Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 38. Дорогой дневник

Это пиздец, где мне достать пломбир? Нужен либо портативный пищевой синтезатор в зоне доступа, либо простой человеческий человек с синтезатором у себя дома. В идеале – найти выход на молокозавод и сделать ручейный спецзаказ. Однако, как сунуться к людям без того, чтоб меня не закрыли в изоляторе за семью замками? Я представил бывших коллег в совокупности с юными институтским ветеринарами, восторженно тычущих в меня иголками, сующих трубки во все биологические отверстия, роющихся в моей яичной ямке с драгоценным пеструнчиком в глубине, берущих многочисленные пробы, заставляющих пускать волну под сотню записей, и стало как-то нехорошо, неуютно, понимаете? Нет, к людям ни хвостом, ни ластой, как говорила милая.

Тем временем в озёрной общине я и вправду полноценно зажил прямо с порога, не скучал от слова совсем, дел было по горло, уж поверь.

Во-первых, я сталкерил шаманку, старую Сьё, она же – мамаша Сьё, правда, столкнулся с тем, что её, мерзавку, не особо и посталкеришь. Она сразу начинала хрипло петь, любопытство пропадало и я уходил. Гипноз, мать его внушение! Кажется, я ей не нравился и она терпела меня как неизбежное зло, вроде больной, криво сросшейся лапы. Она подсмотрела в моём собственном словаре слово «душнила» и теперь прозывалась. И ничего я не душный, а весёлый и находчивый.

Во-вторых – я вливался в коллектив, точнее, поначалу вжёвывался, потому что до самогонного аппарата никто из дакнусов не додумался, хотя, казалось бы, всегда цефалотов использовали. И раз вы растите пузыри-аквариумы для рыб и моллюсков, и вырастили бродильную ёмкость в старой психической кувшинке, отлученной от общей корневой системы, то почему бы не сделать напиток покрепче? Да потому, что они априори напитков покрепче не знали, в отличие от меня. Однако, с продуктом брожения знакомы, значит не сопьются. Возрадуйтесь, аборигены, к вам снизошёл прогрессор Николай, сейчас он принесёт цивилизацию…

В первый же день, «на водоросли», как называли сбор обширно рассаженной и довольно вкусной пресноводной ламинарии, я произвёл опыт. Работы велись номинальные: побеги оборвать, плавунцов собрать, сорных улиток выбросить, никто особо не напрягался, а отдыхали сколько душе угодно. Практически всё время «уставали» и лезли в кувшинку. Ладно, вдох-другой сделать, но что за провисания? Дисциплина была нулевая, я бы эту бригаду на ремонт квартиры не нанял.

Залез и я в того психического цефалота, где джентльмены устроили бродильню. Думал, он будет пиздецки грязным и вонючим, натуральная берлога алкашей, но оказался в милом мужском гараже, даже со старенькой дряхлой губкой на стене, только в тёмном и протекающем – стены криво срослись после атаки ящера, створки не закрывались полностью, отчего воды плескалось по щиколотку, да вместо рыбных пузырей стояли бродильные – в них полагалось класть тёртые стебли сахарного камыша, туда же ссыкануть для ферментации, ламинарии мягенькой покрошить – и пошёл процесс, понимаешь, дневник? Я попробовал – было сладенько, тянуло бражкой. Пожевал с ними раз, другой – словно стакан пива выпил. Вроде и неплохо, но дай-ка, думаю, усовершенствую…

Первым делом я как следует в цефалота испражнился, чтоб он, значит, меня познал, хе-хе… Он и в самом деле был каким-то одуревшим, потому что еле струйку огоньков выпустил. Ну ладно, думаю, попробую как с Бобиком. Улёгся вибриссами в его усики и как следует представил пузырь со специальной почкой, выделяющей С2Н5ОН, но цефалот не понимал, либо же тупил на своей посттравматичной волне. Пришлось немедленно уснуть. И что я увидел во сне, дорогой дневник? Здоровенного реликтового крокодила с белым брюхом, кромсающего несчастной кувшинке створки и сосало, влезающего внутрь и выедающего жильцов! Ах ты подлец! Вот это гадость! А я думал, почему ни единого топчана никто не вырастил – здесь задрёмывать было стрёмно. Но я-то знал, что сплю! Это был мой сон, и я, ничтоже сумняшеся, призвал в него курвабобров.

Пять здоровенных бобров напали на ящера со всех сторон, как стая пираний, и так его изгрызли, что вода стала алой, а тот подох на месте и ушёл на дно. Я трижды прокрутил, как он опускается, дымясь кровью, мёртвый, словно камень, и проснулся как ни в чём не бывало. И что вы думаете? Цефалот воспрял морально, даже флуоресцировать начал ярче и внутри посветлело. Дело сдвинулось! Я снова уткнулся в усики и без проблем вырастил стандартный пузырь, даже с железой, как и хотел. Только продуцировал он, увы, обычную жидкость для хранения рыбы. Нет, дорогой, так не пойдет! Мне хотелось выделить глюкозу, а из говна её особо и не выделишь, не выделишь. Пришлось плыть за сахарным камышом, которого требовалось много, гораздо больше, чем бригада ставила на бражку. Хорошо, что этим растением все берега заросли, и хорошо, что джентльмены мне попались любознательные, им льстило тусить с бывшим кожаным и настоящим мужем искрителя, они с энтузиазмом помогали и слушались. Когда камыша собралось вдоволь, все стебли с корнями мы скормили сосалу, прямо доверху его набили. Увечный цефалот всё проглотил и стал переваривать непривычную растительную пищу – сосать сахарок…

Мы вернулись на водоросль и кое-что собрали, дав ему время подумать. Вечером я снова уткнулся в усики. Ощутил его удовольствие и обалдение от сладкого. Представил как следует сахарный камыш, увеличил его в миллионы раз и выделил молекулу глюкозы, а затем разобрал её на атомы: кислород, водород, углерод. Разбил и молекулу воды, чтобы водородиков стало больше, а затем друг за другом собрал из одной глюкозы с водой целых три штуки молекул спирта, похожих на игрушечных трёхногих лошадок с двумя хвостами… Точно так же, как раньше собирал пластмассовые молекулы, только теперь они были настоящими.

– Купила мама коника, – бормотал я в усики, мысленно цепляя друг за друга атомы в нужной последовательности, – а коник без ноги…

Два углерода, пять водорода, к ним добавил гидроксильную группу из жирного кислорода с ещё одним водородиком, – в моём воображении все они надёжно слиплись в единую конфигурацию …

– Игрушка интересная, ги-ги, ги-ги, ги-ги…

Таких лошадок становилось всё больше, а сами они всё уменьшались, пока не превратились в жидкость чистую, как слеза. И почка в ёмкости капнула раз, другой, потекла тонкой струйкой…

Джентльмены, коих в цефалот набилось около десятка, с любопытством смотрели на мои вибриссопуляции.

– Ты, конечно, был кожаным и знаешь кучу разной ерунды, – сказал один, – ма-ши-ны ваши, но с кувшинкой так не выйдет.

– Лучше б мы жевали по старинке, – вздохнул другой. – А мы тебя послушали и бродило не поставили.

– Зато дышать легче стало, словно воздуха дом больше выдохнул! Гораздо больше! Это неспроста, – заметил третий, которого звали Уни, а называли Умником, и он в самом деле не был дураком.

Уни подошёл к выращенной юной ёмкости с почкой внутри, зачерпнул лапой прежде, чем я успел крикнуть слово «подожди» и отхлебнул.

Морда Умника стала совершенно дурацкой, он скривился, принялся вертеться и прыгать, плюясь и кашляя.

– Отрава! – возопил Умник, сгибаясь пополам. – Брюхо горит, зовите шаманку Сьё!

Все с ужасом загудели, поднялась паника.

– Тише, успокойтесь! – велел я, распихивая обскурантов и подходя к открытому пузырю, на дне которого плескалось немного выделенной жидкости – стакана два.

Понюхал – пахло правильно, резко. Лизнул – вкус был этаноловым. Тогда я зачерпнул и с наслаждением выпил ласту крепкого, чуть отдающего илом и рыбьей чешуёй самогона. Вот есть бурячиха – из свеклы, есть мелесиха – из мелеса, а у меня получилась камышиха! Она же камышовка.

Продуцировать чистейший спирт моллюск не мог, поэтому сразу разбавлял водичкой, коей имелось в избытке, а лишний кислород выделял в воздух, вот всем и дышалось привольно, двойная польза. Да, это был несомненный успех, и состоял он отнюдь не в том, что я теперь мог забухать сам и напоить окружающих. Цефалот смог освоить молекулярную химию, дорогой дневник! А это значило, что у меня будет новая лаборатория.

Тем временем Умник стал смеяться без причины и пританцовывать на месте, виляя жопой и размахивая хвостом.

– А тепло-то, хорошо-то как! – невнятно заявил он.

Джентльмены загалдели, полезли в самогонный пузырь лапами и мордами, стали пробовать, чихая и кашляя, и упились в считанные минуты, с первых глотков. Кто-то пустился в пляс, кто-то разухабисто загудел, а двое принялись толкаться жопами, кто кого оттеснит от ёмкости. Всё, что успела напродуцировать шишка, обскуранты мигом поглотили, вылизали, и наступил тот хаос, в котором всякий что хотел – то воротил. Я был счастлив-горд своей удачей и охотно принял участие во всеобщем веселье.

Душа попросила песни и я запел:

– Ой та-ам в озёрке… Ой та-ам в глубоком… Ой, та-ам сидела пара ондатров! Ой, та-ам сидела пара ондатров!!!

– Какая интересная песня, ни разу не слышал, – пробормотал Умник. – Забавно!

– Они-и сидели, спари-ивалися, они хвостами обнималися! – тянул я. – Приплы-ыл охотник, да из пучи-ины, унёс ондатра, ондатру кинул! Унёс ондатра, ондатру кинул!

Все огорчённо заахали, переглядываясь.

– Не ест ондатра-а, не пьёт ондатра-а, всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра! Всё хо-оди-ит плачет, помрёт до завтра!

Джентльмены вокруг меня перестали толкаться и заплакали, не стесняясь слёз.

– Очень жалкая песня, – сказал один, всхлипывая. – Спой ещё раз.

– Ты – лучшее, что со мной случилось в жизни после первого яйца, – поведал другой и с благодарностью лизнул меня в плечо, до которого дотянулся.

Вслед за ним и другие лизаться полезли. Эх, пары спирта, кислород! Бодрым будет цефалот!

Глава 39. Эйдос метаморфа

Вернувшись в Бобика, я обнаружил полный дом самочек. О, прионы, как они все кричали! На полу было мокро и натоптано, значит – лепестки не закрывались. Я что, теперь так буду жить? Нет, не пойдёт, у нас только одна комната, мне даже некуда спрятаться от гостей и гвалта, который они поднимали. Кто-то принёс нам еду, кто-то хотел испражниться в цефалота в знак уважения, кто-то просто из любопытства явился, но большинство хотело выпросить либо выменять редких рыб и улиток, большую часть которых мы отдали на развод, но пару штук оставили и себе, рыба даже была с икрой. Хищная губка представляла особый общественный интерес – со своим грызлом она гораздо лучше чистила цефалот, чем их домашние губки с обычным сосалом. Помню, бабка рассказывала, как люто завидовали соседки на моющий японский пылесос, привезённый из загранкомандировки дедом, кто-то даже под двери срал, когда она его включала, звонил и убегал. Также и тут все хотели себе детку от хищного пылесоса и готовы были за него срать в цефалота с самыми благими намерениями, в отличие от соседок бабушки. Подумать только, субстанция одна, действие одно, но какова бездна противоречия в нравственном посыле! Тем временем губка и не думала почковаться, более того, она до сих пор была прибитой и волочила хвост, ведь я на неё упал, когда мы прыгнули с водопада.

– Милые леди, – сказал я, – вам пора по домам.

Дорогой дневник, я думал, что оглохну. И что хуже всего – они по-прежнему казались одинаковыми, чтоб мне треснуть. Пожалуй, Тенго отличалась шубной пушистостью и более фактурной, за счёт зубов, мордой, но рост, размер и схожие повадки моего дорогого племени ставили меня в тупик.

– Это сестра! – радостно закричала супружница, чтобы я её гарантированно услышал, тыкая пальцем в какую-то самку, – а это соседка Лизу! А это Маро, она вместо меня теперь общинных улиток разводит, так из тех, что мы привезли, уже две сдохли!

– Сделайте пробы воды, – буркнул я.

– Мы постоянно воду пробуем! – завопила Маро гораздо громче, чем супружница, – Мы же в ней живём!

– А улиткам не подходит. Разводите в пузырях! – хватаясь за голову, взмолился я.

Но тут меня спас какой-то самец, кажется, из джентльменов, но это не точно. Он просунул голову между лепестками и коротко сообщил:

– У затоки ящера видали!

– У которой? – всполошились самки. – Где креветочные камни? Тенго! Врежь ему искрой! Наподдай ему скорее!

И цефалот мигом опустел, все ушли и увели с собою Тенго, остался мокрый грязный пол, я и Карл с Кларой. Несчастные мои уши! Несчастный ящер, горька твоя судьба! Я изловил губку и пересадил со стены на дно – пусть отгрызает нанесённую лапами мокрую грязь. И только затем увидел, что Бобик существенно подрос и даже выбросил зачатки перегородки для новой комнаты. Ничего себе! Походу, все эти голосистые его и в самом деле активно кормили. Интересно, если у меня будет своя комната, смогу ли я её сделать звуконепроницаемой? Как объяснить цефалоту, что я хочу, если он глухой?

Дети тоже были сыты и спали в новой мягкой колыбели, которую я вырастил взамен старой, обожжённой и твёрдой, в той теперь хранилась кое-какая растительная пища и жевальные камни для гостей. Дети плевать хотели на шум, видимо, самки возились с ними, многократно давали им жир и вылизывали, но я ещё раз вылизал, прежде чем завалиться спать, а тогда уж вырубился, и как вернулась Тенго даже не слыхал. Просто вдруг почувствовал её тёплый бок рядом, её язык на своей морде, и заснул ещё крепче.

Удивительное дело – общественный сон. Теперь, когда Бобик подключился к общим корням других цефалотов, я сновидел то же, что и вся озёрная община. Сегодня показывали далёкое поселение дакнусов на атолле – кольце кораллов, окружающих водную лагуну, в которой рос общественный цефалот сродни Первоприюту. Интересно, каким образом они передают информацию на большие расстояния? Цефалоты-гиганты не только корнями связаны? Что мой Бобик «переписал» у Первоприюта, к которому «присоединился» как флешка, пока мы там бродили? Может ли наша община что-то передать остальным, или крутит только ролики из памяти большого цефалота, а по факту – вне сети?

С этими всеми вещами мне только предстояло разобраться.

Вода у атолла была чистейшая, дно – необычайной красоты, а рыбки – такие яркие, что я с огромным удовольствием поначалу их рассматривал, но потом задолбался, и стал думать собственный сон. Выбор стоял между «Чужими», «Властелином колец» и «Звёздными войнами». Недолго колеблясь, я как следует вспомнил и приснил себе первый эпизод. Хвала прионам, что не додумался до «Чужих», потому что проснулся от хлопка и треска. Тенго сидела с выпученными глазами и вздыбленной шерстью, дети пищали, цефалот выбросил пару новых защитных шишек по стенам, а моя собственная густая шерсть слабо дымилась на боку и холке, я поспешно прихлопнул её лапой. Болван, забыл о трансформаторе…

– Тут только что было полно кожаных разных пород, – промямлила она, – со странными мордами, они нападали…

– Это просто сказка, – миролюбиво пояснил я. – Попробовал приснить…

Голова болела. Крепкая штука эта камышовка. Камышиха. Этот самогон!

– А старейшина Падме Амидала спаслась? – спросила Тенго сразу. – А почему Энакен раб?

Я хотел объяснить, но пришли старейшины. В цефалот не срали, а долго кричали в мою и без того больную голову, запрещая снить «кожаные сны» под угрозой побоев, а сновидеть рыбок со всеми вместе. Оказалось, Бобик ретранслировал «Скрытую угрозу» на всю общину и дакнусы пришли в смятение. Я снова оказался в центре внимания, причём неприятного – никто ничего не понял, все косили глазом и шептались. Вот досада, я-то думал пиарнуться!

Отчасти морально реабилитировали мои джентльмены. В обед, когда бригада перекусывала в бродильном цефалоте лягушками и плавунцами, разумеется под ласту камышовки, они стали мяться и переглядываться, а потом Умник отвернулся и спросил, не слишком ли я устал от сбора водорослей. И не желаю ли вздремнуть? А если мне чего-нибудь приснится кожаного, к примеру, победа Энакена в великом заплыве по воздуху, то никто в общине не узнает, ведь дом бракованный и от общих корней отлучён… Разумеется я им доснил эпизод до конца. Они тоже ничего не поняли, дорогой дневник, и замучили меня вопросами. Снить достижения современной человеческой культуры надо было с колобка и репки, впрочем, кого-то привлекла новизна и необычность, пара-тройка даже морду мне лизнули в знак благодарности, и это был последний позитив за этот день, потому что вечером меня позвали на совет старейшин, где снова стали чехвостить.

Я делал покаянный вид и радовался, что никто ещё не знает про камышовку. Впрочем, несколько самок подозрительно принюхивались к своим самцам из числа джентльменов, те были веселы и энергичны, пытались толкаться жопами – заигрывали. Надо будет Тенго толкнуть, кажется, так здесь принято шутить и комплиментить…

– Нам не нужны кожаные знания, ценности и беды, – сурово заявил почётный яйценосец. – Теперь ты с нами и должен вести себя как дакнус. Мы тебя приняли лишь потому, что твоя жена – искритель.

– Понял, больше не буду, – я смиренно кивнул в надежде, что от меня отстанут.

– Не верю, – прищурилась мамаша Сьё. – Ты не искренен…

Я уже открыл рот, чтобы уверить её в своей совершенной искренности, как вдруг большой цефалот содрогнулся от удара – кто-то вцепился в крышу.

– Ящер!

Все как по команде сбились в кучу, выставив вперёд шаманку и Тенго, обо мне забыли в тот же миг.

Створка треснула, из неё проклюнулись чёрные когти огромной лапы. Мощнейший рывок – и кусок лепестка отвалился прочь. В дыру сунулась башка большого сухопутного хищника, следом плечи и кудлатый серебряный торс. Чудовище, которым стал Макс Паркинсон, а это был именно он, дорогой дневник, свалилось вниз. За ним потоком хлынула вода.

«П. Поешь…» – я вспомнил нашу последнюю встречу и содрогнулся. До сих пор не знаю, почему не испугался до смерти, почему яичная ямка не сжалась от страха. Просто вдруг ощутил ужасный стыд и колоссальную неловкость, словно на всеобщее обозрение выставили мой позор вроде грязного исподнего. Я и в самом деле был виноват перед прионами, сиречь Хранителями. И вот явилось живое воплощение моей вины, увечное и неизбывное напоминание. Как он нас нашёл? Что ему надо?! Увы, ответ на это знали, кажется, все. Я потянулся к нему волной и тут же отдёрнул: от серебряного Макса несло болью, голодом и смертью. И да, это сделал я, пусть непреднамеренно.

– Больной Братец! – тихо произнесла Тенго.

Шерсть на её загривке встала дыбом и начала потрескивать. Она сжала лапки и шагнула вперёд.

Все вокруг загалдели – были наслышаны, ведь свою историю Тенго многократно рассказала всем соседкам, сёстрам и сотрудницам, а те разнесли остальным. Макс обвёл взглядом публику, принюхался и увидел меня.

– П. Привет... – исторгла его глотка.

Он был омерзителен, ужасен и жалок в одно и то же время. Я не нашёлся с ответом. Только поразился тому, что Паркинсон всё ещё говорит, а я всё ещё понимаю слова человеческой речи.

– Врежь ему, Тенго! – завопил кто-то. – Убей его! Ис-пе-пе-ли!

– В нём Хранители, – едва не плача, ответила Тенго. – Очень много Хранителей. Я не могу…

Макс зарычал и дакнусы бросились врассыпную. Кто-то полез на стенки, протискиваясь между лепестками, впрочем, без особой паники, словно они не понимали опасности, или были уверены в защите. Не раздумывая, Макс метнулся к ближайшему. Трысь! Завоняло озоном и он рухнул в полёте, но тут же вскочил на лапы. Опалённая, седая его шерсть дымилась.

– Максим, успокойся! – в отчаянии крикнул я, выходя вперёд и становясь рядом с Тенго.

С тем же успехом можно было взывать к Слезе Первожены! Его глаза налились кровью, Макс глухо рявкнул и снова прыгнул, теперь в нашу с Тенго сторону, ведь за нами пряталось с десяток соплеменников. Сверкнула молния, раздался оглушительный хлопок, завоняло озоном и палёной шерстью, Паркинсона отшвырнуло электрическим разрядом, он проехался на брюхе, взметая брызги, когтями тормозя и вспарывая мягкое дно кувшинки совета, и опять поднялся. Чтобы уложить его навечно, требовалась молния дикой силы, способная сжечь цефалота изнутри и разрушить всё вокруг. Тем временем озёрная вода из дыры хлестала с дикой силой, её скопилось по щиколотку, дыра затягивалась пеной слишком медленно, сосало не успевало всё втягивать.

– Опомнись! – крикнула Тенго, жмурясь. – Мы – свои!

– Убей, – глухо ответил тот, опускаясь на четвереньки и приседая. – Или умри.

Жена сжала зубы, зажмурилась и подняла лапу, свивая плазменную ракушку. Пожалуй, эдак она и в самом деле сама угробит всех, кто не успел скрыться! Вдруг старая Сьё бесстрашно подошла к ней и коснулась её плеча.

– Не так, – мягко сказала шаманка.

Она подняла морду и издала скрипучий долгий звук, от которого уши Паркинсона вздрогнули, потом зацокала как дельфин, зашуршала как прибой, заворчала, как волна, и я почувствовал, что клонит в сон. Нет, в этот раз сонная песня звучала не для меня! Я мысленно отвесил себе пощечину и мигом проснулся. И понял, что ни черта не знаю об этом мире и удивительной новой жизни, которая мне досталась. Сканер в голове был сущей ерундой, настоящей силой владели шаманы. Будь я проклят, если не изучу феномен их пения! Макс осоловело глянул на неё, зевнул и завертелся на месте, сворачиваясь в клубок. Огромный, зловонный, покрытый лысыми шрамами Макс Паркинсон закинул нос на лапу, как домашняя собака, и захрапел прямо посреди глубокой лужи, набежавшей из пробитой створки. Шаманка затихла, хоть и не совсем. Дакнусы приблизились и столпились вокруг незваного гостя, с отвращением и ужасом его разглядывая. Стояла странная и непривычная тишина, не считая тихого скрипа и щёлканья шаманки.

– Давайте все его уколем брачными шипами и оттащим подальше! – негромко сказала какая-то самка.

– На Слезу Первожены вытащим, а там искритель его ис-пе-пе-лит! – добавил один из моих джентльменов.

– До смерти не могу, – вздохнула Тенго. – Не имею права. В нём Хранители. И он не виноват, что болен.

– По-другому не выйдёт, – осторожно заметил я. – Он быстро восстановится. И вернётся.

– Ты притащил сюда кожаную беду, – непривычно тихо сказала голосистая старейшина. – Ты и должен всё исправить. Исправляй, или выгоним тебя прочь! Этот зверь – твоя проблема.

– Исправь! – взмолилась Тенго. – Ты же умный! И всё знаешь!

Как я мог исправить сделанное? Или хотя бы остановить Макса?! Ведь я остался без реактивов, инструментов и препаратов. Или, всё-таки, не остался?...

Я оглянулся по сторонам – вода ещё сочилась из пробоины, сбегая по стене, но потоком уже не хлестала. Пока мы усыпляли Макса – цефалот совета затянул пробоину густой желтоватой пеной, створка под нею зарастала корявым шрамом, а гигантское сосало быстро втянуло и выбросило в озеро лишнюю воду. На мокром дне толпились любопытные дакнусы и храпел серебряный монстр. Шаманка тихо поскрипывала, чтобы тот не просыпался. Я быстро испражнился в сосало кувшинки совета и махнул своим джентльменам, призывая к аналогичным действиям.

– Дружище, принеси сюда сахарного камыша, брось в сосало, – шепнул Умнику, и тот мигом умчался.

– Спой и мне, – попросил я мамашу Сьё, почтительно лизнув её седую макушку. Глаз у шаманки дёрнулся, но скрипучая песня стала громче и зазвучала иначе.

Волоком, пыхтя и тужась, короткими рывками я отбуксировал тяжеленного Паркинсона в сторону и сунул мордой в усики. Погладил их, живые и подвижные, влажные от воды, лёг навзничь, вцепился в них лапами, уткнулся бородой и вибриссами.

Я как мог подробно вообразил необходимое и объяснил цефалоту, чего хочу. И тот меня понял, дорогой дневник.

И откликнулся.

Вокруг царила шелковая ночь, лишь высоко над головой, неверный и дрожащий сквозь толщу воды, блестел, колеблясь, круглый лунный лик, да проплывали ночные хищницы, слабо отблёскивая чешуёй. Я огляделся по сторонам и увидел серебристое пятно. Пошёл к нему, пробираясь так медленно, как лишь во сне бывает, и так же торопясь, волнуясь. Наконец приблизился и вошёл в белёсый круг света от лампочки-экономки.

На кафельном полу лаборатории, сжавшись в комок, лежал голый, в чём мать родила, Паркинсон и дрожал с головы до пяток. До простых, человеческих, босых и грязных пяток, трущихся друг о друга.

– Макс, – сказал я ласково, протягивая ему руку, белую и гладкую, без шерсти, когтей и перепонок, с пятью пальцами, прежнюю свою руку. – Вставай, дружище, пошли со мной. Всё закончилось.

– Док, это ты? – спросил Паркинсон, открывая глаза и приподнимая голову.

Глаза были звериными, жёлтыми. Голова тряслась, как в жестоком припадке.

– А кто же ещё?

– Я так устал, – роняя голову на пол, пробормотал Паркинсон. – Мне снится ебейший треш, врагу не пожелаешь. А проснуться – хуй, не могу проснуться.

– Знаю, братец.

– Всё время голодно, холодно и гадко, – дрожащим голосом продолжил Паркинсон. – Делаю мерзости, хоть не вспоминай, фу, блядь. И тремор этот, выдержать невозможно… Ты можешь это всё прекратить, док?

– Могу, – я улыбнулся.

– Как? Я умру? Л-лучше смерть...

– Ты будешь ждать, пока не найдётся лекарство, способное помочь, – сказал я. – Просто доверься мне, ок?

– Опять ждать?! – с досадой воскликнул Макс. – Нет, я так не могу. Я едва держусь… Не знаю, не помню от чего…

Его глаза стали мутными, взгляд невидящим, Макс прищурился, словно силился и не мог разглядеть что-то ненавистное и кошмарное за моей спиной.

– Тебе будет хорошо, Максим, – мягко сказал я. – Боль и тремор уйдут. Кошмары прекратятся, обещаю, останется только красивое и светлое. Будешь сновидеть кораллы, рыбок, морских зверей. Идёт?

Паркинсон опёрся о мою руку и, пошатываясь, встал, тщедушный и мелкий, трясущийся, с неожиданно волосатыми ногами и животом, из зарослей в паху грустно выглядывал небольшой его пенис. Ладонью, танцующей гопака, он пригладил редкие с проседью волосёнки и сглотнул.

– Я готов попробовать, – сказал он. – Что делать?

Я подвёл его к свежевыращенному у южной стены ложу, заполненному питательной жидкостью, состоящей из неизвестных мне пока ингредиентов. Такой же, какую мы привезли из Первоприюта вместе с рыбами и улитками. Такой же, в которой коротал свою вечность младенец Первошаман. С двумя небольшими дополнениями: крохотное сосало фильтровало жидкость, прокачивая через цефалота, а небольшая железа продуцировала и вбрасывала в неё вещество, молекулу которого я сам старательно собрал. Свернул в колечко глюкозу, получив бензольное кольцо. Добавил аминогруппу, взяв воду с пола и азот из испражнений. Вышел игрушечный медведь с аминовой шишковатой башкой и водяными ножками. Вскоре цефалот уже жевал сахарный камыш и продуцировал молекулярных игрушечных медведей во множестве. Макс засунул в жидкость голову и лакнул по-собачьи.

– Дофамин, – сказал он, и залез туда целиком, как в небольшую ванну.

Стал мочить кудлатую серебряную шкуру, пить, потом завертелся как щенок, плескаясь и брызгаясь, улёгся, поджав короткие задние лапы и длинный хвост, ещё отхлебнул. Огромная голова с вытянутым носом повернулась ко мне, стоящему рядом.

– Спи, Максим, – сказал я. – Я разбужу в конце времён. И прости, что так вышло. Я, честно, не хотел.

Чудовищная морда потянулась к моей, пасть приоткрылась, обнажая кривые могучие клыки с застрявшими остатками чьей-то плоти. Он лизнул меня в нос горячим языком, обдав мерзкой трупной вонью, и закрыл жёлтые глаза.

Пузырь над его головой сомкнулся, чуть сжался и отвердел. Апокалиптический зверь, Макс Паркинсон, крепко спал. Я помахал ему через плёнку – попрощался.

Пришла пора и нам с тобой прощаться, дорогой дневник. Заряд в тебе кончается, хотя я экономил как мог и лишний раз не открывал, а Тенго непременно тебя спалит к чертям собачьим, если попрошу подзарядить. Потому – пока-пока. Спасибо, что был со мной всё это время. Если бы не ты – я б сошёл с ума. Пойду доковыряюсь до мамаши Сьё. Сдаётся мне, что вначале было не слово и даже не прион. Вначале был пломбир, как сама идея высшего и доступного каждому без исключения существу наслаждения, ради которой можно создать вселенную, и разрушить кстати тоже, если надо. Может этот эйдос и есть ключ к смыслу бытия всесильных? Постараюсь разузнать.