Текст книги "Поцелуй победителя (ЛП)"
Автор книги: Мари Руткоски
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Глава 10
Арин не знал, как им все-таки удалось добраться до дома.
Состояние Кестрел ухудшилось. Её тошнило весь день. Ночью тело девушки будто безмолвно рыдало. Арин бы обнял её, но переживал, что это будет неправильно, даже при том, что она, казалось, была рада этому. Когда он обнимал её, Кестрел словно смывало волной в сон. Он почувствовал, что она пришла в себя, и испытал мучительную благодарность, что то утешение, которое он мог предложить, на самом деле ей не очень-то было нужно.
Она отказывалась принимать его помощь у него в доме. Алеющий летний день едва её грел. Кестрел забилась в свое грязное пальто, а их продвижение по дорожке к дому было таким медленным, что к тому времени, как они добрались до парадного входа, там уже собрался весь дом, дабы поглазеть на них. Кестрел не отрывала глаз от своих неуверенно шагающих ног, но Арин знал, что ей известно о собравшейся толпе, – её губы сомкнулись в жесткую линию.
Рошар подошёл к ним первым, прохрустев подошвами по гравию. Он был нехарактерно молчалив. Потрясен. Ещё ничьё появление так не потрясало его.
– Мне нужна Сарсин, – сказал ему Арин, но Сарсин уже была здесь. Кестрел внимательно посмотрела на неё и с мгновение помедлила. А затем она приняла руку девушки, и Арин заставил себя скрыть, как был этим уязвлен. Это следствие ничего иного, как ревности, и он укорял себя за столь низменное чувство. Арин плелся вслед за ними, не зная, куда деть опустевшие руки. Он не был готов стать бесполезным. По крайней мере, в тундре в нём нуждались.
Арин последовал за ними вверх по лестнице в восточное крыло, где Сарсин открыла дверь в комнату, в которой когда-то Кестрел уже жила. Когда они вошли, Арин постарался заглянуть в лицо Кестрел в поисках признака того, что она узнала окружение. Она понимала, что её изучают и почему это делается, поэтому отвернулась.
Сарсин усадила Кестрел в ближайшее кресло и встала на колени перед ней, сняла потрепанные туфли, в которых теперь с трудом можно было признать изящные башмачки дамы из высшего общества.
Лицо Кестрел стало напряжённым, когда она внимательно изучала темноволосую, склоненную голову Сарсин. Голос Кестрел, которым она почти не пользовалась последние несколько дней, хрипло произнес:
– Ты моя служанка?
Его кузина дёрнулась. Он заметил: Кестрел поняла, что сказала что-то не то. Сарсин взглянула на брата. Он склонился и прошептал ей что-то на ухо.
Сарсин аккуратно поставила обувь в пару.
– Да, – наконец произнесла она. – Я побуду ею, если хочешь. – Она поднялась и стала помогать Кестрел снимать верхнюю одежду.
Нечто, что Арин пытался задушить внутри себя, будучи ещё в тундре, начало проситься выплеснуться наружу. Он не представлял, что случится, если все-таки внутренне отпустит себя. Ему нужно было выговориться... если ему вообще было что сказать... он ощущал дрожь, очень похожую на ту, что охватывала в тундре Кестрел по ночам.
Сарсин перехватила его взгляд. Она вздернула брови и перестала раздевать Кестрел. Её послание было предельно ясным.
Он кивнул. Арин должен уйти, конечно, должен, но он не мог заставить себя двигаться.
– Арин. – Теперь голос Сарсин прозвучал сурово.
Он развернулся, но не успев сделать несколько шагов, услышал, как Сарсин охнула. Он оглянулся.
Его глаза широко распахнулись. И он тут уже был рядом с ними, прежде, чем осознал, что сделал шаг. Его рука схватилась за свободный край рубахи Кестрел на плече. Он увидел его: красный рубец, расчертивший лопатку. Она вырвалась из его хватки. Одежда порвалась. Не сильно. Но достаточно.
– Арин! – Возмутилась Сарсин.
Он увидел еще рубцы, похожие на его собственные. Они рассекали её кожу, но прятались под одеждой. Он знал, что они по всей её спине.
– Я же тебя спросил?! – Его голос прозвучал отчаянно. – Я же спрашивал тебя, не пострадала ли ты...
– Всё в порядке. Всё зажило.
– Но ведь ты пострадала.
– Я не помню.
Он ей не поверил.
– Как это случилось? Как ты могла не сказать мне? – Он поставил её на ноги. Арин держал её за плечи. В них не было плоти, только кожа да кости. Он был сам не свой. Это был не его мир. Не его вариант мироздания, где такое могло стать реальностью.
– Ты пугаешь её, – сказала Сарсин.
Никакого страха. Лицо Кестрел пылало вызовом: подбородок вздёрнут, плечи расправлены, рубаха разорвана на шее. Один из шрамов зиял на её ключице. Она одернула ткань.
Ком встал у Арина в горле.
– Ты должна была сказать мне.
– Я ничего тебе не должна.
– Кестрел, ты... сделала кое-что для меня. Для этой страны. Разве ты не помнишь? Попытайся. Или позволь рассказать мне, прошу тебя...
Она влепила ему пощёчину.
Он забыл, как дышать. Его щека горела. Она попала и по губам. Её глаза были расплавленным золотом, полны злости и утраты. Ему было слишком стыдно, чтобы заговорить.
– Я понимаю, ты хочешь помочь, – нежно проговорила Сарсин.
– Ну конечно, хочу, – прошептал он.
– Тогда тебе нужно уйти.
Он держал себя в руках, пока не остался в одиночестве в коридоре. Осев возле стены, Арин прикоснулся к тому месту, куда она его ударила. Его пальцы стали влажными. Он уставился на слёзы. Они сверкали на подушечках его пальцев, словно кровь.
Глава 11
– Она умрёт?
Сарсин захлопнула дверь в комнату у себя за спиной, приложив больше силы, чем требовалось. Она уперлась кулаками в бедра и внимательно посмотрела на Арина, который сидел, прислонившись спиной к стене напротив двери в покои Кестрел. Он будто одеревенел. Он не знал, сколько просидел там.
– Боги, Арин. Соберись. Нет, она не умрёт.
– Эти шрамы. Ей могли занести инфекцию. У нее может быть лихорадка.
– Это не она.
– Со мной случилось именно это.
– Она не ты.
– Ей не справиться. Будет только хуже.
– Её накачивали наркотиком по два раза в день, каждый день в течение месяца. И поэтому она ведет себя так отчасти от того, что её тело требует наркотиков, которых она не получает.
Он уловил, что речь шла о множественном числе.
– Так было несколько видов наркотика?
Хотя он уже и сам начал подозревать это, прочувствовав на собственном опыте головокружительную мощь дурмана, что ему дали в шахте, и то, как Кестрел стремилась к чему-то, что помогло бы ей заснуть. Как порой она умоляла об этом.
– Да.
– Это она тебе сказала? – У него больно кольнуло сердце. Он отвёл взгляд, чтобы кузина не заметила, как ранило его то, с какой легкостью Кестрел открыла Сарсин то, о чем ему приходилось только гадать. Он вновь очутился в палатке в тундре, слушал, как ветер хлестал палаточную ткань. Холод сочился из земли, Кестрел в его объятиях, его сердце бешено стучит, её тело ужасно содрогается, изгиб шеи в тусклом тёмно-зелёном свете. А потом его охватывает чувство облегчения, когда он слышит её размеренное, спокойное дыхание. Хотя его собственное ещё долго после этого остается прерывистым.
– Как тебе удалось заставить её уснуть?
– Она не спит.
– Что?
– Сейчас она довольно спокойна.
– Ты оставила её одну, бодрствующую? – Ему вспомнилось, как Кестрел стояла в маленькой лодочке над чёрной водой в ночь Первозимнего восстания, готовая прыгнуть. Он так и слышал, как она просит вызывающее онемение кольцо Рошара. – Так нельзя. Сарсин, нельзя оставлять её одну.
Руки кузины соскользнули с бёдер. Она уже не казалась такой твердой, выражение её лица смягчилось. Она выглядела усталой.
– Кестрел слишком сильна, чтобы решиться на то, о чем ты думаешь.
– Взгляни на неё. – Арин говорил так, словно Кестрел находилась рядом с ними в коридоре. «Взгляни на дело рук моих», – чуть было не сказал он, но прикусил язык. Потому что Сарсин наверняка ответит, что здесь нет ничьей вины.
Но он знал правду.
Сарсин села на пол напротив него, спрятав колени под муслиновыми юбками.
– Я уже её видела. Я её помыла и переодела, и уложила в постель. Она истощена и больна, но жива. Она борец. И если ты не считаешь, что она сильная, то ошибаешься.
– Я побуду с ней.
Сарсин медленно покачала головой.
– Она не хочет тебя видеть.
– Мне плевать.
– Она не причинит себе вреда.
– Откуда тебе знать.
– Арин, само собой, я о ней позабочусь, но мы не можем быть с ней постоянно.
– Я ещё как могу.
– Её это выведет из себя. Она больше не знает, кто она такая. И как ей это узнать, если она не будет оставаться наедине с собой?
Арин пропустил пальцы сквозь грязные волосы и прижал ладони к закрытым глазам, пока под веками не появились белые пятна.
– Я знаю, кто она. – Гордая девушка. С горячим, благородным сердцем. И лгунья, лгунья. – Я должен был знать. – На него нахлынули мгновения, что он провёл с ней в столице, и заморозили кровь в его жилах. Арин проглотил её ложь. Как она его провела. Прогнала прочь, сделала его ничтожным. И он легко в это поверил. В этом был смысл.
Он проклинал себя. Арин увидел столько возможностей, что были у него в течение многих месяцев до её ареста, чтобы понять правду. Но ничего из того, что он увидел в столице или о чем подозревал, не складывалось в осмысленную картину. Всё казалось бессмыслицей, что очевидно было не так. Он не захотел увидеть в её глазах тоску, когда нашёл её на берегу канала. Внизу клокотала вода. Она была одета в платье горничной. Бессмысленно: чтобы она рисковала жизнью, ради помощи чужим людям. Бессмысленно: чтобы она передавала информацию помощнику Арина. Предательница своей страны. В Валории наказание за измену – смерть.
И Арин обвинил её в эгоизме. В столице он думал о таких словах, как жажда власти, мелочность и жестокость. Он бросил ей их в лицо. Он винил её в смерти восточного народа, проживающего на равнинах.
Лицо Кестрел, терзаемое какой-то мукой, словно тусклый огонёк в той грязной таверне. Белая линия рта.
Он всё пропустил или неверно понял.
Он упустил всё, что было важно.
Сарсин схватила его за запястья и отняла руки от глаз. Он посмотрел на неё, но не увидел. Арин видел изможденное лицо Кестрел. Он видел себя ребенком в ночь вторжения, солдат в своем доме, и как он ничего не сделал.
«Позже», – сказал он Сарсин, когда она сообщила ему о посланнике, который пришел, чтобы увидеться с ним.
«Нет, я не стану этого делать», – пообещал он Рошару, когда принц перечислил причины, по которым не следует спасать безымянную шпионку из заключения в тундре.
– Я был не прав, – сказал Арин. – Мне следовало...
– Тебе нужно перестать казнить себя и гадать, что было бы, если... Оставь это богу потерь. Единственное, что я хочу знать – что ты намерен делать сейчас.
* * *
Он очень долго откладывал поездку на бывшую виллу генерала.
Слова Сарсин звенели у него в ушах. Арин оседлал Джавелина и выехал через открытые ворота.
С нижней ветви дерева запел желтогорлый дрозд. Нескошенная луговая трава дотягивалась коню до самых коленей. Арин вел Джавелина через перешептывающееся зелёное море прочь от виллы, которую он ещё не был готов увидеть, вверх на холм, через апельсиновую рощицу, где уже зрели маленькие плоды. Они были жесткими и сухими, когда он сорвал один и почистил. Ещё неспелые. Но их аромат так манил, что он не удержался.
Арин клацнул зубами и щёлкнул языком, понукая коня пятками. Джавелин повёл ухом и припустил быстрее, коротко дыша и раздувая ноздри. Он был рад быстрой скачке.
Арин держался подальше от крупных построек. Соломенного коттеджа, некогда принадлежавшего няне Кестрел, расположенного к западу от заросшего сада. Пустых конюшен. Пустых лачуг рабов. Строения без окон, подобного сараю с облупленной штукатуркой, шелушащейся на солнце. Арин держал путь на Джавелине в определенном направлении, но слегка повернулся в седле, чтобы бросить взгляд на последнее строение. Меч уперся ему в бедро.
Арин добрался до кузни и, развернувшись, вылетел из седла, ударив сапогами о землю. Он ослабил подпругу коня и отпустил его. Трава была высокой и густой. Лошадиный рай.
Сапоги Арина громко чеканили каменные плиты. В городе имелись и другие кузни, которыми он мог бы воспользоваться, но к этой, словно в насмешку, он чувствовал притяжение. Всё в ней было так, как Арин оставил прошлой зимой. Инструменты висели там, где должно. Наковальня, будто кожей, была покрыта слоем пыли. Очагом давно никто не пользовался. Ведро для угля полное.
Он развёл огонь в кузнице, работая кузнечными мехами и наблюдая, как он оживает. Когда пламя набрало силу, он оставил его гореть. Арин вернется к нему потом. Какое-то время огонь будет жечь то, что ему нужно. А Арину тем временем (он заставил себя подумать об этом)... следует навестить дом.
Вилла генерала... вилла Кестрел – так и стояла пустой с тех пор, как он убил Плута прошлой зимой. Будучи предводителем геранского восстания, тот утверждал, что этот дом принадлежит ему. Он считал, что ему будет лучше всего жить в нём, потому что когда-то этот дом принадлежал генералу. А может, даже потому, что это был дом Кестрел. Арин не знал, что задумал Плут в отношении Кестрел, пока всё не случилось. Вспомнив, он с трудом сглотнул.
Его рука крепко сжала эфес. Он посмотрел на свои стиснутые кулаки, снова взглянул на отцовский меч, вытащив тот на дюйм из ножен, чтобы увидеть блеск зернистой закаленной стали на солнце. Затем он бросил его обратно в ножны и прошёл в дом.
Уцелевшая крытая галерея и вход, ведущий к фонтану, были безмолвны и покрыты пылью. По зелёной водной глади разгуливали водомерки. Со стен на Арина взирали боги росписи. И другие творения: олени, скачущие косули, птицы. Он мельком увидел одну, украшавшую фреску, застывшую в полете, и вспомнил, что впервые заприметил её через плечо Кестрел в тот самый день, когда она его купила.
Внутри дом был почти пуст. Он думал, что так будет, но никогда не предполагал, что дом будет выглядеть вот так.
После подписания Арином императорского договора, обещавшего свободу Герану, валорианские колонисты отдали свои дома, находящиеся на данной территории. Явились корабли, чтобы вывезти имущество из освобожденных домов. Возникали и споры из-за притязаний на это имущество. Тогда Арину приходилось вмешиваться и выступать посредником в переговорах, но дом Кестрел оставался неприкосновенным. Геранская семья, владевшая им когда-то, давно умерла. Когда в порту появился валорианский корабль, чтобы вывезти имущество с виллы генерала, Арин просто сделал вид, что ни корабля, ни дома не существует. Он сделал вид, будто бы дом давно разорен, что там и брать-то нечего. Он оказался почти прав.
Арин не был здесь с Первозимнего восстания. Ему не хотелось оказаться поглощенным комнатами Кестрел или видеть кухню, где людей заставляли работать, или набрести на место, где приказчик обвинил его в том, что он коснулся того, на что ему и смотреть-то нельзя. Затем последовало наказание. Экзекуцию провели вдали от дома, чтобы не смущать домочадцев неприятными звуками. Арину не хотелось вспоминать и музыкальную комнату, где играла Кестрел, или смотреть на библиотеку, внутри которой он как-то заперся вместе с ней. Ему не хотелось ни видеть, ни слышать, ни вспоминать ничего, связанного с этим местом. Даже когда он приходил с людьми и повозкой, запряженной тягловыми лошадьми, чтобы перевезти пианино в свой дом, Арин не стал входить внутрь. Он ждал снаружи с грузоподъемной системой, чтобы помочь втащить инструмент на тележку, когда его выкатили из широких дверей музыкальной комнаты.
Поэтому он не был готов к грязи, которую увидел и почувствовал.
Плут был мстительным. От углов разило мочой. Стены и окна были измазаны краской. Некоторые стекла разбиты.
Ноги Арина сами понесли его в музыкальную комнату. Всё здесь было странным: нотные листы, разбросанные по полу, некоторые из них обгоревшие, но едва-едва, словно Плут начал своё чёрное дело, а потом ему пришла идея получше, наверное, та же мысль, что уберегла его от разрушения фортепиано. Может быть, Плут не знал, как заставить Кестрел делать то, что ему нужно, или как подкупить её...
У Арина свело желудок. Лёгкие горели. Он распахнул окно.
Он посмотрел в сад, вспоминая, как тот выглядел. Когда-то он наблюдал, как идут волной цветы на ветру, пока Кестрел играет мелодию, написанную для флейты. Когда-то его мама пела эту мелодию по вечерам для гостей.
Он задумался, неужели в этом и был смысл рождения в год бога смерти: видеть скверну во всем.
Но свежий воздух прояснил голову. Он отправился на кухню. Там Арин разжег еще один огонь, на этот раз, чтобы согреть воды. Он нашёл резко пахнущий брикет щёлока. Ветошь. Вёдра. Тунговое масло с эссенцией апельсина. Уксус для окон и стен. Арин принялся убирать дом сверху донизу.
Когда он отжал тряпку, то почувствовал, что его бог глумится над ним. Уборка? Ах, Арин. Не для этого я тебя создал. Мы так не договаривались.
Арину не было смысла соглашаться на всё, что угодно, только из-за притязаний на него или чтобы понравиться.
Он не мог обесчестить своего бога. Но он также не мог обесчестить себя. Он вытолкнул голос из головы и сосредоточился на своей задаче.
* * *
Когда он вернулся в кузницу, огонь давно погас. Он вновь разжёг его и подбросил пламени угля. Затем сунул меч отца в огонь, чтобы нагреть его до состояния гибкости, а после положил на наковальню. Арин наносил удар за ударом по клинку. Его разум затих, потому что руки были заняты, создавая нечто новое. Он сгибал сталь и складывал, слой за слоем. Кузнечная сварка. Сталь становилась сильной и упругой. Он изменил эфес. Форму и вес клинка. Арин сделал всё, что мог, чтобы создать кинжал для Кестрел. Это была его лучшая работа.
Глава 12
Она выплыла из мрака.
У неё болело всё: плечи, рёбра, особенно живот. Но спазмы, ломавшие тело, исчезли. Всё окружавшее её было невероятно мягким. Пуховая перина. Тонкая сорочка. Чистая кожа. Невероятно мягкая подушка под щекой. Кестрел моргнула, услышав короткий взмах ресниц, соприкоснувшихся с тканью подушки. Её волосы лежали свободно. Они были гладкими и чистыми. Когда она только сюда прибыла, они были омерзительными. Она вспомнила, как Сарсин распутывала их пальцами, смазанными маслом.
– Отрежь их, – сказала тогда Кестрел.
Но стоило только этим словам слететь с её сухих губ, как она почувствовала, словно разваливается на части, и её одолел суеверный страх, будто это не она произнесла, а эхом повторила уже когда-то сказанное ею же.
– О нет, – сказала тогда Сарсин. – Не в этот раз.
Отрежь их. Да. Это было в другой раз. А потом она вспомнила о мириадах косичек под пальцами, и то, как она ненавидела их... из-за призрака неожиданного приятного ощущения... и ещё чего-то приятного, но почему всё это куда-то делось, её разум отказывался говорить.
«Такая светская барышня, как ты, может потом пожалеть о том, что отрезала волосы», – сказала тогда Сарсин.
«Пожалуйста, я не могу это выносить».
Сарсин распутывала тугие колтуны – напоминание о трудовом лагере. Движение пальцев в её волосах кружило Кестрел голову. Она снова и снова стискивала зубы, чтобы не кричать от боли.
И теперь Кестрел в замешательстве коснулась ленты в волосах на подушке. В тюрьме она забыла, что такое цвет.
Ей знаком этот цвет. Тёмно-русый. Чуть рыжеватый. Когда она была маленькой, волосы были рыжее. Воинственно рыжий, говорил отец, крутя в руках её косу. Она подозревала, он был разочарован, что они со временем потемнели.
Кестрел села... слишком резко. Перед глазами потемнело. Голова закружилась.
– Ой, – раздался голос.
Её зрение прояснилось. Сарсин поднялась из кресла (сизовато-серого дерева, обивка цвета матового жемчуга; это тоже было знакомо) и подошла к столику, на котором стояла супница. Сарсин взяла чашу с дымящимся отваром и поднесла её Кестрел:
– Голодна?
Желудок Кестрел заурчал.
– Да, – сказала она, удивляясь такой простой вещи, как обычный голод. Она выпила отвар и сразу же почувствовал себя опустошенной. Чаша повисла у неё в руках. – Сколько? – только и удалось сказать ей.
– Сколько времени ты здесь провела? Два дня.
Окна были зашторены, но сквозь ткань проникал дневной свет.
– Тебя била дрожь, – сказала Сарсин, – и ты была очень больна. Но, похоже, – женщина коснулась щеки Кестрел, – кризис миновал.
Женщина была доброй, подумала Кестрел. Преисполненная бодрой уверенности. Надежная, обстоятельная, неподдельно заботливая. Морщинки озабоченности вокруг глаз. Непритворные. Наверное.
– Тебе нужен крепкий сон, – сказала Сарсин. – Попробуешь поспать?
Кестрел и это понравилось: Сарсин знала, что нечто, должное быть очень простым, на деле оказывалось сложным. Это правда, что бодрствование и сон в последние дни (два дня, напомнила она себе) сместились и стали сумбурными. Она посмотрела Сарсин в глаза. Глаза девушки округлились от удивления. Теперь она увидела то, чего раньше не замечала. Её сердце бешено забилось.
Они были того же цвета. Серого, как моросящий дождь. Густые черные ресницы. Как у него.
И губы тоже. Не совсем такой же формы. Но линия нижней губы и то, как приподнимаются уголки рта при улыбке, совпадали...
– Ну что? – ласково спросила Сарсин, забирая чашу у неё из рук, которая внезапно стала тяжелее камня.
Кестрел потянулась к свободной руке Сарсин и сжала её, да так и осталась лежать под непоколебимым взглядом серых глаз. Неправильно это, настаивала часть её. Неправильно искать его в лице этой женщины. Вообще искать его. Но Кестрел искала и ничего не могла с этим поделать, и когда сон уже раскрыл объятия, чтобы принять её, она больше не боялась в него провалиться.
* * *
Когда она проснулась, за окном стояла ночь. Лампа тускло горела. В кресле притаилась большая тень. Длинные, одетые в штаны вытянутые ноги в зашнурованных сапогах. Тёмная голова неудобно запрокинута на резную спинку кресла.
Чистый, спящий. Суровые черты лица сейчас были мягче. Лицо выбрито. Шрам.
Он был слишком чист. И находился достаточно близко, чтобы она могла слышать его запах. Он странно пах: уксусом и апельсином, и... щелоком?
Он разлепил веки. Один неопределенный, долгий вздох. Настороженность в свете лампы. Он смотрел, как она наблюдает за ним, но не шевелился.
Её кроличье сердечко затрепетало. Кестрел разрывало на части между недоверием и доверием, и еще каким-то чувством, которому было сложно подобрать название.
– Спи, – прошептал он.
Она закрыла глаза. Кроличье сердечко успокоилось, свернувшись калачиком в собственном силке, и, казалось, теперь это существо больше стало напоминать себя прежнего: теплый мех, мягкий животик. В темноте вновь воцарился только звук дыхания.
* * *
Когда она снова проснулась, шторы были раздвинуты. Полдень. Жёлтый свет. Жемчужного цвета кресло оказалось пустым.
Неприятное ощущение стрелой пронзило её. Она не знала, что именно это означает, но это заставляло её чувствовать себя маленькой.
Кестрел резко села. На соседнем столике стояло зеркало. Девушка сползла с кровати. Она все еще была очень худой и неуверенно держалась на ногах. Да и туалетный столик с креслом стояли не рядом с кроватью. Для неё расстояние между ней и ними представляло собой настоящую пропасть. Когда она добралась до кресла, то просто рухнула в него.
Девушка в зеркале выглядела такой потрясенной, что первым инстинктивным желанием Кестрел было коснуться её. Чтобы успокоить. Кончики их пальцев встретились. Зеркало источало холод.
– Собираешься его разбить? – спросил голос.
Рука Кестрел упала. Она перевела взгляд и увидела Сарсин, стоящую в дверях у неё за спиной. Как бы то ни было, она не одинока. У женщины было такое выражение лица, как у человека, который наблюдает за кем-то уже какое-то время. В руках она держала тканевый сверток.
– Это не я, – произнесла Кестрел.
Сарсин повесила ткань, платье, на жемчужно-серую спинку кресла. Она подошла ближе и положила руку на плечо Кестрел – теплую, но всё так же не касающуюся отметин, которые она, возможно, видела на спине через тонкую ткань её сорочки.
Кестрел вновь взглянула на очень худую девушку с запавшими глазами. Растрескавшимися губами. На выпирающие ключицы.
– Вот, – сказала Сарсин и собрала волосы Кестрел. Она быстро заплела их в удобную косу.
– Он так делал, – неожиданно сказала Кестрел. Он когда-то заплел ей волосы. У этого (этого?) не было названия, у утраченного удовольствия, которое она пыталась вспомнить. Он не торопился. Чувственная медлительность. Его большой палец проводит по коже на тыльной стороне шеи. Завораживающе. А потом, на следующее утро, все те маленькие косички превратились в ужасные колтуны.
– Что? – Сарсин перевязала косу лентой.
– Ничего.
Сарсин встретилась с её взглядом в зеркале, но лишь произнесла:
– Что ж, давай оденемся.
– Для чего?
– Для того, чтобы больше походить на себя. – Сарсин потянула её и помогла встать на ноги.
Платье оказалось слишком свободным. Но оно прекрасно сидело на плечах и было идеальной длины. Ткань, цветочный узор...
– Оно моё.
– Да.
– Но этот дом не мой.
Пальцы Сарсин замерли на пуговицах.
– Нет.
– Тогда что я здесь делаю? Где вы это взяли?
Сарсин застегнула последнюю пуговицу.
– Как много ты помнишь?
– Я не знаю. – Кестрел расстроилась. – Откуда мне знать, много или нет? Для этого я должна знать, сколько я забыла. Ты расскажи мне.
– Будет лучше, если ты спросишь кого-нибудь другого.
Кестрел знала, о ком шла речь. И вновь это ощущение его пальцев, скользящих по её волосам. Это правда? Её подозрения, возникшие еще в тундре, были правдой? Возлюбленный? Возможно. В любом случае, что-то нежное. Но нежное, как ушиб.
– Нет, – ответила Кестрел Сарсин. – Я доверяю тебе.
Сарсин присела, чтобы надеть ей на ноги туфли.
– Почему?
– Тебе ничего от меня не нужно.
– Кто это сказал? Горничная может захотеть вещи своей госпожи.
– Ты не горничная.
Сарсин подняла взгляд.
– Почему ты нянчишься со мной? – спросила Кестрел. – Почему так добра ко мне?
Сарсин уронила руки на колени, покрытые юбкой. Она обеспокоенно поводила большим пальцем по противоположной ладони. Затем поднялась и помогла Кестрел подойти к зеркалу, стоявшему на полу, что отражало её в полный рост. Выбившаяся из сил Кестрел, раздираемая внутренними противоречиями, позволила женщине подвести себя к нему.
– Ну вот, – сказала Сарсин, когда Кестрел взглянула на своё отражение. – Теперь ты почти похожа на истинно валорианскую даму. А ты именно она и есть. Когда я впервые тебя увидела, то сразу же возненавидела.
Кестрел внимательно оглядела себя. Она не увидела того, что стоило ненавидеть. Ничего. Только тень девушки в красивом платье.
– Я гадкая? – шёпотом спросила она.
Улыбка Сарсин вышла печальной.
– Нет.
Наступила тишина, которую Кестрел не хотелось нарушать, потому как на миг показалось, что она находится в вакууме безопасности, где нет места незаслуженной ненависти. Может, ей и не нужно ничего другого. Может быть, это было всё, что человеку необходимо.
– Почти одиннадцать лет назад ваш народ завоевал эту страну. Они поработили нас. Ты была богата, Кестрел. У тебя было всё, что пожелаешь. Вы были счастливы.
Кестрел нахмурилась. Слова Сарсин ей показались знакомыми, ей что-то вспомнилось, отдаленно. Но...
Это было желанием, поняла она. И счастьем.
– Всех деталей я не знаю, – сказала Сарсин. – Но мне известно, что прошлым летом ты купила Арина на рынке.
– Значит, это правда.
– Ты выиграла торги и привела его в свой дом. Но организатор торгов, мужчина по имени Плут...
Кестрел почувствовала мерзкий укол.
– ...хотел, чтобы ты выиграла. Арин тоже. Твой отец – самый высокопоставленный генерал в армии Валории. Арин шпионил ради геранского восстания. У него была ключевая роль. Ничего бы не вышло, если бы не он. Или ты. Ты, не понимая того, давала ему важную информацию. Да ты бы и не рассказала ему ничего, узнай, кто Арин на самом деле, и как он поступает с тем, что ты ему сообщаешь. По всему городу произошли нападения на валорианцев, они были захвачены врасплох и убиты. И твои друзья в том числе.
Слёзы на мёртвой коже. Девушка в зелёном платье. Яд на фиолетовых губах. Кестрел сглотнула.
– После восстания, – продолжала рассказ Сарсин, – тебя поселили здесь.
– В качестве пленницы, – раздался приглушенный голос Кестрел.
Сарсин поджала губы, но отрицать не стала.
– Ты сбежала. Не знаю как. Следующее, что мы узнали, сюда явилась армия валорианцев и нас взяли в осаду. Но появилась ты и подарила Арину договор.
Тяжелый свиток бумаги под большим пальцем. Снег хлещет щёки. Белая бумага, белый снег, белое сердце.
– Договор провозглашал нашу независимость, мы становились самоуправляемой территорией, но при этом подчиненной императору. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так оно и оказалось. Спустя несколько месяцев, местные начали заболевать. И я в том числе. Нас планомерно травили зараженной водой из акведуков. Император хотел убить нас, не рискуя жизнями своих солдат. Нам это известно наверняка, и мы это остановили, благодаря тебе. Ты снабжала информацией Тенсена, опытного куратора шпионов, оставшегося в столице. Арин не знал, кто был источником Тенсена. Тот отказался назвать имя, только кодовое: Моль.
Тебя схватили. Спустя какое-то время к нам с гор спустился геранский конюх, он принёс новости о том, что видел женщину в тюремной повозке, которая держала путь в тундру. Женщина отдала ему моль и попросила передать насекомое Арину. Арин отправился за тобой. И вот ты здесь.
Зубы Кестрел сжались, плечи одеревенели. Она не помнила большую часть из того, что Сарсин рассказала, и не была уверена, что делать с образами, пульсирующими в сознании. Она боролась с усталостью.
– Это безумие.
– Невероятно, я понимаю.
– Сказка. – Кестрел нащупала нужное слово. – Такое только в книжках бывает. Зачем бы мне делать подобное?
«Это был ты, – сказала она ему в тундре. – Из-за тебя я оказалась в заключении».
«Да».
– Похоже, я вела себя как полная дура, – резко сказала Кестрел.
– Ты вела себя как человек, спасший мне жизнь. – Сарсин коснулась тремя пальцами тыльной стороны ладони Кестрел.
Кестрел вспомнила значение этого жеста. Знание само открылось ей. Это был геранский жест. Он означал благодарность или извинение, или одновременно и то и другое.
Она собрала в две горсти ткань свободного платья. Мысли завертелись. Веки отяжелели и сами собой начали закрываться. Она пыталась представить себя прежнюю. Врага. Заключённую. Друга? Дочь? Шпионку. Снова заключённую.
– Кто я теперь?
Сарсин взяла обе руки Кестрел в свои ладони.
– Кто захочешь.
Сейчас Кестрел хотела оказаться спящей. Она, пошатываясь, дошла до ближайшего предмета мебели – дивана, но темнота накрыла её слишком быстро, чтобы успеть рассмотреть, что именно это было. Какой-то предмет, разве что не пол. Она сдалась ему на милость и быстро погрузилась в сон. Откуда-то взялась подушка, а потом и одеяло. Платье, которое принадлежало ей.
Кто-то перенес её на кровать. Не Сарсин.
Было темно, но тускло горела лампа. Кресло пустовало.
