Текст книги "Дневник метаморфа"

Автор книги: Мари Пяткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Тенго, – сказал как можно мягче, бросая шокер и хватая её за лапу. – Проснись пожалуйста…

– Нет времени! – твердила милая. – Ударь меня скорее!

– Тенго, всё закончилось…

– Мы в опасности!

– Больше нет опасности, ты всех убила, – пояснил. – Вообще всех! Ты молодец!

Бобровые морды исчезли, цефалот словно понял вместе с Тенго, что враги подохли, и прекратил снить атаку, успокоился и не снил ничего. В этом ничём мы с милой и зависли…

– Я всех убила, – повторила Тенго и заплакала. – Я – неправильный искритель! Нельзя так оскорблять Хранителей, дающих жизнь всему сущему! Меня не должно быть…

Так значит, причина комы крылась в психосоматике!

– Они первые напали! – с жаром возразил я. – Нечего было к нам лезть! Давай просыпайся, я тут умахался один, весь похудел…

– Я должна была их просто напугать, – рыдала Тенго, – но не смогла рассчитать сил, я ужасно виновата перед искрой, Хранителями крови и Первотворца-а-ами-и-и!!!

Увещевания с нею не работали, надо было попробовать что-то иное… Я умолк и стал думать. Выход напрашивался сам, и я со всеми подробностями представил зал суда. На главном месте возвышался крошка шаман в судейской мантии, я вообразил молоток в его лапке. На скамье подсудимых сидела понурая, рыдающая Тенго. У двери в качестве стражей порядка стояли мёртвые бобры, такие же сидели в зале. В углу застыл искорёженный цефалот. Прокурором выступал огромный курвабобер с обожжённой мордой и вытекшим глазом, в глазнице шевелились черви. Себя же я представил адвокатом в очках и с галстуком. В одной лапе я держал Карла, в другой Клару.

– Ваша честь! – сказал курвабобер, почесал за ухом и стряхнул личинку. – Подсудимая Тенго обвиняется в преднамеренном массовом убийстве бобровой колонии и геноциде взрослого населения! Обвинение требует высшей меры наказания – смертной казни. Вот красноречивые доказательства её преступления…

Он обвёл лапами вокруг себя, указывая на мёртвых бобров в разной степени разложения тел.

– Ваша честь! – вклинился я. – Моя подзащитная всего лишь защищала свой дом и потомство. Потерпевшие напали первыми!

– Вы заплыли на частную территорию бобров! – закричал прокурор.

– И никого не трогали, – парировал я. – Просто плыли по течению.

– В хищной кувшинке, пожирающей молодняк!

– В нашем до-ме! – твёрдо возразил я. – Который вы повредили. Бобик, покажи!

Цефалот растопырил изгрызенные створки. Тенго от удивления перестала плакать и только глазами хлопала.

– Ваша честь, – обратился я к судье. – Цефалот перевозил редкие виды рыб и улиток, находящихся на грани вымирания!

– Вы представляли опасность для колонии! – курвабобер злобно оскалился. – Вот свидетель обвинения… – он указал в зал.

– Клянусь говорить правду и ничего кроме правды! У меня кувшинка съела малыша прошлым летом! – вскакивая, завопила мёртвая бобрица.

– Протестую! Это была посторонняя кувшинка! – возмутился я. – Наша не ест бобров, о чём подзащитная сообщила нападавшим!

Поднялся гвалт и судья несколько раз стукнул молотком по трибуне, призывая собравшихся к тишине.

– Что вы можете сказать в своё оправдание? – спросил первошаман, поворачиваясь к милой.

– В жизни такого странного сна не смотрела, – пробормотала Тенго в полнейшей растерянности. – Я половины слов не понимаю…

– Обвинение не принимает этого факта в качестве оправдания! – взвизгнул курвабобер. – Мы требуем смертной казни!

– Ваша честь, прошу учесть наличие новорожденных детей на попечении у подзащитной!

Я высоко поднял Карла с Кларой для демонстрации присутствующим и самой Тенго. Те беспомощно дёргали лапками, словно пытались плыть. Первошаман кашлянул и встал, путаясь в огромной не по размеру мантии. Шум в зале стих, все поднялись вместе с ним.

– Суд рассмотрел предъявленные обвинения и доводы защиты, – сказал он своим мелодичным голоском, – и постановил следующее. Смертная казнь не компенсирует убытков для пострадавшей колонии. Суд постановляет. Пункт первый – происшедшее считать досадным несчастным случаем. Пункт второй – обвиняемая Тенго обязуется детально освоить искрительство и не провоцировать новых геноцидов. Пункт третий – обвиняемая обязуется компенсировать принесённый колонии ущерб и стать приёмной бобровой матерью.

– Что за ерунда?! – вне себя от волнения воскликнула Тенго. – Каким образом я могу ею стать?!

– А именно, – строго продолжил первошаман, – расчистить заваленные норы, обеспечить всех детёнышей кормом, а также защитой от ящеров путём отстройки обоих повреждённых плотин.

– На это мы согласны, – кивнул курвабобер, – пусть защитит молодняк и отстроит, что разрушила.

– Да будет так!

Судья грохнул молоточком с такой силой, что мы оба подскочили, выдёргивая головы из усиков цефалота, и во все глаза уставились друг на друга.

– С возвращением, я тревожился, – осторожно сказал.

Тенго поражённо молчала, глядя так, словно и не рада была проснуться.

Вместо её ответа, где-то глубоко внутри сознания и очень, очень тихо, обрывок ускользающего кувшиночного сна моей собственной инсценировки шепнул со смехом: «У-у-у, какой ты хитрый, Николай, у-у-у!!! Я, кстати, жду пломбир…»

Глава 32. Зверь

Боль всегда была с ним, вечная. Когда тупая, тяжкая, когда (сейчас) – остр-рая. Чуть отбегала иногда, как пугливая добыча, но неизменно возвращалась, как самый стр-рашный враг, которого не мог убить. На волне острой боли он снова вспомнил имя, пока лежал в яме, на кольях, с истекающей в песок и глину кр-ровью, и вместе с нею – сывороткой. Его зовут Макс. Он – болен и нуждался в лекарстве. Он мечтал о смерти, но та всё не приходила. Он хотел сдохнуть, но ещё больше хотел жр-рать, и раз человек, поймавший его, причинивший новую боль вдобавок к неизживной и постоянной, не может дать смерти – так даст лекарства, которое в еде. ДОФАМИН.

Колья держали кр-репко, словно зубы, не вырваться. Но сыворотка в кр-рови сделала его текучим. Макс стремился прочь – и тело откликнулось. Пр-рочь!

Тянутся мгновения в ловушке, тянется плоть. Там сверху пища – ходит, кричит, говорит, злится. Манит сладкая, свежая плоть с вожделенным дофамином, лекарством, с которым боль уходит. Пр-рочь из ямы! Он уцепился когтями и вырвался. Не весь – кусок, башка, плечо, кусок груди и лапа. Разор-рвался пополам, но не сдох, цеплялся и полз… Еда-лекарство поняло его, убежало, но другой человек остался. Больной и слабый, он страдал от боли как сам Макс, жалко было его, отпустил бы, но тело тр-ребовало пищи, чтобы заново себя растить, и он ел. Не помногу за р-раз, с жалостью ел, что кончится. Сперва еда выпадала, потом отрос желудок и кишки, быстрее пошло. Человек долго был живой и говорил, кр-ричал – не так одиноко, можно было смотреть, как дышит или гадит, говорить с ним – так легче. Сыворотка работала, обр-рывок Макса чесался, болел, рос сам из себя, опять проклюнулись лапы, как раньше, но маленькие. Регенер-рировал!

Но потом из ямы выползло голодное брюхо с задними лапами, стёкшее с кольев, в нём тоже бур-рлила сыворотка и не давала сдохнуть без башки, без Макса.

Старые кишки покрылись шерстяными космами – зажило. Сыворотка вырастила брюху короткие передние лапы, пасть и зубы, и нюхалку там, где был пупок. Глаза проклюнулись, сперва слепые, с бельмами, потом прозрели, ими цепко пялилось на него, на друга.

Вдруг тупое мерзкое брюхо напр-рыгнуло и одним ударом убило его пищу, его друга! Макс укусил брюхо, то в ответ впилось в старую переднюю лапу, сплелись с р-рыком, с воем.

– Бр-р-рось!!!

Без ушей, глухое, Макс кричал – не слышало. Они катались и ревели, грызя друг друга. Бил брюхо новыми лапами, то рвало его свежую мягкую шкуру, но унюхало собственный запах и сдалось, тупое. Вдвоём дожр-рали пищу. Жаль, как жаль! Не с кем говорить, не с ним же? Макс главный, ему – голову, брюхо кости разгрызло, подчистую дожр-рало плоть и тр-ребуху, тогда затихло, сытое, как детёныш. Спали в куче, друг на друге. Проснулись от голода, вечного голода, но теперь вдвоём добычу гнали, нашли звер-рей, убили, ели, пусть не то пальто. Однако быстрое, нюхало, смотрело, загоняло, хватало, р-рвало, вдвоём добыли-съели больше. Или он один в двух телах? Макс запутался.

– За мной, – сказал брюху.

Не слышало, смотрело глазками, тупое.

– По следу. Пойдём! Нюхай.

Брюхо не понимало, но Макс обнюхал стоянку, ловушку, ор-ружие, брошенные вещи, запомнил запах того, который поймал, и брюхо тоже побежало раскорячено, нюхало пупком, подр-ражало? Бил, гнал, стало в меру бояться. Чуяло, глупый кусок! Как так-то? Макс – вот, брюхо – вот. Два рта, два носа, четыре глаза, восемь лап, считал было зубья – сбился, бросил, много, дрянь. Ели. Голод двоих теперь терзал. А боль? Его лишь? Обидно.

Но. Взяли след, пошли за человеком, полным дофамина. Тот прятался, петлял, шёл по воде, вот хитр-рый! По воде! Там не унюхать. Но трогал лапами хоть где-то изредка, так не теряли след надолго. Нашли в воде злых и жадных зверей, те не разбегались, как все, начинали др-раться. Их били и ели, пока не стали сильными оба, а всякой ночью спали в куче. Пузо лизалось, тупое, но плоть от плоти – поделился. За что? Хотел пожаловаться, а некому, оно глухое. Выл. И снова по следу: где ветку обломал, где испражнялся, видели, чуяли. Шли.

Догнали лекарство далеко, человек успел уйти и спр-рятаться. Бежал, петлял, чтоб сбить их чуткие носы. Когда постиг, что догоняют, увидел их – залез на столб. Едва нашли! О, вожделенный дофамин, пр-ривет, мой сладкий…

Ходили снизу, он и брюхо, пытались лезть во след, чтоб снять, но гладкий столб, не зацепиться. Как залез? И как достать? Ходили кр-ругом, трясли и били, решили грызть, чтоб вниз упал. Вдвоём трясли столб лапами, он и брюхо, тот ходуном ходил, но держался. Проклятые людишки кр-репко закрепили! Как яма с кольями, только столб.

Вдруг грянуло, как гр-ром – сердце замерло, и снова запустилось. Зов, гр-ромче гр-рома, и выстрела, и взрыва, от которых глох, когда его били люди! Сперва не понял, просто всё внутри замерло, будто от могучего рёва самого сильного зверя. Такой оглушительный, словно рядом, как тогда, когда поЗвала самка, но куда сильнее, крепче! И каждая клетка его больного тела откликнулась и сказала – Макс, тебе туда. Там – р-разум, а значит – лекарство. Там дофамин! Здесь тоже была еда-лекарство, на столбе, но мало, опять искать. Опять страдать? Где Звали, Макс чувствовал и знал, – было много еды и лекарства в ней! Он вдруг увидел так чётко, будто кто-то показал: ликуют разумные звери, самцы, самки и детёныши, подобные тем, что бросили его, но другие, не родня, а значит можно есть. И они были согласны облегчить его боль, сами Звали!

– Идём! – прорычал брюху. – Быстр-рее! Далеко бежать.

Не слышит, глухое как камень, оно и Зова не услышало, гр-рызёт себе столб, почти прогрызло…

Макс сердито укусил брюхо – то огрызнулось, отскочило с жадным рыком. Видело добычу да Макса, что мешает, ничего больше.

– Пошли!!! – он отбежал, оглянулся – брюхо снова грызло столб.

Макса охватила слепая и беспомощная яр-рость. Мерзкая плоть не слушалось, его плоть!!! Захотелось вцепиться и р-разорвать брюхо на клочки, выжрать мозг, только знал, что мозга нет, и что ничего не выйдет – в нём плескалась та же сыворотка! Но всё равно вцепился, и снова покатились. Теперь, вблизи живой добычи, брюхо дралось безжалостно, кусалось яр-ростно, зубатое, р-рвало когтями, вцепилось как во врага, Макс тоже, полетели клочья шерсти и плоти, вскоре оба выдохлись и бросили, р-распались. Так странно было – пахло-то собой, ты – бьёшь себя. Эх, только время терять.

– По! – крикнул Макс, слова давались ему с трудом. – Побежали!

Но брюхо облизнуло пасть от их собственной общей крови, бочком, бочком, как кенгуру опир-раясь на короткие верхние лапы, вернулось к столбу, обхватило его и принялось гр-рызть. У Макса всё упало внутри, даже злость утихла, остались только р-разочарование, голод и боль от свежих ран.

– Ну и хуй! – выдавил он. – С тобой! Мр-разь.

Зов давно утих, но всё ещё звучал в его голове, показывая место – огромное озеро, полное вкусной и целебной жизни. Зов призвал готовиться, он обещал сытость, р-радость, УСПОКОЕНИЕ. И Макс со всех ног и со всей скоростью, на которую был способен, ринулся на этот Зов.

Глава 33. Рожай с ветерком

План – одно, даже хороший, а не такой отчаянный и «авосьный», как часто говорила мама на Женькины придумки, но обстоятельства – совсем другое, и реальность, конечно, внесла коррективы. Сперва Женька не попал на ферму потому что втроём, со спецом и беглым зеком, спешно эвакуировали убитых и раненых после провала операции. Не смог их Женька бросить с гуляющим неподалёку метаморфом и отправиться сразу, помогал, как мог: паковал, носил, грузил, транспортировал. Затем река разлилась и затопила всё низинное пространство, разумеется, куча нулевых точек прекратили подачу энергии. Офис наводнили жалобщики из бизнеса и обесточенных государственных чиновников, телефоны и коммуникаторы разрывались. Пока переподключали целый район, он взял последний свободный катер, срочно плыть, эвакуировать насмерть перепуганного смотрителя хлебозаводской нулевой точки, которую замкнуло и вырубило, а кроме Женьки вообще никого в отделе не осталось, хотя начальство вызвало все смены сразу, внеурочно, плюс запросили подкрепления из республиканского центра координации Ручья. Толпа озабоченных рейнджеров разбрелась по иномирью, пришлось функционировать и ему, с оглядкой, нет ли поблизости метаморфа, и включённым высокочастотным отпугивателем.

Сперва спасённый смотритель, мужик престарело-неформальной внешности, восторженно молился обрывками молитв, потом запел «Ой, чьё это жито», что было максимально странно, ведь и пострадать совсем не успел, сидел на чердаке в доброжелательной компании ксенолисьего семейства, от которого защищался шваброй, при том, что никто его не трогал, все спасали свои жизни.

Едва Женька прибыл, его немедленно взяли в оборот и промурыжили несколько дней. Пришлось многократно излагать случившееся устно, писать отчёт письменно, наговаривать перед камерой и в аудиозаписи, вести томительные беседы с начальством, со следаками из безопасников, ксенозоологами и простой ручейной полицией.

Дело тут же засекретили, трупы и раненых увезли, единственного целого спеца забрали посрамлённые, хмурые свои, а счастливого зека, Сан Саныча, закрыли в ручейном психиатрическом санатории. Женька повстречал его позже, намного позже, когда попросил перевода и совершал добровольно-принудительные визиты к психиатру в связи с потерей напарника. Санаторий был высшего класса: с вежливым персоналом, новыми блестящими корпусами посреди еловой посадки, с термальными бассейнами, теннисным кортом, танцполом, спортзалом и мини-диснейлендом. Сан Саныча приспособили в этот самый диснейленд санитаром. Женьке он обрадовался, рассказал, что корм хороший, порой даже пиво давали на нычку, жил он там же, в закрытом режиме, и был совершенно по-детски счастлив: не свобода, но и не карьер, а словно в садик заново пошёл.

По поводу метаморфа начались совещания с самыми важными шишками всех мастей, включая взъерошенного армейского генерала, готового взорвать в иномирье тактическую ядерку, лишь бы задвухсотить монстра. Женька злорадно смотрел на его красное, озабоченное лицо – вот у кого проблемы, вот чьё ведомство эту дрянь и замутило! Конечно же, какие-то погоны сразу полетели, против кого-то завели уголовные дела, но сам генерал являл большое рвение, стараясь усидеть на должности: я – не я, свинья не моя.

Женьку на совещания не взяли – чином не вышел, но и домой не отпустили, обязали не покидать офис, периодически по новому кругу допрашивая. Он вынужденно поселился в своём отделе: спал в дежурке, ел в бесплатном кафе, отрываясь на роллах, пока не объелся ими до омерзения. От скуки даже к Гороховому фиксику ходил, сказать, что серебряными пулями никакой мистики подстрелить не удалось, наоборот, метаморф словно прокачался. Тот поохал, покивал, вдвоём порадовались, что через нулевую точку без скафандра не пролезть. Норм пацан вроде, пусть себе встречаются с Суриковой, насрать. На всё насрать, кроме мести за напарника. Пырился в телек и просто в стенку, пока там, в иномирье, текла вода, текло время – самое ценное, и бегал апокалиптический монстр, убивший и Жуля, и многих, многих других…

Женька еле дождался разрешения покинуть офис.

Первым делом сунулся в биологический институт, при котором ксеноферма процветала на ручейных дотациях. Легальным путём, через их нулевую точку, его без пропуска не пустили, хотя уже суетились: про метаморфа, видать, слышали. Своё решение проблемы Женька кому-попало излагать не собирался. Пришлось дождаться патронажного выхода в иномирье и уплыть в самоволку на катере, затем, когда вода просела, – пешком идти от ельника. Он взял звуковой отпугиватель, облился хозяйкиной мочой, как полагалось по инструкции, чтобы не поели – типа свой, семейный.

Ферма, устроенная из старой станции ОЗЖД, стояла на холме, всё ещё осаждённая водой, но совершенно не пострадавшая от наводнения. Он сразу отметил, как разросся запущенный сад, а новый, двухэтажный, выкрашенный в приятный зелёный цвет корпус заприметил издали, и этот корпус, с клумбами вокруг, поразительно контрастировал с огромными костями во дворе, густым запахом неопрятных хищников и ржавой местами, давно отключенной ограды, теперь оплетённой плющом и виноградом.

У леса Женьку встретили стражи и повели на почтительном расстоянии, переговариваясь на своём наречье. На ограде сидели остальные взрослые члены стаи, любопытные и зоркие. Женька вспомнил разгромленную колыбу и поёжился. Звери стали подходить, нюхать его и цокать, но не тронули: пахло хозяйкой… Внутренне содрогаясь, весь покрытый мурашками, он прошёл до самой двери, а мозгоеды сбегались со всех сторон, вылезали из нор и пристроек, пока серые спины (господи, сколько вас тут?!) не заполонили двор. У дверей стояла крайне удивлённая хозяйка в рабочем комбезе, с ящиком синтетической форели в руках – пришло время кормления. Тут же хлопнула дверь и выскочила любопытная старшая дочь, со страшной куклой, не подходящей девочке по возрасту, сколько ей было, лет восемь? Может, с сестрой ею играла. На шее девочки красовалось вычурное янтарное колье, видно было, что не бедствуют.

– Здрасьте, дядь Жень!

Женька угостил её батончиком из сухпайка, извинился за неожиданный визит и пояснил свою просьбу, важнее которой ничего на свете не было. Изложил по пунктам, почему на зачистку метаморфа надо выделить всю стаю мозгоедов.

– Нет, – ответила хозяйка и прищурилась. – Во-первых, как вы себе это представляете? Я их позову, и ветерки по команде «фас» пойдут рвать вашего монстра? Это так не работает, в стае решаю не я, а старая самка, королева-мать. Затем, где гарантия, что мои звери выживут? Нет, нет, и ещё раз нет! Любые монстры – отдельно от заповедника, как мухи от котлет, пока они не пришли на ферму.

Женька занервничал.

– Во-вторых, – продолжала хозяйка, – я здесь не одна, у меня приказ о немедленной эвакуации людей через нулевую точку, очевидно из-за вашего метаморфа, чем мы сейчас и занимаемся, я просто вышла накормить ветерков, они всё последнее время не могли охотиться из-за наводнения.

– Ма, я покормлю, – сказала дочка и, зажав подмышкой куклу, стала раздавать рыбу, бесстрашно пачкая руки и розовое джинсовое платье.

Ветерки – так ласково стали называть мозгоедов люди, выделив отдельно от кровожадных качеств тварей быстроту и лёгкость движений. Пытались сделать няшным и неопасным собственный страх? Женька прекрасно помнил, на что способны эти популярные и распиаренные теперь зверушки, неизменно присутствующие в обзорах, рекламе и новых героических мультфильмах. Их качества были ужасны, они шокировали, и он нуждался именно в этих, отнюдь не няшных качествах. Никакой ветерковости – только жесть и хоррор.

Его до одури пугала хозяйка фермы, было в ней что-то жуткое. Может то, как она щурилась, рассматривая его внимательными серыми глазами? Или то, что один из трупов в разгромленной и сожранной мозгоедами колыбе оказался с огнестрельными ранами? Или то, что одинокая мать, живя с детьми, в одиночку держала стаю хищных убийц? Или не в одиночку?! Окно на втором этаже распахнулась, из него высунулась полная женщина в медицинском халате, с волосами, собранными в хвост, и закричала:

– Молодой человек, вы сильно спешите?!

– Да! – крикнула в ответ хозяйка и сделала нервное движение, словно хотела, чтобы Женька ушёл побыстрее.

– Нет! – ответил он.

– Нам только на минуточку, помочь кое-что перенести! Светочка, прошу, пусть зайдёт…

Та сдалась и поставила ящик с рыбой на землю, к вящей радости дочери, с удовольствием кормившей хищников: сперва – самок, затем – самцов…

Помочь Женька был готов, ещё как! Это давало какой-то шанс упросить хозяйку вмешаться в процесс поимки серебряного монстра. Если не мозгоеды, то кто?

– Что там у вас? – спросил он, снимая перчатки.

От этого простого движения стоящий у правой ноги хозяйки зверь, с седым уже носом самец, с головы до ног покрытый шрамами, поднял верхнюю губу, показывая алмазно-острые зубы. Тот самый зверь, Женька видел – его уважают даже самки.

– Роддом, – коротко ответила хозяйка.

Женька надеялся, что она пошутила.

Оказалось, нифига…

Внутри он ожидал увидеть нечто вроде традиционного заведения больничного типа, но – ничего подобного там не было. Роддом, чрезвычайно нарядный за дверью, имел исключительно деревянное, каменное и глиняное убранство, всё натуральное, от камня на полу – до резных деревянных панелей. Он походил на какой-то отель, с небольшим дополнением: у входа их со Светланой встретило несколько самок мозгоедов. Одна была такой старой, что едва ковыляла, вся седая и уже беззубая. Она не пряталась и позволила себя заметить.

– В дикой природе королева уже умерла бы, – сказала хозяйка, оглаживая старушку, – живут они недолго, как мы поняли, но я кормлю её сырым свежим фаршем и дроблёной печенью, не синтетикой, специально заказываю в домашних хозяйствах, без химии, без антибиотиков…

Откуда ни возьмись появились самки помладше и куда опаснее на вид. Просто кожаное кресло вдруг шевельнулось, и отделило от себя одну. А мраморный узор на полу вдруг исторг другую. Старуха подковыляла к Женьке, обнюхала ботинок и неодобрительно сказала:

– К-к-к.

– Наши акушерки, – с улыбкой пояснила хозяйка. – Я давно заметила, что самки ветерков благоговеют к беременным. Им нравится, как те пахнут, или что. Мне разрешили делать на этом бизнес.

– Без мед образования? – спросил Женька нейтральным тоном. – А лицензия? И прилично зарабатываете?

– У нас порядок по документам, я просто учредитель, но есть гинеколог и дипломированная акушерка, – прищурившись, ответила хозяйка. – Я формирую денежную подушку для фермы и зверей. Завтра всё может измениться и мы останемся без ручейного финансирования…

Они пошли по нарядному холлу, прямо на шум голосов, а навстречу им беременная на средних сроках медичка вела беременную же, на крайних сроках, постоялицу в халате и тапочках, словно катер буксировал баржу, и несла её пакет и сумочку. Медичка была той самой, что выглядывала в окно. Глядя на них, Женька почему-то понял, что он – единственный человеческий мужчина на много миль вокруг, и почувствовал себя не то, чтоб идиотически – неловко.

– Но я не хочу возвращаться! – с гневом говорила постоялица, пытаясь забрать руку, в её ушах сердито качались дизайнерские янтарные серьги сложной конструкции. – Мой муж заплатил большие деньги за роды с ветерком!!!

– Оксана Михайловна, всё будет хорошо, – непреклонно ответила медичка. – Не нервничайте только. Вас как зовут? – она схватила Женьку за руку.

– Женя.

– Евгений, ещё троих забрать помогите, – сказала медичка, указывая рукой направление, откуда они пришли. – Через подвал ведите женщин в станцию, на нулевую точку, там нужно их одеть в скафандры и вывести в институт.

– Не хочу! – нервно вклинилась постоялица, серьги угрожающе качнулись. – Или я рожаю с ветерком, или мы подадим в суд!

– Оксана Михайловна, здесь небезопасно находиться, – сказала хозяйка. – Деньги мы вернём.

– Я не хочу деньги! – громко закричала отчаявшаяся постоялица. – Пусть она идёт со мной!!!

Женщина ткнула пальцем в старую самку, та ответила равнодушным взглядом. Гораздо большее её интересовали Женькины ботинки. Старуха нюхала их и о чём-то переговаривалась с дочерьми: к-к-к, к-к-к-к-к.

– В нашем с вами контракте сказано, что мы гарантируем вашу безопасность, – твердо сказала хозяйка. – Так вот, сейчас мы её не гарантируем…

Постоялицу увели, хотя она не прекратила скандал, так и причитала, пока не скрылась в глубине коридора, влекомая медичкой.

– Считается, что роды в компании ветерков проходят легче и удачнее, а дети рождаются более крепкими и здоровыми, – сказала хозяйка.

– А на самом деле? – спросил Женька.

– И так, и эдак бывает, но мы всегда хороших докторов приглашаем. Платим отлично. Разумеется, тоже беременных. А психотерапевтический эффект, несомненно, имеется.

Женька развёл руками.

– Я ничего не понимаю в этом.

– Это как раньше с дельфинами рожали. Ветерки присутствуют, затем подходят, нюхают детей…

Её перебил самый странный звук, который Женька когда-либо слышал. Словно пятый ангел вострубил, и его труба расторгла низкий, утробный рёв, перешедший в тончайший писк. Или словно рядом была старинная фабрика, извещающая о начале рабочего дня гудком такой силы, что задрожали мраморный пол и окна. Такой звук не могло издать горло живого существа, и в то же время он был невероятно жив и… рукотворен? Будто иномирье впервые заявило людям: ведите себя тише и скромнее, вы не одни…

– Что это? – спросила хозяйка, её глаза широко распахнулись, а лицо побледнело. – Ваш монстр?

– Не знаю, не думаю, нет, – механически ответил Женька. – Тот просто рычит, ревёт, иногда говорит…

Из комнат выбежали остальные постоялицы, или пациентки фермы, разные по возрасту, но каждая – с огромным дирижаблем под одеждой, и ещё одна медичка неочевидной беременности, в костюме и со стетоскопом, в которой Женька опознал врача.

– Что это было? – наперебой закричали перепуганные беременные, обступая его со всех сторон.

– Сигнал о срочной эвакуации, – беря под руки сразу двоих, ответил Женька. – Без паники, милые дамы, пройдёмте за мной…

Вдруг одна из них ахнула и схватилась за живот, молодое, тщательно ухоженное и красивое её лицо искривилось от боли.

– Началось! – возбуждённо сказала она и Женька ощутил настоящий ужас, даже волосы на голове зашевелились, как тогда, когда он впервые встретил вурдалака. – Где ветерки? Позовите ко мне ветерков!!!

Он огляделся – и ни единой самки не увидел под ногами, на лестнице, за натуральной мебелью холла. Даже седая старушка исчезла, растворилась, словно сахар, брошенный в чай. Хозяйка опомнилась первой, подбежала к распахнутому окну и выглянула во двор.

– Капелька! – крикнула во всё горло. – Капитолина!

Тишина была ей ответом, но затем где-то в глубине станции заплакал ребёнок, наверное, младшая:

– Ма-а-ам?!

Когда Женька выглянул в свою очередь, он уже знал, что увидит пустой совершенно двор. Все мозгоеды до единого сорвались с места как потревоженная стая птиц и ушли. А вместе с ними пропала старшая дочь хозяйки.