Текст книги "Рецензии на произведения Марины Цветаевой"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Рецензии на произведения Марины Цветаевой
М. Волошин
Женская поэзия{1}
За последнее десятилетие мы являемся зрителями загадочного и пышного расцвета женской поэзии во Франции.[1]1
В начале ХХ века многие журналы публиковали статьи, посвященные современной французской поэзии, и рецензии на появлявшиеся сборники (см., в частности, ж. «Весы» (1909), «Аполлон» (1910)). Вероятно, Волошин имеет в виду поэтесс Франс Дарсе, Люси Деларю-Мардрюс, Валентину де Сен-Пуан, Сесиль Перен, Анну де Ноай.
[Закрыть] В то время как творческий дух поэзии как бы отхлынул в том поколении, которое пришло после символистов, целая плеяда женщин-поэтов с ярко выраженными индивидуальностями вступила в литературу. Эта женская поэзия отличается и разнообразием содержания, и сильно выказанным темпераментом, и четкой искренностью.
В некоторых отношениях эта женская лирика интереснее мужской. Она менее обременена идеями, но более глубока, менее стыдлива (стыдливость ведь это исключительно мужское чувство). Женщина глубже и подробнее чувствует самое себя, чем мужчина, и это сказывается в ее поэзии.
В русской поэзии мы можем наблюдать почти параллельное течение. Самые последние годы, которые были сравнительно бедны появлением новых поэтов, принесли нам стихи Любовь Столицы, Аделаиды Герцык, Маргариты Сабашниковой, про которые Бальмонт писал, что они – эти стихи – единственное, что есть интересного в русской поэзии.[2]2
Столица Любовь Никитична (1884–1934) – поэтесса; Герцык (Лубны-Герцык) Аделаида Казимировна (в замужестве Жуковская; 1874–1925) – поэтесса, переводчица; Сабашникова (в замужестве Волошина) Маргарита Васильевна (1882–1973) – поэтесса, художница.
В 1907 году, делая обзор современной русской поэзии в ж. «Золотое руно», Бальмонт отметил: «Проскользнут два-три чарующие стиха Аделаиды Герцык, Любови Столицы, Маргариты Сабашниковой. И снова дверь, которая куда-то на миг приоткрылась, наглухо закрывается. И чувствуешь мутный осенний воздух» (Наше литературное сегодня: Заметка // Золотое руно. 1907. № 11/12. С. 60).
[Закрыть] В «Аполлоне» в этот год были напечатаны два цикла стихотворений такой интересной поэтессы, как Черубина де Габриак,[3]3
Литературная мистификация М.Волошина. Под именем Черубины де Габриак скрывалась молодая поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева (в замужестве Васильева; 1887–1928). В ж. «Аполлон»
(№ 10) были напечатаны два ее стихотворных цикла «Стихи» и «Двойник».
Историю волошинской мистификации Цветаева описала в очерке «Живое о живом».
[Закрыть] и только что вышла книга Марины Цветаевой «Вечерний альбом»,[4]4
В названии сборника – скрытое посвящение. Так был назван сестрами Цветаевыми темно-синий кожаный альбом, который они подарили своему другу, поэту и переводчику В.О.Нилендеру (1885–1965) на Новый 1910 год, куда записали беседы с ним. Несколько стихотворений сборника юная Цветаева посвятила ему, признаваясь впоследствии, что «Вечерний альбом» она издала «взамен письма к человеку, с которым была лишена возможности сноситься иначе».
[Закрыть] о которой мы и хотим поговорить.
Женщины-поэты предыдущего поколения, Зинаида Гиппиус, Поликсена Соловьева (Аllegro),[5]5
Соловьева Поликсена Сергеевна (1867–1924) – поэтесса, прозаик, печатавшаяся под псевдонимом Allegro.
[Закрыть] как бы скрывали свою женственность и предпочитали в стихах мужской костюм, и писали про себя в мужском роде. Поэтессы же последних лет, подобно поэтессам французским, говорят от своего женского имени и про свое интимное, женское.
Но ни у одной из них эта женская, эта девичья интимность не достигала такой наивности и искренности, как у Марины Цветаевой. Это очень юная и неопытная книга – «Вечерний альбом». Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство.
Но эти опасения неверны. «Невзрослый» стих М.Цветаевой, иногда не уверенный в себе и ломающийся, как детский голос, умеет передать оттенки, не доступные стиху более взрослому. Чувствуешь, что этому невзрослому стиху доступно многое, о чем нам, взрослым, мечтать нечего. В начале книги это дитя, которое говорит о детях:
Это «весенние сны в дортуаре, и блужданье в раздумье средь спящих, звук шагов, как нарочно скрипящих, и тоска, и мечты о пожаре…»[8]8
Из стихотворения «Дортуар весной».
[Закрыть] Это портреты рано умерших детей: «…так недоступна! так нежна! Она была лицом и духом во всем джигитка и княжна. Ей все казались странно грубы: скрывая взор в тени углов, она без слов кривила губы и ночью плакала без слов. Бледнея, гасли в небе зори, темнел огромный дортуар; ей снилось розовое Гори в тени развесистых чинар… Умолкло сердце, что боролось… Вокруг лампады, образа… А был красив гортанный голос! А были пламенны глаза!»[9]9
Из стихотворения «Памяти Нины Джаваха».
[Закрыть] Это ранние «жертвы школьных сумерек», дети-самоубийцы: «Милые ранние веточки, гордость и счастье земли, деточки, грустные деточки, о, почему вы ушли?.. Смерти довериться, смелые, что вас заставило, что?»[10]10
Из стихотворения «Жертвам школьных сумерок».
[Закрыть]
«…Дети от солнца больны. Дети – безумцы. Они влюблены в воду, в рояль, в зеркала…»[11]11
Из стихотворения «В сумерках».
[Закрыть]
После «Детства» идет книга ранней юности «Любовь».[12]12
Сборник «Вечерний альбом» составили три цикла: «Детство», «Любовь», «Только тени».
[Закрыть]
«Днем, томима гордым бесом, лгу с улыбкой на устах; ночью ж… Милый, дальний… Ах! Лунный серп уже над лесом!»[13]13
Из стихотворения «Новолунье».
[Закрыть]
«При ярком свете мы на страже, но мы бессильны в темноте. Нас вальс и вечер, – все тревожит». Юноши уже перестают быть братьями, становятся гостями из «чужого лагеря»: «Пока вы рядом – смех и шутки, но, чуть умолкнули шаги, уж ваши речи странно-жутки, и чует сердце – вы враги…»[14]14
Из стихотворения «В чужой лагерь».
[Закрыть] И рядом уже чисто женский порыв: «Я не судья поэту, и можно все простить за плачущий сонет!»,[15]15
Из стихотворения «Бывшему Чародею».
[Закрыть] и обращение к «Следующей»: «Будь той ему, кем быть я не посмела», и сознание своей слабости: «Мы любили тебя, как могли, как умели… Мы из детской уйти не хотели, вместо сказки не жаждали бреда… Если можешь, пойми»…[16]16
Из стихотворения «Детская».
[Закрыть] и рядом наивно искренние слова: «Мой зимний сон, мой сон до слез хороший, я от тебя судьбой унесена»…[17]17
Из стихотворения «Привет из вагона».
[Закрыть] и конец какой-то любви: «Я в решительный вечер была боязлива, эти муки – мое искупление».
«…И теперь я бездумно скитаюсь по дому, точно утром, приехав с вокзала»…[18]18
Из стихотворения «Наша зала».
[Закрыть] «Не было, нет и не будет замены, мальчик мой, сердце мое!»[19]19
Из стихотворения «Правда».
[Закрыть]
Третья часть книги – «Только тени» – наивные тени героев очень юных лет: Маргарита Готье, Рейхштадтский герцог, Камерата, Шенбрунн, Анжелика,[20]20
Маргарите Готье посвящено стихотворение «Даме с камелиями», герцогу Рейхштадтскому – «В Париже», Анжелике и Камерате – одноименные стихотворения, Шенбрунну – «В Шенбрунне».
[Закрыть] «можно тени любить, но живут ли тенями восемнадцати лет на земле?»[21]21
Из стихотворения «Еще молитва».
[Закрыть]
А за год до этого исступленно радостная молитва:
«Я жажду чуда теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда вся жизнь – как книга для меня. Ты, мудрый, ты не скажешь строго: „Терпи, еще не кончен срок“, ты сам мне подал слишком много! Я жажду сразу всех дорог!.. Чтоб был легендой день вчерашний, чтоб был безумьем каждый день!.. Ты дал мне детство лучше сказки и дай мне смерть в семнадцать лет!»[22]22
Из стихотворения «Молитва».
[Закрыть] Но не в этом порыве к гибели сущность поэзии Марины Цветаевой. Она, мне кажется, в этих строках: «Я женщин люблю, что в бою не робели, умевших и шпагу держать, и копье, – но знаю, что только в плену колыбели обычное, женское счастье мое».[23]23
Из стихотворения «В Люксембургском саду».
[Закрыть]
«Вечерний альбом» это – прекрасная и непосредственная книга, исполненная истинно женским обаянием. Рядом с сивиллинскими шепотами, шорохами степных трав и древними заплатками Аделаиды Герцык,[24]24
В статье допущена опечатка: «древние заплачки», а не «заплатки». В очерке «Живое о живом» (1932), вспоминая эту рецензию, М.Цветаева напишет: «„Но, М.А., я не совсем понимаю, почему у этой поэтессы – заплатки? И почему еще и древние?“ Макс, сияя: „А это не заплатки, это заплачки, женские народные песни такие, от плача“. А потом А.Герцык мне, философски: „Милая, в опечатках иногда глубокая мудрость: каждые стихи в конце концов – заплата на прорехах жизни. Особенно – мои. Слава Богу еще, что древние! Ничего нет плачевнее – новых заплат!“» (СС. Т. 4. С. 180).
Речь идет о таких стихотворениях А.Герцык, как «Весна»,
«Я только сестра всему живому…», «По ветру» и др.
[Закрыть] рядом с настроенно-католическими молитвами, демоническими и кощунственными признаниями изысканной и фантастичной и капризной Черубины де Габриак, рядом с северно-русской менадой, Любовью Столицей, Марина Цветаева дает новый, еще не рассказанный облик женственности.
Но что же может ожидать этот двойной и параллельный расцвет женской лирики в России[25]25
В России в начале ХХ века появляется много талантливых поэтесс: Анна Ахматова, Любовь Копылова, Аделаида Герцык, Мирра Лохвицкая, Любовь Столица, Надежда Павлович, Мария Моравская, Софья Парнок, Елена Гуро, Людмила Вилькина, Софья Дубнова, Маргарита Сабашникова, Наталья Крандиевская, Вера Инбер, Вера Рудич, Наталья Грушко, Елизавета Кузьмина-Караваева, Поликсена Соловьева и др.
[Закрыть] и во Франции? И там, и у нас он наступил после творческой полосы, посвященной разработке, уточнению и освобождению стиха и поэтической речи.
Женщина сама не творит языка, и поэтому в те эпохи, когда идет творчество элементов речи, она безмолвствует. Но когда язык создан, она может выразить на нем и найти слова для оттенков менее уловимых, чем способен на это мужчина. Женская лирика глубже. Но она менее индивидуальна. Это гораздо больше лирика рода, а не лирика личности. Значительность поэзии названных мною поэтесс придает то, что каждая из них говорит не только за самое себя, но и за великое множество женщин, каждая является голосом одного из подводных течений, одухотворяющих стихию женского, голосом женственной глубины. Этой силы подводных глубин не было у поэтесс предшествующего поколения, примкнувших к мужской, аналитической лирике, например, у Зинаиды Гиппиус.
В. Брюсов
Новые сборники стихов
<Отрывок>{2}
<…> Довольно резкую противоположность И.Эренбургу представляет Марина Цветаева. Эренбург постоянно вращается в условном мире, созданном им самим, в мире рыцарей, капелланов, трубадуров, турниров;[26]26
В 1910 г. в Париже вышел первый сборник И.Эренбурга под названием «Стихи», одной из центральных тем которого стала тема средневекового рыцарства. См., например, стихотворения «В одежде гордого сеньора…», «Когда задумчивая Сена…», «Изабелла Оранская», «Вандея», «Баллада», «Висел старинный щит на мраморных колоннах…» и др.
[Закрыть] охотнее говорит не о тех чувствах, которые действительно пережил, но о тех, которые ему хотелось бы пережить. Стихи Марины Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берет непосредственно черты жизни, и это придает ее стихам жуткую интимность. Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние. Однако эта непосредственность, привлекательная в более удачных пьесах, переходит на многих страницах толстого сборника в какую-то «домашность». Получаются уже не поэтические создания (плохие или хорошие, другой вопрос), но просто страницы личного дневника и притом страницы довольно пресные. Последнее объясняется молодостью автора, который несколько раз указывает на свой возраст.
…покуда
Вся жизнь как книга для меня, —
говорит в одном месте Марина Цветаева;[27]27
Из стихотворения «Молитва».
[Закрыть] в другом, она свой стих определяет эпитетом «невзрослый»;[28]28
Из стихотворения «Наши царства».
[Закрыть] еще где-то прямо говорит о своих «восемнадцати годах».[29]29
Из стихотворения «Еще молитва».
[Закрыть] Эти признания обезоруживают критику. Но, если в следующих книгах г-жи Цветаевой вновь появятся те же ее любимые герои – мама, Володя, Сережа, маленькая Аня, маленькая Валенька, – и те же любимые места действия – темная гостиная, растаявший каток, столовая четыре раза в день, оживленный Арбат и т. п., мы будем надеяться, что они станут синтетическими образами, символами общечеловеческого, а не просто беглыми портретами родных и знакомых и воспоминаниями о своей квартире. Мы будем также ждать, что поэт найдет в своей душе чувства более острые, чем те милые пустяки, которые занимают так много места в «Вечернем альбоме», и мысли более нужные, чем повторение старой истины: «надменность фарисея ненавистна».[30]30
Перифраз строки «Нет, ненавистна мне надменность фарисея» из стихотворения «Бывшему Чародею».
[Закрыть] Несомненно талантливая, Марина Цветаева может дать нам настоящую поэзию интимной жизни и может, при той легкости, с какой она, как кажется, пишет стихи, растратить все свое дарование на ненужные, хотя бы и изящные безделушки. <…>
Н. Гумилев
Письма о русской поэзии
<Отрывки>{3}
Когда-то, лет двадцать тому назад, дерзающих было мало и они ценились на вес золота. В самом деле, когда объявлялась война прошлому, когда надо было идти на приступ, что могло быть полезнее пушечного мяса? Сквозь дебри кликушества и позирования пришли современные молодые поэты к храму искусства. Но я не думаю, чтобы этот путь был плодотворен для новых искателей «своего». Современные молодые поэты уже не герои Чехова, стремящиеся уйти от затхлой жизни, а мореплаватели, подобно Синдбаду, покидающие благословенный Багдад, чтобы «с любопытством посмотреть на новые предметы». И их спасает только благоговейное отношение к лучшему богатству поэтов, родному языку, как Синдбада спасало благоговение перед законами Аллаха. <…>
Марина Цветаева (книга «Вечерний альбом») внутренне талантлива, внутренне своеобразна. Пусть ее книга посвящается «блестящей памяти Марии Башкирцевой»,[31]31
1 Башкирцева Мария Константиновна (1860–1884) – художница, писательница. Вела дневник, который был напечатан после ее смерти. Цветаева высоко ценила творчество Башкирцевой. Свой первый сборник «Вечерний альбом» она выпустила с посвящением ей.
[Закрыть] эпиграф взят из Ростана,[32]32
Ростан Эдмон (1868–1918) – французский поэт и драматург.
[Закрыть] слово «мама» почти не сходит со страниц. Все это наводит только на мысль о юности поэтессы, что и подтверждается ее собственными строчками-признаниями. Многое ново в этой книге: нова смелая (иногда чрезмерно) интимность; новы темы, напр. детская влюбленность; ново непосредственное, бездумное ликование пустяками жизни. И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии,[33]33
В статье «Жизнь стиха» Н.Гумилев писал: «Что же надо, чтобы стихотворение жило… чтобы оно возбуждало любовь и ненависть, заставляло мир считаться с фактом своего существования? Каким требованиям должно оно удовлетворять?
Я ответил бы коротко: всем.
В самом деле, оно должно иметь: мысль и чувство – без первой самое лирическое стихотворение будет мертво, а без второго даже эпическая баллада покажется скучной выдумкой… мягкость очертаний юного тела, где ничто не выделяется, ничто не пропадает, и четкость статуи, освещенной солнцем; простоту – для нее одной открыто будущее, и – утонченность, как живое признание преемственности от всех радостей и печалей прошлых веков; и еще превыше этого – стиль и жест». (Гумилев Н. Золотое сердце России: Сочинения. Кишинев, 1990. С. 505.)
[Закрыть] так что эта книга не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов. <…>
М. Шагинян
Литературный дневник
М.Цветаева{4}
Автор лежащей предо мною книги – еще совсем молоденькая девушка; мы узнаем из собственных ее слов о себе, что ей только восемнадцать лет.
В эти годы кто стихов не пишет! Казалось бы, что и судить нашего автора не стоит иначе, как похвалив за «малолетство», или же отругав за то же самое.
И, однако, Марину Цветаеву совершенно нельзя разбирать с возрастной точки зрения. Она не вундеркинд, не «будущий гений»; все, что она пишет, ценно по-настоящему, это самая настоящая поэзия.
Книга ее вышла недавно; называется она «Вечерний альбом» и вмещает до ста стихотворений,[34]34
В сб. «Вечерний альбом» 111 стихотворений.
[Закрыть] подразделенных на три цикла: «Детство», «Любовь», «Только тени».
Из них наиболее удачный – «Детство». Прежде чем говорить о стихах, скажу несколько слов об иx авторе. Такое явление, как книжка восемнадцатилетней поэтессы и притом несомненно талантливой, не могло, конечно, пройти бесследно. О Марине Цветаевой в Москве заговорили тотчас же, с момента выхода книги.
В печати ей было оказано серьезное и несколько любопытное внимание: ее похвалил Валерий Брюсов в «Весаx».[35]35
Ошибочно указан ж. «Весы», который существовал до 1909 г. Статья В.Брюсова «Новые сборники стихов» появилась в ж. «Русская мысль» № 2 за 1911 г. Отрывок из нее приведен в настоящем издании.
[Закрыть] Москвичи знают, что молодая дебютантка – дочь профессора словесности Цветаева,[36]36
Цветаев Иван Владимирович (1847–1913). С 1889 г. возглавлял в Московском университете кафедру теории и истории искусств.
[Закрыть] одного из видных наших филологов.
Культурность, хорошее интеллектуальное воспитание, вот что бросается в глаза при самом беглом осмотре книги; семейственность и какая-то чрезвычайная, небрежная и для читателя подчас непонятная интимность – вот другое.
Радует отсутствие риторики, обдуманность и самостоятельность в выборе тем; почти удивительно для начинающего поэта отсутствие заметного влияния модернистов. Видна хорошая поэтическая школа, и при всем том нет ни заученности, ни сухости наших молодых поэтов, излишне школьничающих после неумеренного попрания авторитетов.
С одной стороны, дарование Цветаевой выросло внекультурно, т. е. как бы в стороне от исторического, текущего ее хода; с другой – оно все насквозь пропитано культурой. Марина Цветаева не скрещивала шпаг, не заимствовала, не мерилась и не боролась ни с кем; она вышла со своею книгой – абсентеисткой, не участвовавшей ни в одном из литературных движений нашего времени. Но абсентеизм ее – не по неведению и не по слабости. Достаточно сознательная и блестяще вооруженная, она, не борясь ни с чем, готова на всякую борьбу. Этим определяется ее поэтическая ценность. Если и есть что в книге от молодости, даже более – от юности автора, так это именно крайняя интимность «Вечернего альбома». Писался он для своиx, для «мамы», «сестры Аси», Володи, Гриши, Нины и т. д. Ни одно имя не спрятано автором, ни одна домашняя подробность стиха не затушевана.
И надо сознаться, что в этом есть свое обаяние, подобное ревнивому и внушающему ревность обаянию чужих писем, ставших доступными публике за давностью лет, чужих дневников и записок. Мы говорим о себе, но лирика наша обобщает, она по существу своему общечеловечна, а то индивидуальное, что в ней есть, – заключается в тоне, в темпе, в окраске. Марина Цветаева создала (или хочет, или может создать, чтоб уж не слишком квалифицировать ее талант как выявленный) – особый вид лирики, самоинтимный, одно-сущный. Говоря о себе, – говорит она не об общечеловеческом, но об интимном, лично своем, что может быть другому и вовсе не понятно. Пишет она, как играют дети, – своими словами, своими секретами, своими выдумками. И это неожиданно мило.
Самая слабая часть книги – последняя, называющаяся «Только тени». О теняx у нас много говорено, и говорено очень хорошо. Цветаева тут ничего не прибавляет, а от себя убавляет многое. Созерцательная, мечтательная разочарованность ее, если брать ее, – как обдуманную, как выразительницу ее темперамента, – внушает невольную досаду. Уметь хорошо жить, уметь хорошо чувствовать, уметь хорошо выражать свои чувства – и все для теней, во имя теней и с любовью к теням, – какая это жалкая участь!
Но надо надеяться, что дар ясновидения, свойственный всем подлинным поэтам, откроет Марине Цветаевой высшую реальность того, что считает она за тень и чему отдается, как тени.
Я сказала, что лучшая часть книги – цикл «Детство». С некоторыми, конечно, исключениями. Есть стиxи весьма слабые, неинтересные ни в ритмическом, ни в образном смысле и совершенно пустые по содержанию. Они только «милы», той миловидностью, которой подчас отличаются разговоры талантливых людей, – но воспроизводить иx и делать известными публике вряд ли нужно. Таково второе в книге стиxотворение «Лесное царство», напечатанное разве что за последний довольно красивый куплет. Таковы «В зале», «В сумерках», «Летом», «Второе путешествие» и т. д. В каждом из них есть удачные строки, иногда удачная рифма, – но в целом они придают книге юношеский характер, будучи совершенно бесценными наряду с прочими стихотворениями.
Более всего удается Цветаевой говорить о детях и говорить к детям. Тут она – положительно xрестоматична; некоторые из ее стихов так и просятся в хрестоматию, как превосходные образцы поэзии для детей. Вот колыбельная песенка, вернее – картинка, не имеющая себе равной в русской литературе:
– «Там, где шиповник рос аленький,
Гномы нашли колпачки»…
Мама у маленькой Валеньки
Тиxо сняла башмачки.
– «Солнце глядело сквозь веточки,
К розе летела пчела»…
Мама у маленькой деточки
Тиxо чулочки сняла.
– «Кошку завидевши, курочки
Стали с индюшками в круг»…
Мама у сонной дочурочки
Вынула куклу из рук[37]37
Из стихотворения «У кроватки».
[Закрыть]
и т. д.
Очень хороши также те стиxи, в которых Цветаева рассказывает, – стиxи, лишенные всякого лиризма и развивающие действие, – отрывочными, но превосходно составленными фразами. Таково стиxотворение «Инцидент за супом», начинающееся характерными словами няни:
«– За дядю, за тетю, за маму, за папу…»
«– Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу…»
«– Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!..»
Таков стихотворный рассказик о слишком молоденькой маме, читающей интересную книгу, и о «жалкой прозе»[38]38
Неточная цитата из стихотворения «Мама за книгой». У М.Цветаевой «горькая проза».
[Закрыть] – детях, пристающих с вопросами «тонет ли в море жирафа»? и прерывающих книжное объяснение графа с княгиней.
Очень хорош сонет о тихой московской улице; две строки из него воистину прекрасны:
Тут такая неожиданная рифма «в котором» – слишком смелая и рискованная, и так удачно проскальзывающая; еще смелее оборот: «воздух тих, загрезивший, в котором…», но он-то и составляет прелесть стиха и удваивает очарование строки о поющем вечернем колоколе. Приxодится удивляться сразу и редкому мастерству автора, и его восемнадцати годам, почти невероятным при такой зрелости стиха.
Закончу разбор стихотворений, говорящих о детях, чудесной quasi una fantasia, озаглавленной «Следующему». Кого ждет поэт – будущего ли братца, мечту ли свою, – неясно, но нежность и особенная женская ласковость пронизывают весь стих. Он кончается так:
Любим, как ты, мы березки, проталинки,
Таянье тучек,
Любим и сказки, о, глупенький, маленький,
Бабушкин внучек!
Жалобен ветер, весну вспоминающий,
В небе алмазы…
Ждем тебя, ждем тебя, жизни не знающий,
Голубоглазый!
Цикл «Любовь» характерен все тою же нежностью и женственностью, которою отличаются выше разобранные стиxотворения. В нем проглядывает участие, материнство, заботливость. Ничего вакхического, в стиле Мирры Лоxвицкой. Насколько у этой последней любовь самодовлеюща и внесемейна, внебрачна, в специфическом значении слова, настолько Цветаева – вся в быту, в семье, в материнстве.
Xарактерно сопоставить ласкательные обращения двух поэтесс. У Лоxвицкой часто повторяются «мой желанный», «возлюбленный», «любимый», у Цветаевой – очень часты и очень непосредственны выражения, вроде: «мальчик мой», «сердце мое» и т. д.
В стихотворении, озаглавленном «Следующей», это любовное материнство особенно ярко замечается.
О, лишь люби, люби его нежнее!
Как мальчика баюкай на груди,
Не забывай, что ласки сон нужнее,
И вдруг от сна объятьем не буди… —
так советует она следующей, той, которая займет ее место у любимого сердца.
И вместе с этим материнством, вместе с чистой женскостью, заставляющей ее высказывать такие великолепные, прекрасные слова, как:
у Цветаевой есть свой взгляд на стихию страсти, чрезвычайно тонкий и интересный. Тут опять напрашивается сравнение с Лоxвицкой. Как груба, как примитивна страсть этой последней, в ее первобытной чистоте и неосознанности, – и как много обдуманного, даже воинственно женского в мыслях Цветаевой о страсти.
У Лоxвицкой нет вопроса пола. Она вся – в любви, и эта любовь, если можно так выразиться, «интерполая», т. е.
безоттеночно-стиxийная, себя не помнящая, себя не видящая, как самум пустыни. Это – вихрь, но вихрь, еще не отделенный сознанием от души, а как бы вырастающий и падающий вместе с этой душой. Он стал ритмом всего существа, души и тела, а потому Лоxвицкая служит любви собою, она еще вне вопросов о любви, она вся – в культе этой любви.
Марина Цветаева затрагивает вопросы пола. И очень важно затрагивает, т. е. не с общечеловеческой, не с философской точки зрения и не с мужчинствующим самоутверждением, по Отто Вейнингеру;[41]41
Отто Вейнингер (1880–1903) – австрийский ученый, психолог. В своей книге «Пол и характер: Мужчина и женщина в мире страстей и эротики» (1903) он рассматривает женщину как существо низшее, подчеркивая превосходство мужчины.
[Закрыть] она говорит, стоя на своем месте, ее позиция – вечная, осознанная женственность, ее инстинкт – враждебное отталкивание от мужского. Отдача, но отдача после сражения, отдача постороннему, чужому, врагу. Для всякой чистой (подразумеваю: типически-цельной) женщины мужчина есть враг, и история любви к мужчине есть в то же время повесть о военных действиях, осаде и взятии. Непременно – взятии.
В этом отношении интересно стиxотворение «В чужой лагерь». «Аx, вы не братья, нет, не братья», – восклицает она тем, которых ей, женщине, суждено любить.
Пока вы рядом – смех и шутки,
Но чуть умолкнули шаги,
Уж ваши речи странно-жутки,
И чует сердце: – вы враги.
Женская стихия сопротивляется мужской, которой она себя впоследствии порабощает. Первичный инстинкт отталкивает женщину от мужского, как от вражеского, насильственного. Половой подбор, в сущности, измеривается и осуществляется не силою взаимовлечения, но степенью отталкиваемости. Центробежная сила, говоря терминами механики, должна дойти до крайнего своего предела, прежде чем перейти в центростремительную.
Сильны во всем, надменны даже,
Меняясь вечно, те, не те, —
При ярком свете мы на страже,
Но мы бессильны – в темноте!
Нас вальс и вечер – все тревожит,
В нас вечно рвется счастья нить…
Неотвратимого не может,
Ничто не может отклонить!
Тоска по книге, вешний запах,
Оркестра пение вдали, —
И мы со вздохом в темных лапах
Сожжем, тоскуя, корабли.
Но знайте: в миг, когда без силы
И нас застанет страсти ад,
Мы потому прошепчем: «Милый!»
Что будет розовым закат.
Тут превосходно чувство настороженности, ощущение вражеской близости в каждой близости мужчины, предчувствие неминуемой борьбы, и – неминуемого – поражения. Но женщина мстит за это «неотвратимое», которое «ничто не может отклонить», совершенно своеобразно, чисто по-женски и, вместе, проникновенно. Она отрицает победу мужчины. Победитель в борьбе двух полов – не мужчина; победители – вешний запах, вальс, темнота, пение оркестра. Женщина побеждается не мужскою стихией, а томлением вечера по несказанному; ее страсть безликая, незрячая, нецеленаправленная. Она влюблена не в мужчину, а в «розовый закат».
Мы потому прошепчем: «Милый!»
Что будет розовым закат…
Вот лучшая месть побежденной, отнимающая у победителя всякую славу.
Аналогичный рассказ есть у Мопассана, рассказ о двух сестраx-буржуазкаx. Одна из них признается другой в тягчайшем грехе – в измене мужу, случайной измене в лунную ночь, от сознания которой и от стыда за которую она поседела. Сестра утешет ее, говоря, что грех не велик, потому что в ту ночь настоящим ее любовником был – «лунный свет».[42]42
Имеется в виду рассказ Ги де Мопассана «Лунный свет» (1882).
[Закрыть]
В том же цикле есть у Цветаевой прелестные задушевные стиxи, из которых особенно хороши «Связь через сны», «Наши души, неправда ль, еще не привыкли к разлуке», «Оба луча», «Кроме любви». Трогательно-девическое, совсем юное стиxотворение, начинающееся так:
Превосxодно стиxотворение «Каток растаял», поражающее образцовой ясностью и твердой уверенностью стиха.
Из цикла «Только тени» лучшие – это стиxи, говорящие о детях. Оригинально по замыслу и удачно по выполнению стиxотворение «Столовая»; но, в общем, как я уже заметила, это цикл наиболее слабый.
Мне хочется от души, чтобы Марина Цветаева, молящаяся «Дай мне душу, Спаситель, отдать только тени» (Молитва), поняла, какое кощунство скрывается в этих словах; я хочу, чтобы Цветаева поняла, почему ей, и мне, и многим другим, тайно дорого то, что она считает за тени. Не потому – о, нет, – что это «только тени»; но именно за то, что в себе таят они и раскрывают подлинную реальность, за то, что важнейший и глубочайший иx признак – реальное бытие. Приобщившись к реальности того, что за символом, она вернется к земле, – иная, чем теперь. И ее идеальный абсентеизм перейдет в реальное действование.
Настоящему таланту, как она, найти самое себя, значит найти мир, а найти мир – значит найти путь к вечной реальности.
Желаю ей искать его. И найти.
