Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21. Зверь земной

Люди вкусные, сочные, надо! Не их – так животных, искать больших, чтоб мозга много. Но. Людей вкуснее соки, да. Пусть больно бьются, пусть кусают и жгут его тело, вкус! В их головах полно хорошего – дофамин. Потому что разумные.

Его звали Макс, он вспомнил, как выел голову того, последнего. И полегчало! Помнить стал. Того, что послал Макса за сыр-рой… Сыро-ваткой! Он дрался и добыл. И выпил. Кем стал?! Животное, мерзость, больное животное! И раньше жил один, никого не любил, без родни, без друзей, теперь совсем изгой. Вдруг самку вспомнил и самца – чуть близкие, найти бы? Грусть. Но зачем искать, раз есть нельзя, а нужен дофамин? Других людей найти бы. Он нюхал, слушал и не слышал – жаль. А то б убили, тоже хорошо – тишина, покой, забыться. О-о, тот Макс, что сидел внутри, в душонке, он сам искал смерти, хотел исчезнуть, а вер-рнулся! Выл. Не мог ни сдохнуть, ни в себя прийти. Затих, забылся в звере.

Шёл по следам тех, злых и вкусных, что сперва поймали, да сбежал. От которых вспомнил имя, но сбился вдруг. Нашёл больших тупых зверей, топтали, били, злы! Макс тоже зол, и бил, и рвал, и жрал, и гнал! О-о-о, как тяжко жить, как голодно. Бежал за ними – хоть добыть. Вдруг дождь пустился. Вода потекла по морде, он пил, срасталось тело. Зажили раны, но весь больной остался, боль с ним всегда, и тремор, и страх, что не найдет людей. Устал, отстал, не видно, запахи слабы. И вдруг нашёл других. Так много…

***

Зверя отбросило выстрелом, или сам отпрыгнул? Тут же загрохотали пулемёты в железных руках спецов, посылая свинец в тяжёлую стену дождя, туда, где темнело упавшее тело.

– Граната! – гаркнуло в наушниках.

Женька услышал выход и взрыв. Оглох. Отряд палил в противника из всех стволов сразу, щедро рассылая смерть вокруг, а широкая тропа и пропитанный влагой подлесок поглощали её. Во все стороны летели скошенные ветки и листья. Затем стрельба стихла, и только дождь по-прежнему хлестал из равнодушных ко всему на свете туч. Неужели всё так просто кончится? Нет, на земле тела не было, лишь лежало искрошенное выстрелами бревно. А зверь исчез, растворился в листве, палили впустую…

– Отставить!

Группа заняла круговую оборону, спрятав Женьку с Жулем за спинами. Вперёд он не лез – ума хватало, стоял и слушал, как звенит в ушах, глядел на железные горбатые спины людей-роботов и головы в закрытых шлемах людей-роботов. Женьке впервые в его взрослой жизни рейнджера было пиздецки страшно иррациональным детским страхом, и стоило больших трудов этот страх не показать, не облажаться перед группой. Все напряжённо всматривались в дождь.

– На девять часов! – крикнул сканерщик, и пулеметы заговорили снова, басовито зачастили тяжёлым языком.

Вурдалак выпрыгнул из-за туши рогачихи, но не напал, просто вильнул в сторону и скрылся в стене дождя. Высоко над головой пророкотал раскат грома, длинная белая молния с оглушительным треском разорвала пополам небо.

– За ним! – приказал главный. – А вы стойте здесь, – бросил рейнджерам.

Половина спецов пустилась в погоню, могучие фигуры экзоскелетов с грохотом скрылись за пеленою ливня в зелёной чаще. Кажется, они догнали вурдалака, потому что снова засвистели пули, сотрясая и кроша подлесок, загрохотал гранатомёт, и сразу же раздался вопль:

– Сука, я триста! Филипп, уёбок! А-а-а…

Филиппом звали гранатомётчика, кажется, попал в своего. Женька бросил взгляд на товарища – Жуль был собран и сдержан, без малейшего следа паники он высматривал противника. Вдруг схватил Женьку за шею и прижался к уху ртом:

– Малой, – зашептал, отключив микрофон и наушник, – просто греби отсюда, слышишь? Беги на базу, прямо сейчас, ты ж совсем пацан, вся жизнь…

– Я рейнджер, – отрезал Женька зло.

Напарник улыбнулся с особенным оттенком теплоты и хлопнул по спине.

– Хуеджер.

Женька слушал, как стихают звуки боя, как стрельба где-то там, в зелёнке за пеленой дождя, сменяется криками, и крепко сжимал винтовку, заряженную серебром. И вот настала тишина, шуршащая дождём.

Монстр рухнул сверху, оседлав экзоскелет Питона, и вода вниз потекла вся алая от страшных ран в его косматом теле, с кусками вырванной взрывами плоти. Но эти раны стягивались прямо на глазах!

Женька впервые увидел его вблизи и опупел. Голова была не волчья – мозгоеда. Уродливого, мутировавшего, но узнаваемого, подобно прототипу в карикатуре. Таким же был и хвост, но длиннорукое тело оставалось телом примата. Конечно он не сдох от свинца и железа! Питон закружился, паля себе за голову, пытаясь достать его длинным широким мачете.

– Огонь! – завопил он.

Началась всеобщая стрельба, Женька дважды выстрелил и промазал, волшебные пули достались экзоскелету, хорошо, хоть без вреда, пулей каркас не пробить. Но адский наездник был чудовищно, не по размеру быстрым и ловко прятался за Питоновым железным телом от выстрелов, не забывая уворачиваться. Вот он снова вскочил тому на загривок и с огромной силой врезал когтистой лапой по горбу своей «верховой лошади», словно знал, где находится мотор защитного механизма. И тот треснул. Вода хлынула внутрь, сыпанули искры, гигантский робот замер. Внутри бесновался главный группы, поливал всех и вся матерной бранью. А зверь, не теряя времени, с утробным рыком оттолкнулся мощными лапами, опрокинул его, и прыжком швырнул себя навстречу пулемёту, шпигующему и рвущему его плоть, прямиком на другого спеца. Два монстра, вурдалак и робот, закружились в смертельном хаотичном танце.

– Держи его! – рявкнул Питон, замкнутый в обесточенном, парализованном экзоскелете.

Железными руками спец вцепился монстру в хвост и рухнул на живот, подминая под себя его мокрое и скользкое тело.

– Держу! – крикнул он.

К ним устремился его товарищ с топором и пилой, но вурдалак щелчком отбросил хвост, подобно ящерице, весь извернулся, такой же, как и ящерица, быстрый. Чёрные когти мерзко скрипнули по металлу и вспороли шов. Второй экзоскелет пустил искру и струйку дыма, тут же забитую дождём, и замер бесполезной грудой металла.

К такому повороту Женька не готовился – зверь в самом деле понимал, что делает. Словно обладая человеческим разумом, он портил электромоторы, превращая боевых роботов в бессмысленный хлам. Да что ты такое?!

Рядом грохнул выстрел, и кудлатая башка бесхвостого теперь монстра резко и скупо дёрнулась от прямого попадания.

– Есть, – спокойно сказал Жуль, перезаряжая винтовку.

Женька готов был поклясться, что видел, как от меткой пули напарника лопнул и брызнул во все стороны глаз, но вурдалак тряхнул башкой, словно муху прогонял, и тяжело уставился на них одним янтарным глазом и кровавой дырой на месте второго. Он и не думал подыхать. Он ухмылялся во всю свою зубатую пасть!

– Да сдохни, пидор, просто сдохни!!! – яростно закричал последний упакованный и рабочий спец, врубая электропилу и бросаясь врукопашную.

Громыхнуло так низко, что Женька присел.

– От пидора. Слышу, – членораздельно произнёс вурдалак, ловко увернулся от удара пилы и в два прыжка скрылся из виду.

Из бесполезных теперь супер-костюмов выбрались спец с татуировкой мозгоеда на плече и Питон. Оба были в ярости, оба светили беззащитным и голым мясом перед лицом гиблого леса.

– Оно говорит? – онемевшими губами спросил Женька. – Это что, человек?!

– Оно им недавно являлось, – поспешно отстёгивая гранатомёт от замершей навеки железной руки, ответил Питон. – А ведь хорош, мерзавец!

И это были его последние слова. Голова треснула, как гнилая тыква, если бывают тыквы с багрово-белой мякотью. Раскололась пополам от удара чудовищной силы, фонтаном плеснула кровь. Новая молния разорвала небо и лес, дорогу и грозовую тьму. В ослепительной вспышке онемевший Женька увидел вурдалака – тот никуда не делся. Стоял чуть поодаль, по-человечески, на задних лапах. В передних же словно яблоко держал расколотый череп и длиной мордой кушал ленч. Затем отшвырнул пустую теперь башку Питона, обвёл их взглядом целёхоньких глаз янтарного цвета, и попросил:

– Убейте.

Женька взял упор, прицел и выстрелил – теперь не промахнулся. Серебряная пуля легла прямохонько в грудь, за нею, рядышком, вторая. Зверь дважды вздрогнул, как всякий раз при прямом попадании, и… Ничего не изменилось. Или нет?! Вурдалак поднял острые уши, словно прислушиваясь к чему-то в себе, и вдруг затрясся, кудлатая бурая шерсть встала дыбом, светлея на глазах, меняя цвет всего его огромного тела.

«Началось!» – с замирающим сердцем подумал Женька. И кончилось. Перед ними стоял серебряный зверь, при вспышках молний шерсть, покрывавшая могучее тело, отливала белым металлом, кроме лысых шрамов и кровавых мест, где только что прошла регенерация. Подобно изощрённой работе скульптора, неизлечимо больного шизофренией, он даже был прекрасен по-своему. И он смотрел на Женьку.

«И я взглянул, и вот, конь бледный, – вспомнил тот, – и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним, и дана была ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

– Ты что. Наделал? – спросил зверь земной и пошёл на него.

– Беги! – гаркнул Жуль и выстрелил ультразвуком.

Серебряный монстр взвизгнул и отпрянул. Из второй руки Жуль тут же всадил в него пулю. Зверь упал, но упрямо поднялся и снова получил ультразвуком, отчего глухо заворчал – не нравилось!

– Это приказ! – рявкнул Жуль. – Приводи подкрепление!

Женька не побежал. Они втроём – он, напарник, и спец в последнем рабочем экзоскелете, наседали на монстра с трёх сторон. Жуль глушил ультразвуком, Женька расстреливал в упор с тупым остервенением обычными разрывными, а спец бил кулаком, крошил элекропилой и, Женька видел – распорол серебряный бок, едва ли не пополам разрубил! Затем оттяпал лапу. Но истекающий кровью зверь вдруг совершил обманный бросок. Спец вскинул железные руки, не давая оседлать себя и разбить мотор. Монстр поднырнул под его боком, резво развернулся и прыгнул на Жуля. Сбил того с ног, ударил в грудь, одним укусом – едва коснулся – вырвал лицо и с хрустом сгинул в лесу.

– Нет, нет, нет! – забормотал Женька, опускаясь на колени в размякшее вязкое болото – так размыло тропу. Он забыл, что рейнджеры не плачут, и слёзы сами по себе хлынули из глаз. Или это дождь стекал? – Чёртов лягушатник, не смей меня бросать!!!

Напарник, кажется, слышал. Он поднял руку и показал ему средний палец. Кровь при дыхании выплёскивалась крупными каплями из дырки в мышечно-костяном месиве, их тут же смывало. Женька приподнял его голову, чтобы тот не захлебнулся дождевой водой.

– База, срочно прислать эвакуатор! – заорал в рацию спец. – У нас двухсотые, трёхсотые!!!

– Ами, не умирай пожалуйста, – просил товарища Женька. – Ты ещё не всех тянок трахнул. Мы не затащили в баню фиксика…

Жуль попытался что-то ответить, но языка больше не было, из горла вырвалось мычание и стон. Вот он булькнул в последний раз, дёрнул ногами и вытянулся. Поражённые, раздавленные Женька и спец посмотрели друг на друга. По ним двоим, по трупам вокруг, барабанил безжалостный дождь. Группа была разбита, а зверь ушёл.

Вдруг кусты подлеска затряслись и оба вскинули оружие: электропилу и ультразвуковую пушку, которую успел подобрать Женька. Как теперь он ненавидел вурдалака – не передать. Даже скулы сводило от лютой злобы – зубами рвал бы, как тот! Но из кустов вылез отнюдь не серебряный монстр, а толстый, расхристанный, бородатый и рыжий мужик с вытаращенными от ужаса голубыми глазками, в простом охотничьем костюме, мокрый, как хлющ, с огромным рюкзаком за спиной.

– Помогите, – пробормотал он. – Спасите меня!

– Ты кто ещё такой? – угрюмо спросил Женька.

Вместо ответа мужик разрыдался в голосину, как ребёнок.

Он оказался зеком из гранитного карьера. Всхлипывая и поминутно вытирая широкое лицо, он рассказывал свою историю, и с каждым его словом Женька всё больше мрачнел от стыда за собственное невежество и серебряные пули. Вурдалак оказался метаморфом, жертвой неудачного эксперимента. Что не отменяло дикой ненависти к нему и желания уничтожить. «Зубами рвал бы, – подумал он. – Зубами?»

– Так и знал, что здесь служивые покопали рылом, – фыркнул спец. – Эй, куда собрался? Вот же транспорт…

Женька проверил лямки рюкзака, повесил на плечи винтовку, парализатор, приладил к поясу ультразвуковую пушку.

– За помощью, – бросил он. – Жуль велел привести помощь.

– Не тебе решать, – строго сказал спец. – На это есть начальство и протокол…

– А когда начальство бессильно, – перебил его Женька со злостью, – а протокол не работает, остаются те, кто решит вопрос радикально.

Глава 22. Дорогой дневник

Дорогой дневник, это пиздец. Я простился с жизнью в который раз с тех пор, как Паркинсон устроил апокалипсис в моём уютном мире. А ведь сидел бы в своей лаборатории, в свободное время собирал бы свои модельки молекул – отлично занимает, по выходным ходил в цивилизацию, а там – в массажный салон и на концерт. Блаженная скука! Святая рутина! Надеюсь, Макс сдох, впрочем, спросить всё равно было не у кого, мы с милой ушли достаточно далеко для того, чтобы проклятый придурок пропал с её радара. Кстати, говоря о радаре, я практически не шучу.

Трясло нас и бросало нешуточно, однако природа готовила цефалота к таким катаклизмам, и судно потерпело минимальный ущерб, если так можно выразиться. Моллюск потерял пару щупальцев-листьев, поломанных валежником, но створки лишь в одном месте треснули – милая сказала, что это ничего и зарастёт. Течь была минимальной, воду цефалот поглощал и выбрасывал. Однако, кажется, всё равно ушибся и обалдел. Когда буря стихла, а валежник прошел стороной и самораспределился, цефалот не стал цепляться корнями и закапываться в землю, а просто закачался на воде.

– Я на разведку, – сказала Тенго, – может, сильно дом побило и сдохнет…

Она вручную раздвинула створки и рыбкой нырнула, только круги по воде и пошли, а кувшинка замерла в приоткрытом виде. Я осторожно вскарабкался следом, цепляясь когтями за стенки, высунул голову и осмотрелся.

Вечерело. Мы дрейфовали по воде, заполнившей пространство сколько видел глаз, до самого леса. Отнесло нас далеко, почти к известняковым скалам – так разлилась в низине и затопила луг грозовая река.

Что-то ласково коснулось моего хвоста, и я чуть не свалился. Это цефалот очухался и тянул ко мне сосало, как Тенго называла его ротовой аппарат. Я злобно отмахнулся ногой, отчего сосало сморщилось складками и спряталось, затем скупо испражнился – больше дом покормить было нечем, в собственном животе урчало от голода и я подозревал, что дети в яйцах тоже хотят есть.

Тенго с плеском вынырнула из грязной стоячей воды, с мёртвой птицей в лапах.

– Я еду нашла! – сказала она. – Лягушек и рыбы нет, но много мёртвых зверей. У нас же зубы, поедим падали. А дом живой, хоть и побило его.

Милая споро забралась вовнутрь. Захлопываться цефалот не стал, так и стоял, растопыренный, отходил от бури. Мы ощипали и сгрызли птицу, почти совсем свежую, чуть пахнущую болотом, а кости с перьями бросили в сосало. Затем по настоянию Тенго почистили стенки кувшинки пучками травы.

– Не губка, но хоть как-то уютнее, – сказала она. – А то все перепачкались…

Тенго ещё раз сплавала «на разведку» и на этот раз собрала вкусных живых червей и водяных жуков, так что ужин удался. Когда спустились сумерки, цефалот захлопнул створки и мы прекрасно выспались, медленно дрейфуя по залитой водой равнине, в безопасности от хищников. Думаю, моллюск не закапывался потому, что искал для жизни бегущую воду: ручей или берег реки. Наводнение впервые залило равнину до самых скал, сухая ранее, она не годилась ему для жизни. М-да, такой бури, которую мы пережили, я отродясь не видывал и больше видеть не хочу.

Проснулись как обычно с рассветом. Цефалот приоткрыл створки, едва взошло солнце, высунул жадное сосало и навязчиво, хоть и без агрессии, щупал меня за ноги – вставай, шерстяной, корми меня! Хитрая тварь. Хотел я или нет, пришлось вставать, испражняться. За ночь стенки снова покрылись слизью, и милая, зевая, стала скребти их пучком травы.

Высунув из бутона голову, я осмотрелся, чтоб понять, где мы очутились теперь, и обалдел. Моллюск всё же нашёл берег реки. И не только. Водой размыло глинистую породу, обрушило кусок известняковой скалы, и в этом расколе, мать моя женщина! Торчал обнажившийся купол наподобие храмового. Ещё одна цивилизация? Да сколько можно?! Прямо к куполу и пригрёб за ночь моллюск.

– Тенго, что это?! – я заорал как резаный.

Милая мигом бросила труды праведные и вскарабкалась посмотреть. Глянула и вся затряслась, я даже испугался. Зажмурилась, как делала всякий раз, используя радар, и вся её густая шерсть встала дыбом. Я пересрал совсем. Кажется, купол был чем-то опасным, иначе объяснить её реакцию не мог.

– Это враги?! – спросил. – Что делать? Прячемся? Кажется, цефалот корнями к нему прицепился! Пусти! Фу, кому сказал!

Она взглянула на меня огромными и влажными глазами без зрачков, носик подрагивал. Кажется, Тенго была готова заплакать.

– Что это за строение?! – я продолжал паниковать.

– Это не стро-е-ние, – сказала Тенго. – Присмотрись… На что похоже?

– На купол церкви, – ответил я.

– А ещё?

Я стал придирчиво разглядывать купол, он и в самом деле что-то напоминал… Ёжик без ножек! Оно походило на крепко закрытые створки чудовищно огромного цефалота, подобного нашему временному дому. Только, почему-то, белого.

– Это гигантская кувшинка в скалу вросла целиком? – догадался я. – И окаменела!

– Это не обычная кувшинка, а Первоприют, – сказала Тенго еле слышно. – К нему давно утерян путь. Я и не думала, что увижу его своими глазами! О нём даже сны не показывают, даже самые древние кувшинки его не помнят, шаманка Сьё едва помнит шаманку, которая помнила дорогу сюда…

Тайны – моя страсть, моё лакомство, моя слабость, вода, ксилород и новогодняя гирлянда всего моего существа.

– Что такое Первоприют? – с жадностью спросил я.

– Когда-то давно, – начала она, – так давно, что не помнят и самые старые рыбы, с неба упало недоношенное яичко Первомужа, и случился грохот и дрожь земли, и скрылось солнце на много дней и ночей, и ко всему живому пришла смерть. Но здесь было древнее море, на берегу которого жила древняя кувшинка, и первые дакнусы спрятались в ней. Кувшинка приютила беглецов и с ними ушла на дно. Их дети вылупились в ней, и дети их детей, и внуки их внуков, всё там же, глубоко на дне, и научились правильно жить. Так наверх и не вернулись – зачем? А когда море высохло, дакнусы ушли вслед за водой – случился Большой исход. Они несли своих детей и деток кувшинки, и много дакнусов погибло от зверей и опасностей, но впереди шли мудрые Старейшины древности, могучие шаманы и умельцы-искрители, тогда много искрителей было, и всех спасали. Дакнусы разделились на общины и поселились в глубоких озёрах и морях, рассадили свои кувшинки, а Первоприют занесло илом, он вжался в скалы и уснул навеки, сам скалою стал.

Сказать, что я рот открыл – ничего не сказать. Кажется, мир моей милой претерпел падения метеорита! Что, в принципе, немудрено. Чем иным объяснить такие залежи янтаря? Ведь, чтобы он образовался, нужна катастрофа, сломавшая гектары леса.

– Нико, я так хочу посмотреть! – воскликнула Тенго, и по мордочке скатилась слеза. – Но я тебя ни за что не брошу одного. Прошу, пошли посмотрим вместе, как жил мой народ поначалу? Мы больше никогда не сможем это увидеть своими глазами и лично узнать! А вдруг старейшины забыли что-то или перепутали?!

В этом она однозначно была права – такого музея не встретишь нигде.

И я, не раздумывая, согласился, закинул рюкзак на плечи и мы покинули цефалота, к счастью или нет – пришвартовавшегося у самого бока своего гигантского каменного собрата, я и лап не намочил, просто перебрался с живого, мягкого лепестка на каменный, сухой и твёрдый.

***

Он был весь бугристый, обросший окаменелыми также ракушками и скелетами кораллов. Идти по Первоприюту оказалось легко, даже муж справлялся, но залезть вовнутрь не представлялось возможным. Тенго споро пробежалась по куполу и постучала лапкой. Кувшинка спала вечным сном, не слышала и, разумеется, не открылась. Тенго зажмурилась и послала волну. На долгое время пути разлилась вода, в ней, наконец то, появилась рыба, плавали даже и ящеры. Рыба – это хорошо, ящеры – плохо. Она ощупывала крышу приюта шаг за шагом, пока, наконец, не нашла искомое – щербину в лепестке. Тенго радостно потёрла лапки, словно чистила от шелухи рыбёшки.

Она на четвереньках, вприпрыжку помчалась к трещине, довольно большой, чтоб протиснуться. Сердце колотилось как бешеное, а глаза все время были на мокром месте. Ух, как она вернётся, да как расскажет! Вся община обзавидуется. Тенго споро сунулась вовнутрь и, цепляясь всеми когтями сразу за многолетние выпуклые наросты, начала спускаться. СТУ-ПЕНЬ-КИ – слово взялось откуда-то извне, оно само пришло в голову, не иначе как муж подумал – он лез следом. Никто из дакнусов, которых она знала, и которых знали её предки, не бывал здесь. С восторгом поглядывая по сторонам, Тенго выпрямилась на непривычно твердом для дома полу, пустила волну и заплакала от переполняющих пушистую грудку чувств.

– Да это целый дворец! – воскликнул драгоценный супруг и господин Нико, едва спустившись. – Она что, с этажами?!

– У них была одна кувшинка на всю общину, – с благоговением произнесла Тенго. – А не колония маленьких, как у нас теперь. Все дакнусы жили здесь. Кто-то из моих пра-пра-прадедов тут родился…

Комнаты разрослись во все стороны, по бокам от большого пустого нутра и вверх. Когда-то здесь кипела жизнь, но теперь лишь одинокие губки ползали по стенам там и сям в поисках капель влаги. Странные, непривычные губки с широкими порами, ярко-жёлтые. Должно быть голодали, замкнутые в мертвом Приюте, чем питались – неизвестно, но ведь не сдохли?!

– Похоже на соты, – сказал муж.

Нико ахал, разглядывая огромное ячеистое пространство, и сразу давал всему имена:

– Это коридоры, – показывая пальцем, говорил он. – А сверху этажи. А это – холл.

– Нет, зал совета, – поправила Тенго. – Идём туда! Посидим, будто мы почтенные старейшины!!!

Они приблизились к иссохшему, окаменевшему сосалу Первоприюта, такому огромному, что Тенго дар речи потеряла. Туда и ящера сбросить можно было! Вокруг него бугрилось пару десятков шишек, каждая – с выемкой, протёртой сотнями почтеннейших задниц.

– Вот эта шишка – шамана! И эта тоже!!! – замирая от счастья, поясняла она, тыкая пальцем. – Гляди, вон шипы, по бокам хвоста. Хвостом шаманы тоже слушают Хранителей, не только головой. А эти – почётных яйценосцев! У них жопы всегда широкие. Эти, маленькие – голосистых самок. А вот эти не знаю чьи, – вдруг задумалась она, – У нас в совете такие шишки не растут, странные какие, все в пупырышку… Надо же такое…

– Мы должны почтить это место! – сказал муж.

Тенго радовалась, глядя на него, как и тому, что пришла в Приют уже замужней. Её древнему народу есть чем гордиться! Сейчас муж сам увидит. Нико присел на краю древнего сосала, такой маленький и беззащитный, встопорщил хвост и выбросил комочек экскремента, он глухо шлёпнулся далеко внизу. Вдруг сосало вздрогнуло – Нико едва не свалился. На нём слабо мигнули огоньки, и оно самую капельку порозовело, словно приветствуя дакнуса. Едва заметно, но тем не менее!

– Он живой, Первоприют живой! – в восторге запрыгала Тенго. – Он просто спит!!!

– Тысячелетний анабиоз, – кивнул муж. – Вода вернулась, цефалот напился. Разлейся тут новое море – и он постепенно очнётся, здоровёхонек! Рыбкой подхарчится. А люминесценция слабая, – добавил он.

Словно в ответ на его слова огоньки потянулись цепочкой от задних лап Нико – и до шишки со здоровенной выемкой. Древняя кувшинка узнала яйценосца и показала мужу место в совете!

– Гляди! – закричала Тенго вне себя от радости. – Первоприют тебя определил в почётные яйценосцы! Я так люблю тебя, ты лучший!!!

Она подбежала к сосалу, поприветствовала кувшинку, и вся история повторилась, только теперь огоньки потянулись к непонятной шишке в пупырышках. Удивительное дело! Раздумывая, что бы это значило, Тенго уселась на неё, и шерсть встала дыбом по всему её телу. Она сразу поняла, чья это шишка, и застыла, боясь пошевельнуться.

– Что? – спросил с тревогой Нико, глядя на её растерянную морду.

Тенго могла не верить своему уму, но верила знакомому чувству покалывания, а также тому, как её определил Первоприют.

– Говорят, раньше их было много в каждой общине, – ответила она, – а сейчас почти и нет. Это шишка искрителя.

– Типа повышение из домохозяек? Поздравляю! – сказал муж.

Тенго даже забыла о том, что с утра они ничего не ели. Слово «поздравляю» означало – «радуюсь твоей радости». Но не успела она как следует обмозговать, как муж закричал перепуганным громким голосом:

– Отстань, пошла прочь!

А потом и вовсе заорал, мотыляя ногой.

О, Хранители! Ему в лапу впилась большая жёлтая губка. Подползла незаметно и присосалась. Стряхнуть муж её не мог, как ни пытался. Он вскочил и лапой тряс, приплясывая, тем временем вторая губка подбиралась со спины… Эти были хищными! Тенго бросилась на помощь, схватила губку обеими лапами и стала тянуть – куда там, мерзкая гадость держалась намертво!

– Больно! – вопил муж и бил губку .

Тенго упёрлась лапами, вцепилась когтями и рванула как следует. Губка отпала от Нико и теперь бешено крутилась в её лапах. У неё было грызло. Не обычный ворсистый язык, а самое настоящее зубатое круговое ГРЫЗЛО! И она была чудовищно злой! Из лапы Нико потекла кровь, он с ужасом посмотрел на круглую дыру на лодыжке и тихо простонал. Вдруг снова завопил как резанный – вторая губка вцепилась в хвост. Нико врезал лапой наотмашь – и та отвалилась с куском шерсти. В месте её страстного поцелуя теперь зияла круглая проплешина. Тенго оглянулась – мелкие чудовища сползались со всех сторон! Она пришла в ярость – пористые уродцы вздумали напасть на её драгоценного супруга?! Она зажмурилась и вздыбила шерсть. ТРЫСЬ!!! Белые блескавки ударили во все стороны подобно волне, не обычной звуковой, а огненной. Нико отшвырнуло в сторону, агрессивные хищницы разлетелись как щепки, обуглились и скорчились на полу, а те, что не успели приблизиться – бросились наутёк, обожженные.

– Так вам! – потрясая лапой, гневно закричала она вслед беглецам. – Будете знать, как лезть!!!

– Тенго, – позвал муж, вставая с пола.

Она обернулась и онемела. Нико растерянно смотрел вниз. По шерсти на его ногах сбегали струйки жидкости. От удара блескавки или от падения лопнули яйца. «Слишком рано!» – холодея, подумала Тенго. А потом муж схватился за живот и снова закричал.