Текст книги "Рецензии на произведения Марины Цветаевой"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
А. Рудин
Рец.: Марина Цветаева
Мóлодец: Сказка. Прага: Пламя, 1924{83}
Могучему дару вживания во все тонкости и особенности народной речи мы должны быть благодарны нашей родной, русской поэтессе, в прекрасной обработке одарившей нас сказкой о девушке, полюбившей упыря. Ведь мы так мало знаем и ценим нашу народную литературу. То, что дала Марина Цветаева в своей сказке, – не стилизация народного сюжета, – это смелая и единственная в этом роде попытка передачи народным же складом всей музыки и ритма русской народной песни-сказки, попытка, блестяще удавшаяся…
Закрываешь книгу, а в ушах все звенит:
Верста слева, верста справа.
Верста в брови, верста в тыл.
Тому песня, тому слава,
Кто дорогу породил.
И само собой напрашивается мысль, что последний стих мы должны отнести к самому автору, «породившему» новую дорогу к кладезю народной песни.
Е. Простов
Литературно-житейские разговоры
<Отрывки>{84}
<…> Весь журнал густо насыщен политикой.[317]317
См.: Воля России. 1924. № 14/15.
[Закрыть] Для будущего историка нынешних социальных взаимоотношений и исследователя их в прошлом – материал занятный и неисчерпаемый. Но рядовому читателю, обозревателю в конце концов становится совсем тяжело… Ищешь оазиса хоть в литературном отделе, но и здесь – «нет отдыха измученной душе, отрады и забвенья».[318]318
Слова из арии князя Игоря (опера А.П.Бородина «Князь Игорь»), которая начинается так: «Ни сна, ни отдыха измученной душе. Мне ночь не шлет отрады и забвенья…»
[Закрыть] Талантливы, конечно, А.Ремизов[319]319
Ремизов Алексей Михайлович (1877–1957) – прозаик, поэт, драматург, мемуарист. С этого номера началась публикация повести А.Ремизова «С огненной пастью».
[Закрыть] и Марина Цветаева, но… «выверт» их заел. От гримас становится тошно, как от того «рая», о котором поет Цветаева:
Вообще об этих двух писателях «дерзаю» сказать, что не только мне они не по душе. Есть, конечно, любители и в гастрономии, предпочитающие ласточкины гнезда и сыры с миниатюрными ползающими червячками в гречневой каше; о вкусах, понятно, не стоит спорить. Но нельзя отрицать того, что большинство читающих от них лишь изнемогает, усваивая эту с трудом перевариваемую пищу (то со стиснутыми, то со скрежещущими зубами) по велениям моды и подражания. История безкостюмного андерсеновского короля! <…>
Да, совсем большой и красивый талант Марина Цветаева! С размахом и безудержной удалью. Но чувствуется он лишь в те моменты, когда он дает яркие вспышки искренности, здоровой простоты и самобытности. Сильное индивидуальное, эпическое дарование – а когда ветер временами сметает с него мусор неуклюжей словесной заимствованной от века и среды манеры, тогда отдыхаешь на тепле и свете этого яркого русского горения. А потом – опять заволакивание чадом преходящей эпохи, болезненной «литературщины».
Я не переношу никакой «прилизанности», «вылизанности», «ganz-аккуратности» и напомаженности в словесном творчестве, в словесных красках, не люблю их и в живописи; но, с другой стороны, представляются нестерпимыми и словесная разнузданность, растрепывание неприбранной шевелюры, сумбур загрязненных лохм и патл у субъекта, притворяющегося каким-то юродивым. Всякому чудачеству и образности имеются свои пределы. При всем моем преклонении перед дарованием Цветаевой часто им возмущаюсь.
Читаешь какое-нибудь длинное, большое стихотворение… И ровно ничего в нем не понимаешь: какой-то бессвязный, смысла лишенный набор слов. «Будущего» ли это музыка? Или «издевка» над чинопочитающим?
Оставим всякие пожелания… Марина Цветаева, надо верить, сама «образуется» в пределах своего призвания. <…>
М. Осоргин
Поэт Марина Цветаева{85}
Марина Цветаева, недавно переселившаяся из Праги в Париж, выступит 6-го февраля на вечере своей поэзии.[321]321
Газеты «Возрождение», «Последние новости», «Дни» анонсировали проведение вечера заранее. Первоначально он намечался на 23 января, но позже его перенесли. Это был первый парижский вечер поэта, и он прошел с огромным успехом: М.Цветаева прочла около сорока стихотворений. Отзывы об этом вечере см. в статьях Резникова Д., Гофмана М. и Адамовича Г. с одинаковым названием «Вечер Марины Цветаевой», помещенных в настоящем издании, а также в мемуарах В.Сосинского «Она была ни на кого не похожа» (Марина Цветаева в воспоминаниях современников. Годы эмиграции. М.: Аграф, 2002. С. 187–188).
[Закрыть] Будет любопытно послушать стихи в исполнении автора.
Марина Цветаева – поэт интересный и не общедоступный. Если я скажу, что, по-моему, она – среди поэтов живых, творящих, ищущих, способных к движению, не топчущихся на месте и не робких – лучший сейчас русский поэт, то тем самым заранее делаю оговорку к дальнейшему, где огромный плюс может встретиться с некоторыми минусами.
Ее не нужно бояться – хотя она иногда запугивает. Прежде всего не нужно удивляться ее диапазону: поэмы в «Воле России», стихи и воспоминания в «Последних Новостях» и «Днях», мечтательные гадания о пришествии Бонапарта в «Возрождении», обязательное для каждого крупного эмигрантского писателя участие в «Современных записках», довольно редкостное для эмигранта сотрудничество в московском «Русском современнике».[322]322
В «Воле России» были опубликованы «Крысолов» (№ 4–8, 12. 1925; № 1. 1926), «Поэма Лестницы» (№ 11. 1926), а также очерк «Герой труда» (1925. № 9–11); в «Последних новостях» – «Грабеж» (1925. 25 дек.), «Смерть Стаховича» (1926. 21 янв.), в «Днях» – «Чердачное» (1924. 25 дек.), «О Германии» (1925. 13 дек.), «О любви» (1925. 25 дек.), в ж. «Современные записки» увидели свет «Вольный проезд» (1924. № 21), «Мои службы» (1925. № 26), ж. «Русский современник» напечатал ее стихи «Занавес» и «Сахара» (1925. Кн. 3).
[Закрыть] Не нужно изумляться и ее, на первый взгляд, путаным симпатиям: сама русская, руссейшая и в своей поэзии, она неумеренно превозносит культуру Германии и страстно восхищается восемнадцатым веком Франции. Но главное – да не устрашает акробатизм ее стиха, – что на языке поэтов называется, конечно, иначе, более специальными терминами.
В Марине Цветаевой хотели усмотреть гражданского поэта эмиграции (белая армия, контрреволюция, Бонапарт и пр.). Затея пустая: к счастью, Марина Цветаева менее всего способна быть последовательным политиком и более всего способна разочаровывать кого угодно. Хотели выкроить из нее барда русской песни; но ведь лучшее, что она написала, это драматические поэмы о Казанове («Феникс», «Приключение») и «Фортуна».[323]323
Пьеса посвящена герцогу Арману-Луи Бирону-Гонто Лозену (1747–1793) – известному французскому политическому и военному деятелю.
[Закрыть] По-видимому, судя по ее печатному отзыву, любимым поэтом Марины Цветаевой является сейчас Пастернак,[324]324
Заполняя анкету для ж. «Своими путями» (опубликована в № 8/9 за 1925 г.) Цветаева призналась: «В России крупнейшим из поэтов и прозаиков (на последнем настаиваю) утверждаю Бориса Пастернака…»
[Закрыть] – а уж менее русского поэта трудно отыскать среди пишущих по-русски.
Нет, к Марине Цветаевой никакие ярлычки не прилепимы. Если ее лучшая тема – любовь, то ее высшее поэтическое устремление – «цепь розовых измен».[325]325
Из пьесы «Фортуна», картина 2.
[Закрыть] Не потому ли простодушные читатели так ее побаиваются?
Марина Цветаева – величайший искусник и изумительный мастер стиха. Поэтому она позволяет себе роскошь писать невнятно для неискушенного читателя, – к которому, однако, и обращается (ведь не к избранным же коллегам по перу!). Читателю-обывателю приходится потерпеть, и ему не привыкать стать. То ли еще делали с ним ранние символисты, позже имажинисты; впрочем, никто и не обязывает его восхищаться непонятным. Потерпев, он убедится, что Марина Цветаева способна, и много лучше других, говорить совершенно внятным поэтическим языком, и прекрасным.
Ее творческая лаборатория так заставлена склянками и банками, что опыты ее заметнее ее достижений, – ужасная судьба лаборантов, которым – по разным житейским причинам – приходится выпускать из мастерской на рынок не только шедевры, а и подготовительные к ним макеты. И, в конце концов, читатель, думающий, что он интересуется поэзией, обязан поучиться; в картинную галерею тоже нельзя входить с одним каталогом и знанием конфетных иллюстраций. Для неимеющих времени и желания – все газеты и журналы полны простых, внятных стихотворных произведений, читающихся с тою же легкостью, как заметки хроники о предстоящем бале и о рождении теленка с двумя головами. В иных из них ночевала и поэзия; ну, а в другие она не заглядывала даже на пятичасовой чай.
Невнятность Марины Цветаевой не порок, хотя далеко и не добродетель. Ее стародавнюю книжку стихов в бархатном переплете[326]326
Сборник «Волшебный фонарь». Рецензии на него см. в настоящем издании.
[Закрыть] я все же всегда предпочту весьма музыкальной нелепости «Крысолова» («Воля России», ХII). Но уже помянутые ее пьесы-поэмы – высокое поэтическое достижение.
В писательской судьбе Марины Цветаевой много общего с судьбой Алексея Ремизова. На них обоих злится рядовой читатель; их обоих нельзя не признать лучшими фабрикантами русского слова. Из слов, уже сказанных, никто не создаст такой новой красоты, как Иван Бунин. Слова же для будущего, отличные русские слова в отличных сочетаниях, творятся в лабораториях Цветаевой и Ремизова. И оба они интимны – каждый по-своему. И оба высоко-независимы: для «публики» уступок не делают, для легкого успеха тоже. У них обоих нет своей аудитории, своего журнала; поэтому, подчиняясь неистощимой своей плодовитости, оба пишут всюду и везде, – нигде не признанные своими. Два интересные писателя – Бог их прости за то, что они нас совершенно замучили, эти смиренные духом гордецы, чудак и чудачка, монах-непристойник и вечно влюбленная институтка.
Умеющего читать поэзия Марины Цветаевой волнует и будоражит – то ритмом пляшущего каблучка, то тонкой паутиной любовного кружева. Откуда она, русская, так владеет кастаньетами? Или это – ладоши? Любовное же в ней прозрение – одаренность женщины. Никогда мужчина не мог бы написать «Фортуну». Поэзия Марины Цветаевой – женская, но, в отличие от Анны Ахматовой, она не поэтесса, а поэт.[327]327
Ср. с поздней оценкой Г.Адамовича: «Думаю, что не может быть сомнений, что Ахматова – самое крупное женское имя в истории русской поэзии. Замечательно в ее творчестве, однако, то, что, оставшись женщиной, она оказалась способной стать прежде всего человеком, Человеком с прописной буквы, отчего в отношении к ней и неуместно слово „поэтесса“. Ахматова – не поэтесса, а поэт, всегда, во всем, о чем бы стихи ее ни говорили. В наше время она – поэт национальный, выразитель своей эпохи, каким был в начале столетия Ал. Блок» (Большой поэт и большой человек // Адамович Г. О книгах и авторах: Заметки из литературного дневника. Париж, 1967. С. 14).
[Закрыть] Читающий да разумеет.
Марина Цветаева много пишет (это хорошо) и много печатает (это хуже) прозой: дневники, мемуары, афоризмы.[328]328
Дневниковая и мемуарная проза была опубликована в ж. «Воля России» (1925), «Своими путями» (1925), «Современные записки» (1924, 1925), газ. «Дни» (1924, 1925), «Последние новости» (1925, 1926), афоризмы – в ж. «Благонамеренный» (1926. № 2). Подробнее см.: СС. Т. 4. С. 636–642, 664–672; Т. 5. С. 687.
[Закрыть] Это не столько творчество, сколько деятельность. О деятельности поэтов говорить не очень интересно. Мне кажется, что все эти дневники с большим успехом могла бы опубликовать впоследствии их неизменная соучастница и героиня Аля. Это не значит, что они лишены интереса или таланта. Это лишь значит, что им не повредило бы отстояться в письменном столе. Обычная ошибка поэтов, думающих, что прозой писать легче, чем стихами (в действительности наоборот), и что прозаическое сырье можно печатать без особого стеснения. Да, это прямой упрек поэту.
Упрек любимому поэту – не обида. И я опять повторяю свою оговорку: Марина Цветаева – наш прекрасный русский поэт. У нее уже много в прошлом и, я уверен, еще больше в будущем. И, кажется, можно предсказать, что именно: прощай лаборатория, спасибо, и – здравствуй внятность и простота, право на которую уже завоевано!
Г. Струве
Рец.: Ковчег: Сборник союза русских писателей в Чехословакии. Прага: Пламя, 1926{86}
В первой книге «Ковчега», за которой должны, очевидно, последовать другие, участвуют покойный А.Аверченко (рассказ «Зайчик на стене»), Вал. Булгаков («Замолчанное о Толстом»), А.Воеводин (рассказ «Ольга»), С.Эфрон («Тиф», рассказ), Д.Крачковский («Vita cruciata»), С.Маковский («Венецианские Ночи», сонеты), С.Савинов (статья о чешском поэте О.Бржезине), М.Цветаева («Поэма Конца») и Е.Чириков («Между небом и землей»).[329]329
Аверченко Аркадий Тимофеевич (1881–1925) – прозаик, драматург, журналист, критик; возглавлял юмористические ж. «Сатирикон» и «Новый сатирикон».
Булгаков Валентин Федорович (1886–1966) – писатель, мемуарист, секретарь Л.Н.Толстого; один из членов редколлегии сб. «Ковчег».
Воеводин Александр Александрович (1889–1944?) – писатель, соредактор пражских ж. «Студенческие годы» и «Своими путями».
Эфрон Сергей Яковлевич (1893–1941) – прозаик, журналист, литературный критик, кинокритик; был соредактором ж. «Версты» (вместе с женой Мариной Цветаевой) и «Своими путями».
Крачковский Дмитрий Николаевич (1882–1947) – прозаик; был издателем и редактором литературно-художественного сб. «Записки наблюдателя».
Маковский Сергей Константинович (1877–1962) – поэт, литературный критик, издатель, искусствовед, мемуарист; на протяжении всей жизни много занимался редакционно-издательской деятельностью, в частности, был организатором и редактором петербургского ж. «Аполлон», в эмиграции возглавлял литературно-художественный отдел парижской газ. «Возрождение» (1926–32).
Савинов Сергей Яковлевич (1897–?) – поэт, переводчик.
Бржезина Оттокар (наст. имя Ебавый Вацлав; 1868–1929) – чешский поэт-символист.
Чириков Евгений Николаевич (1864–1932) – прозаик, драматург, поэт, журналист, мемуарист.
[Закрыть] Сборник, кроме географического признака – проживания всех авторов в Чехословакии, – ничем не объединен.
Xороши в нем «Венецианские сонеты» С.Маковского: есть сила и выразительность в рассказе С.Эфрона, хорош рассказ Чирикова. Статья В.Булгакова о Толстом читается с интересом. Слабее других вещей рассказ А.Воеводина, и какой-то неприятный осадок оставляет рассказ (или воспоминания?) Д.Крачковского с его приподнятым напыщенным тоном. И единственное значительное, волнующее произведение в сборнике это – «Поэма Конца» Марины Цветаевой. Недавно я прочел в одном отзыве, что эта поэма – не больше как простой набор слов.[330]330
См. статью В. Даватца «Тлетворный дух» (С. 231).
[Закрыть] Очевидно тот, кто так написал, не вчитался как следует в поэму. Это произведение нелегкое, дающееся в руки не сразу. Когда прочтешь его по первому разу, оно лишь захватывает, покоряет своим ритмом. Но вчитываясь и перечитывая (а я перечел его раз пять), вы начинаете чувствовать его лирическую напряженность, больше того – его драматическую насыщенность. Эта небольшая поэма, собственно, – насыщенная богатым содержанием лирическая драма-диалог. Конечно, многим читателям приемы Цветаевой могут показаться странными, и, поддаваясь первому впечатлению, они тоже решат, что это – набор слов. Приемы эти – глагольная скупость, местами полное отсутствие глаголов, придающее особую динамичность и напряженность поэме, частые эллинизмы, требующие некоторого усилия читательской мысли, смелые и необыкновенно удачные enjambements, и над всем – все себе покоряющий, волнующий и увлекающий ритм. Вот характерный образчик цветаевского стиха:
Воды – стальная полоса —
Мертвецкого оттенка —
Держусь, как нотного листа
Певица, края стенки —
Слепец… Обратно не отдашь?
Нет? Наклонюсь, услышишь?
Всеутолительница жажд
Держусь, как края крыши
Лунатик…
Но не от реки
Дрожь, – рождена наядой!
Руки держаться, как реки,
Когда любимый рядом —
(Какие замечательные, поющие строки!).
И верен…
Мертвые верны…
. . . . . . . . . . . . . . .
Смерть с левой, с правой стороны —
Ты. Правый бок как мертвый.
Или вот эти строки с их частушечным ритмом.
Жестока слеза мужская!
Обуxум по темени!
Плачь, с другими наверстаешь
Стыд, со мной потерянный.
Одинакового
Моря – рыбы! Взмаx.
Мертвой раковиной
Губы на губах.
Вот характерное описание поцелуя:
Сей поцелуй без звука:
Губ столбняк.
Так государыням руку,
Мертвым – так…
Опущение глагола «целуют» и инверсия двух последних строк («Так государыням, мертвым – так») придают этим строкам необыкновенную силу и выразительность.
Повторяю, поэма Цветаевой, тема которой «конфликт» любящих[331]331
Поэма обращена к К.Б.Родзевичу (1895–1988), с которым М.Цветаева познакомилась в 1923 г. В ней получили отражение их личные взаимоотношения.
[Закрыть] – не только не набор слов, а мастерское поэтическое произведение, отмеченное печатью подлинного таланта. О некоторых его недостатках говорить сейчас не хочется.
Д. Резников
«Поэма Конца»{87}
Не знаменательно ли, что в наши дни – дни полного разложения крупной формы (лирическая и эпическая поэмы – в поэзии и роман – в прозе), когда эпическая поэма, с героями и героинями, растворилась и (временно что ли) выпала из искусства, не знаменательно ли: за последние пять лет Марина Цветаева напечатала: «Царь-Девица» (1920 г.), «На Красном Коне» (1921), «Переулочки» (1922 г.), «Мóлодец» (1923 г.), «Поэма Конца» (1924 г.), «Поэма Горы» (1924 г.), «Крысолов» (1925 г.) – семь прекрасных поэм.
Марина Цветаева, вообще, пишет очень много. Стихотворная продуктивность в наше «безвременье» (я говорю о крупных поэтах) – факт особенно ценный.
Стихи разошлись по типографиям, залежались на страницах журналов, мы их прочли, читаем, появилось много статей, рецензий, но в обхват не взяли, до конца не додумали.
Марина Цветаева больше чем кто-либо ждет серьезного критика.
Были свои критики у символистов – мы знаем все (если можно знать все) об А.Блоке (знаем еще при жизни), о Ф.Сологубе, А.Белом, К.Бальмонте и др. – мы таких критиков не имеем. Мы пишем статьи – отзывы об отдельных вещах и ничего о поэте в целом. «У каждого поэта должно быть свое литературное лицо» – это бесспорно. Но есть поэты с установившейся литературной «походкой» без определенного пути – поэты «настроений», сегодня одно, завтра другое, ничем внутренне для поэта не узаконенное, и есть другие поэты – с намечающимся или уже найденным, не только литературным, но и своим, внутренним путем.
У поэтов первого порядка – каждая вещь самостоятельна (сама по себе), исчерпывается отдельной статьей; у поэтов второго – внутренняя, идейная связь (не всегда ясная для самого поэта), преемственность одного стихотворения от другого. Вот почему разбор отдельных вещей М.Цветаевой, не ощутив ее в целом, занятие в значительной мере праздное.
Однако вернемся к поэме.
Тема: Он и Она – любовь – разрыв. Он и Она, уступающие друг другу «честь конца». – Конец.
С начала встречи читатель попадает в атмосферу нарастающего разрыва. Встреча. Чрезмерно вежливый он:
Преувеличенно-плавен
Шляпы взлет.
…Преувеличенно-низок
Был поклон.
Эта растянутость во времени его движений сразу порождает внутреннюю тревогу:
Сердце упало: что с ним?
Мозг: сигнал!
Отсюда аперцепция. – Тревога длительности передается на окружающую обстановку:
Преувеличенно-нуден
Взвыл гудок.
…Длился злясь.
И сразу дается окончательная формула —
Преувеличенность жизни
В смертный час.
Любовь к формулам далеко не случайная особенность в творчестве М.Цветаевой. Из всякого данного положения надо найти формулу. – Она пишет для формул. Формула – ступень ее восхождения, число личного календаря, который нужно сорвать. —
«Две любимые вещи в мире: песня и формула.
То есть – стихия – и победа над ней».
Творчество – преодоление времени – жизни. Если смертью – смерть, то жизнью – жизнь. Поэма развертывается, ширится внутренняя пропасть героев: разность чувств, разность мер – измерений. Она, как всегда, женщина «шестых чувств». Он прост – обывателен. Он – быт, она – бытие. Он – во, она – вне (быта ли, времени ли?). Он всегда рвется во что-то, она – из чего-то.
Так из дому рвутся,
Как ты – домой!
Любовь простая, земельная (не земная) мыслима, как попытка. «Попытка Ревности» – так называется одно из стихотворений М.Цветаевой. Всю поэму можно было бы назвать «Попыткой Любви». Была тяга, любви не было, любовь не возникла.
Для него: – «Любовь – это плоть и кровь».
Для нее: – «Любовь – это значит лук натянутый —
лук: разлука».
Там, где для него только «уедем» – для нее – «умрем».
Для него: душа – тень
Для нее: тело – тень.
Ее бытие действенно, бытие хочет опрокинуть, раскрепить быт. Он – быт косен – бытию не сопричастен. Пропасть вскрыта. Он хочет, он должен уйти: ибо, что делать быту в бытии?
Она борется, она хочет полюбить и не сознательно заполняет собой его внутреннюю пустоту – живет ею отраженным светом.
В поэме дана одна реальная и конечная встреча. Конец уже созрел в переходе через мост. Мост – переход из одного мира в другой. Реальный конец моста дан, как конец любви (попытки любви).
Сцена на мосту особенно патетична: последний поединок двух стихий – последняя напряженность и ее победа – победа духа над телом.
Здесь даже существование души было поставлено под вопрос:
Пресловутая ересь вздорная,
Именуемая душа.
Здесь тело билось, заламывало руки, умоляло и отрекалось от души.
…Было тело, хотелось жить.
И над телом веще, как меч – душа:
– Конец
…Жить не хочет.
Будто шли по одной дороге и думали – по пути, но какой-то стрелочник перевел рельсы
…И покосившись сбоку:
– Как ты уже далек!
Любви не было, она не успела возникнуть: убита попытка любви. И если еще идут вместе – дохаживают, не говорят – досказывают. – Дается реальная развязка конца, внутренне уже разрешенная.
– Наша улица! – Уже не наша.
Сколько раз по ней! – Уже не мы.
Перешли мост – душа перешагнула через тело. Перевалили гору чувств. Вершина страсти – вершина горы: перевалили гору.
Здесь можно было кончать поэму (победитель уходит с поля сражения), если бы просто: ее победа над ним. Но победила не она – то, что в ней, не над ним – над тем, что в нем, ради чего-то «третьего», что не он и не она. И это «третье» надо ощутить – утвердить. – Поэма продолжается.
За городом: Понимаешь? За!
Вне! Перешед вал!
Жизнь, это место, где жить нельзя:
Еврейский квартал.
Что-то похоронили (позади – могила чувств); – глаза видели, но душе невдомек. Так мы долго не можем ощутить до конца смерть близкого человека – не в силах ощутить то «между», что отделяет всякое «есть» от «нет». Оттого она так долго и недоуменно пытается вникнуть в мысли непонятного для нее слова – «Расстаемся».
Сверхбессмысленнейшее слово:
Рас-стаемся. – Одна из ста?
Просто слово в четыре слога,
За которым пустота.
И вот: это «третье» – утверждено. Это «конец концу» – бесконечность.
Союз
Сей более тесен,
Чем влечься и лечь.
Самуй Песней Песен
Уступлена речь.
……………………………
И в полые волны
Мглы – сгорблен и равн —
Бесследно, безмолвно —
Как тонет корабль.
Я обещал формулу, она была найдена М.Цветаевой раньше: – «Ответ в любви – для меня тупик. Я ищу не входов, а выходов» (курсив мой. – Д. Р.).
И передохнув: какая прекрасная поэма!
Д. Святополк-Мирский
Марина Цветаева{88}
Три или четыре года назад казалось, что господство поэзии в русской литературе со времен смерти Чехова подошло к концу. С революцией и гражданской войной наступил новый век прозы в беллетристике. И ее тенденции разочаровали многих. Основная масса так называемой советской литературы сейчас настолько плохого качества, что даже то интересное, о чем она пишет, становится неинтересным. Среди прозаиков найдется лишь несколько, равных Бабелю, чей уровень прозы достаточно высок, но сами они, хотя и не подвержены влияниям новых веяний в литературном процессе, абсолютно безжизненны. Общественный интерес к поэзии падает с 1922 года, но сборник стихов Бориса Пастернака «Сестра моя жизнь» безусловно стоит особняком и ярко выделяется среди всей литературы революционных лет (1917–1922), книга действительно великих и действительно новых стихов. И также не вызывает сомнения, что самый значительный результат последних трех или четырех лет – это поэмы Марины Цветаевой, особенно поздние – «Поэма Конца» (в альманахе «Ковчег», Прага, 1926) и «Крысолов» (в «Воле России», 1925, 5–8 и 12). В век исключительно богатый поэтами настоящая поэзия не является рядовым событием. И тем более неожиданно, когда она приходит от поэта, который занимал одно время передовые позиции и которому всякий верит, кто знает его стихи.
Марина Цветаева опубликовала свои первые книги перед войной, будучи еще школьницей. Они показали ее индивидуальность и независимость от общепринятых мнений и веяний моды, но были еще достаточно незрелы и обнаружили склонность к беглости стиха, пожалуй, опасную для любого поэта, особенно для поэтессы.
Затем в течение десяти лет она ничего не печатала. 1920–1921 годы в Москве стали расцветом поэтического бума. В годы голода и войны печатание книг было совершенно прекращено и практически заменено поэтическими декламациями, которые собирали огромные аудитории. Марина Цветаева внезапно обнаружила в себе поэта чрезвычайной силы. Подобно всем российским интеллектуалам, в те годы она вела жизнь, полную лишений и постоянного голода. Но стихи, которые были написаны в той Москве, свидетельствовали о ее непокоренности и жизнестойкости ее духа. Что-то было сверхчеловеческое в этом непрекращающемся потоке радостных, живых виршей, кипящих от избытка жизненных сил, несмотря на всю трудность ее положения. Для тех, кто знал Цветаеву и слышал, она сама и ее стихи были настоящим даром богов. Они еще не собраны и не опубликованы: Цветаева тогда очень много писала и писала неровно. Некоторые из ее стихов тех лет пронизаны высочайшим вдохновением, совершенно неожиданным, и во всем присутствует уникальность и индивидуальность, искупающие то, что может показаться наивным и безвкусным.
В 1922 году Марина Цветаева покинула Россию и поселилась в Праге. Тогда же в Москве и Берлине было опубликовано несколько ее книг. Русские emigres встретили поэта восторженно. Но энтузиазм их вскоре угас – и на то существует две причины. Первая – будучи антикоммунисткой, Марина Цветаева воодушевлялась высоким и благородным духом мятежа, что вовсе не гармонировало с чувствами emigre. Вторая – вместо бесконечного повторения мелодий, которые могли бы создать ей популярность, она намеренно начала бороться с плавностью и непосредственностью в стихе и стала работать над созданием новой конструктивной техники. И во всем, что написано после 1922 года, проявились исключительной силы дисциплина и, в то же время, формальное, техническое воображение, которое позволило ей выйти за рамки уже известных стихотворных методов. И в тот момент, когда уже большинство поэтов останавливаются на том, что достигнуто ими в стихотворном плане, она начала работать в ином направлении. Стихи, которые написаны ею в 1920–1923, в основном экспериментальные. В них проникают элементы русского народного фольклора. Она заявила о себе как о новом поэте современности. И это, по существу, оттолкнуло от нее консервативных (даже если они были социалистами) литературных и журналистских лидеров emigre, и, за исключением пражской «Воли России», эмигрантские журналы почти перестали принимать ее новую работу. С другой стороны, большевистская цензура не разрешала работать emigre в России. Поэтому в настоящее время Россия лишена возможности читать одного из своих величайших поэтов.
Новая российская поэзия (или ее левое крыло), нужно заметить, последние двадцать пять лет не испытывает французского влияния. Наоборот, в ней можно наблюдать утверждение чисто русского стиля после почти двух столетий полуиностранных влияний. Даже русский футуризм не имеет ничего общего с итальянским, и наиболее значительные поэты, Хлебников и Маяковский, являются первооткрывателями так называемых антифранцузского и антилатинского бунтов.
Марина Цветаева не футурист, она не принадлежит к левому крылу поэзии. Она всегда абсолютно независима. Но ее стихи, особенно последние, являются, конечно, продолжением и, вероятно, окончательным утверждением российского бунта против влияния Запада. Это особенно справедливо по отношению к языку. Это первая действительно успешная попытка (подсознательная) освободить язык русской поэзии от тирании греческого, латинского и французского синтаксиса. В прозе это было сделано Розановым и Ремизовым, но никем до сих пор в поэзии. Потрясающая самобытность Марины Цветаевой возвращает России ее естественную свободу, не отказываясь при этом от сложности «литературной» поэзии и ее границ; она не пытается имитировать менталитет народного певца. В действительности ее поэзия может быть описана как метафизическая не только потому, что имеет свои корни в высшей степени полном, последовательном и личном «мировом кругозоре» (не это ли есть английский язык для мировоззрения?), но и потому, что она полна разума в наиболее одаренном богатым воображением в лучшем значении слова семнадцатого века. Еще более удивительно разнообразие размеров, которые Цветаева использует для большей части своих стихотворений, и использует с величайшей свободой. Она избегает монотонности и плавности не только характерной лексикой, но также постоянным использованием «по-разному удлиненных», переполненных чувствами строк. Ее строки короткие, насыщенные фонетической выразительностью, рифмами или неполными рифмами, различными каламбурами и игрой слов. Поверхностному читателю все это может показаться лишь пустым фейерверком звуков, но при втором прочтении он обнаружит лежащую в основе стиха логическую структуру. Такая поэзия непереводима, но настоящим переводчикам удавались чудеса (я имею в виду немецкую версию Вольфганга Грегера[332]332
Грегер Вольфганг Э. – переводчик русской литературы. Издавал серию «Русская революция в зеркале литературы». Его перевод «Двенадцати» Блока вышел в 1921 г. в берлинском изд-ве «Newa».
[Закрыть] блоковской «непереводимой» поэмы «Двенадцать»), так что не стоит отчаиваться, может быть, мы еще однажды увидим произведения Марины Цветаевой переведенными на какой-нибудь западный язык.
Трудно передать простым изображением темы две поэмы – «Поэму Конца» и «Крысолов», о которых я, главным образом, и говорю. Первая является длинным (около 750 строк) «драматическим стихотворением», в значительной степени в диалогах, описывающим разлуку двух влюбленных после неудачных «попыток любить». «Поэма Конца», по сравнению с «Улиссом», длиннее примерно на тридцать минут. Но она абсолютно не похожа на «Улисса» из-за постоянных превращений «впечатлений» в исключительно изощренное воображение, от жизни к поэзии. Она производит впечатление быстрого движения зрительного, вербального и диалектического воображения.
Темой «Крысолова» является герой поэмы Браунинга «Дудочник из Гаммельна».[333]333
Браунинг Роберт (1812–1889) – английский поэт. Автор «Детской сказки о Пестром Дудочнике из Гаммельна» (в пер. С.Маршака под названием «Флейтист из Гаммельна»).
[Закрыть] Эта «лирическая сатира», романтическая по духу, направлена против мещанства. Смешно проводить параллель между ней и аналогичной сатирой английских поэтов, например Ситвелла,[334]334
Ситвелл (прав. Ситуэлл) Эдит (1887–1964) – английская поэтесса. Многие ее ранние стихи отличались вызывающим модернизмом и содержали сатиру на современное общество.
[Закрыть] чтобы выявить, в стиле Рабле, жизненную силу и неистощимую энергию русской поэтессы по сравнению с английским поэтом. Стиль Рабле не кажется здесь неподходящим словом, так как, хоть Марина Цветаева и напоминает отдаленно Ариэль[335]335
Ариэль – дух воздуха, персонаж «Бури» У.Шекспира.
[Закрыть] и более романтична, чем священник из Meudon,[336]336
По-видимому, имеется в виду сам Франсуа Рабле (1494–1553), который последние два года жизни был медонским священником в церкви Св. Мартина. Упоминание об этом см. в статье П.Антокольского «Книга Марины Цветаевой», отрывок из которой помещен во второй книге настоящего издания.
[Закрыть] нет слов, чтобы описать неудержимый дух ее сатиры и безграничный полет фантазии. Эта жизненная сила, ум и духовное начало и есть то, что является наиболее важным в ее поэзии, и похоже, что, в то время как вся западная поэзия преимущественно печальна, русская чуть ли не впервые (впервые в такой степени) становится неудержимо живой.
Марина Цветаева недавно написала также замечательную прозу (среди лучших вещей – воспоминания о Валерии Брюсове в «Воле России», 1925). Хоть это и не сравнимо по художественной ценности с ее поздней поэзией, но, возможно, даже более человечно и более откровенно раскрывает ее исключительную личность, такую русскую и в то же время не похожую ни на что из того, что ассоциируется со словом «русский» в голове английского интеллектуала.
