Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 29. Добыча

Полная, круглая луна в безоблачном, пёстром от звёзд небе освещала поляну так ясно, словно солнце ещё не село и длились сумерки. Дядя Кроля больше не кричал, кажется, потерял сознание, но всего произведённого ранее шума было достаточно, чтобы начало сходиться зверьё. Сперва пожаловала пантера, но не решилась выйти – Шульга узнал её издали по гортанному ворчанию и отблеску широко расставленных глаз. Огромная кошка постояла в тени разлапистой ели, нюхая воздух, и снова скрылась между стволами – всё показалось ей слишком подозрительным. Умная, шкура. За нею пришла ксеноволчья стая, матёрый самец с самкой и молодняком. Эти были нахальными и могли испортить ловушку, ставленую отнюдь не на них. Шульга отпустил приманкину верёвку и отогнал волков парой выстрелов, уложил одного переярка, ранил другого и напугал остальных. Он вдруг понял, что совсем не боится их, а ведь раньше, года два назад, существенно напрягся бы в подобной ситуации. Стая больше не пыталась приблизиться, но и не уходила далеко: волки то и дело мелькали между стволами сосен и секвой, суетились, внезапно выныривая из-за хвойных лиан, чтобы тут же с рычанием спрятаться в густой зелени. Но вот звери насторожились, уши и шеи напряглись, хвосты поджались, и серые тени сгинули в подлеске.

– Ёбушки-воробушки… – пробормотал Шульга, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом.

Ветви раздвинулись, вурдалак неторопливо вышел из гиблой чащи и выпрямился во весь рост. Он стал полностью седым, нет, серебряным, потому что в лунном свете шерсть отливала белым металлом. Но это, несомненно, был ранее виденный зверь – та же голова с вытянутой мордой, та же статура, те же висящие до колен лапы сжимались и разжимались, как у человека. Серебряный зверь принюхался к запаху пороха, дерьма и крови, и медленно пошел вперёд, прямо к яме. Вдруг остановился, принюхиваясь.

Алексей ощутил страх перед зверем и перед тем, что всё сорвётся. Он понимал, что другого шанса не будет, либо Шульга возьмёт вурдалака сейчас, либо сдохнет вслед за дядей Кролей. Он весь напрягся и застыл как часть механизма, каждая нервная клетка трепетала от азарта и страха совершить фатальную ошибку, однако руки знали своё дело: крепко держали винтовку и паучью верёвку. Вдруг раздался тонкий громкий визг, подобный свиному, который в прежние времена (да и сейчас порою) звучал по хозяйствам на страстной седмице, когда рачительные хозяева готовили мясо к светлому празднику воскресенья господнего. Это очнулся дядя Кроля.

– Петрович! – верещал старый вохровец. – А-а-а!!! Спаси меня, Христом богом тебя молю! Пощади!!! Буду ноги тебе целова-ать!!!

– Целова-ать? – членораздельно переспросил вурдалак, очнувшись.

Он оттолкнулся короткими задними лапами и прыгнул к добыче, словно сам собрался расцеловать этого милого встречного человека.

Тонкий слой дёрна, держащийся на сухих опорных ветках, просел воронкой и с хрустом ухнул вниз. Серебряный зверь провалился в яму с тем характерным тяжёлым и сытым звуком, который издаёт летящая на скорости живая плоть немалого веса, и взвыл, нанизавшись на колья. Алексей со всей силы рванул верёвку и несколько томительных мгновений слушал низкий вой своей страшной добычи и визг приманки – ничего не происходило. Но вот колода, утыканная кольями, сорвалась со своего насеста в сучьях, полетела как ядро, и припечатала вурдалака сверху.

– В писечку! – крикнул Шульга.

Он вскочил под хриплый и беспрестанный вой из ямы под колодой. Хорошо хоть дядя Кроля замолк, может, снова вырубился.

– Как была ты молодой, как была ты резвой! Через хату по канату сама перелезла! – во всё горло запел Алексей, пускаясь в пляс. – Лап, тап, пара люба!..

Он махал винтовкой и хлопал свободной ладонью по груди и бёдрам, словно проверяя целостность организма, а ноги сами по себе выводили простые и быстрые цыганские па, которым его обучил двоюродный дядя, кузен матери, на свадьбе у сестры Алексея.

– Парап, пара люба! Парап, пара люба, пара люба ге-е-ей!..

Он подтанцевал к яме и включил налобный фонарь.

Зверь был пойман, о да-а-а, он был пойман и надёжно скован. Словно гигантская серебряная котлета, зафиксированная зубочистками между огромных кусков хлеба, он истекал кровью и стонал, утробно взрыкивая на каждом выдохе. Из-под колоды торчала голова, не попавшая под колья, и правая передняя лапа с плечом. Спина от холки до хвоста, живот, задние лапы, всё его тело было с двух сторон насажено на дубовые колья. Осталось поднять его лебедкой, увязать паучьей верёвкой и транспортировать на базу к военным. Свобода в кармане, деньги в кармане. Кто царь-охотник? Лёха, ёпт!

– Добей, – кося налитым кровью глазом на Шульгу, сказал серебряный зверь. – Хочу. Покоя.

– Э нет, братец, покой нам только снится, – со смехом ответил Шульга.

Он отдышался, вынул из кармана рацию и нажал на кнопку.

– База, приём, – сказал Шульга.

На той стороне зловеще молчали.

– Приём, как слышно? – повторил Шульга. – Задание выполнено. Нужен эвакуатор.

Что-то зашуршало в рации, запищали помехи, и вдруг включился – Алексей обалдел – автоответчик сродни телефонному. Видимо, какие-то умельцы таким образом настроили.

– Банно-прачечный. Комплекс. Приостановил работу. В связи с закрытием. Нулевой точки фирмы, – с паузами сказал механический голос. – Мы свяжемся с вами.

– Вы что там, ёбу дали?! – заорал Шульга. – Задание выполнено! Пришлите эвакуатор с лебёдкой!

– Банно-прачечный. Комплекс. Приостановил работу. В связи с закрытием. Нулевой точки фирмы, – повторил бездушный компьютер где-то далеко, быть может, в простом и желанном цивилизованном мире. – Мы свяжемся с вами.

Вне себя от ярости Алексей терзал рацию снова и снова, пока не прошла стадия неверия. А стадия принятия была подобна холодному душу. Воякам Ручей мог закрыть нулевую точку лишь в одном случае – если правда про их участие в эксперименте, породившем вурдалака, каким-то образом выползла наружу и стала достоянием общественности. Тогда Ручей бы отключил их нулёвку так же, как в своё время отключили его. Операция попросту накрылась пиздой.

– Чёрт, – сказал Шульга. – Чёрт, чёрт, чёрт!!! – заорал он, швыряя оземь и давя ногой бесполезную рацию. – Ах ты ж блядство, твою в душу бога мать!!!

Что теперь ему делать, он даже не представлял. Шульга забегал вдоль ямы, сам, как пойманный зверь, молча провожавший его взглядом.

– Не-е-ет, я на лагерь не вернусь, – сказал он дяде Кроле, но тот ничего не ответил, вновь погружённый в беспамятство.

В бега – так в бега. Уйдёт подальше. Сделает сруб, будет жить среди зверья, ставить силки. Или выйдет по компасу на дальнюю колыбу бывших конкурентов, наймётся охотником. Беглый зек на подхвате – не великая новость, однако жизнь, оружие, кров и жрачка, временами даже баба. Шульга подскочил к яме с адским бутербродом.

– Придётся сжечь тебя к хуям, – сказал он. – Сейчас будем жарить шашлычки.

Он с ненавистью посветил в яму фонарём и челюсть у него отвисла.

Голова и плечо с лапой, торчащие из-под колоды, словно больше высунулись наружу… Сперва Алексей решил, что ему мерещится движение в дьявольском бутерброде, скреплённом зубочистками, но присмотрелся внимательно и чуть не обоссался.

Серебряная плоть вурдалака словно стекала между кольями. Медленно, почти незаметно, однако вскоре ему стало очевидно, что голова с плечом и лапой отделились от остального тела.

– Да ты когда-нибудь сдохнешь, или нет? – сквозь зубы спросил Шульга, вскидывая к плечу винтовку.

Он прицелился как следует и разрядил весь магазин прямо в голову, практически в упор. От каждого выстрела голова дёргалась, но снова открывала пасть. Чудовищный монстр и не думал сдыхать. Наконец винтовка сухо и равнодушно щелкнула – это кончились патроны.

– Убей, – снова произнёс зверь. – Или я. Убью.

Лапа дёрнулась, острые когти вцепились в стенку ямы, и уродливый обрубок зверя чуть подтянулся вверх. А снизу, в правом нижнем углу ямы, уже скопилось порядком натёкшей серебряной плоти, и эта плоть тоже шевелилась. Вурдалак располовинился, поделился митозом, словно блядская амёба!

Алексей попятился, не сводя широко распахнутых глаз с ямы. Вся его спина покрылась холодным потом, а во рту стало сухо, словно день не пил. С безжалостной ясностью он понял, что серебряный зверь неуязвим, что эта пища не по зубам Алексею. Что вершина пищевой цепочки – отнюдь не Шульга, и слава всемогущему господу – у него есть дядя Кроля и немного форы.

Алексей отшвырнул бесполезную винтовку и бросился бежать со всех ног, изо всех сил, со всей, подаренной адреналином прытью. Запутать след. Найти убежище. Скрыться. Отсидеться. Спастись.

Его обуревали понятные и простые желания простой добычи.

Глава 30. Тенго

От неожиданности она уронила и рыбу, и детей, ведь дом заходил ходуном и ухнул вниз. Дети запищали, Нико упал и покатился прямо к сосалу, вцепился в тычинки, чтоб удержаться. Не было времени заниматься семейством – стена содрогнулась, из неё выросли длинные жёлтые зубы и тут же пропали, оставляя рваную рану в лепестке. В дыру хлынула вода. Тенго поспешно протиснулась между лепестками и выпрыгнула в окно, точь в точь как прыгал ловкий охотник, зять Белрой, при виде форели. Только Тенго шла не охотиться, а сражаться. «Ящер напал», – с ужасом решила она, вываливаясь в ранее спасительную, а теперь опасную воду, опустилась к илистому дню.

Это был не ящер. Дом атаковала зверюга в два раза больше, чем она сама, даже больше, чем её дорогой супруг Нико. Зверь походил на Тенго широким хвостом, перепонками между пальцами и ловкостью в воде, но был куда сильнее. Он яростно кромсал кувшинку длинными зубами, которые по два выступали сверху и снизу в его пасти, с каждым укусом делая всё новые дыры в стенах. Вторая зверюга вцепилась в беззащитное тело дома, одним укусом отхватила цеплятельный корень и тут же вгрызлась в следующий. Они явно сталкивались с кувшинками раньше и знали, как их убивать! Тенго зажмурилась и пустила короткую волну, озираясь.

Она виновата – проморгала опасность. Дом отнесло к запруде, у которой жили эти звери. Перед стеной, сложенный из больших ветвей и поваленных стволов, вдоль берега темнели жадные рты нор, обнажившиеся, когда упала вода. Там сидели другие такие же звери, и даже детёныши. Целое поселение! Кажется, это была плотина-выход, которой община ограничила свою территорию, а плотину-вход повредило и размыло паводком. Звери яростно защищали свои норы. Неизвестно сколько ящеров к ним заползло после грозы, да и дикая кувшинка была вполне способна сожрать наивный молодняк, потому стражи и напали.

Мимо проплыла любопытная стайка мальков сорной рыбы. Тенго зажмурилась, посылая волну, и крикнула:

– Прекратите!

С Больным Братцем это когда-то сработало, ведь в нём тоже жили Хранители, которых Тенго непочтительно называла пиявкиным ядом, но не в этот раз. Изо рта вырвались пузырьки воздуха, а зверюга просто заметила нового врага. Она оставила кувшинку и поплыла очень быстро, ловкая в воде, почти как Тенго, едва успевшая увернуться.

– Мы не опасны! – уговаривала Тенго, пуская новую волну и усиленно думая о мирной жизни рыболовов и собирателей дакнусов.

Она пыталась нащупать разум зверя, но нашла только комок инстинктов и грубых эмоций: злость, страх, намерение сражаться. Они защищали свою общину и были совершенно глухими к волне…

– Мы не едим детёнышей!

Острые зубы клацнули рядом с её ухом, отхватив клок шерсти с виска. Тенго наотмашь ударила брачным шипом, попала в спину врагу и поспешно отплыла. Полупарализованный зверь замахал передними лапами, стараясь удержаться на плаву, но задняя часть тела отяжелела и повисла, он стал опускаться на дно. Зато кувшинка перестала тонуть и медленно всплывала – внутри остался воздух.

Тенго пустила новую волну и убедилась: община зверей, к сожалению, была велика, стоило ждать остальных.

Вдруг она почувствовала удар, рывок и острую боль. Вторая зверюга бросила терзать кувшинку и вцепилась ей в бок, тупая и яростная. Они не понимали её, не хотели слушать и совсем не владели волной. Несмотря на какое-то внешнее сходство, с ними не говорили Хранители крови, в них не развился ум – просто безмозглое зверьё. Она вскрикнула от боли и ударила в ту сторону шипом, но яд ушел в густую шерсть зверя и воду, окрашенную её собственной кровью. В отчаянии она изо всех сил укусила врага зубами, вцепилась в щеку и глаз, и тот отпустил, отплывая.

Воздух в лёгких кончался и Тенго всплыла сделать вдох. Избитый дом слабо качался на волне, поднятой подводной дракой, кренился на бок, полузатопленный, и медленно приближался к запруде. Стены покрывали дыры от зубов, из них сочилась пенистая слизь – кувшинка пыталась зарастить раны. А от берега, усеянного ртами нор, уже плыли новые зубатые головы с тупыми и яростными мордами, в которых Тенго ни зрением, ни волной не видела ничего хорошего для себя и своего семейства. Она подгребла к кувшинке – ох как медленно! Протиснулись вовнутрь, щедро поливая лепестки кровью из распоротого бока.

В кувшинке было по колено воды из пробоин, дом не успевал поглощать её сосалом и выплёвывать. Драгоценный супруг и господин с ужасом таращился на Тенго, растерянно сжимая в лапах взволнованных и слишком громких детей. Тенго заметила, что они подросли, скоро глазки откроются. Откроются ли?..

– Ты ранена, – пробормотал Нико. – Надо перевязать…

– Потом! – крикнула Тенго.

Она встряхнулась, застонав от боли, разбрызгивая вокруг себя воду и кровь, попыталась распушиться, чтоб вытянуть из воздуха искру, но ничего не вышло – мокрая шерсть слиплась в комки и висюльки. Она пустила волну – неведомые звери окружили дом, скоро они всем скопом вцепятся в него и утопят, а под водой раздерут на части и кувшинку, и её обитателей…

– Хранители, помогите! – в сердцах крикнула она и зажмурилась, вспоминая Первоприютский сон.

Что делал мокрый искритель? Прикладывал лапу к пасти, словно посылая знак любви… Она приложила лапу подобным образом, разумеется, совершенно без толку.

– Не время для воздушных поцелуев! – закричал супруг. – Шибани их током!

– Не могу собрать искру! – едва не плача ответила Тенго.

– Сейчас бобры полезут!!! – Нико бросился к своему рюкзаку, вытряхнул его содержимое в колыбель, сунул в мешок пищащих детей и закинул за спину.

– Кто?!

– Бобры это! Гигантские реликтовые курвабобры!

Дом содрогнулся сразу от нескольких новых ударов, стенка жалобно скрипнула и порвалась, в дыре показалась усатая яростная морда.

– Получай! – крикнул Нико, выплёскивая прямо в оскал РЕ АК ТИВ.

Бобр взвизгнул и с плеском нырнул, но в дыру тут же сунулась новая мокрая морда, как две капли воды похожая на прежнюю. Кувшинка тряслась и ходила ходуном – её кромсали и грызли, на неё со всех сторон лезли обезумившие звери.

– Н-на, курва!!! – Нико ткнул в агрессивный нос ШО КЕ РОМ.

Затрещала искра, морда отвалилась от дырки, булькнула. И тут Тенго осенило.

– Не их бей! – крикнула она.

– А?! – удивился муж.

– Бей МЕНЯ!!!

Какое-то время Нико колебался, но затем приставил шокер к шее Тенго и пустил искру. Раздался треск и вонь горелой шерсти, дыхание мгновенно спёрло, как тогда, когда её схватил Умелец, живот и лапы сковало, словно реку крови стянуло льдом, сердце затрепетало в груди и погасло, мир перед глазами поплыл, погружаясь в ночь. Тенго утонула вместе с ним.

Несколько мгновений она висела во тьме, наслаждаясь внезапным покоем и тишиной, забывая о разочаровании, боли и страхе, но вдруг вспомнила о семействе, зажмурилась и пустила волну. Так и есть – иногда глаза обманывали Тенго, но внутреннее зрение не лгало никогда. Вдали теплилась искра – светил слабый жёлтый переменчивый огонёк, к нему Тенго и поплыла, отчаянно работая лапами и хвостом. Вскоре она увидела свет – с каждым гребком вокруг становилось всё ярче, и вот тьма расступилась: она оказалась в уже знакомом заветном месте, полным искры Мироздания.

– Умелец! – во всё горло крикнула Тенго. – Мне срочно нужна помощь!

Никто не ответил. Возможно, Умелец и в самом деле только приснился, вернее, его образ, сотканный из памяти Первоприюта, но место было настоящим. «Ну что же, попробуем сами, – решила Тенго. – Ведь, если не пробовать – никогда не узнаешь, можешь что-либо сделать, или нет…»

Она протянула лапу к ближайшей ветвистой блескавке и попыталась её схватить, но лапа прошла сквозь искру, даже в пальцах не закололо. Тенго сердито нахмурилась и схватила пустоту ещё раз – блескавка не давалась.

– Хранители! – завопила она в ярости. – Почему не получается?! Что я делаю не так?!

Она зажмурилась, пуская новую волну, которую муж называл УЛЬТРА ЗВУКОМ, и удивилась. Каждая блескавка ветвилась в ином месте, глазами Тенго видела только их отражение, но волна выявила и показала истинное расположение искрящихся нитей. Так вот в чём дело! С закрытыми по-прежнему глазами она протянула вперёд лапу, и пальцы сомкнулись на обжигающе горячей ветке. Та ускользала, текучая и гибкая, но Тенго обмотала её вокруг лапы и перехватила, удобно фиксируя.

– Волна с искрой всегда вместе, – пробормотала Тенго, хватая блескавку. – Сперва волна – следом искра…

Она зажмурилась так крепко, что из носа хлынула кровь, и пустила самую тонкую и самую длинную волну, на какую только была способна, затем раскрутила блескавку и хлестнула вслед ультразвуковой волне.

И грянул взрыв.

Глава 31. Дорогой дневник

Это пиздец, дорогой дневник. Я едва успел понять, что цефалот заплыл в бобровник, как реликтовые курвабобры напали на мою плавучую студию, заботливо вскормленную говном и требухой, и завертелся весь этот трэш, включая ранение Тенго.

– Ударь меня шокером! – молила истекающая кровью милая.

Её перевязать требовалось, а не добивать! Но вдруг она знала, о чём просила? Может, шокер сработает с Тенго как повербанк с подсевшим вне дома наручным компом – зарядит? С максимально странным и противоречивым чувством я приставил шокер вплотную к её телу, треснул и, разумеется, вырубил. Тенго затряслась, рухнула как подкошенная, да так лежать и осталась. В её боку зияла глубокая рваная рана, оттуда в воду, покрывавшую пол, натекло порядком крови. Безмозглый пылесос быстро нашёл по запаху и лизал эту кровавую воду, я даже и не отгонял его – не до того было. Цефалот скрипел, трещал и ходил ходуном, я упал пару раз, защищая лапами рюкзак с детьми – проклятые бобры, чтоб им ни дна, ни покрышки, терзали нашего бедного Бобика острейшими зубами, привыкшими валить огромные деревья. Порою мерзко оскаленная зверская рожа, размером с медвежью, просовывалась в прогрызенную дыру, тогда я делал, что мог – бил шокером или угощал химией. Извёл реактивы и антисептики, одному реликтовому гаду достался сульфадиакзин, другому йод, третьему зелёнка, угробил всю свою фармацею, но атака не прекращалась! Тогда уверился, что теперь гарантированно погибнем все: пиздец котятам, больше срать не будут.

Вдруг вижу – Тенго загребает лапами, словно плывёт… Я испугался, решив, что начались агональные судороги, но та вдруг села с закрытыми глазами и как сомнамбула стала крутить перед собой лапой. Глаза её были крепко зажмурены, как она делала, когда включала свой внутренний сканер, пасть приоткрыта, из носа текла кровь. Несчастный, изгрызенный Бобик вытянул дрожащее сосало, раскрыл изжёванные курвабобрами лепестки и из последних, кажется, сил приподнял её, выставляя наружу. Я обеими лапами обхватил сосало и придерживал всем своим весом, помогая вытянуться. Я ничего не понимал, дорогой дневник! В лапах Тенго вдруг откуда-то появилась плазменная плеть, которую она свила, будто рисовала ракушку. Ещё секунду назад этой плети и в помине не было. А потом бахнуло так, что я ослеп и оглох. Последнее, что мельком увидел в ослепительно яркой вспышке – как мгновенно вскипела вода вокруг цефалота. Плавучий дом подбросило в воздух, а затем мир погрузился в тишину.

Очнулся от гула и звона всё в той же тьме. Гудело и звенело в моих собственных ушах. Что-то трогало меня за лапу и ощупывало хвост. Я оттолкнул чёртов пылесос и со стоном сел, держась за голову. Открыл глаза… Не поверил им, закрыл, протер пальцами и снова открыл – вокруг царила кромешная тьма. Может я долго провалялся без памяти и наступила ночь? Но почему не вижу флюоресценции цефалота? Или какой-то завалящей небесной звёздочки? Хоть чего-нибудь?! Понадобилось время, чтобы догадаться: я ослеп и оглох после взрыва. Осознав это, заплакал.

– Тенго? – позвал.

Вроде громким голосом сказал, но даже сам себя не услышал. О прионы, мини-боги янтарного мира!!! Я принялся щупать вокруг лапами и нюхать носом – всё, что мне оставалось. Я был в мёртвом цефалоте, неподвижно застывшем в наклонённом виде, очевидно, на берегу, по крайней мере движения и качки я не чувствовал, только вонь речной воды. Тенго лежала тут же, ещё тёплая, но неподвижная, безвольная как тряпочка, она не встала, сколько я не тряс и не звал. Ощупал – кровь всё ещё сочилась из её прокушенного левого бока, наверное, прошло не так и много времени. Я прижал лапу к её груди и ощутил слабое биение сердца. Жива! Нужно было что-то делать, и я сделал, что мог – вылизал рану.

Вдруг словно кипятком окатило – дети!!! Я стал на ощупь двигаться по цефалоту, усиленно нюхая всё вокруг и поражаясь тому, какими жёсткими и шишковатыми стали мягкие прежде стены. Нанюхал остатки разбитых взрывом реактивов и, о чудо! Нашёл свой рюкзак. Лапы тряслись, пока его расстёгивал, дыхание замерло, я сунул туда лапу и… нашел два шевелящихся тёплых тельца. Тогда лишь дышать и смог. Принялся вылизывать беспомощных крох, очевидно голодных, я физически чувствовал их голод, хоть и не слышал писка. Радость от того, что мелкие живы, длилась недолго – я теперь был попросту инвалидом, не способным ни покормить, ни как-либо защитить семейство. Слёзы сами по себе полились из слепых моих глаз и потекли по морде.

Мне было жаль этих крох, жаль умирающую, очевидно, Тенго, по-своему любившую меня, и которую я несомненно полюбил, и дело было вовсе не в прионах с феромонами, а в том, что в вожделенном человеческом социуме, уже безвозвратно потерянном, я никому не был нужен, как и сам особо ни в ком не нуждался. Одиночество не пугало и не огорчало, потому что всегда находилось занятие. Я знал, что ничего не знаю, и бесконечно искал истину не в диспутах, а в пробирках. Однако, манящие загадки и тайны, которым я всецело поклонялся, с которыми играл и заигрывал, которыми отгораживался от бессмысленного, в сущности, круговорота жизни, без меня разгадают другие. Если уж говорить о тайнах – в мире Тенго их водилось никак не меньше, если не больше. Ручей легко найдёт врача на замену, немногочисленная родня оплачет и забудет. Может кто-то из друзей вспомнит добрым словом, мол, тусил когда-то с нами Коля, приКольный долбоёб, сгинул за Ручьём, да и хуй с ним.

Все настоящие, хоть и невольные мои близкие жили здесь, в янтарном мире, а теперь их время неумолимо заканчивалось. Пусть не гуманоидные, так что же? Ведь кем теперь был я сам, если не метаморфом? И вполне функционировал, стоило лишь приноровиться! По крайней мере жилось совершенно не скучно. «Ты ведь тоже теперь чувствуешь волну и импульс, – вспомнил я слова первошамана. – Иначе говоря – мы слышим эхо общения Первотворцов…» Без разницы, по «воле» или «прихоти», как говорил нахальный малец из биокапсулы, но близкие у меня появились и наполнили смыслом жизнь.

Вдруг безумная мысль пришла в мою грешную голову. Если физиологически я теперь подобен сородичам Тенго, а я им подобен, раз смог оплодотворить и выносить эти яйца, значит и в башке всё подобным образом перестроено? Речь ведь понимал?

Я положил голодных детей в костенеющую уже и жёсткую, всю шишковатую колыбель, предварительно выбросив из неё осколки оплавленной, разбитой техники и, сев на задницу, зажмурился изо всех сил, словно это в самом деле могло изменить окружающую тьму.

– Хочу видеть, – беззвучно произнёс, мысленно представляя окружающий ландшафт – реку и берег с бобровыми карандашами. – Я. Хочу! ВИДЕТЬ!!! – заорал с такой силой, что заболел затылок, а где-то внутри черепа возникла лёгкая вибрация и что-то щёлкнуло, словно лопнул сосуд. Отнюдь не за глазами, скорее над пастью, в районе нёба…

Я прижал язык к трепещущему нёбу, открыл пасть, и вдруг ясно и чётко увидел, как губка бродит по пупырчатой стене цефалота. Картинка была чёрно-белой, но удивительно объёмной и чёткой. Я не только изнутри увидел цефалот, как видел обычно, но и сквозь стены.

Бобика выбросило прямо на остатки запруды, разрушенной взрывом. Сквозь пробоину свободно текла вода, ещё больше размывая плотину, к её остаткам течением прибило целую кучу мёртвой рыбы и несколько огромных бурых тел, теперь неподвижных. И дальше увидел, так далеко и глубоко, что ни в один бинокль не разглядеть: крупных бобрячьих детёнышей в норах, сомов в глубоких омутах, небольшого, неопасного по молодости ящера, греющегося на солнце, ксенокоз с козлятами, пришедших к воде… Я вскочил, распахнув глаза, и дивная картина пропала, без следа растворившись во тьме слепоты, словно напряжение скакнуло, и ламповый чёрно-белый телек отключился. Скрипнув зубами от разочарования, я снова зажмурился, упёрся в нёбо языком, вызывая прежнюю вибрацию, и дивное зрение вернулось.

Кажется, теперь моё горло издавало тончайший, неслышимый гул, тишайший смех, по крайней мере чувство было похожим на то, которое я испытывал, когда гудел, хохоча. Этот смех возвращался со всех сторон картинками прямо в мозг. Ну, если и не так – какая разница?! В любом случае, сообразив, что не всё потеряно, я преисполнился воодушевления.

Первым делом, всё так же неслышимо гудя, я выбрался наружу и собрал у плотины мёртвой рыбы, совершенно свежей по запаху. Не удержался и отвесил пару пинков бобровым трупам. Разжевал жирные рыбьи брюшки и покормил детей, периодически снова теряя зрение, потому что жевать и пускать волну одновременно никак не получалось. Странное дело – теперь я вполне чётко ощущал исходящее от Карла с Кларой удовольствие. Я поспешно облизал их и снова сунул в рюкзак – в колыбели ещё оставались мелкие осколки нехитрой техники, взятой в поход. От взрыва погибла центрифуга, сгорел портативный анализатор и те реактивы, которые я не успел выплеснуть в озверелых бобров. Уцелел лишь ты, дорогой дневник, и то потому, что электронный блокнот лежал в прорезиненном толстом рюкзаке. Удивительно, но это не встревожило меня и не огорчило, даже аппетит проснулся. Я доел за детьми спину прекрасной форели, а хребет и требуху с плавниками по привычке бросил в сосало. То вяло вздрогнуло и проглотило. Прожорливый и выносливый мой Бобик был жив, хоть и крепко погрызен снаружи и обожжён внутри! Ну, раз жрёт – значит не сдохнет, эта истина известна всем, кто держал когда-либо домашнего питомца! Попеременно пуская волну, я собрал сколько мог дохлой рыбы и покидал кувшинке. Цефалот подожрал и к вечеру раздуплился – пустил жидкую струйку огоньков по стене, а вокруг сосала проклюнулись новые ментальные усики взамен сгоревших. Аве Первотворцы! Я совсем ожил. Из биокапсул, которые вырастил для рыб и моллюсков, какие-то лопнули и погибли, но пара штук оставались целёхоньки, в них по-прежнему хранились редкие виды.

Больше всего меня беспокоила Тенго, предельно слабая, скорее всего от кровопотери. Её рана больше не сочилась, однако восполнить запасы потерянной жидкости организму было нечем. Я бы поставил ей капельницу с физраствором, да не имел ничего подходящего. Пуская во все стороны волну и нюхая носом, нашёл плоды, полные чистейшей, отфильтрованной растением воды, содержащей по моим ощущениям нечто полезное, возможно, витамины и микроэлементы. Я смастерил импровизированный зонд из полой лианы, продув её как следует от собственного содержимого, вставил ей в пасть и в горло, до желудка, прокалывал эти плоды острым прутиком и поил Тенго понемногу, очень часто. Как ребёнку жевал ей рыбий жир и кормил через тот же зонд, но в большей степени уповал на прионы: ну же, Хранители Крови, поставьте милую на ноги! Был бы с нами первошаман, он бы мигом привёл её в чувство, но я мог просто ухаживать. Эх, да что тут говорить, был бы с нами крошка шаман, бобры и не напали бы…

Так, в заботах о беспомощных домашних, я дни и коротал. Бобрята нам не докучали. Дезориентированные, лишённые взрослых, они выбирались из нор пожевать травы и листьев, но к цефалоту близко не подходили, а меня боялись и, едва заметив, прятались.

Бобик пришёл в себя первым: зарастил пеной дыры в створках, выбросил новые усики вокруг сосала и выпустил корни, которыми уцепился за остатки плотины, там же окопался и выровнял бутон. Внутренние створки осталась жёсткими и шишковатыми, что, в принципе, флюорисценции не мешало. От трупов курвабобров я постепенно избавился – сплавил вниз по течению на харч крокодилам. Однако цефалот капитально стрессанул: начал ночь за ночью снить повторяющийся кошмар. Как ни лягу вздремнуть – непременно увижу день атаки и рожи агрессивных нападающих, да что за беда, хоть совсем не спи! Кувшиночный ПТСР во всей красе… За ним очухался и я – в один прекрасный день услышал птичий щебет, затем без всякой волны близоруко увидел, что у детей открылись глазки. У Карла – тёмные пуговки с янтарной радужкой, но у Клары – с серой, чуть зеленоватой – мои. Прионы работали, дорогой дневник! Обеспечивали регенерацию, как ручейники изначально и хотели. Так что теперь я был почти как раньше, но улучшенный, а-ха-ха, прокачанный, с волной.

И только Тенго по-прежнему пребывала в коматозе, и я совсем не понимал, в чём причина, явно не в потере крови и не в ране, довольно быстро и без воспаления зажившей. Что-то сломалось у неё внутри, а как это починить, я и понятия не имел. Просто вылизывал, поил, жевал ей улиток, которых наловчился искать волной и собирать – всё без толку. Если честно, то даже шоковую терапию пробовал: кусал, царапал, садил на неё тупорылый пылесос и насильно удерживал, чтобы тот присосался, как вспомню – так совестно. Наверное, помог бы шокер, но тот погиб при взрыве. Что я имел? Детей, волну и морально травмированного цефалота. И тут меня осенило – а не использовать ли Бобика? Вот эту самую его способность транслировать сны?

На ночь я вытащил из Тенго зонд и переложил её так, чтобы голова уткнулась прямо в усики цефалота, подобным же образом устроился сам, и стал усиленно вспоминать, как мы вдвоём пробирались по лесу, болтая о её сородичах и постоянно прячась от хищников. Постепенно сознание спуталось и вскоре я снова оказался в своей плавучей студии: бобры лезли со всех сторон, а Тенго, с кровавой дырой в боку, умоляла ударить её шокером. Я впервые обрадовался повторению кошмара, ведь в этот раз чётко знал, что сплю.