думал С<ергей>М<ихайлович> – один Бог его знает. (Такими он, очевидно, кормил папских гвардейцев!)

_____

Не нужно ли еще стихов для Посл<едних> Нов<остей> ^[359]. Не забудьте ответить. А польскую работу Вы можете заканчивать здесь ^[360], я по утрам пишу, будете писать тоже. У Вас будет отдельная комната.

Итак, объявите отцу, что едете 31-го вечером, установите дело с деньгами, когда можно рассчитывать, и – с Богом! 16-ое – 31-ое – две недели. Не забудьте справиться на Монпарн<асском> вокзале о billets de bains de mer ^[361] (167 фр<анков> туда и обр<атно>, срок – месяц) – даются ли таковые <дальнейший текст написан на полях и между абзацами> на сентябрь. (Сезон: июль – авг<уст> – сент<ябрь>). Сделайте это тотчас же, ведь это большая льгота. (210–167). С<ергею> М<ихайловичу> пишу благодарность. А что с турниром? Есть хорошие строки в Ваших стихах.

                             М.

Когда отвечаете, всегда кладите письмо перед собой, иначе из Зх вопросов неизбежно опустите 2. Этому меня научила моя швейцарская бабушка ^[362] (из La Chaux-de-Fonds, près Neufchâtel).

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 67–69. Печ. по тексту первой публикации.

71-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Pontaillac, près Royan

Charente Infér

Villa Jacqueline

20-го августа 1928 г.

Дорогая Саломея, все ждала от Вас весточки, – где Вы и что́ Вы, а, главное, что с Ириной? ^[363] Я Вам писала последняя.

У нас начался разъезд, – 8-го уехал С<ергей> Я<ковлевич>, вчера С<ув>чинский и Алексеев, днем раньше – Карсавины. Но не-евразийцев здесь еще гибель, у русских по летам таинственная тяга друг к другу.

Милая Саломея, мне очень тяжело напоминать Вам, особенно сейчас, когда у Вас такая забота, – откладывала со дня на день и занимала у знакомых – нельзя ли было бы получить август<овское> иждивение? 28-го уезжает В<ера> А<лександровна> С<ув>чинская (при встрече много об этой странной паре расскажу) я ей кругом должна, хотелось бы отдать, и, вообще, не на что жить, – здесь очень дорого, в Париже держишься дешевкой, т. е. разностью качества и цен тех же предметов (можно за 1 фр<анк>, можно за 10 фр<анков>, – здесь всё за 10 фр<анков>. Карсавины, сняв на 3 мес<яца>, просуществовали месяц.

Если бы не дороговизна, здесь очень хорошо. Чудесные окрестности, – огромный сосновый приокеанский лес, на десятки верст, деревеньки со старыми церквами, кроты (не люблю!) Сам Понтайяк – суша, жив только пляжем. Пробуду здесь с детьми до конца сентября, радуюсь тишине.

Очень жду от Вас вестей, заходил ли к Вам С<ергей> Я<ковлевич>, м<ожет> б<ыть> в первые дни не успел, – за его отсутствие скопилось множество дел по из<дательст>ву, – евразийский верблюд. (Кажется, будет редактировать евраз<ийскую> газету ^[364], но м<ожет> б<ыть> это секрет.)

Целую Вас нежно, простите за просьбу, пишите.

                             МЦ.

Посылаю заказным, чтобы во всяком случае переслали.

Впервые – СС-7. С. 116–117. Печ. по СС-7.

72-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 21-го авг<уста> 1928 г.

Дружочек, получила Ваше негодующее письмо – простите мне то́, меня просто зло взяло, что все едут, а Вы нет. Когда меня спрашивают, что такое быт, я не задумываясь говорю: препона. И, пожалуй, правильно: на том свете быта не будет.

«На кой чорт мне тогда деньги…» хочется, по Волконскому, сказать: «Как это мило». Рифмую этого чорта с Вашим – помните? «Я бы? Философом – или меценатом». Мне тогда это страшно понравилось, меценатство раскрылось как широкие ворота.

Милый друг, мне иногда жалко, что Вы мужчина, а я женщина, – было бы то же и – хотела: чище, нет! – стойче. Пол, в дружбе – вулкан (для совершенства подобия нужно было бы, чтобы погибла не Мессина, а Сиракузы) ^[365]. Взрыв – изнутри. Для дураков – лавина: накатывающая, вещь извне.

Такой я была 16 л<ет>, такова сейчас, такой умру. Тайное сопротивление не другому, не себе, а вещи. Яблока – червю. (Проверьте подобие: червь прогрызает нору, выжигает черноту, опустошает).

И – озарение! будь я не «она», а «он» – тогда бы мы уж наверное были вместе. Что другим гарантия, то нам – а ну-ка, обратное гарантии?

Ко́люшка родной, мне с Вами хорошо по-всякому, как Вам со мной, несовпадения быть не может. Кстати, при встрече – любопытный спор с Саввой о Тристане, касающийся каким-то краем, – да пожалуй и всеми! если сверху: superposer! ^[366] – и Вас. В общем спор сводится к: герой или не-герой Тристан. Ответьте мне, что думаете ^[367]. Потом расскажу и нападение и защиту (трудней, чем думала —ете).

– В воскресенье отправила письмо П<авлу> П<авловичу> – просьба о гонораре и – приглашение. Побудительные причины (несколько) Вы знаете: здесь и расчет, и ставка, и искушение судьбы (себя), и непосредственное желание доставить радость, и женски-светское приличие, и русское гостеприимство, и – «а ну́»?

Повторяю, нам с Вами по-всякому хорошо, будет хорошо и так. – «Я тебе не помешаю?» – «Нет». Не уговаривайте и не отговаривайте, «под небом места много всем» ^[368].

Приглашала убедительно, деловито, чистосердечно. Не приедет – останется факт приглашения.

– Очень любопытно, как встретил мое письмо? Сказал ли? Показал? Как вели себя – Вы́? Безукоризненно, не сомневаюсь.

_____

Уехали К<ар>савины, А<лекс>еев и С<ув>чинский, 25-го уезжают А<ндрее>вы, – твердо. Комната готова и ждет Вас. (А<ндрее>вы превратили ее в логово, эманация – не точно, но по звуку лучше: излучение – останется. Не камин – очаг, не потолок – свод, а постели вовсе нет. Кстати, напишите, оставлять за Вами? И можете ли Вы с П<авлом>П<авловичем> спать в одной? – Огромная. – Можно, как А<ндрее>вы: один на ней, другой под ней, т. е разрознить тюфяк и матрас. За ней в первых числах сентября приедут. Оставлять или нет? Цена 75 фр<анков>, м<ожет> б<ыть> уступят за 50 фр<анков>. И можете ли Вы, в крайнем случае, спать на полу, на одеялах?)

_____

Нынче 21-ое, до 1-го – 10 дней. Просьба: узнайте мне 1) цену Тилля Уленшпигеля ^[369] (хорошее издание, хотела бы для Али) 2) что есть в продаже из каталога Тристана и Изольды (есть два издания, в моем нет каталога, м<ожет> б<ыть> есть в другом ^[370]. Спросите в книж<ном> магаз<ине>.) То же из<дательст>во выпустило ряд эпических вещей – поэм – разных народов. Мне бы хотелось знать, какие сейчас есть. И цену тома. – Не забудете? – Простите за вечные просьбы.

Когда мне было 16–18 л<ет> я тоже стихи вела от человека (посвящения), постепенно связь между данным и вещью ослабевала, видоизменялась.

<На полях:>

Пока, наконец, в Переулочках ^[371] – не разорвалась. Герой – народ. Или – вещь (Лестница) ^[372]. Так будет и с Вами.

Зайдите как-н<и>б<удь> к С<ергею>Я<ковлевичу>, вечерком, вытащите погулять или расскажите что-н<и>б<удь>. Тут же скажете и о поездке: «м<ожет> б<ыть> поедем с отцом» или – как знаете, спокойно, естественно.

Будем снимать, аппарат починен. До свидания, родной.

                             М

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 70–72. Печ. по тексту первой публикации.

73-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 23-го авг<уста> 1928 г., среда ^[373].

Милый Николай Павлович, гонорар получила, поблагодарите отца ^[374]. Посылаю Вам открытку из-за названия – «Богоматерь – Конца – Земли» ^[375]. И – правильно – везде, где начало моря – конец земли и земле! – Рай для меня недоступен, ибо туда можно только на пароходе, а я укачиваюсь от одного вида. Стихи для П<оследних> Нов<остей> вышлю завтра ^[376]. Уезжают последние русские (знакомые), погода чудная, как Ваши отъездные дела?

– У этой церкви хорошо расти – и жить – и лежать. Возле такой похоронен Рильке. Читаете ли его книгу? ^[377]

                             МЦ.

Впервые – СС-7. С. 72–73. Печ. по СС-7.

74-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 23-го авг<уста> 1928 г.

Дружочек, пишу Вам накануне андреевского отъезда, едут рано утром. Знаете их последний Понтайяк? После ночного купания в фосфоре, голые, забрались в чужую лодку и выехали в открытое море. Гребли руками.

Везут в бутылке морскую воду и, в бутылке же, – смолу с Côte Sauvage. Литр смолы. Литр янтаря.

Их нельзя любить и ими невозможно не любоваться.

_____

Ваш приезд начинает становиться необходимостью. Я осталась с Алей, Нат<альей> Матв<еевной> и В<ерой> А<лександровной> С<ув>чинской, из к<отор>ых никто, кроме неупомянутого Мура, ходить не хочет. – Будь Мур на 10 лет старше! —

_____

Аля вышивает, В<ера>А<лександровна> печатает фотографии, Н<аталья> М<атвеевна> убирает, я бешенствую. Такие дивные прогулки – и такие ночи! У меня тоска в ногах, как у лошади.

Сегодня, за ужином cri du coeur ^[378]: «Господи, да когда ж, наконец, Гронский приедет?» В<ера>А<лександровна>. – «А что?» – «ХОДИТЬ!!!»

_____

Дружочек, Вы, случайно, не разучились?

А у нас кошка, – котенок, тигровый, красавица. Вся спина в кабаллистических знаках. Злая. Подобрали с В<ерой>А<лександровной> на шоссе. Спит у меня. (Чувствуете??)

_____

24-го авг<уста>.

Проводили А<ндрее>вых. Комната чиста и пуста. Нынче жду от Вас письма.

Письмо есть (Тристан и Изольда). Спор с Саввой – устно. Савва обвиняет его в малой любви к Изольде: «делил с Королем Марком». (Мещанское «не ревнует – не любит», отсюда до «не бьёт – не любит» недалёко!) Но не хочу комкать. При встрече.

Посылаю Вам стих для Посл<едних> Нов<остей>, это одна вещь, несмотря на цифры, разбивать нельзя ^[379]. Сдайте отцу, пусть объяснит, сдавая. (– Как раз на башмаки Муру! – Мур Вас помнит, но я ему еще не сказала, что Вы приедете, а то одолеет.) О стихах: сдавайте эти, в следующем письме пришлю еще.

Когда выезжаете? Можете хоть сегодня. Только непременно предупредите, встретим. Завтра напишу еще, хочу, чтобы письмо пошло сегодня же. А нельзя ли достать подержанного Уленшпигеля? М<ожет> б<ыть> есть?

В<олкон>скому о визите к Вам ничего не писала. Спасибо за него. Обнимаю.

                             М

– Хорошие стихи? 11 л<ет> назад. Лучше, чем сейчас пишут?

<На полях:>

Такая я тогда была.

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 75–76. Печ. по тексту первой публикации.

75-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 27-го авг<уста> 1928 г.

– и в этом, собственно, все мое письмо.

Ко́люшка, крайняя пора знать – Вам и мне! Чего Вы ждете? Если отец деньги дает – берите, если не дает – пишите мне. Ведь мне нужно еще время на пересылку.

Мне досадно за каждый синий день. Сейчас луна, скоро будет полная. И Вас встретит – самый большой отлив.

Руку на́ сердце положа – мне нечего больше писать. Нет! есть: как ухо? Но можно лечить и здесь, здесь скорей пройдет. Я надеюсь – не вопрос кокетства? В каждой женщине – не спит, а бодрствует – сестра милосердия. (Во мне – брат!)

Дружочек, езжайте!

                             М.

Перед отъездом лучше бы зайти к нам, м<ожет> б<ыть> у С<ергея> Я<ковлевича> есть поручения. Сделайте это во всей простоте и чистоте: роли, которые нас заставляет играть жизнь, всегда фальшивые, будемте больше их.

_____

Если отец даст что обещал, купите на свои Уленшпигеля – нового или старого, верну здесь.

Как я хотела бы, чтобы это письмо было предпоследним!

_____

Не берите ни в коем случае недельного билета, я Вам и обрадоваться не успею, бессмысленно. И – непременно с ночным поездом – как мы!

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 79. Печ. по тексту первой публикации.

76-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 29-го авг<уста> 1928 г., среда.

(30-ое – четверг, 31-ое – пятница, 1-ое – суббота)

– Сыночек родной! Только что – Ваше большое письмо, отъездное. 31-го – 1-го – 2-го, когда бы ни было – непременно телеграмму.

Efron Villa Jacqueline Pontaillac

Arrive ^[380] такого-то утром (или вечером) – причем не число, а день недели, я в них меньше путаюсь, они – крещеные (среда напр<имер>, – чем не имя? А четверг? Даже род есть!)

Часа не надо, справлюсь. Если выедете с нашим поездом, будете в Ройяне в 8 ч<асов> утра. Хорошо с вечерним! Конец дня – конец данного отреза жизни. Новый день – новый мир. Это – в законе. Но конечно делайте, как хотите. Встречу во всяком случае. Русская страсть – провожать. А у меня и – анти-русская.

Позвольте мне материнский совет: непременно захватите фуфайку, ночи холодные. И непромокаемое пальто, – нет-нет да и дождь. – Нынче, напр<имер>, после сияющего вчерашнего дня. Но петухи уже поют – погода на повороте. Приедете в самое полнолуние.

Если приедете в субботу утром, встретитесь на вокзале с отъезжающей В<ерой>А<лександровной> С<ув>чинской, жаль, что уезжает, без него – бесконечно-мила. В пятницу уезжает в Россию Аренская ^[381], у меня с ней сейчас не переписка, а перестрелка, нечто вроде «перед смертью не надышешься». Поедем с Вами осенью на кладбище к ее брату? ^[382] Она мне завещала, а я одна не найду. И – мне так хорошо с Вами всюду!

Радуюсь перстню на руке. А печать так же ощутила на письме, как если бы была! О Р<ильке> много правильного ^[383], кроме одного: никаких влияний. Влияет сейчас на всю молодую Францию. Не франц<узские> писатели повлияли, а Франция – влилась. Недаром – вторая родина. (Первая – Германия, до́-родина – пра́-родина – Россия: Я.)

Вы мой большой умник (линия Р<ильке> – Платон ^[384]). Отказавшись сразу перерастаешь.

Осиротеет С<ергей> М<ихайлович>! Ничего, будем ему писать. Люблю его.

Спасибо, что зашли. Всё – хорошо, и должно быть – хорошо, и будет – хорошо. Передали ли стихи для Посл<едних> Нов<остей>.

Непременно – телеграмму. Ушко залечим: подуем.

Впервые – Несколько ударов сердца. С. 80–81. Печ. по тексту первой публикации.

77-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Понтайяк, 1-го сентября 1928 г.

Дорогая Саломея! Слава Богу, что тиф, а не что-нибудь другое, – дико звучит, но т_а́_к. Но какое у Вас ужасное лето. И как все вокруг беспомощны сделать его иным.

Пишу Вам так редко не из равнодушия, а – стыда; точнее – несоответствия того, чем живу я, и того, чем живете Вы, – все равно, что больному о чудной погоде, Вы же сейчас хуже, чем больной. Надеюсь, что последнее все-таки относится к прошлому, что Ирине с каждым днем лучше, следовательно и Вам.

Когда Вам опять будет дело до всего и всех, напишите, расскажу Вам много развлекательного. (Кто жаднее больного на новости, когда дело пошло на поправку? Удесятеренная жизнь. Так будет и с Вами!)

А пока – сердечное спасибо за быстрый отклик с иждивением, мне даже стыдно благодарить. Мы остаемся здесь до конца сентября, очень рада буду, если, отойдя, напишете.

Целую Вас нежно. Привет А<лександру> Я<ковлевичу>, если с Вами.

                             МЦ.

Pontaillac. Charente Infer

Vilia Jacqueline.

Впервые – CC-7. C. 117. Печ. по CC-7.

78-28. B.A. Сувчинской

Понтайяк, уже 1-го сентября 1928 г., 2 ч<аса> ночи

Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его я. (Мысль: нужно ли дальше? Все уже сказано! Факт письма присутствующему, то, что не смеешь сказать, а что не смеешь сказать? Ясно.)

Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете ^[385]. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За му<д>рость. За огромную доброту. За не знающий ее – ум. За то, что Вы – вне пола. (Помните, мы шли, и я Вам сказала: «зачем на духу? Как духу!») За душевное целомудрие, о котором упоминать – уже не целомудрие. За то, что Вы так очевидно и явно растете – большая. За любовь к котам. За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок, я буду счастлива.

Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.

                             М.

Впервые – Звезда. 1992. № 10. С. 34 (публ. И.Д. Шевеленко). CC-7. С. 181. Печ. по СС-7.

78а-28. В.А. Сувчинской

<Август 1928 г.?>

Письмо Вере (тогда С<увчинской>, потом Т<рейл>, ныне – ?)

– Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его – я.

Хотите в двух словах его содержание? Если бы я была мужчина – я бы Вас любила. Грубо? Как всякая формула. Что же мне мешает сейчас, будучи женщиной и т. д. Знаю. Сама говорила и буду говорить.

(NB! Мешала мне тогда, очевидно, полная ненужность ей женской любви. И – поэтовой любви. Нужность ей только мужской любви. Всчётность для нее – только мужской. Но это выяснилось – год спустя. 1938 г.)

(Мысль: нужно ли дальше? Всё уже сказано. Сам факт письма отъезжающему – то, что не смеешь сказать – а что́ не смеешь сказать? Ясно.)

Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За детскость. За огромную доброту. За неженский ум. За душевное целомудрие, о к<отор>ом упоминать – уже не целомудренно. За то, что Вы так очевидно и явно – растете больше. За любовь к котам (скотам). За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок – я буду счастлива.

Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите ^[386].

<Далее идет поздняя приписка Цветаевой к письму>.

– Знаю, что хранит (десять лет подряд). Еще знаю – пришлось узнать, невольно! – что два года спустя получения этого письма старательно и цинически уговаривала С<ережу> со мной разойтись (рукоплещу Вашей новой жизни – зачем В<ам> нужна М<арина> – и хуже) – в жизни продолжала ласкаться. И я ничего не чуяла – и ничего <подчеркнуто трижды> не чуя! – разлюбила – и даже отвратилась – и постепенно превратила ее в нарицательное – пустоты и низости: – Вот и вырастешь – Верой С<увчин>ской. (Сердце – чуяло!) Это она первая развела меня с Алей, на к<отор>ой – навсегда ее печать: пустоты. Теперь вижу, что над этим разводом – работала. И над этим. И здесь – удалось.

Кстати, единственный в моей жизни случай женского предательства, женского заспинного удара.

Но – все ее братья умерли в детстве, не доживали, последний (Твоя Смерть) был – блаженный: 13-ти лет – трехлетним ^[387]. И м<ожет> б<ыть> вся ее низость (и предательство) – только мозговой порок.

Ребенок у нее есть – 9 л<ет> спустя после моего пожелания – а у ребенка (девочки, к<отор>ую назвала Kiki) кроме русской няни и бабушки – еще скандинавская няня, и ребенок этот (7 мес<яцев>!) отправлен с Nurse ^[388] – в Plessis-Robinson ^[389]. А мать – здесь: ходит по гостям и собраниям.

А письмо – хранит. (Документ? Патент на благородство? Но – кому я его ни выдавала!!! Скорей – примета обратного!)

Вариант письма с поздней припиской впервые – НСТ. С. 398–399. Печ. по НСТ.

79-28. Н.П. Гронскому

Понтайяк, 1-го сентября 1928 г., суббота

Сыночек родной, а сегодня я тебя уже встречала на вокзале. Поезд пришел, с поезда шли, тебя не было. Но я не удивилась, ибо ждала телеграммы. Сейчас половина второго, я только что сказала Але: «Аля, а возможно, что все-таки приедет сегодня. Вдруг письмо не дошло, где прошу о телеграмме? Отсюда письма долго идут». И Аля, не успев ответить мне, кому-то в дверь: «Merci, Monsieur». В руке пачка писем. Аля: «Вере Александровне» (вижу мой голубой конверт и край ее улыбки) – «Зинаиде Константиновне» и – молча – мне. Гляжу на вид письма, вижу, что большое, и сразу знаю – то, что знаешь ты. Первое письмо, которому я – в руках – не обрадовалась. Нынче было не время для писем.

Милый друг, ты поступил как надо, как поступила бы, и всю жизнь поступала, и поступать буду – я. Ты поступил не как труднее (труднее было бы оставить) а как больнее (остаться). Ты поступил как больше.

Всё – судьба, Ко́люшка, недаром ты на последок, на последнее «до-меня» оставил себе книгу Р<ильке>, оду боли. Р<ильке> подготовлял твою нынешнюю, ее в тебе и тебя к ней. Вспомни его всего, всю – его, ее – всю, и тебе будет легче нести свою, мою.

Неси свое горе в чистоте, никому ничего, – утешая обкрадывают. Неси свое горе, как свою любовь – молча. (Не все ли равно как это называется: горе – любовь – мать – я – раз оно заставляет молчать!) Не пей и отцу не давай, вино еще больше обкрадывает, чем друзья. Не утешайся, родной, и не утешай: утишай. Пусть не будет шума.

Однажды, когда я выбирала между домом и миром ^[390] (хорош «выбор»! РАЗРЫВАЛАСЬ) – я сказала (третьему, конечно! себе) – «Здесь язва (гной), там рана (кровь). Не могу гноя». (Совести.) И – осталась. И остался ты. А твоя мать – ушла, и гнойник уже в ней, и отравит ей все. Так недавно еще – третьего дня! 30-го – я в связи с твоим приездом (ее отъездом, уехала нынче утром) рассказывала В<ере> А<лександровне> С<увчин>ской о твоей матери: «Волосы черно-синие. Старше меня на 10 с лишком лет, и ни одного седого волоса. Не сын – брат, не внучка – дочка. Индусская царевна. Или прабабушкин медальон. Тишайшая, – как те – громчайшие. А сын – чудесная смесь отца и матери, дитя обоих, воплощенная несовместимость, чудо. Такого бы сына я хотела!»

А помнишь, как ты мне о ней рассказывал. Мы – Аля, ты и я – шли к Шестову, ты нас ждал, вышли – мост, линия эл<ектрической> ж<елезной> д<ороги> – ты рассказывал о ней и том, ты был суров, а я, вспомнив ваши – всех в доме – громкие голоса: «Вы ее просто оглушили. Дайте ей отойти – с другим! Детей она вырастила, дар загубила, – всё честь честью. Молодости – еще час, дайте ей этот час, она на него вправе».

Вправе-то вправе, но не у всякого из нас хватает силы на свое право, у меня, например, бы не хватило – никогда не хватало. Сила или слабость? Не знаю, нет, знаю: отвращение к усладе, презрение к счастью, «с ним буду счастлива» – это не резон. Я с тем, кто без меня жить не может, не будет, кому я – счастье? нет, жизнь. Как и ты сейчас.

Мы одной породы, Ко́люшка, раз навсегда запомни: идя против себя, пойдешь против меня! Иного противу-меня – нет. Так и твой приезд сейчас был бы для меня – ударом, крушением всего здания – того, знаешь, с окнами? (Тристан).

Дарю тебе чудное слово Рол<л>ана: «Il n’est permis à personne de préférer son coeur à son devoir, mais aussi ne faut-il pas reprocher au coeur de ne pas être heureux en faisant son devoir» ^[391]. Наш случай. Но дело не в счастье.

Взгляни назад. Пора возле Пасхи. Ты получил мое первое письмо, оказавшееся зовом, ты пошел со мной в лес, думая, что идешь со мной в лес, вошел в мою жизнь. Наша встреча тогда – разве не подготовление твоей сейчас разлуки с матерью? Бог, знавший, подумал: «Ему еще нужна мать. Его – уже ушла (для Бога ушла, раз уйдет!) – дам ему – на первую трудную пору – эту». И я, прослышавшая:

…Влагаю.

Солгали,

Что мать и сын! ^[392]

(уже оспаривая, т. е. утверждая!)

– Как все – издалека-проясняется! Не верь после этого стихам! Мать я тебе не заменю, – (кощунство созвучия мать: замена) – я буду твоей невозможной матерью, каких не бывает, или бывают только в снах или детских сочинениях, где с возрастом не считаются. (Для того, чтобы иметь такого сына как ты, мне нужно было бы выйти замуж 13-ти или 14-ти лет!) Буду твоей матерью-однолеткой, как ты мне однолеткой-сыном, ибо, Ко́люшка, если я, «поцеловав мальчика, стала совсем одного с ним возраста», то и ты, поцеловав меня, стал совсем одного с моим, т. е. ВСЕГДА.

И еще одно: войдя в мою жизнь, ты этим вошел в порядок ее, перешел из своего порядка – в мой, попал в мой закон, а мой закон – неосуществление, отказ. Наша невстреча, разминовение, несбывание сейчас – только внешне идет от тебя. Мой закон – чтобы не сбывалось. Так было всю мою жизнь, и, клянусь, если бы я глазами увидела тебя на ройянском вокзале – я бы глазам не поверила! Отсюда моя спешка, и то письмо, на к<отор>ое ты обиделся, я звала на помощь факты, даты, быт. Деньги? Добудем! Ты будешь со мной на песках. – Вот и не сбылось, ибо сбылся мой закон. Я понадеялась на тебя, порядок твоей жизни, твою удачу, и – пересилила. Ты не приехал, п<отому> ч<то> это была я, а не другая.

_____

Чуяло мое сердце и недаром я тебя звала с отцом.

_____

Будут ли у нас когда-нибудь дни с тобой? Дни, не знаю, – вечность уже есть. Жить с тобой в одном доме и спать с тобой под одним кровом мы конечно уже не будем. Для этого все должно было сойтись как сошлось. Дважды этого не бывает. (И четырежды – только не у нас!)

Что я хотела от этого лета? Иллюзии (плохое слово, другого нет) непрерывности, чтобы ты не приходил и уходил, а был.

Я еще не плачу, но скоро буду.

Ты просто предпочел бо́льшую боль – меньшей: боль отца по уходящей – моей по тебе, не-приехавшему. Боль кровную, с мясом – боли блаженной, душевной. (Уйти больше, чем не-приехать, не говоря уже о 25 годах и ни одном дне совместной жизни! Разве – сравнимо?!) Боль чужую – своей. Нынче ты мне еще лишний раз не-доказал, что ты – человек.

_____

После письма надела твои бусы – в первый раз за все лето, – не выношу ничего нашейного, висели на иконке.

_____

Но одну боль ты мне причинил. «Теперь я у всех буду просить дома, попрошу и у тебя». О, домов у тебя будет больше, чем хочешь, люди жадны на чужую боль, – только объяви! Первая рана и уже сразу всем – зализывать? Дом заменять собирательным? Имея меня нуждаться в других? «И у тебя»… – «Ты мой дом», так это должно было звучать.

Дружочек, вспомни Р<ильке>, не дававшегося и не давшегося врачам (умирал в страшных муках, без морфия) чтобы познать СМЕРТЬ во всей ее чистоте. Что́ ты будешь знать о себе, если сразу пойдешь к другим? (Заговорят, залечат, залижут). И как ты узнаешь себя, если не через боль? – «Стисну зубы» – этого я от тебя ждала. Прости за суровость, – настолько чувствую тебя сыном! Другого бы я – просто – пожалела.

_____

Видишь, письмо двоится, троится. Горе твое – о матери, твое – об отце, отца – о ней, и еще твое – о нас, нет времени подумать о своем. (Одного не упомянула: ее – о тебе, м<ожет> б<ыть> потому, что оно еще впереди!) Вот – жизнь: сделай шаг, и все основы потрясены. Так лавина шагает, Этна дышит.

_____

И – кто знает? М<ожет> б<ыть> всё к лучшему. Отказ от меня, любимой и любящей, это пожалуй было бы не под силу даже мне. (Говорю не об отказе неприезда, ра́зовом, – о другом, отказе присутствия, ежечасном!) Ты, никогда не видавший меня на воле – увидел бы – не оторвался бы – не мог бы без меня дней и ночей. Лучше тебе меня – такой – не знать! И еще об одном (говорю совсем тихо) может быть в одну из этих ночей начался бы, Ко́люшка, твой сын, сын твоих 18-ти лет, как Аля дочь моих 18-ти ^[393], дитя дитяти, первенец мальчика. – А таких люто любят! – О, наверное было бы так. И это было бы – конец всему: моему с другим, моему с тобой. Ты бы, обретя (?) сына, потерял меня – в жизни, в днях, мы бы не могли не расстаться. Вижу, только однажды виденный мной, твой взгляд, именно взгляд, а не глаза, ибо глаз – двое, а это одно, и оно плыло, растопленное в чем-то. Это был взгляд самой ночи, понимаешь? И вокруг – глаз на этот раз – весь легкий пожар бессонницы.