Текст книги "Рецензии на произведения Марины Цветаевой"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Е. Шевченко
Под знаком Марины Цветаевой{115}
Довольно поздно, почти на исходе 1926 года, подводить литературный итог 1925-му году. Но такой итог теперь подвел князь Святополк-Мирский. Оказывается, что 1925 год «прошел под знаком Марины Цветаевой».[401]401
Из рецензии Д.Святополк-Мирского на «Современные записки» I—ХХVI. Париж. 1920–1925 гг. «Воля России». 1922, 1925, 1926 гг. № I–II. Прага – Версты, Париж. 1926, № 1. С. 210.
[Закрыть] «Крысолов» Марины Цветаевой, напечатанный в декабрьской книге «Воли России» за 1925 год и в первой книге этого журнала за текущий год, доказал, что «Россия жива не только в границах русского мира, но и в царстве духа превыше всех границ»…
Насколько превыше всех границ здравого смысла песни увядающего соловья, которым зачарован кн. Святополк-Мирский, можно судить по самому «Крысолову». Но —
Не соловью беречь
Горло. (Три капли нб ночь!)
Что до футляра – в печь!
Или наденьте нб нос…
………………………….
В царстве моем (нежнейшее dolce)…
А веку все меньше, а око все больше…
В скромной по размерам библиографической заметке в первой и, быть может, последней книге «Верст» (мое предсказание о том, что вторая книга «Благонамеренного» будет его последней книгой, уже исполнилось[402]402
См. его статью «Разгадка благонамеренности». С. 273.
[Закрыть]) кн. Святополк-Мирский провел великую красную черту между двумя эпохами – до и после появления… «Верст». Последние могикане «Современные записки» – это «инерция предреволюционной России». Заслуга «Современныx записок» в том, что они, «как добрые консерваторы, сохранили и передают потомству все то, что писатели не успели написать до революции».
Что касается литературы вообще (конечно, зарубежной литературы), то, если о ней судить по «Митиной любви» Бунина, – она «бледнеет и меркнет перед подлинной жизнью».
Мережковский если когда-нибудь и существовал, то «перестал существовать по крайней мере двадцать два года тому назад». Зайцев был близок к тому, чтобы «засуществиться, но не осуществиться». Зинаида Гиппиус «видна во весь рост только изредка в немногих стихах» и т. д. Старая русская литература закатилась, замерла навсегда, и новая эпоха началась с «широкого ока» Марины Цветаевой.
О том, что представляет из себя «новая» русская литература рассказал в «Опыте обзора» призванный на помощь кн. Святополк-Мирскому объять необъятное… Александр Туринцев,[403]403
В своем «Опыте обзора» А.Туринцев дает краткие, в основном высокие, оценки писателям Советской России (Замятину, Леонову, Бабелю, Пастернаку и др.).
[Закрыть] маленький старый знакомец.
«Голос нашего времени и есть – необходимость третьего, нового, рожденного из борьбы двух мировоззрений (буржуазного и коммунистического). Русские писатели к новому мировоззрению должны идти сейчас по целине…»
Если попутчиком литературы должна быть критика, то критика эта должна быть такой, по мнению третьего «сотрудника»[404]404
Из рецензии на: «„Новый мир“. Кн. 2. М., 1926», которая была опубликована за подписью «С», то есть третий «сотрудник» – все тот же Д.Святополк-Мирский.
[Закрыть] «Верст», какую признает, опять-таки, только Марина Цветаева.
А критика эта уже решила, что на первые страницы новой истории новой русской литературы попадет Борис Пастернак.[405]405
В этой же рецензии было отмечено: «Некоторые страницы „Нового мира“ войдут в историю литературы – Борис Пастернак».
[Закрыть]
Весь же дальнейший путь этой литературы определяется «пророческой природой современной русской поэзии» и Россия – «как единство, как один рост от князя Игоря до Ленина для нас реальнее, чем была когда-нибудь» (кн. Святополк-Мирский).[406]406
Из его статьи «Поэты и Россия».
[Закрыть]
Этому несколько противоречит свидетельство В.Каменского, который пишет из советской России в Америку неутешительно по части поэзии: «Поэзия рухнула. Вне внимания. Даже Володя Маяковский взялся за очерки и рассказы. Есенину надо было удавиться, чтобы наконец стиxи его зачитали. Но прошло полгода. Лишь! И книжки его лежат, выцветая и выветриваясь в витринаx. Полагаю, что через год от поэзии не останется ни черта!..»
Не отстает ли уж кн. Святополк-Мирский от самоновейшего миропонимания? Это для него очень рискованно. Что может сказать на это Лелевич – он шутить не любит. Первая книга «Верст» может оказаться последней.
Возможно, что кн. Святополк-Мирский переусердствовал в своем осуждении на забвение всей старой русской литературы…
Недавно А.Вербицкая, автор романа «Ключи счастья», сообщила нам, что покойный Воровский решил переиздать многие из ее произведений. Кстати, история этого признания «полезности» романов Вербицкой настолько интересна, что ее не грех привести в выдержке из письма самой Вербицкой, напечатанного в «Правде».
Дело в том, что в 1919 году «наркомпрос» решил было сжечь все книги Вербицкой «за порнографию, юдофобство и черносотенство». «Я молчать не могла, – пишет А.Вербицкая, – и написала в Наркомпрос заявление, что я требую над собой гласного суда. Пусть мне докажут, в какой книге и на какой странице повинна я в взводимых на меня преступлениях. Я доказывала, что в журналах, где я печаталась, коллегами моими были Луначарский, Покровский, Скворцов-Степанов, Максим Горький и другие большевики… Наркомпрос решил передать это дело на рассмотрение Воровского, слывшего знатоком литературы. В эту критическую минуту у меня нашлось двое защитников: Максим Горький, всегда прекрасно относившийся ко мне, возмутился и написал Воровскому. Через неделю Воровский купил весь мой склад, затем избрал литературную комиссию из 12-ти литераторов-коммунистов, которые в течение трех месяцев перечитали все мои 33 книги и 14 переводных изданий. Этого именно я и добивалась. В конце ноября товарищ Воровский позвонил мне и сказал:
– Поздравляю с полной победой. Все книги признаны безвредными, а многие полезными. Иx решено переиздать».
В настоящее время у Вербицкой нашлись новые враги и стали на нее нападать в советской печати. Но за нее вступился на страницах «Правды» коммунист Ольминский,[407]407
Ольминский (псевд.; наст. фамилия – Александров) Михаил Степанович (1863–1933) – деятель революционного движения, публицист, критик и историк литературы, редактор.
[Закрыть] который заявил, что в пользу Вербицкой высказался и Луначарский.
Таким образом, авторитетными голосами Воровского (увы, загробный голос!) и Луначарского Вербицкая, хотя и дореволюционный писатель, признана достойной быть в среде новой литературы.
(М.Цветаева)
Не было более зловещих предзнаменований для русской литературы, чем те, которые принимает за добрые кн. Святополк-Мирский. Но никогда не бывало и более идиотски-смешной и трагически-забавной свистопляски вокруг русской литературы, чем в наши времена. Все это, конечно, достойно времен, идущих «под знаком Марины Цветаевой».
И. Бунин
Записная книжка
<Отрывки>{116}
Кого тут ведьма за нос водит?
Как будто хором чушь городит
Сто сорок тысяч дураков!
Это говорит Фауст, которого Мефистофель привел в «Кухню Ведьмы», и это вспомнилось мне, когда я на днях прочел в «Последних новостях» статью[409]409
Имеется в виду статья Н.Берберовой (опубликована под псевдонимом Ивелич) «„Они“ о нас» (ПН. 1926, № 2031, 14 окт.), являющаяся откликом на статью Горбова «Мертвая красота и живучее безобразие» (см. в настоящем издании).
[Закрыть] о том, что в «Красной Нови» какой-то Горбов[410]410
См. его статью «Мертвая красота и живучее безобразие» в настоящем издании.
[Закрыть] опять шельмует писателей-эмигрантов и опять все за то же: за то, что мы будто бы «мертвецы», отстали от века, не видим и не понимаем всего того «живого, молодого, нового», что будто бы есть в большевистской России. <…>
Да, работает подобная же кухня и здесь, в Европе, – например, кухня пражская, называемая «Волей России», во главе с Виктором Черновым, Лебедевым,[411]411
Чернов Виктор Михайлович (во втором браке – муж О.Е.Колбасиной-Черновой; 1873–1952) – общественно-политический деятель, публицист, социолог, мемуарист.
Лебедев Владимир Иванович (1883–1956) – общественно-политический деятель, публицист, журналист, литературный критик, прозаик. В 1920–32 являлся соредактором газ., затем ж. «Воля России».
[Закрыть] Слонимом, Пешехоновым, который уже давно славится своими проклятиями эмиграции, совершенно, по его мнению, сгнившей заживо. Из Москвы постоянно раздается по нашему адресу: «Мертвецы, гниль, канун вам да ладан!» Но не отстает от Москвы и Прага. И вот опять: только что просмотрел в последней книжке «Воли России» «Литературные отклики» некоего Слонима,[412]412
М.Слоним «Литературные отклики». См. отрывки из этой статьи в настоящем издании, с. 303.
[Закрыть] который счастливо сочетает в себе и заядлого эсера, и ценителя искусств, и переводчика: если не ошибаюсь, это тот самый Слоним, что сравнительно недавно выбрал из всех десяти томов любовных мемуаров Казановы эпизоды наиболее похабные, перевел их и издал двумя книжками.[413]413
Имеется в виду кн.: Воспоминания Казановы / Пер. и вступ. статья М.Слонима. Берлин: Нева, 1923. (Вышли в одном томе.)
[Закрыть] Удивительные «отклики»! Будучи якобы врагом большевиков, а на самом деле их единоутробным братом, который грызется с ними только из-за частностей, подхватывая московский лай на нас, Слоним даже и Москву перещеголял: ничего подобного по лживости и пошлости я, кажется, даже и в московских журналах не читал.
Отклики эти – обо мне, о Гиппиус и вообще об «эмигрантской литературной знати и ее придворной челяди», как с лакейской яростью выражается Слоним. А придрался он ко мне из-за журнала «Версты». Он и сам невысокого мнения об этих «Верстах», он отзывается о них на своем смехотворном жаргоне тоже не очень почтительно:
– «„Версты“, – говорит он, – обращены лицом к России, и это хорошо. Но еще лучше было бы, если бы обращены они были своим лицом!»
(Странная картина: «Версты» обращены лицом «и это хорошо», но обращены чужим, а не своим. Ничего не вижу тут хорошего!)
– «Ядро „Верст“, даже если его тщательно вышелушить, оказывается окрошкой… Оригинального в них лишь поэма Цветаевой – трагическая поэма любви, вознесенной над жизнью, вне жизни, как гора над землей, и жизнью земной раздавленная»…
Слоним захлебывается от Цветаевой. Он посвящает ей в своей статье и еще немало столь же высокопарной ахинеи, как только что приведенная. Он говорит:
– «Смысл у Цветаевой сгущен, сжат… У нее патетический избыток, напряженность высокого строя души (а не духа только) в замкнутом словесном ряде…
Контраст творчества Цветаевой и состоит в этом сочетании: бессмертность, сжатая в лаконичность, вихрь, заключенный в отрывистость, страсть к бескрайности в подобранной формуле»…
Он с великолепным презрением к простым смертным и с восторгом перед своим собственным умом и вообще перед самим собою фыркает:
– «Мне всегда странно, когда я слышу, что иные простодушные, – вернее, простодумные, – читатели не находят у Цветаевой ничего, кроме набора слов, и никак не могут докопаться до смысла ее стихов… На высоте люди со слабыми легкими задыхаются!»
Все так: легкие у Слонима удивительные, человек он не «простодумный», прекрасно «докапывается» до «сгущенного» смысла Цветаевой и в совершенно телячьем восторге от своих раскопок. Но к «Верстам» он, повторяю, почти столь же непочтителен, как и я, который нашел их прежде всего просто прескучными со всеми их перепечатками Пастернаков, Бабелей, каких-то Артемов Веселых, поэмой Цветаевой насчет какой-то горы и «красной дыры», россказнями Ремизова опять о своих снах, о Николае Угоднике и Розанове. Слоним, повторяю, в восторге только от Цветаевой. Но и тут – не водит ли он кого-то за нос? «Цветаева – новое, говорит он. – Она перекликается с теми, кто в России!»
Так вот не за эту ли перекличку он и превозносит ее, а на меня ярится за то, что я будто бы ни с кем из России не перекликаюсь? Впрочем, я полагаю, что он все-таки не настолько «простодумен», чтобы думать, что в России я пользуюсь меньшим вниманием, чем Цветаева, и что я уж так-таки ни с кем там не перекликаюсь. Нет, он, вероятно, это понимает, да все дело-то в том, что совсем не с теми перекликаюсь я, с кем перекликается Цветаева. И каких только грубостей и пошлостей не наговорил он мне за это в своих «откликах»! <…>
В. Злобин
Рец.: «Версты», № 1
<Отрывки>{117}
Помни, помни, мой милок,
Красненький фонарик.
Писать о «Верстаx» после таких исчерпывающих статей, как статьи Антона Крайнего и М.Цетлина,[414]414
Статью Антона Крайнего «О „Верстах“ и о прочем» см. в настоящем издании. Статья Цетлина М. «Версты» [№ 1] была помещена в газ. «Дни» (1926. № 1087, 22 авг. С. 3).
[Закрыть] – задача не легкая. Все, что можно было сказать об этом журнале с точки зрения культурной, политической и просто человеческой, – уже сказано. Главное – связь его с растлителями России отмечена с достаточной ясностью. Остается только одно: рассмотреть, в чем эта связь выразилась наиболее ярко, какое разлагающее начало соединяет «Версты» с той «Россией», на которую они так пристально устремили взор.[415]415
О программе «Верст» см. в статье И.Бунина, помещенной в настоящем издании.
[Закрыть] <…>
Удивляться ли, что и в «Верстаx» «новый темперамент» развивается весьма успешно, настолько успешно, что, собственно, следовало бы вместо поднятого над журналом красного флага, повесить – красный фонарь. Тогда сразу бы многое объяснилось. Показались бы уместными не только специфические ругательства Артема Веселого и его цыганщина, но и Ремизов с некрофильским влечением к Розанову, с которым он, воистину, как с мертвым телом, делает, что хочет. О Марине Цветаевой нечего говорить. Она-то, во всяком случае, на своем месте.[416]416
В № 1 «Верст» были помещены «Вольница» А.Веселого, статья «Воистину (Памяти В.В.Розанова)» А.Ремизова, «Поэма Горы» М.Цветаевой.
[Закрыть] И как ей, в ее положении, не вздыхать, что мы в этот мир являемся «небожителями», а не «простолюдинами» любви, т. е. больше идеалистами, чем практиками «О когда б, здраво и попросту» восклицает она:
В ворохах вереска бурого
…….на же меня! Твой.
И не лжет, – только не дли!
А затем, спокойно разойтись, ибо:
Не обман страсть и не вымысел!
И не лжет – только не дли!
Но Цветаева все же не теряет надежды, что когда-нибудь, «в час неведомый, в срок негаданный», люди наконец почувствуют:
Непомерную и громадную
Гору заповеди седьмой, —
и сбросят ее с плеч – «обнажатся и заголятся». Что эта надежда не тщетна свидетельствует следующая выдержка из «Красной газеты»: «Несмотря на то, что, в настоящее время, процедура браков и разводов крайне упрощена (для регистрации таковых необходимо лишь словесное объявление сторон) в ближайшем будущем ожидается утверждение нового проекта о регистрации разводов по заявлению только одной стороны». Таким образом, скоро будут не нужны те «ботинки на резиновом ходу», о которых поется в одной из частушек, перепечатанных «Верстами» в доказательство своей «смычки» с деревней:
Я куплю себе ботинки
На резиновом ходу,
Чтобы спали, не слыхали,
Как я с уль’цы прихожу.
Достаточно будет дважды забежать в комиссариат, чтобы со спокойной совестью возвращаться под «отчий кров». Но, по уверению Святополк-Мирского, «Версты» не только «перекликаются» с современной народной поэзией, они еще и «через голову 19 века подают руку Державину». «Державинское начало, – лопочет зарапортовавшийся Святополк, – воскресло в поэзии Гумилева, Маяковского, Пастернака, Марины Цветаевой… Северное сияние Ломоносова перекликается (!) с солнцем Маяковского и золотые стерляди Державина с красными быками Гумилева». Объединяющее Маяковскиx и Пастернаков начало есть, по мнению Святополка, «то, что можно было бы назвать иx не – или сверx-человечностью».
Взгляд для названных поэтов, конечно, лестный, но вполне патологический: считать то, что ниже человеческого – сверхчеловеческим, разложение – победой над тленом, воображать, что «облегчаясь» при всех – творишь новые ценности – это, воистину, граничит с патологией, и Антон Крайний справедливо назвал Святополка дефективным индивидуумом.[418]418
В статье «О „Верстах“ и о прочем» Гиппиус отмечала: «Существуют индивидуальности с некоторым органическим дефектом – в смысле отсутствия известного внутреннего критерия. Есть признаки, что г-н Святополк принадлежит к их числу».
[Закрыть]
Весьма характерна и статья Лурье о Стравинском. Он прославляется, главным образом, за то, что уничтожил в музыке личное начало, принеся его в жертву «хоровым массам». «„Весна Священная“, – говорит Лурье, – вне личного начала». А «Свадебку», где это начало окончательно поглощено хором, он даже называет «религиозной мистерией». Не берусь судить, насколько верно понял Лурье Стравинского, но это и не важно: важна общая тенденция «Верст», иx неодолимое влечение к безличному, к нечеловеческому. Вот почему всем существом Цветаева – против любви единственной, вечной верности, ибо ни в чем так не утверждается личность, как в этой любви.
Кстати, совсем не к месту над поэмой Цветаевой эпиграф из Гельдерлина:[419]419
Эпиграфом к своей поэме М.Цветаева взяла слова из романа немецкого поэта-романтика Фридриха Гельдерлина (1770–1843) «Гиперион, или Отшельник в Греции».
[Закрыть] этот немецкий поэт-романтик с Цветаевой ни в чем не сходится, и менее всего во взгляде на любовь. Он любил всю жизнь одну, воспевал одну и даже в безумии остался ей верен. Напрасно поэтому пытается Цветаева с ним «перекликаться». Лучше бы с Коллонтай. <…>
Вс. Фохт
Рец.: «Воля России», № 8–9
<Отрывки>{118}
В последнем номере журнала «Воля России» один из его редакторов, Марк Слоним, выступает в статье «Литературные отклики» на защиту пражских молодых поэтов и журнала «Версты» против И. Бунина и Антона Крайнего. Критиковать критику – дело нудное, но мы все же хотим остановиться на некоторых замечаниях Слонима, затрагивающих общеинтересные вопросы.
Слоним возмущен: статьи И.Бунина «продиктованы политикой, а не художественными оценками», написаны в резких выражениях, а кроме того, И.Бунин и А.Крайний восстают против еще недавно «своих» – Ремизова и Цветаевой – за «обращение лица к советской России». <…>
В том же номере «Воли России» помещены стихи Марины Цветаевой, о которой Слоним пишет в последней части своей статьи: «Ей дан необыкновенный пафос, в каждом слове – молниеносность, разительность. Смысл сгущен, сжат, в каждой фразе – переполненность, образ – и символ и формула». И далее: «Мне всегда странно, когда я слышу, что иные простодушные (вернее, простодумные) читатели не находят в произведениях Цветаевой ничего, кроме „набора слов“, и никак не могут докопаться до смысла ее стихов и поэм». – «Многие жалуются, что не могут понять ее стихов: на самом деле они не хотят сделать известного напряжения, чтобы проследить за бегом ее мыслей, за переполненностью ее души», и т. д.
Вот образец этой «насыщенности мыслью и эмоцией, содержанием».
Так светят седины,
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —
В последние двери —
Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур – последний из слуг!)
…Уже и не светом;
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли – и обрывается связь.[420]420
Из стихотворения «Не краской, не кистью!..» (из цикла «Деревья», 6).
[Закрыть]
Читатель должен участвовать в творческом процессе поэта и «сделать известное напряжение», необходимое для полного претворения в себе Содержания – там, где это напряжение оправдано глубокой духовной сущностью творчества, а не вызвано синтаксическими затруднениями. «Высокое косноязычие» дано поэту именно для того, чтобы воздействовать на читателя, но поэт не имеет права ставить перед ним ребусы или крестословицы под предлогом «насыщенности». Чем одаренней художник, тем легче и строже подчиняется он законам речи. Связь, и логическая, и эмоциональная, все время обрывается в стихах Цветаевой (в последний период ее творчества) и естественно, что у читателя остается только тягостное ощущение не то мистификации, не то просто бессилия.
Слоним заключает свой панегирик Цветаевой утверждением, что она – «новое». – «Она перекликается с теми, кто в России». «…ее взволнованные строки кажутся там подлинным выражением пафоса и бури наших дней». Быть может, это и кажется тем, кто «пафос и бурю» мыслят только в распущенности и в болезненной эротике, сочувствуя всякому насилию над языком и читателем. Однако, к несчастью для Слонима и Цветаевой, «там» ее только бранят, и Слоним вряд ли сумел бы указать хоть одну хвалебную статью о Цветаевой в советской литературе. Может быть, такие статьи готовятся? <…>
Н. Рыбинский
Литературная хроника
<Отрывки>{119}
<…> «Обезьяньи палаты»,[421]421
Имеется в виду выдуманное А.Ремизовым в 1908 году общество ОБЕЗВЕЛВОЛПАЛ (обезьянья-великая-и-вольная-палата) со своими Конституцией, Манифестом и различными «донесениями» (об этом см. в его книге: Взвихренная Русь. Париж, 1927. С. 272–277).
[Закрыть] как мухи, засиживают прекрасную русскую литературу. В беллетристике – Ремизов, в поэзии – Цветаева. И то, и другое – плохо; писать и кривляться гораздо легче, чем следовать художественным образцам, – вызывает много подражаний. Бездарный писатель под Ремизова, поэт под Цветаеву, потому что для этого вовсе не нужно быть искусным в слове, вполне достаточно одного кривлянья.
С ремизовщиной и цветаевщиной бороться необходимо. Система унаваживания хороша только в сельском хозяйстве; подлинное же искусство не терпит дешевизны.
И потому на благодарном поле родной литературы, не раз дававшем такие всходы, что их хватало на целый мир, – особенно досадно видеть произрастающие плевелы, и нет сил, чтобы удержаться и не отделить их от золотистой и чистой пшеницы…
Не путем литературы идут и Ремизов, и Цветаева, и все иже с ними. Но дешевка и реклама делают свое дело, и потому задолго до всякого юбилея, такие писатели уже имеют известность, а иногда и славу. <…>
Цветаева? Это та, которая такие стихи пишет! без глаголов… «Он ее»… И не догадаешься, в чем дело. Пишет, может быть, и плохо, но, знаете ли, – смело…
Так создается популярность. И потому там, где рядовой читатель только пожимает плечами и неуверенно говорит:
– Не понимаю, но раз все восторгаются, несомненно, что-то есть…
Слыша это, хочется сказать ему:
– Не бойся, друг, сметь свое суждение иметь.[422]422
Перифраз реплики Молчалина из комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (Действие 3, явление 3).
[Закрыть] Прекрасная вещь всегда прекрасна, без всяких пояснений и догадок. А в писаниях этих писателей нет ничего, кроме убогой пустоты, прикрытой такой убогой формой.
Известность писателя далеко не всегда соответствует его ценности. И при нашем литературном богатстве, мы не только можем, но и должны от времени до времени делать уборку и сбрасывать то, что не литература.
М. Гофман
О «Верстах» и о прочем
<Отрывки>{120}
Вышел второй номер «Верст». О первом номере этого журнала так много говорили и писали, вокруг него создавалось столько легенд, слухов и сплетен,[423]423
См. статьи И.Бунина «Версты» (№ 1), В.Злобина «Версты» (№ 1), З.Гиппиус «О „Верстах“ и о прочем», отрывки из которых помещены в настоящем издании.
[Закрыть] что трудно вполне беспристрастно писать о «Верстах». Будем, однако, справедливы и признаем, что вторая книжка «Верст» составлена гораздо интереснее и содержательнее первой.
Интереснее, прежде всего, литературно-художественный отдел, заключающий в себе псевдогреческую трагедию Марины Цветаевой «Тезей» (первая книжка открывалась также М.Цветаевой – ее поэмой «Гора»), отрывки из романов А.Веселого «Восстание», Ю.Тынянова «Кюхля» («Конец») и Андрея Белого «Москва под ударом», и документы – под громким именем «Россия», за подписью Алексея Ремизова.
В трагедии Марины Цветаевой много удачных и сильных мест (хороша сцена Тезея с Ариадной, прекрасна сцена Тезея с невидимым Вакхом), гораздо слабее хоровые партии; досадно очень частое и утомительное употребление одного и того же размера, для правильного чтения которого автор должен был сделать пояснение: с перерывом между первым и вторым слогом («т. е. (!), – говорит Марина Цветаева, – равная ударяемость первого и второго слога»); размер этот поэт употребляет очень искусственно, насильно разрывая один слог от другого, по типу:
Бой—цу-быкоборцу —
такое совпадение метрических ударений с логическими, как в стихе:
Роз, лавры вершин —
встречается очень редко, между тем как только такие стихи и законны для данного размера. <…>
Я читал и перечитывал обе книжки «Верст» с целью найти какие-нибудь следы большевизма или сменовеховства, в которых так упрекали новый журнал,[424]424
См., например, статью З.Гиппиус «О „Верстах“ и о прочем», отрывки из которой помещены в настоящем издании.
[Закрыть] и, несмотря на всю внимательность медленного чтения, ничего не мог найти. Журнал имеет очень определенную физиономию, но не сменовеховскую, а евразийскую, смешивать же евразийство со сменовеховством или наивно, или недобросовестно.
На походе, ожесточенном походе, открытом парижскими писателями и критиками (только парижскими) против «Верст», стоит несколько остановиться, ибо в этой литературной войне допускались такие нелитературные средства и приемы, которые не могут быть допущены в литературной критике: литературных противников и соперников побивали в глазах публики тем, что объявляли их большевиками и сменовеховцами. Поход был начат И.Буниным, но на его критике не хочется останавливаться, ибо для него большевизм – всякая перепечатка советской литературы (чем занимаются, однако, все эмигрантские издания) и все, что напечатано по новой (или, по Бунину, заборной[425]425
В статье «Записная книжка» (Возрождение. 1926. № 513, 28 октября. С. 3–4) Бунин отметил: «Невежда и хам ни с того ни с сего объявил заборную орфографию: опять покоряйся, пиши по ней! Я отвечаю: не могу, не хочу – уже хотя бы потому, что по ней написано за эти десять лет все самое низкое, подлое, злое, лживое, что только есть на земле». Это высказывание Бунина задело М.Гофмана, который сразу же на страницах «Последних новостей» опубликовал открытое письмо писателю, вызванное обидой «за память людей, подобных Шахматову». Ответ Бунина не замедлил появиться. В письме в редакцию «Возрождения» («О новой орфографии». 1926. № 522, 6 ноября. С. 3) он конкретизирует свою точку зрения: «Он [Гофман] дивится, что я назвал орфографию, истинно „хамски“ навязанную России большевиками, заборной. Но как же она не заборная, когда именно забор и в точном и в переносном смысле этого слова так долго служил ей?» (Подробнее см. текст и комментарии к нему: Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов. Москва: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000. С. 228, 232, 559–563).
[Закрыть]) орфографии. Не так наивна Зинаида Гиппиус – Антон Крайний. Антону Крайнему показалось недостаточным прямое нападение на «Версты» выдерганными цитатами (после чего он говорит о том, что добросовестно привел все содержание «Верст»): в последней книжке «Голоса минувшего на чужой стороне» (вышедшей в октябре) Антон Крайний нападает на «Версты» через голову «Благонамеренного» (последняя книжка которого вышла в марте 1926 года).
«Благонамеренный» издавался очень молодым и талантливым поэтом князем Д.А.Шаховским, подававшим большие надежды (стихи его отличались исключительной для нашего времени прозрачностью, невесомостью стиха). Говорю подававшим, в прошедшем времени, потому что летом прошлого года князь Шаховской ушел в монастырь. Неискушенный в литературных дрязгах, идеалист и мечтатель, набожный и тихий Шаховской задумал основать исключительно литературный журнал (журнал «Литературной культуры»). Первая книжка его «Благонамеренного» вышла в январе прошлого года, оказалась очень хорошо составленной и встретила во всей русской эмигрантской критике единодушно-благожелательный прием.[426]426
См. статью Н.Мельниковой-Папоушковой «О „Благонамеренном“», отрывки из которой помещены в настоящем издании.
[Закрыть] Журнал имел совершенно определенный, никем не оспариваемый успех. Не то произошло со второй книжкой «Благонамеренного», вышедшей в марте. Прошлый сезон прошел под знаком Марины Цветаевой: об этом бесспорно талантливом поэте кричали во всех поэтических кабаре и превозносили ее выше всякой меры и не по заслугам. Во второй книжке своего журнала князь Шаховской отвел много места Марине Цветаевой – и похвалам ей, и ее собственным писаниям. В одной своей статье, очень остроумной и убедительной, Марина Цветаева, рядом цитат, обнаружила невежество присяжного литературного обозревателя «Звена» – Георгия Адамовича. Этого достаточно было, чтобы парижские критики обрушились на Шаховского[427]427
В статье «Мертвый дух» Гиппиус писала о Шаховском: «Что – он? Даже не орудие – веревочка, которая в хозяйстве годится. Его прирожденно-старого всякий вяжет и ведет куда хочет».
[Закрыть] и Марину Цветаеву (а после доклада Святополк-Мирского, в котором он задел некоторых из сильных мира литературного, и на Святополк-Мирского[428]428
5 апреля 1926 г. в помещении Союза молодых поэтов и писателей Д.Святополк-Мирский прочел лекцию «Культура смерти в русской литературе». На нее сразу же откликнулись Г.Адамович «Литературные беседы. Лекция кн. Святополк-Мирского» (Звено. 1926. № 169. С. 1–2), М.Цетлин «О литературном консерватизме и князе Д.Святополк-Мирском» (Последние новости. 1926. 8 июля) и др. В письме к Б.Пастернаку от 10 июля М.Цветаева сообщила: «Его сейчас пресса дружно дерет на части за тебя и меня» (СС. Т. 6. С. 265).
[Закрыть]). Шаховской не выдержал этой травли и замолчал. Летом, повторяю, он ушел в монастырь и, таким образом, теперь находится не среди нас и не может отвечать, какие бы клеветы ни распространялись о нем.
И вот, в октябрьской книжке «Голоса минувшего», Антон Крайний вспомнил о благонамереннейшем «Благонамеренном» и посвятил ему статью под названием «Мертвый дух». Подлинно, мертвым духом веет от этой статьи. Критики, литературной критики, нет и в помине в ней, зато прием «чтения в сердцах» развит здесь до своего последнего, крайнего предела. И нужно сознаться, плохо, очень плохо читает в сердцах Антон Крайний, если он мог увидеть в «Благонамеренном» отражение «эстето-сменовеховского движения со всеми его характерными особенностями». Антон Крайний пишет о «Благонамеренном», только о «Благонамеренном», но прозревает в нем «Версты» («Версты» в его восприятии) и то «эстето-сменовеховское движение», на которое не было и намека в «Благонамеренном». Антон Крайний пишет о «Благонамеренном», а имеет в виду «Версты» и кончает свою статью убийственным для «Верст» постскриптумом: «Эта статья была уже написана, когда, вместо (?) 3 номера „Благонамеренного“, вышел журнал „Версты“ – орган „эстетической“ группы, руководимой г. Святополком – под его же редакторством. Содержание нового журнала с такой определенностью, до мельчайших деталей, подтвердило все, мною об этой группе сказанное (курсив мой. – М.Г.), что ныне и сомневавшиеся уже не сомневаются: данная группа идет к соединению не с Россией и не с русской литературой, а с Советами: то есть идет против России и против свободного искусства». Каким изумительным пророком оказался Антон Крайний и какой убедительной силой должно звучать каждое слово его пророчества! Сила убеждения была бы еще больше, если бы Антон Крайний вычеркнул в начале статьи следующие строки: «Но лубочен-то был „патриотизм“, а также „эстетизм“, под прикрытием которых г. Святополк проводил в эти журналы рецензии весьма определенного духа. Ныне его деятельность расширяется. У него уже свой орган (курсив мой. – М.Г.) и группа „помогающих“, „сочувственников“. Приобрести журнал маленького Шаховского ничего не стоило (курсив мой. – М.Г.)…»
Антон Крайний не остался в одиночестве (иначе можно было бы из уважения к его литературному имени забыть о таких литературных приемах), и у него нашлось много подражателей. Дальше всех пошел В.Злобин, поместивший в новом «Новом доме» критическую статью,[429]429
См. ее в настоящем издании.
[Закрыть] в которой находятся такие выражения: «…Показались бы уместными… Ремизов с некрофильским влечением к Розанову, с которым он, воистину, как с мертвым телом, делает, что хочет. О Марине Цветаевой нечего говорить. Она-то, во всяком случае, на своем месте. (Выше „критик“ говорит о том, что над „Верстами“, в которых участвует Марина Цветаева, надо повесить красный фонарь. – М.Г.). И как ей, в ее положении (?), не вздыхать, что мы в этот мир являемся „небожителями“, а не „простолюдинами“ любви, т. е. больше идеалистами, чем практиками…» И в подтверждение своих слов «критик» приводит цитату из поэмы М.Цветаевой «Гора», делая такой пропуск, который совершенно искажает ее смысл… Удивительно ли, что, как утверждает парижская молва, защитники Марины Цветаевой побили кого-то из причастных к «Новому дому»?
Поведение князя Святополк-Мирского и других руководителей «Верст» (А.Ремизова, П.П.Сувчинского, Марины Цветаевой, Льва Шестова и С.Я.Эфрона) было очень благородно, и они никак не отозвались на такую «литературную» кампанию; благородны и достойны уважения и заключительные строки P. S. к статье «Веяние смерти в предреволюционной литературе»: «В свои лучшие годы (двадцать и больше лет тому назад) Антон Крайний был как раз несравненно зорок на различие подлинного от производного и отменного от второсортного. Обличения нынешнего Антона Крайнего меня только вчуже огорчают, но если бы они исходили от прежнего Антона Крайнего, я бы мог на них ответить только: „Бей меня, но научи“».[430]430
Статья была опубликована в ж. «Версты». 1927. № 2. С. 247–254.
[Закрыть] – И это все, что сказал Святополк-Мирский о новых литературных приемах, проникающих в современную критику.
