Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 25. Первошаман

Такой виток разговора мне совершенно не понравился. Едва я обрадовался, что встретил пресловутого шамана, как получил неприятный подвох: новую угрозу вместо долгожданной помощи, да ещё от такого милахи с глазками-пуговками. Он оказался кровожадным! Не успел я открыть рот, как крошка-шаман, круто наловчившийся копаться в моих мозгах, тут же покачал головой:

– Я не хороший и не плохой, не добрый и не жестокий. Я целесообразный. И делаю то, что должен, пу-усть с точки зрения твоей морали или личной пользы эти вещи неправильны. И в мозгах не копаюсь, как ты подумал, просто автоматически считываю твои электромагнитные импульсы и радиоволны, которые меняются в зависимости от эмоциональной окраски мыслительного процесса. Твоя слу-учайная жена умеет делать то же, пусть и в меньшей степени.

Что-то привлекло моё внимание и я обернулся. Крохотная губка проснулась вместе с хозяином убежища и ползала теперь по стене, слизывая слизь, а цефалот выражал удовольствие флюорисценцией.

– Можно не по сути вопрос? – спросил я. – Каким образом прионы обусловили знание языка? Ответь, или я умру от любопытства.

– Не знание, а понимание, – поправил первошаман. – А через него осознание су-ути слов. Это у вас, у-у-у, сначала было слово, но у нас слова рождаются для обозначения су-ути. Ты ведь тоже теперь чувствуешь волну и импульс. Иначе говоря – мы слышим эхо общения Первотворцов. И не мы с тобой говорим сейчас, это Творения через нас говорят друг с другом. Считай, ты выиграл бесплатный электронный переводчик, как в мобильном телефоне или наручном компьютере. Только он у-у тебя в голове.

– Раз я его выиграл, меня надо убить? – с горькой досадой спросил я, пытаясь оттянуть время и подыскать подходящий ответ. – Сам же сказал, что мы получили прионы от Первомужа.

Хоть бы Тенго проснулась – думал. Она бы смогла уболтать соплеменника и спасти мою жизнь! Куда там – милая сладко посапывала.

– Не всё так просто, Николай, – шаман покачал головой. – Есть воля Первосупру-угов, есть Первосупру-ужий рок – непредвиденная необратимость, а есть случайные прихоти, которые мы можем и вправе корректировать. Я тут, если честно, даже поду-умывал человечество уничтожить.

– За что?! – вот теперь я реально поразился, хотя, скорее всего, малыш преувеличивал.

Даже самый крутой шаман не сможет в одиночку стереть нашу развитую цивилизацию, – мелькнуло в мыслях, и мой странный собеседник немедленно ответил с детской непосредственностью:

– Но попробовать-то можно!

– И как бы ты это сделал? – не без сарказма спросил я.

Губка доползла до пола, уткнулась в шишку с растением и пошла на второй круг, бессмысленная и беспощадная. Малыш задумался, возведя горе свои хорошенькие очи.

– Я бы воззвал к Хранителям Почвы, – сказал он наконец своим нежным детским голосом, – они бы породили киллера из Малых, на прионной основе, с высокой степенью проникновения в ткани, с резистентностью ко всем известным антибиотикам и антисептикам, с невозможностью выделить антиген, ослабить и сделать вакцину.

У меня всё внутри похолодело. Теперь малыш пугал меня до одури.

– Я поместил бы в рыбу этого киллера из Малых, – продолжал первошаман, – её бы съела другая рыба, которую поймали бы люди. Я бы дал ему-у маскировку от ваших лимфоцитов – под обычную клетку крови, и длинный инку-убационный период, во время которого носитель разбрызгивал бы Малых с выделениями. Они бы попали в канализацию, водопровод, возду-ух. Вас бы выкосило за год, у-у-у!

– На протяжении своей истории человечество не раз сталкивалось с эпидемиями, – возразил я, – и мы выживали.

– Холеру-у, чуму, малярию, туберкулёз, эболу, ВИЧ, испанку, японку и корону я у-учёл, – заверил меня первошаман, лишая всех надежд.

– Но ты передумал?

– Да.

– Почему?

Шаман закатил глазки-пуговки и вся его детская мордочка приняла умильное и экстатическое выражение.

– Пломбир, – ответил он.

– А? – только и произнёс я.

– Мороженное в вафельном стаканчике, и ещё в брикете, такое, как было когда-то за малую какашку ценой, а стало дорогое. Я видел твой экстаз, я словно сам его испытывал! И хочу попробовать когда-нибудь, пока к Хранителям не у-уйду. Ещё на ядерный взрыв посмотрел бы, а то из ужасов кувшинка только древних ящеров показывает. Кстати, ваша система товаро-денежных отношений – настоящий у-ужас, редкая гадость, именно она человечество техногенным раком и сделала. Нет, чтоб испражняться друг у-у друга, а мороженое бесплатное для всех.

– Почему-же раком?! – обиделся я. – Чем мы так ужасны?

– Вы сделали трещины в Скорлу-упе! – строго сказал малыш. – Наше Мировое яйцо лежит в мошонке Первомужа рядом с вашим. Вы запустили коллайдер, и наши Скорлупки треснули! И что вы делаете, вместо того, чтоб залечить трещины? Крадёте искру-у! Качаете энергию, чтобы в ваших неживых домах стало светло и тепло! И пока вы забираете электроны, псевдопротоны скапливаются здесь и провоцируют изменения климата! Отсюда все эти бу-ури, отсюда изменения и гибель целых экосистем! Вам плевать на всех Больших и Малых кроме вас. В то время как всякий нормальный вид у-убивает только для жизни, еды и защиты. Но даже между собой вы в ладу не живёте и бесконечно истребляете друг друга. Я не понимаю, как вы могли придумать мороженое!

– То есть, нас надо истребить из-за бури и гроз?!

– Из-за трещин в скорлупе, – глядя на меня, как на дебила, терпеливо пояснил первошаман. – Трещин становится всё больше, вы открываете всё новые нулевые точки. Однажды это приведёт к тому, что яйца лопну-ут и миры родятся точь в точь как твои детишки.

– И что тогда случится?

– Первосупругам известно, – вздохнул малыш. – Одно я знаю точно: так, как было издавна, больше не будет ни для вас, ни для нас. Насту-упит апо-кали-псец! – он с трудом произнёс сложное слово, присмотренное в моём собственном словаре.

Да уж, радости было мало, впрочем, передо мной забрезжила слабая надежда выжить как минимум в ближайшей перспективе. Чем больше первошаман болтал, тем лучше я понимал его мотивы и подчинённую природным силам личность.

– Ты так говоришь, словно это я запустил коллайдер и качаю энергию, – обиженно заметил я. – Обычный доктор.

– Э нет, не совсем, – первошаман покачал пальцем. – Ты у-унизил Хранителей Крови. Ты неправильно искал, и… – он покрутил лапкой, подбирая слово. – Изнасиловал их!

– Что за чушь?! – фальшиво поразился я.

– Да! – настаивал малыш с неожиданной страстью. – Они сказали тебе, что хотят в центрифу-угу? Нет. Но ты их не спросил и насильно выделил в сыроватку-у. Ты и виноват во всём, что случилось затем. Такое неуважение! И это человек, который ел пломбир!

Вся его мордочка выразила крайнюю степень возму-у-ущения и непонимания. Я вспомнил индейское божество, персонажа Нила Геймана, простившего бледнолицым геноцид индейцев за Budweiser, и чуть подумал.

– Даже если я виноват в том, что делал свою работу и хотел принести пользу людям, – сказал затем, – казнить меня за это неправильно.

Шаман только фыркнул и лапкой махнул.

– Нецелесообразно, – уточнил я. – От того, что я умру, ничего не изменится, тем временем оскорбление Хранителям Крови нанесено и не заглажено. Я взял с собой центрифугу и реактивы, чтобы вымолить у них прощение…

– Почему ты со мной говоришь в таком тоне, словно я ту-упой дикарь? – малыш уставился на меня, клянусь, с неприязнью. – Вымолить прощение новым насилием над Творением? Своими действиями ты только больше оскорбишь Хранителей. Тебя не должно быть.

– И что? Нашлёшь на меня инфекцию? – осторожно спросил я, лихорадочно придумывая выход – в голове словно калейдоскоп крутился, цветные стёклышки метались и складывались в немыслимые и бесполезные узоры.

Научить их грамоте? Так им не надо, у них память поколений. Ввести календарь? Придумать колесо? На черта им колесо?!

– Нет, просто позволю твоим детям закончить начатое, – шаман пожал плечами. – Сейчас договорим, и я снова лягу-у сновидеть, а то прямо чу-увствую, как состарился, пока болтали. А вы оба забудете про меня, словно мы и не встречались. Дети проснутся и прогрызут выход в твою брюшную полость. Ты жирный, им надолго пищи хватит.

Жестокий мерзавец зевнул, словно в самом деле утомился и собирался вернуться в свою мокрую колыбель!

– Погоди-погоди, – забормотал я. – Если я умру, кто передаст информацию людям? Кто скажет, что нулевые точки разрушают скорлупу? Они ведь и не знают!

Меня сбивал с толку его юный вид, я не мог говорить с ним иначе, чем с ребёнком, пусть и умным, словно вундеркинд.

– У-увы, совет старейшин вашего мира, те люди, что имеют больше всех дерьма и наибольший почёт, ни за что не поверят тебе, Николай, – первошаман грустно покивал. – Они и собственных шаманов игнорируют. Эта причина не годится, скорее меня попробуют найти и у-убить для предотвращения пандемии, словно я один шаман на свете. Попробуй что-то ещё, мне пора спать.

Я подумал.

– Тенго стала искрителем, которых больше нет, – сказал я. – Наши дети родились с зубами и, возможно, собственной искрой. Ваш народ ослабел и выродился, ему нужны новые и сильные, сдобренные прионами гены – её и мои.

– У-уже лучше, – малыш сонно улыбнулся. – Только фишка в том, что Хранители Крови и без помощи Николая породят новых искрителей и шаманов в случае потребности. Они всегда так делают – усиливают нужные стороны, ослабляют бесполезные. Адаптируют, чтобы выжил весь народ. Сейчас искрителей мало лишь потому, что дакнусы живут сыто и в безопасности, а редкий ящер просто регулирует популяцию. Нет, не годится. Последняя попытка.

Его глазки медленно закрылись, кажется, он не лгал, и в самом деле собирался задремать.

– Я принесу тебе пломбир! – завопил в отчаянии я. – Эскимо, фисташковое мороженое, ванильное, клубничное, с кусочками ананаса и со вкусом дыни! Да целый холодильник мороженого притащу!

– А вот это совсем дру-угой разговор! – первошаман сразу оживился и встал на все четыре лапки. – Хранители, как же ты глу-уп, я уже ду-умал, не догадаешься.

И он снова запел, дорогой дневник. Теперь совсем другую песню – в ней не слышалось звуков моря. Эта песня звала, манила, обещала лучшую жизнь и лучший мир – царство божие здесь и сейчас. И была она такой сладкой, что я сам побежал бы на край света, чтоб попасть в дивное райское место, куда звал волшебный голос, только вот беда – физически лежал с расставленными ногами как овощ, не в силах пошевелиться. Тем временем малыш-первошаман зубами уцепился за свисающие из мошонки хвостики и вытащил обоих моих детей одним движением, без всякого сопротивления и боли. Словно кот, принёсший хозяину крыс, он положил мне на живот их тёплые короткошерстные тельца, и я автоматически прикрыл ладонью спящих крох, мягких и беззащитных, обманутых ложным обещанием рая на земле. Как никто другой я понимал, что рая не будет.

Первошаман зевнул во всю свою крохотную пасть и полез назад в шишку-колыбель. Ну уж нет, у меня осталось слишком много вопросов!

– Подожди, – взмолился я. – В чём целесообразность пломбира?!

– Не мешай, – вяло сказал шаман, закрывая глазки. – Сам поймёшь. И не забудь убраться за собою… Паркинсон… Баланс. Экосистемы…

Он затих и я молча ждал, пока удивительное существо в детском теле решит свои важные вопросы, чтоб добиться ответов на свои, не менее важные и по-прежнему нерешённые. Тишину цефалота нарушало только дыхание спящей Тенго да слабое шуршание губки, подобно живому пылесосу ползущей по стене.

– Шаман? – спросил я вскоре, поднимая голову. – Спишь?

Пленка срослась и сомкнулась над его головой. Шишка наполнилась жидкостью. Первошаман крепко спал, посасывая собственный палец и облизывая перепонку. Наверное ему снился пломбир.

Глава 26. Кролик

Когда нулевые точки ещё не отгремели в качестве сенсации: технический прорыв, иномирье – новый шанс человечества, мы не одни во вселенной? – у мелкого ещё Алексея был кролик… Именно после кролика батька впервые дал ему в руки ружьё по пьяни: «На-ка, поцвирок, подержи!», и Лёша взял с замиранием сердца под смех отца и встревоженный монолог матери, к которому ни он, ни отец не прислушивались.

Он помнил, каким тяжёлым и восхитительно опасным было это ружьё, как дивно оно пахло железом, маслом, удачей, настоящей мужской солидностью, которую даёт только огнестрел и ничего более. И как он, мелкий, держал внезапное чудо так крепко, словно от этого жизнь зависела. Именно тогда Алексей понял, что писюна для мужественности недостаточно, нужен ствол в руках. Мать всё стрекотала, как растревоженная котом сорока, но бабушка Лала, мамина мама, всегда открыто поддерживала зятя. Она восхитилась видом внука, поцокала языком и проговорила:

– Настоящий мужчина, те дел о дел бут бахт, зор ай састимос!

Мать сдалась и позволила ему покрасоваться.

Позже Шульга думал, что тот дивный день случился бы гораздо позже, если бы не было кролика. Кролик был изначальным, как Слово, которое Иисус. И так же, как Иисус, он принес себя в жертву во имя осознания человеческого главенства и высшего права высокоразвитого существа отнимать жизнь у прочих.

Пушок родился в земляной яме, где бабушка держала кролей, Лёша заприметил сразу крольчонка с большим черным пятном в виде ровного почти сердечка, одного из всего помёта. Таскал, как водится в сельских домах с хозяйством, бродил по двору в трусах и босиком, в одной руке Пушок, в другой – огурец, который Лёша ел сам и давал покушать другу. Хранитель всех секретов, молчаливый исповедник и товарищ по шалостям, ведь брата ему не досталось, а старшая сестра уже имела свои девичьи интересы и давно гнала со своей комнаты. Постепенно кролик вырос так, что и поднять его получалось с трудом, однако дружба продолжалась до того самого дня, в который его товарища стушили в сметане и съели.

Алексей не мог поверить, что куски мяса с костями в белом соусе – и есть его драгоценный Пушок, которого он с утра потерял и никак не мог найти, сколько ни лазил в самых труднодоступных местах в крапиве и под крыльцом, и как ни звал. Он с гневом бросил вилку на пол и заревел от великого горя, мгновенно переполнившего сердце. Самое ужасное состояло в том, что никто не разделял его беды – семья ела Пушка вполне себе с аппетитом, словно не стряслось ни великой, ни малой трагедии. Сам Лёша отказался наотрез. Отец, глядя на залитое слезами его лицо, заметил:

– Он родился просто для ужина. Будет тебе наука – не дружи с едой.

– А теперь поешь, будь мужчиной, – добавила бабушка, и сотворившая с Пушком это зверство – готовкой в доме занималась, преимущественно, она.

Как бабушка Лала могла так жестоко поступить, такая неизменно добрая и полная любви?! Он ненавидел их всех, не желал быть мужчиной и при попытке его накормить омерзительно мягким и сладковатым, бело-розовым мясом с комочками моркови и лука, блеванул на стол, за что был изгнан за ухо. Когда он лежал в кровати без сна и горевал о жестокости мира, отец заглянул к нему.

– Есть люди, – сказал он, – а есть еда.

– Но почему?!

– По качану, – хохотнул отец. – Не привязывайся к тем, кого сожрут. Тебе нравится твой новый велик?

– Да, – осторожно ответил Лёша.

– Чтоб купить его тебе, а матери с сестрой справить на осень пальто и обувь, я завалил ксенопантеру с её семейством и сдал три шкуры.

На пантеру ему было плевать, её, в отличие от кролика, Лёша не знал. Горькая обида держалась ещё неделю, она не проходила от ревнивых насмешек сестры, ласк матери и бабкиных религиозных увещеваний:

– Сказал Господь: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и весь скот земной, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они; все движущееся, что живет, будет вам в пищу…

Накормить у женщин Лёшу больше не выходило ни принуждением, ни уговорами – мяса он не ел принципиально. Но всё изменилось, когда ружьё попало ему в руки, словно отец инициировал его, превратил из детской гусеницы в подростковую куколку, внутри которой зрели новые приоритеты, настоящие правила жизни мужчины: стучать взападло, охотиться – годное дело, подкупить рейнджера – тоже норм. Азарт, погоня, ловушка, добыча, а если дом – то личная крепость. Остальное Алексей освоил сам, когда вылупился. И теперь, если поступал с человеком не по совести, изначально низводил его до ранга кролика, уродливого или дважды симпатичного, но рождённого для ужина, всё, точка. Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и весь скот земной, все движущееся, что живет, будет вам в пищу.

Они успели выплыть на сухое, высокое место до заката, почувствовать под ногами землю было блаженством, осталось костёр развести, кемарнуть и обсушиться, чтоб с утра приниматься за ловлю.

– Помню, в моей ещё молодости раз случился паводок, – выбирая из лодки снарягу, миролюбиво сказал дядя Коля, – так нам с женой затопило дачный…

– Заткни фонтан, – прервал его Шульга и презрительно сплюнул.

Он не собирался говорить с приманкой, попросту – с чужой едой. Сотрудничек нужен живым, кровь из носу. Его поимка была той кромкой прибоя, на которой теперь строился песчаный замок свободы Алексея, вот и пришлось ему разжаловать лиса в кролики. Получился дядя Кроля.

***

Выспался Шульга скверно: болел ушибленный затылок, и Алексей просыпался всякий раз, когда поворачивался на спину. Стоило задеть шишку – и хрупкий сон бился на осколки. Потом и вовсе больше не смог уснуть, лежал, изредка подбрасывая ветку в костёр, слушал чутким ухом ночные шумы и думал о предстоящей охоте, о праве высшего хищника. О матери думал, детях и жёнах, бывшей и нынешней, вспоминал колыбу, и сразу же – Лану с её зверем, по необходимости низведённую до суки. «Эта сука» – то же расчеловечивание. А ведь как славно у них шло одно время, можно было делать и делать деньги, если бы не сучьи понты и неуместный развод, который не кидалово, а расторжение брака. Шульга б её поёбывал, зверь борол бы противников, никакого тебе грибка, конфискованной фабрики и ареста. Никакой охоты на вурдалака, мутнее и замороченнее которой он в жизни не видывал, в ней каждый – хищник, и каждый – жертва, а финал непредсказуем. «Лучше сдохну, чем опять поеду на лагерь» – подумал он и, чтоб отвлечься, принялся рифмовать строчки, подлаживая новые слова под известную песню, как обычно делал.

Шульга затушил тлеющие угли, едва забрезжил рассвет. Проверил сетевые мины по периметру – нетронутые, заряженные. После грозы лесным хищникам хватало мертвечины и свежей, и с душком, как и ослабленных, согнаных с пастбищ травоядных. К ним никто не лез, однако со стороны затопленной низины временами доносился рёв и плеск – это пировали сапоги байкеров, портфели чиновников и сумочки дорогих блядей. Ссорились за падаль куртки, пояса и понтовые жилеты вычурных модников. В старые времена Шульга поднял бы всю артель на ловлю, такие деньги пропадали, он, несомненно, так и сделает на следующий паводок, а пока пусть ящеры жиреют и растут весёлые. Быть может, с ними развлекался и сотрудничек, кто его знает. Вспомнив о сотрудничке, он снова стал думать о ловушке. Раз уж зверя не брали новомодные приспособы с препаратами, стоило достать из каморки старый добрый способ примитивных волосатых предков, ведь дикие, но хитрые реликтовые гомо чем-то пользовались для поимки большого и злого зверя, с коим немало соседствовали…

Дядя Кроля встал бодрячком; умаявшись намедни, старый вохровец выспал всю ночь, как ни в чём не бывало. Жрать хотелось обоим, но из пищи чудом остались одни только галеты, да ягоды нашлись прямо у стоянки, большие и чёрные, вроде ежевики, Алексей их первым заприметил, но оставил на потом, а когда вернулся с обхода, оказалось, что мудак все кусты социализировал – обожрал. Вдоволь было только воды – её фильтровали и пили. Фильтров вояки не пожалели, и те, в отличие от пайка, не потерялись.

– Будем копать яму, – сказал Шульга, худо-бедно подкрепившись галетами с холодной водой.

Место он выбрал рядом с затопленным оврагом, со стороны которого никакому зверю без шума не подкрасться, под раскидистым деревом сродни краснолистному дубу, с крепкими сучьями и выпуклыми могучими венами, уходящими в землю. Травяной дёрн с тугими колтунами корней сняли и отложили. Почву, жирную, всё ещё напитанную влагой, тем не менее получалось копать. Дядя Кроля работал лопатой – накидывал землю в брезентовый мешок, а Шульга утаскивал и делал насыпь метрах в пяти. Пока вырыли нужных размеров ловушку – оба устали как собаки и были грязны как свиньи. Пот густо катился со лба Шульги и капал с носа, застревал в бороде, тоже потеющей и мокрой, хорошо хоть защитные костюмы дышали – кожные выделения впитывались и сохли сами по себе.

Насыпь Алексей сформировал в виде подковы и тоже закидал дёрном и ветками – вполне себе холмик вышел, если не осматривать со всех сторон. Сели отдохнуть и пожрать в крайний раз – галеты закончились тоже.

– Яма в библии – метафора греха, – сказал Шульга не пойми зачем, он устал, был голоден и не выспался, вот и трепался, хотя лишь недавно «с едой» говорить не хотел. – И сети тоже. Охотники, ловцы – метафора людей, вводящих в грех других. Им противопоставляются пастухи, берегущие овец, словно те их не режут и не едят. Мне всегда это казалось несправедливым в корне. Порождение ума завистливого человека, всего лишь неспособного к охоте.

– Я атеист, – как нечто важное и достойное уважения сообщил дядя Кроля. – Любая религия – отупляющий опиум.

Теперь он походил на плод инцеста лисьего чучела с облезлым травоядным, даже печенье грыз по-кроличьи, мелко откусывая вставными зубами.

– Моя цыганская бабка была верующей и пела в церковном хоре, – Шульга пожал плечами. – Что ей, в принципе, не мешало гадать на картах.

– И что, совпадало?

– Всегда. Она ловко искала потерянные предметы и пропавших людей. Жив или мёртв, где пропал и когда вернётся.

Дядя Кроля вздохнул. Лицо его внезапно стало внимательным, словно он прислушивался к чему-то, неслышному Шульге. Он хлебнул воды из фляги и вдруг схватился за живот.

– Что-то мне нехорошо, – сказал дядя Кроля, вскочил и побежал в кусты, откуда вскоре донеслись характерные звуки расстройства кишечника.

Отличное социалистическое достижение! Шульга мгновенно осмыслил и его окатило злостью.

– Что, еблан старый, утренние ягодки пришли? – спросил он. – На хуя ты выжрал все, тупорылый скот?

Ярился он напрасно, только силы тратил. Дядя Кроля стонал и каялся, что ещё больше Шульгу заводило – он потерял работника. Строгать дубовые колья и вколачивать их в колоду дядя Кроля больше не мог, а бесконечно либо дрыстал, с каждым разом прячась все хуже и ближе, либо стонал на земле и держал обеими руками свои старые кишки в объёмном всё ещё животе.

Шульга досадовал, что приходится работать, да ещё и одному. К счастью в рюкзаке нашлась последняя, крайне полезная заначка – глазные капли от сухости склер, одним из компонентов которых выступал старый добрый фен. Он стимульнулся и принялся вкалывать: строгал, закапывал, вколачивал колья в дно ямы. Затем пинками поднял болящего, вместе подвесили на сук и закрепили «паучьей» верёвкой колоду. Свободный конец верёвки он протянул за свеженасыпанный холм.

Опробовал, легко ли держится, не заедает ли ловушка: стоило дёрнуть за конец верёвки, тяжелейшая сырая колода, утыканная острыми кольями, срывалась с сука и летела прямо в яму, словно зубатая пасть захлопывалась – ам! Регенерирует вурдалак или нет, но с колодой ему не убежать. До темноты закончили: всё приладили как следует, яму закрыли тонкими ветками и дёрном, вышла идеальная полянка для пикника: не знаешь, что перед тобой – непременно ступишь. Осталась кульминация, и Алексей закапал глаза ещё раз.

– А это что за верёвка? – спросил дядя Кроля, поднимая оставшийся моток «паучки».

– А это для приманки, – ответил Шульга, утирая амфетаминовые горькие слёзы.

– Кто станет приманкой? – обычным голосом спросил несообразительный дядя Кроля.

– За это мы проголосуем, – сказал Алексей, наконец-то проморгавшись. – А поскольку нас только двое, то с нами будет голосовать мой ствол.

Он резко повернулся, выхватил из кармана глок и дважды, вроде бы не целясь, нажал на спусковой крючок. Колени дяди Кроли взорвались, во все стороны полетели клочья защитного костюма, кровь оросила его бёдра и голени. Дядя Кроля протяжно завизжал и рухнул как подкошенный, но тут же приподнялся, с изумлением глядя расширившимися глазами на собственные искалеченные ноги. Затем потянулся и ощупал торчащие из ран осколки костей – рука дрожала.

– За что-о-о?! – взвыл дядя Кроля. – За что-о-о?!

Шульга подскочил к нему, пусть и не так споро, как выхватил пистолет, но всё равно очень быстро, повалил на живот и под вопли стянул за спиной руки. Приманка обосралась, дерьмо комбез держал, но вонь просачивалась.

– Ничего личного, – пояснил Шульга, привязывая к искалеченной ноге тот самый моток паучки. – Просто я тут песню сочиняю и подпевка нужна, понимаешь?

Он подёргал за верёвку и тонкий вой сменился громким воплем: приманка начала свою работу. Алексей быстро оглянулся по сторонам и спрятался в засаде, за насыпью. Так и сидел, с винтовкой в ногах, держа в каждой руке по концу двух верёвок, не перепутать бы. Смотрел по сторонам, слушая притихший от выстрелов и криков лес. Дядя Кроля не затыкаясь выл визгливо и жалобно, извивался как гусеница в попытках облегчить страдания. Однако, вскоре эта музыка Шульге надоела.

– Но-о-очь диво лунная, ясная, звёздная,

Видно – хоть в глаз попадай… – громко запел Алексей, перекрывая голосом крики. –

Выйди добыча, добыча серьёзная,

Хоть на минутку, давай!

Петь его учила всё та же бабушка, в двенадцать лет голос сломался, но был неплох до сих пор – в ноты он попадал.

– Ся-адешь в тумане ты тенью зловещею

Нюхать, где сочная плоть.

Я притаюсь за приманкой трепещущей,

Над господами господь!

Он дёрнул за верёвку, привязанную к ноге, и дядя Кроля взорвался высоким визгом, как раз в тему.

– Ты не тревожься, что лапки когтистые

Смочишь в сырую росу…

Я тебя милого, зверя пушистого

Сам на руках понесу!

И не пугайся продрогнуть, крольчатина,

Нынче тепло как в раю.

Я тебя к сердцу прижму замечательно,

Только сначала убью….

– Господь низведёт кровожадных и коварных в ров погибели, – сквозь слёзы пробормотал дядя Кроля. – А тебя, кровососа, справедливый суд постигнет не на том свете, а на этом! Ты урод, которому нравится мучить других, сам добычей и станешь.

– Надо же, – хохотнул Шульга, – для атеиста ты неплохо подкован. Расслабься. Долго больно не будет…

Он лгал. Ему было выгодно, чтоб дядя Кроля промучился максимально долго.