Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16. Тенго

Дерево было са-а-амым высоким, влезть на такое – подвиг во имя Первомужа и, отчасти, необходимость: снизу волна тормозилась деревьями, искажалась каменными скалами. У яйценосного её супруга и господина Нико имелся КОМПАС, но не было КАРТЫ, отчего они свернули не туда и по заросшей тропе выбрались к такому же заросшему лесному пруду. Компас был не так уж виноват: она сама чуяла манящую воду, оттого и сбилась. Тем временем, до озера оставалось много дней пути. Дела обстояли неважно, от пиявкиного яда дети росли слишком быстро, скоро могли вылупиться, а они не успевали вернуться к общине. К тому же, РЮКЗАК Нико набил стишком туго, медленно бежал и быстро уставал, а теперь и заплутали.

Не дело дакнуса – лазать по деревьям. Пустите Тенго в воду, такое мастерство покажет!

Она не сразу разобралась, как ползти, чтоб не упасть и двигаться вверх, но потом приловчилась. Следовало делать медленные плавательные движения, при этом цепляясь когтями, а потом подтягивать задние лапы и упираться на хвост. Перепонки между пальцами теперь не помогали, а мешали хвататься за сучки и выемки, но Тенго упрямо цеплялась и постепенно стало получаться, хоть вся испачкалась в древесном соке и коре.

Нико остался где-то далеко и давно пропал из виду, как в легенде. Ай, нехорошо! Она села, чтоб отряхнуться в развилке ветвей, как вдруг на неё, хлопая крыльями, с хриплым криком и клёкотом напрыгнула здоровенная птица, в половину её ростом, а как крылья растопырила – стала ух, какая страшная! И быстрая, как змея. Тенго едва смогла отскочить от удара и удержаться на ветке, но летучка раскрыла здоровый загнутый клюв, и снова бросилась атаковать, крича на весь лес. Видно жила тут в гнезде, и решила, что враг ползёт за яйцами.

– Тенго, что там? – завопил снизу муж.

Ах глупец! Кричать нельзя, это не озеро, мало ли, кто явится на звуки?! Каждый миг, пока Тенго здесь, он подвергает опасности себя и яйца. За беспомощного Нико Тенго сильно испугалась и, не иначе как от страха, что-то сделала.

Всякий дакнус по природе беззуб и безобиден, брачное оружие не в счёт, к тому же, попробуй попади шипом по быстрой летучке! Разве что шаманка Сьё могла запеть и усыпить врага. Раньше бы Тенго попыталась убежать и спрятаться, но теперь пиявкин яд изменил её. Она распушилась как шар и стала собирать крохотные искры из воздуха, из дерева, из мха на коре, ведь искра есть во всём на свете, и Тенго потянула её своей шубой, искра сама потянулась к ней, а потом сама не поняла, как сделала живую блескавку. Просто трескучий огонёк вдруг появился в сжатых лапах, в сплетённых пальцах, и вырвался наружу. Бах! Запахло грозой. Птица сложила крылья и кубарем свалилась вниз. Тенго сама чуть не свалилась от неожиданности, но заставила дыханье успокоиться, собралась с силами и полезла выше.

Цеплялась и думала, ведь не может она стать искрителем? Те жили только в легендах, ни сама Тенго, ни даже бабка её отродясь таковых не видали, лишь старейшина, голосистая Зу рассказывала, что, когда только вылупилась на свет, в общине был один, такой старый, что скоро ушёл к Хранителям Яйца. По слухам, живой искритель был в Солёной общине, гонял акул, но кто поплывёт в такую даль, поднимаясь руслами рек и подвергаясь опасности, чтоб проверить? Один холостяк уплыл вверх по реке, впадавшей в озеро, да так не вернулся. Все в общине думали, что погиб в пути, пока солёные по большой кувшинке не передали, что добрался, но внезапно там у них женился, уже и с яйцами ходит, так что останется в море. Старейшины тогда уж попросили хорошо его кормить и не лупить, как сами, случалось, лупили. А как иначе? Ужасно непутёвый был самец, обрыблением не занимался, жениться не хотел, по мелочи работал на сборе водорослей…

Почти на верхушке нашла гнездо жужелиц и съела, сколько могла, только с собой набрать было не во что. А когда вылезла так высоко, что ветки стали гнуться под её тяжестью, уцепилась за ствол, зажмурилась и пустила волну, всматриваясь в волнующееся под нею море леса, и дальше, сколько хватало сил. Верхушка раскачивались, и Тенго словно плыла по воздушному течению. В синей пустоте кружили птицы, ветер в самом деле нёс и баюкал их, подобно воде.

В стороне, откуда они пришли, что-то ярко светилось и двигалось, она послала тонкую волну и поняла – это кожаные несли МАШИНУ, которая создавала блескавку гораздо сильнее той, что получилась у Тенго. Искали её мужа? Она без устали жмурилась, приоткрывала рот и раз за разом пускала волну в поисках озера, пока, наконец, не поймала тонкую волну большой кувшинки старейшин, даже слабое эхо услышала – голоса неразборчиво сердились. Когда совет сердился – в домах всегда громко было, дома по общим корням передавали, а те дакнусы, что не смогли прийти лично, могли послушать, как обрыбление не ладится ибо губка развелась, жрёт икру, снова кто-то выпустил. Жаль, так далеко не слышно новостей. Но теперь Тенго знала направление! Она споро спустилась к мужу, и путь вниз занял гораздо меньше времени, чем наверх. По дороге нашла гнездо злой летучки с двумя большими яйцами, одно сама съела, второе взяла в зубы и понесла Нико.

Тот сидел со своей шаманской штукой и делал пальцами знаки. В неприятности не лез, врагов не привлекал, хвала Хранителям – не убегал, а то сестрицын муж, Белрой, дважды терялся, пока шаманка не заговорила. Хорошо, что птицу общипал и съел, значит не голодный.

– Устал? – спросила она. – Как на счёт перекуса?

Они прошли с полдня и опять встали. Конечно же, Нико с яйцами, потому и тяжело! Тенго усадила его отдыхать, и тот сразу полез в БЛОК-НОТ. Он писал там ДНЕВ-НИК. Пускай, раз нравится, хоть и пользы нет никакой от такого занятия, лучше бы яйца чесал или вылизывался, а то Тенго сама его лижет, чтобы шуба хорошо росла.

Она снова бросила мужа и, пуская мелкие волны, чтоб удостовериться в безопасности, пошла к пруду неподалёку, ведь еда сама не найдётся.

В воде лежал огромный зверь, обдирал камыши, черпал водоросли и жевал бесконечную жвачку, иногда поворачиваясь тушей. Над водой торчал его косматый горб и голова, над нею кружило облачко гнуса, а зверь лишь ушами поводил, да, судя по засохшей на лбу тине, иногда опускал морду в воду. Кажется, он жил в пруду всё свтлое время года, а с холодами переходил на тёплые места, потому что огромные рога его покрылись мхом. При виде Тенго зверь вяло пошевелился, глаза с отвисшими веками выражали презрение к мелкому хищнику. Пускай! Он не был любопытен ей как мясо, не представлял опасности как враг, вздумай зверь подняться – Тенго успела бы сбежать, а вот лягушки её вполне интересовали. Они были шустрыми, но Тенго – шустрее, она быстро хватала их и сразу прикусывала у основания головы, хорошо быть с зубами, её дети родятся с зубами, и дети их детей, они принесут общине пользу. Снулых лягух увязывала травинкой лапка к лапке. Собрала здоровенную вязанку!

– Поешь! – попросила она Нико, и тот, наконец-то, перестал капризничать.

– Давай, – согласился.

Счастью её предела не было, Тенго показала, как расправиться с лягушкой и, прыгая вокруг, смотрела, как он ест, сперва недоверчиво и осторожно, затем – в охотку, потом сама доела мягкие животики, которые Нико не понравились, а зря. Так, понемногу, приучила его к вкусной и полезной пище.

Выбрасывать консервы муж, тем не менее, не стал, а переложил в дупло и сверху запихнул своими шкурами, которые раньше носил, а теперь ему не надо стало – своя шерсть хорошая отросла, не мёрз по ночам, но Тенго всё равно его грела. В рюкзаке остались маленькие МА-ШИНКИ и шаманские яды, идти сразу стало легче, в тот день они прошли много. Если искроволна находила на пути хищника – останавливались и прятались, либо обходили далеко по кругу.

Тенго шла и думала, что стала совсем взрослой, редкой умницей и Почтиискрителем – её муж и дети в полном порядке. Когда-нибудь умрут они с Нико, но дети в озёрной общине и долгие годы спустя продолжат играть в искрожену, которая смогла вернуться домой и привести своего яйценосца.

Глава 17. Дорогой дневник

Дорогой дневник, это пиздец. Намедни начал расти широкий, лопаткой, хвост – мои метаморфозы продолжались. Копчик дико чесался и я весь крестец раздёр, а изогнуться как следует, чтоб зализать, не мог – яйца мешали, в самом прямом смысле. Они существенно подросли, отвердели и опустились, даже немного выглядывать стали. Хожу вперевалочку, как пациент с хромотой Дюшенна, бегаю медленно, на четвереньках передвигаюсь чутка быстрее, чем традиционным способом, но так рюкзак не понесёшь. Как-то несправедлива, если честно, эта незапланированная беременность с первого и единственного секса, о котором в памяти остались только страх и неловкость. Я понимаю, что чувствовали невинные девицы в средневековье, которых похищали и насиловали: за что такое, как с этим жить?

Зато милая моя шустра и подвижна за двоих. Заботится Тенго даже чрезмерно, но, глядя на её старания, я порой грущу о потере человеческого облика. Неужели я обречён прожить остаток жизни среди её диких примитивных соплеменников? Чем мне там заниматься? Я не терял надежду: пусть детёныши вылупятся, а уж тогда попробую заняться поиском антидота. Не просто так я взял с собой реактивы, центрифугу и малый портативный анализатор в водонепроницаемых пакетах. Вдруг подходящие материалы найдутся?

Думаю, я понял, почему с Паркинсоном случилось то, что случилось, и почему такого не произошло со мной.

Во-первых, из всех нас он получил наибольшее количество сыворотки. Во-вторых, он отхватил её в чистом виде. В-третьих, он изначально был больным и дурковатым. Однако, сперва сыворотку получила Тенго, значит, на игле осталась её кровь, которую уже я получил совместно с сывороткой. Поранься я не иглой, а куском стекла, к примеру – стал бы подобием Макса. Милая называла его больным братцем, а сыворотку – пиявкиным ядом.

Но у Тенго, кажется, есть собственные адаптанты, которые поладили с прионами препарата самым позитивным образом, усилили её собственную адаптацию и улучшили гомеостаз. Кто из невольных «подопытных» выиграл – так это она. Обрела зубы, усилила электромагнитный импульс, сперва я думал, что зачатки телепатии тоже появились, потом отнёс дополнительные некие способности, в частности, угадывание слов, к тем же усиленным процессам в коре головного мозга. Намедни поразила меня тем, что собрала статическое электричество и трансформировала в электрический разряд, по её уверениям, такими способностями владели воины древности, так что моя глупенькая жена теперь воин. Обосраться. Жаль, не вышло обследовать Тенго подробнее, когда была возможность. А теперь её и нет.

Что же вышло со мной? Вследствие отсутствия лаборатории могу лишь предполагать. Скорее всего, прионы крови Тенго определили меня как самца, а прионы выделенной сыворотки адаптировали к потребностям вакантной половозрелой самки в зоне доступа, а затем и к яйценоству, которое, в свою очередь, ускорило метаморфозу. Потому что яйца ДЕЙСТВУЮТ НА МЕНЯ САМЫМ СТРАННЫМ ОБРАЗОМ! Я не шучу и не преувеличиваю.

С одной стороны они реально мешают передвигаться, сковывая движения и прыжки, также по утрам меня всё ещё тошнит. Но с другой – вбрасывают в кровеносное русло эндорфины, потому что мне приятно их наличие и, вдвойне приятно при поглаживании. Чёрт побери, да я с ними счастлив! Я люблю мои яйца всем сердцем! Всё идёт естественно – до безобразия, и это порядком пугает.

В пути у нас времени много, а милая моя говорлива чрезмерно, если не запретить ей трещать, без устали выкладывает свои представления о мире и делится подробностями жизни своего народца, при всей примитивности, довольно-таки разумного, пусть у них нет ни письменности, ни технического прогресса.

– Я хочу пройтись в тишине вон до той скалы, – порою просил я, и Тенго убегала вперёд, чтоб добраться первой.

– Да ты что, я молчунья! – обижено говорила она оттуда. – Самка должна кричать чем погромче и почаще, чтобы все её услышали, быть голосистой и уметь постоять за себя и мужа, самая голосистая на старости войдёт в совет старейшин! Моя сестрица – так непременно, её никто перекричать не может!

Дорогой дневник, кажется, мне повезло, ведь рыбаки могли поймать её сестрицу…

– А самцы в совете есть? – спросил я, потому что не совсем понимал, к чему готовиться.

– Это самый почётный яйценосей общины! – как нечто разумеющееся сказала милая и выпучила глазки. – А иногда ещё шаман, если он самец.

На ночлег мы устроились в валежнике – во время урагана могучая сосна рухнула с корнями, теперь они топорщились во все стороны, словно щупальца, готовые схватить добычу. Под ними прятался лаз в глинистую полость, глубокую, прохладную и сухую. Я потыкал туда палкой, но никто не выскочил.

– Здесь безопасно, – сказала Тенго, зажмурившись и оглядевшись своим сканером, как умел их народец.

Мы залезли под сосну и как-то сразу нашли в глине отличных червей, светло-розовых, сочных и лёгких, буквально проскальзывающих между губами. В последний раз с таким удовольствием я кушал бургер-терияки в KFC. Уверяю, дорогой дневник, черви были не хуже, и я вмолол какое-то дурное количество, пока не понял, что, в принципе, сыт.

Когда совсем стемнело, я заткнул вход рюкзаком и улёгся на боковую, такой усталый, что сразу бы уснул, не начни Тенго лизаться. Шубе она уделяла много внимания, если не болтала, то чистилась, и сразу после ужина занялась своей гигиеной, а затем и моей. Вылизала уши снаружи и внутри, морду и лапы, не скрою, было так приятно, что я стал мурчать – горло само по себе издавало низкие рокочущие звуки. Потом грудь, живот, покрытый самой густой шерстью, и ниже, ещё ниже… Вот тут я испугался и стал её отпихивать.

– Подожди, – говорю. – Там не лижи!

– Чего это ради хранителей? – удивилась. – Это же мои яйца!

– Знаем мы эти штучки! – покивал я. – Сейчас налижешься, тентакль вылезет, прионы тебя знают, куда ты мне яйцо отложишь на этот раз, я и этих ещё не выносил…

Она загудела, смеясь, я тоже немного погудел в знак осторожной шутки, но продолжал опасаться эдакой интимности.

– Какой ты глупый, а я сперва-то думала, что шаман и всё знаешь! – воскликнула Тенго. – Расставь-ка лапы.

И я расставил, дорогой дневник. Отчасти из любопытства, а отчасти – помятуя об отравленных шипах в основании её лап. Я, всё-таки, изнасилован и похищен, дело всякого похищенного – повиноваться… Головка Тенго склонилась к моему паху и шершавый язычок лизнул выпирающие яйца. Срань господня, как же стало хорошо от движений её быстрого и влажного языка! Не знаю, с чем сравнить острые уколы наслаждения и фейерверк прекрасных чувств, с кокаиновым приходом, или прошлогодним человеческим ещё сексом с анилингусом в дорогом массажном салоне? Нет, тот секс даже в подметки не годился моим искромётным ощущениям – я словно в цветущих райских садах очутился. Больше ни о чём не думал, просто мурчал и постанывал, изгибаясь и прижимая её голову к своему паху, а затем крепко обхватил Тенго за спину обеими задними лапами и прижал ещё крепче. Оба яичка напряглись и ещё больше выдвинулись навстречу горячему и влажному, восхитительно-шершавому языку милой, и до кончиков усов накачали меня эндорфином. О, продолжай, дорогая Тенго, не останавливайся, умоляю! Мне хотелось, чтобы это длилось вечно. Однако, вот последняя плёская волна острейшего наслаждения окатила меня всего, и отступила, унося с собою мелкие камни и ракушки, оставляя за собой чистый и гладкий песок спокойствия и довольства.

Мы уснули, свернувшись большим клубком. Дневные мои мечты о Нобелевской премии за открытие адаптанта, о возвращении в социум, цивилизацию и родную среду обитания стали казаться мне нелепой чушью.

Глава 18. Охотник

Шульга ладонью вытер кровь с лица и бороды, пультом врубил приблуду и перевёл дух. Зверь ушёл.

Безголовый майор лежал, широко раскинув руки, одна так и держала стаканчик, накрепко в него вцепившись в последней судороге. Земля под ним напилась щедрого подношения и стала чёрной, на траве дрожали рубиновые брызги. Алексей сидел ближе всех, вот его и окропило. «Чувак помер счастливым, – подумал он. – С чувством победы, в мечтах про орден, с кайфом опостограмившись. Даже испугаться на успел…»

Чего нельзя было сказать о консервах. Дядя Коля стоял смертельно бледный, его нижняя губа мелко тряслась, отчего он походил на огорчённого старого пса, вдруг получившего от хозяина по морде вместо мозговой кости со стола. Тарас сцепил руки и дрожал всем своим крупным телом, бесконечно озираясь по сторонам, рот под вислыми усами приоткрылся. И только Саныч держался норм, стоял у майорского трупа почти такой же, как всегда – нагруженный рюкзаком, с мрачной складкой между мясистым лбом и круглым коротким носом.

– А ну-ка, что тут у нас… – Шульга присел на корточки и пробежался по карманам, положил на землю нож и винтовку, снял наручный комп майора.

Тот был забит барахлом. Довлели кофейные картинки «с добрым утром», трогательные дневные зайцы и украшенные серповидным месяцем «спокойной ночи» от пожилой уже мамы Павлика, мемасики для женщин майора, тупые и маскулинные мемасики для товарищей. В «Действии» нашёлся паспорт, документы на дом, на второй дом, оружие, даже доступ в заповедник. Алексей стал искать скрытые файлы и нашёл папку с порно, в котором превалировали трансы, но вкраплялось и БДСМ.

– Фу, блядь, фу, нечисть, – сказал дядя Коля, приходя в себя. – Нахера ты это смотришь, Петрович?

– Заткнись, – бросил Шульга.

В порнухе пряталась ещё одна папка, та была под паролем и зайти никак не получалось. С отпечатком пальца Шульга справился – просто взял равнодушную, пока ещё тёплую майорскую руку и приложил. Но следом выскочило окошко «введите цифры», и для Алексея всё заканчивалось. Ни одна из придуманных комбинаций не совпала.

– Так, все идёт назад, в колонию, – сказал вернувшийся к жизни Тарас. – Там ксенорешётка.

– В хуёнию, – огрызнулся Алексей. – Ты взял задаток? Нужен и расчёт. Или ты думаешь, что вояки с тебя свой янтарь обратно не стребуют?

– Я жить хочу, – гнул Тарас. – Я сам отдам задаток, на хуй он мне, мёртвому?

– Завали хлебало.

– Тебя никто старшим не назначал, – поддержал коллегу дядя Коля. – Покажи-ка документ, в котором написано, что в случае гибели начальника группы ты принимаешь полномочия!

– Вот мои документы! – Шульга развёл руками. – Я здесь бил зверьё ещё в те времена, когда у тебя на баб стояло. Кочай бренчать, как хуй в бидоне! Надо дело делать.

– А где печать? – осведомился Тарас.

Шульга подпрыгнул, словно пружина разогнулась, и врезал со всей силы в мясистый нос. Тот с хрустом сломался, Тарас осел на землю, но сразу встал, вытирая усы ладонью. Дядя Коля отступил на пару шагов. Шульга тряхнул кулаком.

– Ничего личного, – сказал с улыбкой. – Чисто рабочий момент.

Он оглядел консервы, нет ли новых признаков бунта. Затем взял майорскую рацию, думая, как связываться с его коллегами и что говорить. Возвращаться в карьер Алексей не собирался, он мысленно уже построил заново на годы вперёд свою жизнь и был готов даже пуститься в бега, лишь бы не долбить проклятый мрамор. Вдруг рация сама завибрировала в руке.

– Соло, приём! – сказала рация.

– Соло вне радиуса, – ответил Алексей. – Несчастный случай на охоте. Группу веду я.

Рация замолчала.

– Приём, – добавил Шульга.

– Кто говорит? – спросила рация другим уже голосом.

– Хуй в пальто, – ответил Шульга. – Нужна амуниция, чтобы выполнить задачу.

– Есть возможность взять объект живьём? – спросила рация.

– А если мёртвым? – уточнил Алексей.

– Тогда нужен труп целиком, – ответила рация после паузы. – Но оплата минимальная. Труп мы сами можем.

– Значит живьём. Этот зверь – то, о чём ты и мечтать не мог, – сказал Шульга. – Он принесёт тебе погоны генерала.

На том конце замолчали. «Вдруг погоны в хуй ему не впёрлись, – подумал Шульга, – может есть уже…»

– Так что вам надо? – уточнила рация. – Приём?

Шульга оглядел враждебные, настороженные лица консервов, и перечислил всю необходимую снарягу.

– Янтарь умножь на два, расценки изменились. – добавил он. – Не ссы, генералом станешь – отобъешь поболее.

Чтобы прочувствовать ценность свободы, сперва надо её потерять. Зато по обретению – как горло спиртом обожжёт и не будет яства слаще. Алексею казалось, что свобода особо полнокровна именно здесь, среди мхов и папоротников, сосен и секвой, бесконечная и сытая. Она ворвалась ему в грудь запахом смолы и прелой хвои, зудом гнуса и птичьим пением, щекотала лицо дождевыми каплями и лапками случайной букашки, и он не собирался отпускать эту свободу в самом зените.

Но пьеса пошла по драматическому сценарию изначально и сворачивать с него не собиралась. Он как раз укладывал майорскую рацию в собственный рюкзак, когда услышал характерный щелчок за спиной.

Сан Саныч стоял с майорским огнестрелом в руке и целился ему в грудь.

– Ты с дуба рухнул? – спросил Шульга насмешливо. – Хочешь в главари?

– Я ухожу, – просто сказал Саныч.

– И куда ты пойдёшь, чудила? – заговаривал зубы Шульга, размышляя, как действовать.

– Подальше отсюда.

Дядя Коля двинулся, и тут же грянул выстрел, разрывная пуля ушла в траву, под ноги вохровцу, и тот снова замер.

– Вторая пуля в того, кто шевельнётся, – сказал Саныч, пятясь, и не сводя с товарищей чёрного глазка, готового плюнуть смертью. – Ебал я в рот такие именины.

– Ты же сам погибнешь! – воскликнул Шульга.

– Я с приблудой, – Саныч кивнул на рюкзак, – не погибну. Я иду назад.

– А мы?

– С волками жить… – произнёс Саныч.

– По волчьи выть, – закончил Шульга и пожал плечами.

«Пиздоватая действительность, а ведь хотелось по хорошему, – думал он, мрачно глядя, как съябывает его надежда выйти в благодетели. – Но ведь не выходит по-хорошему с вами, как ни старайся…»

Он мог достать пистолет и сыграть в ковбойскую дуэль, стрелял Шульга давно, со всего подряд, и точно знал, что меток, но всё ещё надеялся, что Саныч опомнится и вернётся. Единственный из консервов, кто был ему симпатичен. Но этого не произошло – вскоре Саныч скрылся в гиблом лесу.

– Очень жаль, – сказал Шульга, и с пульта, оставшегося в его распоряжении, отключил приблуду.