Текст книги "Марина Цветаева. Письма. 1928-1932"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
У нас сейчас полоса прогулок. Нынче снимались – Аля, Мур и я – в волне. В следующем письме пришлю.
Теперь о стихах [264]. Давайте проще простого:
«К озеру вышла» – ПЕРСТЕНЬ.
«Разлетелось в серебряные дребезги» – ЛЕБЕДЕНОК.
«Не сегодня-завтра» – ГОСТЬ.
«Голуби реют серебряные» – ГОЛУБИ.
«Приключилась с ним странная хворь» – ОТРОК.
«Устилают – мои – сени» – ПАСХА.
«В день Благовещенья» – В ДЕНЬ БЛАГОВЕЩЕНЬЯ.
По-моему – все. Только не перепутайте! А если какие-н<и>б<удь> забыла [265] – напомните. Пишите чаще, – о прогулках, местах, книгах. А что в Цвейге от Декобры́? (В. Туржанский [266] ничего лучше не нашел как дать мне Madonne des Sleepings [267], – просила не Декобру [268], а вообще что-н<и>б<удь>, почитать. Не дочла, – слишком густо!)
В Цвейге есть какой-то неуловимый дурной вкус, тень дешевки, – в чем?
И только в единоличных вещах. У него есть чудесная книга: Der Kampf mit dem Dämon (Борьба с демоном, или лучше: Ратоборство с демоном) о Гёльдерлине, Клейсте и Ницше [269]. И чудесная книга о Рол<л>ане [270]. Обе безупречные. А та, что Вы читаете – упречна [271]. Невнимание к слову? Еще не знаю. Человек большой души. Пишет ТО, но не ТАК. Какая вещь Вам больше понравилась? Не забудьте ответить.
– Что́ кошка? Неужели ни тени? М<ожет> б<ыть> она вернулась домой? [272] Куда и когда едет Павел Павлович? (Простите, что в строку!) Аля пишет стих за стихом, я – увы – строку за строкой. А Вы?
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 31–34. Печ. по тексту первой публикации.
60-28. Н.П. Гронскому
Pontaillac, près Royan
Charente Infér
Villa Jacqueline
<24 июля 1928 г.>
Милый друг, вот Вам живой случай, как он был, без оценки. Плаж. Мы все. Знакомая Вам фигура Мура, чудного, шоколадного, в красном трико, направляется к сыну Лосского, Андрюше (11 л<ет>), лежащему рядом с дочерью Карсавина, Сусанной (8 л<ет>) [273] и переливающему с ней песок – из пустого в порожнее – как и мы все, на плаже (за <что?> не люблю). Мур, уперевшись руками в колени – видите? – заглядывает в разговор, затем ложится тут же. Андрюша: «Мур, уйди пожалуйста, ты загораживаешь мне солнце». Мур, поняв или не поняв, остается. Я, срываясь с места: «Мур, иди сюда!» Мур не двигается. Тогда я как ястреб впиваюсь в него всего сразу, и – «Ты Андрюше загораживаешь солнце, идем!» – «Но мне с Андрюшей интересно». – «А ему с тобой – нет. И – ты застишь ему солнце! Ты, видишь ли, бросаешь на него тень! Уйдем, п<отому> ч<то> это очень глупый мальчик!»
Ставлю на вид: плаж расплавлен от солнца, еще немножко – и стекло.
Меня дома (беру своих и знакомых) никто не понял. Поймете ли Вы? Два вопроса: 1) откуда мое негодование 2) права ли я в нем (в Ваших глазах, в своих – права). Не забудьте ответить. Что́ меня возмутило? [274]
А ну́-ка…
_____
Вот карточки, – рады? Еще пришлю.
_____
Мой родной, неужели сегодня (24-ое) Ваш день рождения? 19 лет? [275] Спрашиваю, п<отому> ч<то> у Вас (почерк) что июня – что июля. Думаю, июля, т. е. сегодня (11/24). Если бы июня – неужели бы Вы от меня скрыли, не оповестили? Такой чудный праздник.
С чем Вас поздравлю? С уже-судьбой, сущностью: «si jeunesse savait» [276] – Ваша – SAIT! [277] Чего Вам пожелаю? Меня еще на целый год. И шучу, и нет. В «меня» многое входит, особенно для Вас, Вашей породы, моей породы. Меньше всего говорю о себе, живой.
Да, дружочек, поздравленья – поздравлениями, пожеланья – пожеланьями, а подарок впереди. И непременно – осязаемый. Дайте только найти.
_____
В<олкон>скому написала до́ Вашего письма. Он, конечно, не понимает юмора, особенно – положений, понимал бы – не был бы он. «Du sublime au ridicule»… [278] – он весь на грани. Очень оценила отмеченную серьезность интонации: «ГУЛЯЕТ», он думает, что это серьезное занятие. Писатель пишет, кузнец кует, кошка гуляет.
– А с ангорским конечно хорошо! (Особенно с по́лу-!)
_____
Со стихами – если увидите, что данных долго не печатают – давайте другие, но по одному за раз, чтобы не было возможности выбора. Напечатают – следующее. Названия я Вам послала.
_____
Относительно лорнета: если еще не купили, не покупайте [279], кажется С<ережа> хочет подарить мне на имянины, если же купили – тотчас же известите, чтобы мне успеть предупредить С<ережу> и не оказаться с четырьмя совиными глазами.
Опишите мне завтрак с В<олкон>ским. Как понравился Вашей маме? Отцу?
Что племянница? [280]
Спасибо за стихи, о них особо.
МЦ.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 38—40. Печ. по тексту первой публикации.
61-28. Н.П. Гронскому
Pontaillac, près Royan
Charente Infér
Villa Jacqueline.
26-го июля 1928 г.
Милый друг, вот что случилось. Только что отослала конец Федры по адресу 9 bis, rue Vineuse Paris, XVI Réd. de «Sowremennïe Zapisky», – a это адрес «Дней», a «Дни» издохли и наверное в них нет ни души [281]. Позвоните, пож<алуйста>, в «Дни», если ничего не добьетесь – пойдите сами и извлеките мою рукопись с тем, чтобы передать ее в книжный магаз<ин> «La Source», где настоящая редакция Совр<еменных> Зап<исок> [282] – А если в «Днях» никого нет? Сомневаюсь, так как Керенский жив, жив и Сухомлин [283], и наверное на имя газеты продолжает приходить корреспонденция.
Посылаю сопроводительное письмо в «Дни» с просьбой сдать Вам на руки рукопись (на обертке адрес отправителя).
С этим нужно спешить. Начните с телефона, чтобы зря не мотаться и не метаться.
Вот наш плаж. Сегодня на солнце 60 жары, у С<ережи> вроде солнечного удара, 38,5, сильная головная боль. То же у В<еры> А<лександровны> С<ув>чинской. Жара по всей Франции, кончились лимоны, с орех – 2 фр<анка>, и то последние. Тупо едим мороженое, от к<оторо>го еще жарче.
Я от жары не страдаю, хожу без шляпы, в выгорающих добела сеточках. Ни одного дуновения, море вялое, еле дышит.
Приехал проф<ессор> Алексеев [284], неутомимый ходок. Приехал в горном костюме вроде Тартарена, комичен и мил [285], восторженно рассказывает мне о Савойе (Haute [286]), где жил прошлое лето. Уже живу мечтой о будущем: Савойе. Морем объелась и опилась.
_____
Кончаю просьбой о срочном высвобождении Федры, я и так запоздала, боюсь затеряется совсем, а рукописи мне не восстановить, многое выправлялось на месте.
Как медонская жара? Здесь все-таки – пекло.
МЦ.
Впервые – Мир России. С. 163. СС-7. С. 201–202. Печ. по кн.: Несколько ударов сердца. С. 40–41.
Написано на двух видовых открытках: 1) Royan (Côte d’Argent). – Route de la Corniche et Pins tordus a Saint-Palais [287]. На белом поле надпись Цветаевой: «Лаокооны». 2) Royan – Pontaillac (Côte d’Argent). – La Plage. – Marée basse [288].
62-28. П.П. Сувчинскому
<Между 16 и 29 июля 1928 г.> [289]
Милый Петр Петрович,
Поселим Вас не на краю леса, а на краю мяса: единств<енное> свободное помещение у мясника на Route de Veau [290] <нарисована голова теленка>, 21/г километра от моря. Нынче дам задаток. М. – Шучу. —
МЦ
Впервые – Revue des Etudes slaves. С. 221. CC-6. С. 325. Печ. по СС-6.
Приписка к письму (на открытке) В.А. Сувчинской П.П. Сувчинскому (из Понтайяка).
63-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 29-го июля 1928 г.
Дорогой Ко́люшка, до Вашего приезда остался месяц. Море будет бурное как сейчас, – нынче первый день люблю его. Не море – горы! Вчера в огромные волны купалась, т. е. скакала через них и по ним, нынче купаться уже нельзя – в три нечеловеческих роста и утягивают.
Кстати, идея: ничего Вам заранее снимать не буду, к 1-му сент<ября> освободится пол-Понтайяка. Свалитесь как снег на́-голову, день-другой переможетесь у нас, и отыщете. – На две недели? На месяц? Сентябрь здесь почти всегда ясный и бурный, будем втроем ходить: он, Вы и я. К 1-му сент<ября> из всех здешних останутся еще только Андреевы (до 10-го).
Напишите мне, Вы только хотите ехать или едете? А если не знаете, когда будете знать?
Завтра мои имянины и я, кажется, получу лорнет. Если купили [291] – ни за что не отсылайте, выйдет обида. (Дай Бог, чтобы не купили!) А Алины кораллы? [292] Кстати, Алино рождение 5/18-го сент<ября> будем праздновать вместе. Если не боитесь потерять дорогой, привезите сам.
_____
А вот нечто из письма С<ергея> М<ихайловича> [293].
«Вчера я должен был завтракать у Гронских. В половине 12-го Николай должен был ко мне зайти, мы должны были вместе отъехать с Монпарнасского вокзала и быть встречены на Медонском его отцом, а его матерью в их жилище.
Но человек предполагает, а Морфей [294] располагает. Николай проспал, а я, дожидаясь его, читал у себя в кресле у окна. Вечером в восьмом часу он явился с объяснением. Можете себе представить растерянность в его красивых глазах, и неуверенность (!!!) в том, как я это приму (???). Я пригласил его пообедать в том ресторанчике, где однажды мы и с Вами обедали, и решили возобновить переговоры о замене несостоявшегося завтрака на будущей неделе».
_____
Теперь я знаю что́ я Вам подарю!
_____
Прошлое письмо писала на́-людях, потому такое. Кстати, что́ с Федрой?
Спешу кончить [295].
МЦ.
<На полях:>
Пишите немножко менее непосредственно, чуть-чуть.
<После подписи приписка карандашом:>
Бессонов [296], по отзыву С<ережи> и других, к<отор>ым верю, развязный, пошлый авантюрист. То, как он пишет о Боге (чи стихи, чи нет) – само по себе пошлее всякой пошлости. Что Вы в нем нашли? Так к Богу не приходят, если бы пришел – так бы не писал. Просто – для красного словца. Вы очень добры, что верите.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 44—45. Печ. по тексту первой публикации.
64-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 17/30 июля 1928 г.
Ко́люшка родной, сегодня день моих имянин, с утра с Алей в Ройян за дрожжами, исходили весь, наконец нашли на складе, – всё это, естественно, для имянинного пирога. Туда и назад в сквозном поездке, постоянно подымающем пожары. Прихожу – твое письмо, да еще какое! (объем) [297]. Прочла, три четверти поняла, поцеловала.
Слава Богу, что не удалось с лорнетом [298], т. е. именно удалось, – нынче утром получила от С<ережи>. От Али красные эспадрильи [299] (доживут ли до тебя?) и розовый передник (моя страсть!). По дороге на плаж пришли поздравлять все Евразийцы, нанесли шампанского и винограда, трогательно, а П<етр> П<етрович> Сувчинский еще мундштук. Мужской. Одобришь. Имянины у меня евразийские, гости: С<ув>чинские, он и она, двое Карсавиных, Алексеев и Владик [300]. Самые милые и интересные люди в Понтайяке, зову не по примете Евразийства. Кстати с Алексеевым я подружилась, расскажу как.
В доме сейчас горячка, пироги и пирожки, начинки и закваски. Горюю, что тебя нет и тут же радуюсь, что будешь – на Алином рождении, 5/18-го сент<ября>. М<ожет> б<ыть> все уйдем в ночевку, а? Месяц последних падающих звезд, мой любимый.
Родной, одну вещь тебе и о тебе, которую я постоянно забываю: ты мне никогда ничем не показал, что ты человек. Ты все мог. Божественно.
Еще одно: сколько в юноше – девушки, до такой степени столько, что – кажется – может выйти и женщина, и мужчина. Природа вдохнула – и не выдохнула. Задумавшийся Бог.
И как это чудесно, и как это больше всего, что потом. (С женщиной нет, ибо женщина обретает ребенка, целую новую себя, окончательную и беспредельную.)
И еще (возвращаюсь к тебе) соседство – перемежение – сосуществование детства и мужества (беру как эпоху), чем был и чем будешь. «И стало вдруг видно во все концы земли» [301].
Богатство, которое ты мне несешь, равно только богатству, которое несу тебе я.
_____
Кораллы? М<ожет> б<ыть> Бог с ними! Я думала: либо 20 либо 40, а 60 уже порядочно [302]. Оставь те 100 фр<анков> про запас, нам здесь понадобятся. Если довисят (кораллы) до моего приезда – судьба.
_____
Родной, сейчас придут, не дадут, кончаю. О С<ергее> М<ихайловиче>. – Будь все-таки настороже, со мной он о таких вещах не говорил [303], а очень любил, значит – тебя или любит больше (пол!) или бессознательно пытает почву. Жаль мне такие вещи говорить, но не хочу в твоей памяти его искаженного (и та́к и та́к) лица. Вспомни гениальный по замыслу и чутью рассказ Цвейга [304].
_____
– Неужели новая книга Р<ильке>. Его письма? [305]
_____
Спасибо за защиту [306],Vous plaidez Votre cause! [307]
M.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 46–47. Печ. по тексту первой публикации.
65-28. А.А. Тесковой
Pontaillac, près Royan
Charente Inférieure
Villa Jacqueline
1-го августа 1928 г.
Моя дорогая Анна Антоновна! Получила Вашего рыцаря [308] на берегу Океана, – висит над моим изголовьем, слушая то, чего наверное никогда не слыхал – прилив.
Мы здесь две недели, всей семьей + дама, полу-чужая, полу-своя [309], живущая у нас с весны и помогающая мне по хозяйству и с Муром. С<ергей> Я<ковлевич> скоро уезжает обратно, – евразийские дела, мы все остаемся до конца сентября.
Поехали на́ море, а не в горы, потому что все, кроме меня, его – им предпочитают. Горы у меня где-то впереди, еще дорвусь. Здесь и лучше и хуже, чем в Вандее. Скалы, деревья, поля, – это лучше (там – только пески), а хуже – здесь все-таки курорт, хотя и семейный, – с казино, теннисами и всякой прочей мерзостью. (Любя Спарту [310], ненавижу спорт).
Кроме того, в С<ен->Жилле, где мы были в третьем году, никого знакомых не было, поэтому С<ергей> Я<ковлевич>, напр<имер>, чудно отдохнул. Здесь же ½ пляжа – русские, купаются, гуляют (любя ходьбу, ненавижу гулянье) и едят вместе. Третий минус: пришлось, из-за денежных соображений, сдать одну комнату детям А<нны> И<льиничны> Андреевой – 19-ти, 18-ти и 15-ти лет [311]. Много лишнего шуму и никакого чувства дома, точно сам живешь в чужой квартире.
Уехали мы на деньги с моего вечера – был в июне и скорее неудачный: перебила III Моск<овская> Студия, приехавшая на несколько дней [312] и как раз в тот день в единств<енный> раз дававшая «Антония» (Чудо Св<ятого> Антония, Метерлинка). Но все-таки уехали.
Здесь из русских: профессора Карсавин и Лосский с семьями, проф<ессор> Алексеев, П<етр> П<етрович> Сувчинский с женой, жена проф<ессора> Завадского с дочерью и внуком, эсеровская многочисленная семья Мягких и племянник проф<ессора> Завадского, Владик Иванов [313]. Кроме Лосских и Мягких – всё евразийцы. Но, евразийцы или нет – всех вместе слишком много, скучаю, как никогда – одна [314].
Про Мура. Чудесно говорит, рост и вес шестилетнего, веселый, добрый, смелый, общительный, общий любимец. С утра до вечера на пляже, купается. Самый красивый ребенок на всем пляже.
Разговор. Я рассказываю ему Белоснежку [315]. «Лес был темный, страшный, но она не боялась». Мур: «Она была солдат?» (Сказку знает наизусть). Сегодня утром: «Я хочу в Медон, мне здесь надоело, все время отлив. Не люблю океан!» (Дело в том, что Медон для него – вагон, а вагон он любит больше всего и больше океана).
Вот карточки, не все удачные, но все-же что-то дают.
– Простите за поверхностное письмо, живем пятеро в двух комнатах, при чем я в проходной, все время входят и выходят, никогда не бываю одна.
Что наш план о моей осенней поездке? [316] Нечего надеяться? А как хотелось бы провести с Вами несколько дней, в тишине. Парижа я так и не полюбила.
Dunkle Zypressen!
Die Welt ist zu lustig, —
Es wird doch alles vergessen! [317]
Целую Вас нежно, наши все Вас приветствуют.
МЦ.
Пишите о своем лете. Хорошо ли Вам? Как здоровье Вашей матушки?
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 64–65 (с купюрами). СС-6. С. 368. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 88–90.
66-28. Н.П. Гронскому
Pontaillac, 2-го августа 1928 г.
Мой родной, сейчас полная луна и огромные приливы и отливы. Вы приедете как раз в эти дни. Вчера луна была такая, что я, я! <<подчеркнуто дважды> (меня – мать – Вы знаете?) выхватила из кровати засыпающего Мура: «На́-мол, гляди!» Мур, никогда луны не видевший (такая встает поздно, когда такая встает, такие как Мур уже спят), совсем не удивился, а, наоборот, еще нас всех удивил утверждением: «А вот еще луна» – оказавшаяся лампой в окне Андреевых. Вас Мур вспоминает часто и – всегда – озабоченно: «Почему Н<иколая> П<авловича> нет? Он остался на вокзале? Почему он не поехал в поезде? Ему больше хотелось в Медон?»
Да! – Вас ждет здесь большая радость, целый человек, живший в XVIII в<еке>, а кончивший жить в начале XIX (1735–1815) – мой любимец и – тогда – конечно любовник! Charles-François Prince de Ligne [318], на свиданье к которому я в самый голод и красоту московского лета 1918 г. ходила в Читальню Румянцевского Музея [319] – царственную, божественную, достойную нас обоих – и где, кроме нас, не было ни человека. Я тогда писала «Конец Казановы», где и о нем [320] (он был последний, любивший Казанову, его последний меценат, заступник, слушатель, почитатель и друг). Лето 1918 г. – 10 лет назад, я – 23 л<ет> – тогда у меня появились первые седые волосы. Я сидела у памятника Гоголя, 4-летняя Аля играла у моих ног, я была без шляпы, солнце жгло, и вдруг, какая-то женщина: «Ба-арышня! Что ж это у тебя волосы седые? В семье у вас та́к, или от переживаний?» Я, кажется, ответила: «От любви». А у себя в тетради записала: «Это – ВРЕМЯ, вопреки всем голодам, холодам, топорам, дровам Москвы 18 года хочет сделать меня маркизой (ЗОМ!)».
Тетрадочка цела. В Медоне покажу.
Я тогда любила двоих: Казанову и Prince de Ligne, и к двоим ходила на свиданье. Когда я просила-произносила: «Casanova, Mémoires, v
Продолжаю и кончаю на диком солнце, в рощице, куда ушла с Вашим письмом (карточка). Морда свирепая, такую иногда делает Мур. Говорю о треугольнике, головой вниз, бровей. У дьявола такие брови. Жара такая, что пот льется на руки, на платье и на тетрадь, боюсь – растает графит.
_____
1) Ничем не задели [322]. Меня. Или – та́к задели, как задевает крылом – ласточка. Но – у меня нет надежного места, либо при мне, либо в тетради, а тетрадь на столе, все ходят. Скоро Вы мне смож<ете> писать совсем открыто, извещу. (NB! Никто не прочтет, но сознание, что могут прочесть! То же самое что сознание бомбы в дому. Боюсь, попросту, чужой боли, Вы меня поймете).
2) Что с теми стихами? (турнир). Пришлите [323].
3) Есть ли в Медоне полынь? Здесь – нет. Единств<енное> средство от блох. Хорошо бы вывести, тем более, что здесь ни одной. Отвычка. А С<ергей> Я<ковлевич> едет уже между 4-тым и 9-тым, не позже. Голубчик, если полынь – мечта, купите того средства и шпарьте. Они его действительно съедят.
Ваш приезд. Неужели только 15-го? Постарайтесь к 1-му! Провели бы вместе целый месяц – вечность! И лучший из всех. После 10-го сент<ября> наверное (непреложный срок отъезда Андреевых), а м<ожет> б<ыть> и до – сможете жить у нас, освободится целая большая комната. Сыты тоже будете. Так что все дело в дороге, т. е. 200 фр<анках> или даже меньше (aller et retour [324]). Если еще целы шестовские – вот Вам aller, a retour возьмите у отца и – заранее. Бросьте статью! Стихи лучше. От стихов растут, я через них все узнаю, ЗНАННОЕ уже с колыбели! Осознаю. Так – с каждым пишущим. Гёте до Фауста ничего не знал ни о Фаусте, ни о Мефистофеле, ни о Елене, – разве что о Гретхен! Да и то… После Фауста (ангельского хора в тюрьме) Гёте бы уж не мог бросить ее, а если бы и бросил, – если и бросал! (всю жизнь! всех! отрывался с мясом!) – то с сознанием, что ни она, ни ее ребенок не пропадут, что есть Бог для бросаемых – и суд для бросающих [325]. Стихи – ответственность. Скажется – сбудется [326]. Некоторых вещей я просто не писала.
Пиши стихи, брось статью [327], бери у отца 100 фр<анков>, – устроится. – Кто знает, м<ожет> б<ыть> нам самим придется уезжать 20-го (если дождь и холод, у меня не будет никакого основания упорствовать на Понтайяке.)
Еду 1-го. Нет, – буду 1-го. Вот что́ я хочу увидеть черным по́ белу в твоем следующем письме.
_____
Дошли ли последние карточки? (Отосланы 31-го. С<ережа>, Мур, Аля – Мур, Аля, я – и еще несколько).
Приедешь – будем снимать.
– Аля все более и более отдаляется от меня. Целые дни с В<ерой> А<лександровной> С<увчин>ской, с к<отор>ой может досыта говорить о кинематографе и газетных новинках. Я ей не нужна: тяжела. Если бы Вы знали, как она меня когда-то любила! А сейчас ей первый встречный – дороже? нет! – ПРИЯТНЕЙ. Она дорогое меняет на приятное, – если бы дорогое на дорогое – никакого бы промена не было! А здесь одну область на другую, весь мой мир – на весь сей.
Совершенно не рисует, до́-чиста – не думает. Bains de mer [328] – и всё. «Идем гулять!» Молчит. – «Не хочешь?» Молчит. Достаточно. Да со мной никому не весело, ищущий веселья и обходящий меня за сто верст – прав. А я от веселых – бегу.
_____
А ты – веселый. Т. е. моим весельем, смехом победы над тяжестью. Твое веселье – бег! Так боги веселы! Твое веселье – без слов, просто – улыбка. Ты веселишься как собака. Не ты веселишься. В тебе веселится. О тебе веселится Бог!
С грустными мне скучно, с веселыми мне скучно, с тобой мне весело. Ты – двусветный, двушерстный, двусущный как я.
_____
Да! Чтобы кончить о Lign’e. «La vie de Charles-François Prince de Ligne» [329] – Алин подарок мне ровно 10 лет спустя того романа [330]. Тот же месяц. Случайность. Судьба.
Прочтешь ее здесь.
_____
Как ты познакомился с Г<оспо>жой д’Ориоль? [331] (Помнишь Алиного «Губе́ра», «macaroni» [332], – ее сын! [333]) Она очень милая. С<ережу> обожает, меня уважает, – Не забудь ответить.
Хорош – герб? [334]
Обнимаю тебя.
<На полях:>
Муру: Солнцу!! сказать: незасть! (Разгадка). То, что я почувств<овала> за Мура, почувст<вовал> сам за себя Александр [335].
Читай Рильке.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 50–53. Печ. по тексту первой публикации.
67-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 5-го августа 1928 г.
Мой родной, пишу Вам после баснословной прогулки, блаженной, моего первого события здесь, прогулки, длившейся 12 ч<асов> и длившейся бы еще сейчас, если бы не вернулись в поезде, т. е. лишили бы себя еще этого блаженства! (Крохотный поездок, меньше Муриных жестяных, сквозь строй сосен).
Côte sauvage [336], в 20-ти верстах от Понтайяка, 15 из коих сплошной сосной: смолой и иглой. К соснам приделаны ведрышки: сосна дойная. Смолу эту ела.
Иные места – Россия, иные – Чехия, иные – Шварцвальд [337], все вместе – рай. Вся дорога (шли линией поездка, только раз уступив ему дорогу) в кокосовых орехах, тут же, на рельсах, – кокосовых! каких отродясь не видывала на соснах. За́росли ежевики. Ни души. Поездок ходит два раза в день. Океан хвои, за которым – за невидимым валом дюн – другой океан. И все это не кончается, ты все время по самой середине, как в любви.
И – Сахара. Настоящая. Только – приморская. Точнее – две Сахары. (Ведь сущность Сахары не в безводии, а в жажде!) Сахара соли и Сахара песка [338]. Ни жилья. Обломок корабля. Угрожающие жесты обгоревших – неведомо с чего – деревьев. Côte sauvage. Тянется на сотни верст.
Купались. В Понтайяке – залив, соединение Жиронды с океаном, здесь – океан. Другие волны, другое дно, другое всё. Чудесные раковины. Перемежение созерцания (здесь это слово уместно, что иного делать с океаном??) и игры. Созерцаешь океан и играешь с берегом. (С океаном никто не играл, кроме Посейдона! [339] Игра самого с собою!)
Купалась с упоением. Но дело не в купании (подробность!) а в осознании: тебя лицом к лицу со – ВСЕМ!
Другой мир.
Я сегодня не жила, я была.
_____
Решение: мы с Вами не будем жить, мы будем ходить. Уходить с утра и возвращаться вечером – и обратно. Мы все время будем отсутствовать. Нас нигде не будет, мы будем ВЕЗДЕ. Я не мыслю с Вами жизни: дня (здесь – плажа), житности, бытности. «В мою бытность в Понтайяке», этого Вы не скажете. «Когда меня в Понтайяке не-было» (активное) – так Вы будете рассказывать внукам. (ДЕНЬ ПРИДЕТ!)
Реально: день – ходить (не-быть, БЫТЬ!) день – жить. Жить, это, для меня, все мои обязанности, всё, что я на себя взяла. Их не будет в хрустальном доме Тристана [340].
Дай нам Бог хорошего сентября, такого, как нынешний день. Непременно приезжайте к 1-му, еще можно будет купаться без содрогания. Возьмите и это!
_____
Беседовала с Вами мысленно целый день – и чего Вам не сказала! А сейчас, как всегда, тороплюсь, обрываю не начав.
Все реальности в следующем письме (Ваш приезд, вопрос жизни у нас, гонорар за стихи в Посл<едних> Нов<остях>, блохи, прочее).
<На полях:>
Спасибо за Федру [341], за всю Вашу помощь. С<ергей> Я<ковлевич> возвращается 10-го. Дошли ли вторые ф<отогра>фии? Посылала дважды.
Как статья? Гонорар – не химера? Непременно прочту. Готово ли кольцо? Обнимаю. Спокойной ночи!
М.
II
Простите за Алины раскаряки, но под рукой другой бумаги нет [342].
Дела
Первое печальное. Те 100 фр<анков>, на к<отор>ые я рассчитывала (философские, шестовские) мне нужны немедленно, так же как гонорар из Посл<едних> Новостей, сколько бы ни было. При подсчете оказалось, что тратится последняя сотня (был такой блаженный конверт!) – деньги здесь горят, ибо цены вдвое против медонских, а сейчас самый сезон, всё растет.
Кроме того, пришлось одолжить сто А<ндрее>вым, к<отор>ые пока что не отдают.
Итак, соберите, пож<алуйста>, гонорар Посл<едних> Нов<остей>, попросите отца и, приложив шестовские, вышлите переводом или в конверте с объявл<енной> ценностью. В кредит мы можем жить не больше недели (пишу 6-го), здесь все богатый или достаточный купальщик («le baigneur»).
Надеюсь, что из Посл<едних> Нов<остей> можно взять без доверенности?
Вам на поездку, по размышлении, нужно порядочно, а именно: 200 (немн<ого> меньше) дорога, 100 (немн<ого> больше) на 2 недели комнату (1-го – 15-го сент<ября>, А<ндреевы>вы навряд ли уедут раньше) – итого 300 фр<анков>, прибавьте minimum 50 на непредвид<енные> расходы. По чести – не меньше 400 фр<анков>. Достанете ли их? Не можете ли, числу к 15-го, поговорить серьезно <<подчеркнуто дважды> с отцом? Позже первого сент<ября> ехать не стоит, м<ожет> б<ыть> нам придется уехать в 20-тых числах. Подумайте и ответьте. Вы все-таки выдержали экз<амен> (отец) это – козырь.
Хорошо бы – выслали причитающиеся мне франки возможно скорее, С<ережа> едет в пятницу и на отъезд уйдет последнее. Чтобы я получила не позже 13-го – 14-го.
Простите за быт и разорвите бумажку. ЭТО НЕ Я.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 56–58. Печ. по тексту первой публикации.
68-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 10-го августа 1928 г.
Сыночек родной, все дело в том, очень ли, крайне ли ты хочешь приехать? Ибо тогда – препятствий нет.
Слушай внимательно: А<ндрее>вы уезжают 5-го, их комната свободна, и ты можешь жить в ней сколько хочешь. Сегодня же пишу их матери, что комната, с 6-го, сдана. Об остальном не думай, где кров там и пища, одно ведет другое, ты у нас просто гостишь.
Дорога: делай, что можешь, чтобы достать, проси у отца так или в долг, постарайся установить дело с бывшим гонораром, словом – предоставляю твоему воображению и – воле (ко мне, к данной вещи, – только в такую верю. Воля – ОХОТА.) Если же ничего не выйдет, т. е. у тебя ни копейки не будет, достану тебе в оба конца, только молчи, ничего не говори родным, – достал и достал. Мне от тебя нужно одно: «Дорогая Марина, буду у Вас 1-го» (до 6-го переможешься в моей комнате, я уйду к детям). Мне нужно это слово прочесть глазами.
Все это – только в том случае, если ты этого сентября со мной хочешь так же, как я – его – с тобой, т. е. предельно.
Иначе – не для тебя писано
_____
Итак, препятствий нет. Числа 25-го ты мне окончательно напишешь, как дела. Ничего не выгорело – тотчас высылаю деньги на билет aller-et-retour, узнай точно сколько. Вышлю заказным письмом, чтобы не привлекать внимания (скажешь – карточки, или стихи). И 1-го – или 5-го – ты выезжаешь, а мы с Алей встречаем в Ройяне. Помирись с Алей [343], – не стоит ссориться. Кроме того, скоро ее день рождения, поставь эту размолвку на счет ее уходящего четырнадцатилетия [344].
Колюшка, теперь слушай еще внимательнее.
Этот сентябрь невозвратим. Хочу его с тобой всеми силами своей души. Для тебя как для себя. Если он тебе немножко менее нужен, чем мне – не езди. Всё это только при абсолютном равенстве необходимости. Проверь себя.
М<ожет> б<ыть> тебе и так хорошо: «пройдет лето, будет осень, осенью увидимся, будем гулять». Если та́к – не езди.
А если ВСЕ ОБРАТНОЕ – не считайся ни с какими бытовыми соображениями, ты в середине текущей реки – меня, река уйдет, – «никто дважды не вступал в ту же реку» [345]. – «Будущее лето» – вздор, не верь, не верю, жизнь безоглядна, а за ней, по пятам – смерть.
Ясные дни и лунные ночи, ясные дни и темные ночи, дороги, пески, звук слова ОКЕАН… – устала! не хочу ломиться в стену, ты сам должен знать, а если не знаешь – Бог с тобой, иди мимо или – оставайся позади.
_____
Ни о чем другом сейчас писать не могу. Твое письмо для меня большое горе. «Либо совсем нет, либо на 3–4 дня»… Перечти начало, вдумайся и ответь, – сигналов с кольцом не нужно [346], черным по белому: «буду 1-го (или 5-го)». Что мне нужно? Твое согласие на заём у меня в 200 фр<анков>. Если ты МЕНЯ, НАС ОБОИХ можешь променять на ребяческое мужское самолюбие «не могу-де, ибо не знаю, когда отдам» – Бог с тобой, Бог с нами обоими, – ничего не было, ничего не будет, очередное недоразумение, тоска.
_____
Tentation chamelle [347] – твоя или его? Или – взаимная? Хочу знать. Кто он? И – конец турнира. Но – прежде всего – едешь или нет?
<На полях и между абзацами:>
Как была встреча С<ережи> на вокзале? А посещение В<олкон>ского? Пиши обо всем. Если ты решил не ехать, т. е. после этого моего письма не решил ехать – я просто меняю русло, мы просто – bons amis [348]. М<ожет> б<ыть> – тоже хорошо?
Пиши совсем свободно, о чем хочешь, как хочешь, сколько хочешь. Письма запечатывай сюргучом, погуще. О чем ТО́М ты хотел писать? («осторожность накладывает руку на бумагу»). Отвечай возможно скорей, ты меня никогда еще не мучил – не стоит начинать. Люблю тебя.
М.
Впервые – Несколько ударов сердца. С. 60–62. Печ. по тексту первой публикации.
69-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 12-го августа 1928 г.
Милый друг, мне совершенно серьезно, вне всякой лирики, желаний и нежеланий, необходимо знать, едете ли Вы или нет – и когда – и насколько. Ведь есть реальная жизнь, в пристрастии к которой Вы меня, поэта, ведь не заподозрите?
У меня со всех сторон просят комнату, я не знаю что́ говорить. Я с радостью оставлю ее для Вас (освобождается 6-го), но если Вы колеблетесь и не знаете, я не имею никакого основания (ни внешнего, ни внутреннего) не сдавать ее людям, к<отор>ым она нужна. Та́к, напр<имер>, у меня ее вчера просила А<нна> И<льинична> Андреева, для своей дочери [349], к<отор>ая, в зависимости от того, свободна комната или сдана, уедет с молодыми людьми 5-го или не уедет. А нынче ее просит у меня М-elle Туржанская [350], приехавшая вчера. Я не знаю, что́ им всем отвечать. Ибо это – только начало. Будут приезжать и просить, русских много, – что́ мне делать?
