Текст книги "Плутовка Ниниана ; Сила любви ; Роковые мечты (сборник)"

Автор книги: Мари Кордоньер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Глава 2

Спустившись с галереи, я столкнулась с сэром Генри, который сказал мне, чтобы шла к Эдварду. Я потом узнала, что все то время, пока я была с Эдвардом, – вероятно, не меньше часа, – сэр Генри беседовал с новым учителем в библиотеке.

Когда я вошла в его комнату, Эдвард топтал ногами своих солдатиков, приговаривая при этом: «Капут! Капут! Всем смерть!» Потом он вдруг так разбушевался, что оттолкнул меня, и я больно ударилась о шкаф с посудой. Пришлось позвать Питерса. Вдвоем мы связали его и, влив ему в рот успокоительное, прописанное доктором Бэнкхёрстом, уложили в постель. Вскоре он забылся тяжелым, беспокойным сном.

В последнее время эти буйные припадки повторялись все чаще и чаще. Достаточно было какого-нибудь пустяка – неосторожного слова или проигрыша, – чтобы Эдвард вышел из себя. Я не хотела говорить об этом ни сэру Генри, ни бабушке, потому что они считали Эдварда не способным причинить кому-либо телесные повреждения. Оставалось только ждать, когда случится самое худшее – Эдвард поранит себя или меня, или Питерса, – чтобы они убедились в обратном.

Когда я вошла в столовую, то нашла там, к немалому своему удивлению, которое постаралась никак не обнаружить, Александра О'Коннелла. Очевидно, сэр Генри решил представить за обедом нового учителя остальным обитателям замка. Все время, пока мы были за столом, я не отрывала глаз от сидевшего напротив молодого человека. Там, на галерее, у меня не было возможности рассмотреть его хорошенько. Да, я знала, что старенькая мисс Муллингфорд осталась бы недовольна моим поведением («Юные леди не должны таращить глаза на незнакомых мужчин!» – сказала бы она), но как бы я иначе узнала, что у Александра О'Коннелла глаза темно-синего цвета? «Почти как небо в грозу, – подумала я, – и совсем не голубые. Вот что значит смотреть издали».

Александр О'Коннелл изредка бросал на меня взгляд, и тогда мне почему-то казалось, что ему хочется раздеть меня, снять мое прекрасное кремовое платье из шелкового муслина с голубыми лентами на груди.

– Мистер О'Коннелл теперь будет обедать вместе с нами, – сообщил вдруг сэр Генри после довольно продолжительного молчания, – так что мы сможем услышать от него, как продвигается вперед обучение моего сына Эдварда. Между прочим, мисс Валерия, кузина Эдварда, в очень хороших с ним отношениях, и вы можете узнать у нее о всех особенностях характера вашего воспитанника, мистер О’Коннелл.

То, что произошло дальше, по-видимому, удивило не одну меня: новый учитель поднял руку, словно хотел прервать речь сэра Генри, и спокойно сказал:

– Прошу прощения, сэр! Это возможно, если у вашего сына есть определенные способности, но, как я уже сказал вам во время нашей беседы, всякие необоснованные ожидания бессмысленны.

К опешившему от удивления сэру Генри наконец вернулся дар речи.

– Я уверен, что с вашими прекрасными способностями вы преодолеете все трудности, мистер О'Коннелл, – сказал он, как бы ставя точку в конце дискуссии.

Я давно заметила, что дедушка терпеть не может своего зятя, сэра Генри, и постоянно старается поставить его в смешное положение. Возможно, именно этим объяснялся постоянно надутый вид и срывающийся на крик тон сэра Генри.

Несмотря на свои семьдесят семь лет, дедушка был еще очень крепок, и пронизывающий взгляд его черных глаз вселял не в одну только мою душу неподдельный страх. Я была почти уверена, что на его тонких, плотно сжатых губах ни разу не появлялась улыбка. Во всяком случае, я не смогла ни разу увидеть ее во время его разговоров со мной, которые представляли собой просто выговоры ввиду моего плохого поведения.

Дедушка уже перебрался в свое любимое кресло с высокой резной спинкой, поближе к горящему камину, и сидел, опираясь на эбеновую трость с набалдашником из слоновой кости. Видимо, независимый тон нового учителя задел его, и он, повернув к нему свое длинноносое худое лицо с обвисшими на высокий стоячий воротник щеками, сказал хриплым голосом, похожим на звук, который издает лед, когда идешь по замерзшей луже:

– Мы не ждем от вас никаких чудес, молодой человек. Достаточно того, что вы научите Эдварда ставить свою подпись на бумагах и понимать, что от него хотят, когда к нему обращаются. Если сэр Генри не сумел вам этого объяснить, то сейчас вопрос решен исчерпывающим образом. Надеюсь, теперь вам все понятно, молодой человек! Мери, подай мне наконец чашку чая!

Я никак не могла привыкнуть к тому, что пожилая, страдающая ревматизмом женщина – пусть и моложе деда на десять лет – должна срываться с места и выполнять любое его желание. Ведь это мог сделать и слуга! Но, видимо, мне не дано было понять силу традиций доброй старой Англии.

Воспользовавшись тем, что бабушка занималась своим делом, я пересела на диван и, проходя мимо кресла О'Коннелла, сказала:

– Не хотели бы вы пересесть на диван, мистер О'Коннелл?

Он подчинился и сел в другом углу дивана, пристально и, как мне показалось, с презрением глядя на меня. Но я тотчас отбросила эту мысль, потому что пока не совершила ничего такого, что заслуживало бы презрения.

– Не хотите ли чаю? – спросила я. – Как вам больше нравится: с молоком или с сахаром?

– Вы очень добры, миледи, – ответил он. – Я люблю чай с молоком и сахаром.

Я подала ему чашку чая и опять села на диван.

– Вы ведь приехали к нам из Лондона, Александр О'Коннелл? – спросила я самым непринужденным тоном. – Вероятно, ваши ученики теперь занимаются в Итоне?

– Валерия! – вмешался вдруг в наш разговор очень недовольный мною сэр Генри. – Уж не знаю, чему тебя научила твоя гувернантка, но устраивать допрос мистеру О'Коннеллу ты не имеешь никакого права. Смею тебя заверить, что у него прекрасные рекомендации.

Мне показалось, что я не заслужила этого выговора: ведь я вела себя как светская дама, пытаясь завести разговор с новым человеком, и, обиженная, я не проронила больше ни одного слова.

Сэр Генри между тем стал читать вслух газету, где сообщалось о том, что Палата общин отклонила петицию чартистов. Разумеется, дедушка не мог сочувствовать чартистам, но ему доставляло огромное удовольствие во всем противоречить сэру Генри, которого он считал полным дураком. Одна из дедушкиных реплик была настолько оскорбительной – я заметила, как у бабушки покраснели щеки, – что сэр Генри положил газету на стол и вышел из комнаты.

– Еще один слабоумный, – проворчал дед и, повернувшись, посмотрел на нового учителя так, словно увидел клопа на белоснежной простыне, Он фыркнул и сказал: – Не пора ли вам, молодой человек, заняться вашим воспитанником?

Не ожидая ничего хорошего от дальнейшего развития событий, я вскочила с дивана и сказала:

– Идемте, мистер О'Коннелл, я провожу вас. Боюсь, что сами вы не найдете путь в нашем лабиринте.

Я стремительно вышла из столовой и спустилась вниз по лестнице. Как я и ожидала. следом за мной спустился и новый учитель. Не знаю почему, я вдруг расхохоталась. Каково же было мое удивление, когда я услышала и его смех! Немного смутившись, но не подав виду, я сказала:

– В обед семейные трения всегда обостряются, зато ужин проходит спокойно – у дедушки к этому времени разыгрывается аппетит, и он уже не обращает внимания ни на меня, ни на сэра Генри. Ну, идемте же.

Моя гувернантка, мисс Муллингфорд, то и дело твердила мне, чтобы я старалась держать свой длинный язык за зубами, но как я могла удержаться, если шла рядом с красивым молодым человеком.

– К сожалению, – говорила я, идя по переходу, – вы сможете познакомиться с вашим воспитанником только завтра. Вы скоро сами убедитесь, что он очень милый и послушный мальчик, который любит играть со своими игрушечными солдатиками. Его слуга Питерс рассказал ему про Ватерлоо. С тех пор герцог Веллингтон стал его кумиром. Но сегодня утром Эдвард очень сильно расстроился, поэтому его пришлось уложить в постель.

– Уложить в постель, дав ему сильно действующее успокоительное, – прервал меня О'Коннелл.

– Мы даем ему успокоительное лишь в исключительных случаях, когда он бывает сильно возбужден, – ответила я и замолчала, потому что поняла: сэр Генри не сообщил учителю, в каком опасном состоянии находится его сын и как бесконечно мала надежда на то, что удастся облегчить его положение. Но я бы ни за что на свете не сказала Александру О'Коннеллу, что все его усилия будут напрасны. Вместо этого я заметила:

– Конечно, вначале он будет испытывать страх перед вами, ему будет неприятен строгий распорядок дня. Но я думаю, он к этому привыкнет, вы сумеете завоевать его доверие, и дело пойдет на лад.

Удивительно, что он мне ничего на это не ответил! Наконец мы пришли в большую светлую комнату, где Эдвард играл в солдатики. Питерс уже навел в ней порядок, убрав все следы утреннего разгрома.

– Эдвард завтракает в девять часов, – сообщила я, – а затем он поступит в ваше распоряжение. Думаю, что вам придется построить его обучение по не совсем обычному плану…

– Мисс Валерия, – прервал он меня, – я очень благодарен вам за советы, но надеюсь, что мне будет позволено выполнять мою работу так, как я считаю это нужным. Интересно, где я могу найти этого Питерса?

Вот вы, оказывается, как заговорили! Ну что ж, посмотрим, как вам удастся наладить отношения с Эдвардом без меня! Подумав все это про себя, я пожала плечами и сказала:

– Если его не окажется в комнате, вы можете вызвать его, дернув вон тот шнур. – Я показала рукой на витой шнур, висевший рядом с дверью. – Может быть, вы хотите посмотреть учебники, по которым будете заниматься, если, конечно, вы не привезли с собой другие?

Я вложила в свои слова столько иронии, сколько мне позволяли мои возможности. В темно-голубых глазах мистера О'Коннелла блеснула искорка смеха, но сразу погасла, и я услышала:

– Не сомневаюсь, этим учебникам столько же лет, сколько и стенам замка.

Это было возмутительно, потому что учебники покупала мисс Муллингфорд. Я сделала два решительных шага и открыла дверцы книжного шкафа.

– Можете лично убедиться, – сказала я, – что это новые учебники, мистер О'Коннелл. Но дело не в них, потому что, несмотря на все старания ваших предшественников, Эдвард до сих пор никак не может освоить алфавит. Я помню, мне было четыре года, а Эдварду почти восемь, когда началась вся эта морока. Она продолжается до сих пор, хотя доктор Бэнкхёрст твердо заявил, что Эдвард так и останется в своем умственном развитии на уровне пятилетнего ребенка, потому что у него неизлечимая болезнь мозга. Но сэр Генри продолжает приглашать к Эдварду учителей, потому что не согласен с приговором врачей, и бедный Эдвард опять и опять испытывает напрасные мучения.

Как я ни старалась сдерживать себя, все-таки высказалась!

– Доктор Бэнкхёрст – лечащий врач Эдварда? – пристально посмотрев на меня, задал вопрос Александр О'Коннелл.

– Он домашний врач семьи Верн, – ответила я, – но его мнение поддерживают и другие врачи, которые осматривали Эдварда.

– Я могу поговорить с доктором Бэнкхёрстом? – спросил Александр О'Коннелл.

Только теперь я поняла, в каком неприятном положении оказалась: ведь сэр Генри, конечно, догадается, откуда учителю стали известны такие подробности; вполне возможно, что и дедушка будет этим недоволен.

– Вам лучше всего, – сказала я, – обратиться сначала к сэру Генри. В конце концов, ему решать, что хорошо, а что плохо для его сына.

Александр О'Коннелл помолчал, подошел к книжному шкафу и стал рассматривать корешки книг. Потом достал лежавший на верхней полке альбом с моими рисунками и стал его перелистывать. Я давно забыла о существовании этого альбома, так как считала, что у меня нет таланта к рисованию, хотя мисс Муллингфорд была противоположного мнения.

– Странно, но эти рисунки не могут принадлежать умственно отсталому молодому человеку, – сказал мистер О'Коннелл.

– Вы, по-видимому, не обратили внимания на подпись, – пояснила я. – Эти рисунки сделаны моей неумелой рукой.

Я была близка к тому, чтобы вырвать у него из рук переплетенный в черный сатин альбом, но потом, подобно дедушке, гордо подняла голову и заносчиво посмотрела на него.

– Напротив, чувствуется уверенность и мастерство, – сказал Александр О'Коннелл и подошел к окну, чтобы получше видеть. – Эти рисунки полны какого-то странного настроения. Замок, например, очень смахивает на тюрьму. Вы так сделали намеренно или это чистая случайность?

Не веря своим ушам, я подошла к нему и посмотрела на свой рисунок. Мне показалось, что зубцы башни нарисованы криво, а сам замок чересчур массивен и приземист. «Уж не издевается ли он надо мной?» – подумала я, но тем не менее заставила себя как можно натуральнее рассмеяться и сказала:

– Вы видите в этих рисунках то, чего в них нет, мистер О'Коннелл. Это всего-навсего жалкие попытки как-то убить время. Вам еще предстоит убедиться, какая невыносимая скука жить в замке Кардуфф!

Но он мне не ответил, продолжая рассматривать рисунки. Я обратила внимание на его длинные пальцы с хорошо ухоженными ногтями. Странно, у домашнего учителя были руки аристократа. Я посмотрела ему в лицо и вдруг залилась краской – он смотрел не в альбом, а на меня, и взгляд его темно-голубых глаз был каким-то странным, точно он что-то забыл и пытается вспомнить.

– Все, что вам нужно, вы узнаете у Питерса. Извините, но мне надо идти, – пролепетала я и опрометью выбежала из комнаты.

Прибежав в свою комнату и успокоившись, я решила, что Александр О'Коннелл вряд ли оценит мои умственные способности выше, чем способности моего кузена Эдварда.

Глава З

Прошло две недели, но я все еще не могла привыкнуть к тому, что теперь в замке Кардуфф живет красивый молодой человек. Мне все еще казалось, что он только что приехал. Я постоянно думала о нем, и у меня было при этом такое чувство, словно я парю в облаках. До его приезда я мечтала о том, как, одетая в роскошное платье, я сяду в карету и поеду на бал, где буду танцевать с красивыми молодыми людьми. Я все время вспоминала королеву Викторию и безнадежно завидовала ей, потому что у нее было все то, чего не было у меня. Но теперь передо мной каждый день появлялся Александр О'Коннелл, и я с трепетом и восхищением смотрела на него, потому что он был живой человек, а не выдуманный герой моих грез.

Впрочем, наши встречи происходили лишь за столом да во время моих посещений комнаты Эдварда. Причем всякий раз, как я там появлялась, мне казалось, что Александр О'Коннелл очень этим недоволен. Эдвард, наоборот, радовался, увидев меня, как ребенок бросался на шею и горячо обнимал, так что я всегда боялась, что он помнет мне платье.

– Это хорошо, что ты рад приходу мисс Валерии, – говорил Александр О'Коннелл, – но надо заниматься делом, Эдвард. Покажи мисс Валерии свою тетрадку. Пусть она посмотрит, какие красивые буквы ты пишешь.

Эдвард, показав мне тетрадку, говорил диктаторским тоном:

– Вэл должна остаться! Я хочу, чтоб она была тут!

Вообще, с ним за это короткое время произошла большая перемена: он стал послушнее, спокойнее, меньше капризничал.

У меня было всего три платья, так что я не могла, как королева Виктория, каждый день появляться в новом наряде, но я старалась произвести на своего кумира впечатление тем, что прикалывала к платью новую брошку или повязывала свои непокорные волосы красивой лентой и, конечно, затягивала свой корсет так, что моя талия была как у осы, и мне даже трудно было дышать.

За столом я сидела всегда напротив Александра О'Коннелла. Слева от меня сидел сэр Генри, справа от учителя – бабушка, а во главе стола сидел дедушка, сэр Уильям, маркиз Кардуфф. Мы молча ели, и лишь иногда разговор заходил об успехах Эдварда. Вопросы задавал сэр Генри или дедушка, а учитель отвечал на них почтительно, но с большим достоинством. Мне иногда казалось, что его взгляд на какую-то долю секунды вдруг загорается ненавистью и презрением ко всем нам. Но я тотчас прогоняла эту мысль, потому что она казалась мне просто нелепой. Я считала, что это я вызываю ненависть и презрение нового учителя.

Какой глупой и наивной девушкой я была! Но ведь это было связано с тем, что все мои знания о мужчинах были вычитаны из книг, где романтические герои всегда выходят победителями в борьбе со злом и наградой им служили рука и сердце прекрасной дамы, которую герой вызволял из беды. Прекрасным же дамам, по мнению авторов книг, не оставалось ничего другого, как только страдать и надеяться, вздыхать и проливать слезы, и ждать счастливого конца, когда все козни врагов и соперниц будут разрушены. Нет ничего удивительного, что в той замкнутой и уединенной жизни, которую я вела, эти книги были моим единственным учителем.

В тот ясный холодный октябрьский день я должна была после обеда вышивать метки, но мне быстро наскучило это: день за окном был так великолепен, что я бросила работу и пошла в сад, накинув на плечи кашемировую шаль.

В саду я нашла Эдварда и его нового учителя, который объяснял ученику разницу между деревьями и плодами на примере яблони и яблока. Эдвард слушал учителя, уплетая за обе щеки большое красное яблоко. Увидев меня, он закричал:

– Вэл, иди скорей сюда! Хочешь яблоко? – и подбежал ко мне.

Я покачала головой, взяла его за руку и сказала:

– Дорогой Тедди, ты не должен отвлекаться. Ты должен внимательно слушать все, что говорит мистер О'Коннелл.

– Я его слушаюсь, – ответил Эдвард. – Он сказал мне, что я могу съесть яблоко, вот я его и ем.

Увидев меня, сидевший на белой садовой скамейке Александр О'Коннелл встал и поклонился мне. Я тоже поклонилась ему. Мне показалось – ведь он даже не улыбнулся, увидев меня, – что он не рад моему приходу. Но мне было все равно, и я подошла поближе. Не знаю, как долго стояли бы мы молча друг против друга, если бы не крик Брэдшоу:

– Мисс Валерия, леди Мери хочет поговорить с вами.

– Иду! – ответила я и повернулась, чтобы уйти, как вдруг услышала:

– Почему вы позволяете обращаться с вами этой карге так, будто вы простая служанка? Вам надо больше бывать на свежем воздухе, вы очень бледны.

От неожиданности этих слов я потеряла дар речи, но потом сообразила, что я небезразлична ему, раз уж он замечает, какой у меня цвет лица. Сердце у меня подпрыгнуло от радости, но я сухо сказала:

– Бабушка ждет меня, извините, я должна идти, мистер О'Коннелл.

– Вы так хорошо воспитаны, так послушны, что я нисколько не удивлюсь, если непременно сбудется все, о чем вы мечтаете, – сказал мистер О'Коннелл.

У меня не было никакого сомнения, что он хотел уколоть меня, но что он имел в виду? Что я не в меру послушна или что-то другое? Мне очень хотелось задать ему вопрос, но в этот момент кружившаяся возле Эдварда оса ужалила его. Он издал истошный вопль, и к нему бросились О'Коннелл и Брэдшоу. Я повернулась и пошла по тропинке в дом.

В красной гостиной, где обычно проводила время после обеда бабушка, в камине весело потрескивали дрова. Бабушка сидела у своего бюро и писала письма. Увидев меня, она наморщила лоб, словно пыталась вспомнить, зачем она хотела меня видеть. Бабушка строго посмотрела на меня, и я сразу поняла, что она будет ругать меня. «Наверное, за то, что бросила вышивать метки на белье», – подумала я.

– Господи, пошли мне терпение! – тяжело вздохнула бабушка. – Я просто не знаю, что мне с тобой делать! Ты вечно витаешь в облаках, твоя голова постоянно занята какими-то пустяками. Ты точь-в-точь как твоя мать.

– Простите, бабушка, но я…

– Не смей перебивать меня! Все, о чем я сказала, конечно, скверно, но гораздо хуже то, что ты как завороженная смотришь на учителя и ловишь каждое его слово, будто он пророк. Он всего лишь один из наших слуг, сидит с нами за одним столом по нашей милости, и ты не должна вести себя подобным образом.

Краска залила мне лицо. Неужели они обо всем догадались?

– Но… я… Каким образом… – начала лепетать я как ученица, не выучившая урок.

– Дедушка очень недоволен тобой. («Вот почему она такая сердитая», – догадалась я.) Ты ведешь себя так же глупо и легкомысленно, как твоя мать. Верно говорят в народе: «Долог волос, да ум короток».

Странно, она второй раз упоминает мою мать, и каждый раз в ее голосе звучит явное неодобрение своей младшей дочери.

– Своевольная девчонка, которая красивые глаза и полные глупой лирики речи предпочитает блестящему положению в обществе. – Бабушка явно вышла из себя. – Неужели тебе не ясно, что вся Англия от Брайтона и до Клайда полна молодыми людьми, которых называют охотниками за приданым? Неужели тебе не ясно, что учитель – один из них? Дедушка указал бы ему на дверь, если бы не те успехи, которые сделал под его руководством Эдвард.

Мысли одна за другой вихрем пронеслись в моей голове: дедушка, значит, хочет выдать меня замуж за богатого человека и поэтому боится, что учитель, к которому, как он заметил, я неравнодушна, один из охотников за приданым; если это так, то почему же он не ввел меня в лондонское общество – сейчас как раз начались светские приемы, – где бы я могла познакомиться с моим будущим мужем?

Бабушка встала и перешла в кресло, стоящее у камина.

– Запомни, – сказала она, – что ты должна впредь избегать встреч с учителем! Мы не хотим, чтобы в нашей семье еще раз произошло что-то похожее на то, что сделала твоя глупая мать!

Слова «что-то похожее» как обухом ударили меня по голове.

– Какое ты имеешь право делать какие-то гнусные намеки! – закричала я. – Что она сделала плохого?

– Я не знаю, что может быть хуже, – гневно ответила мне бабушка, – как тайно обвенчаться с каким-то мелкопоместным дворянином, у которого за душой ни гроша! Дочь маркиза Кардуфф выходит замуж за какого-то Джорджа Друффа – что может быть скандальнее! Дедушка запретил мне упоминать ее имя и не отвечал на ее письма. Когда она и ее муж погибли, мы вдруг узнали, что у них есть ребенок. Мне стоило немалого труда убедить дедушку взять тебя. Теперь ты должна отплатить нам добром за добро. Это твой долг.

– О каком долге ты говоришь? – пролепетала я, ошеломленная всем, что только что узнала.

– О долге по отношению к роду Вернов, – веско сказала бабушка. – Ты не должна вести себя так, как твоя мать. Глупое упрямство и вечное витание в облаках ни до чего хорошего не доведут. Твой долг быть во всем послушной. Именно это я пытаюсь тебе втолковать.

Я молча смотрела на сидящую в кресле женщину, мою бабушку, мать моей матери, и думала, как могла она быть такой безжалостной и бессердечной?

Видимо, приняв мое молчание как знак того, что я осознаю свою вину, бабушка смягчилась и уже спокойным тоном сказала:

– Надо быть в жизни умной и осмотрительной. – Она взяла мою руку и погладила ее. – Ты ведь больше не будешь встречаться с этим учителем? Пойми, ты наша единственная внучка, и нам хочется, чтобы твоя жизнь была устроена наилучшим образом.

«Наилучшим, значит, так, как этого хочет дедушка», – подумала я. Сейчас я вдруг поняла, почему он все время бранил меня, даже когда я была совсем маленькой девочкой: наверное, я ему очень напоминала его непослушную дочь.

– Интересно, каким? – спросила я.

– Разумеется, самым простым, – ответила бабушка. – Ты должна выйти замуж за приличного человека.

– Замуж? – повторила я. – Но я в свои двадцать лет ни разу не была в свете: попасть в лондонское общество для меня все равно что попасть на луну. Где, интересно, я найду этого приличного человека?

– Ну, это не твоя забота, – улыбнулась бабушка. – Мне, например, нашли мужа мои родители. Это самый обычный путь в семьях нашего круга.

«Веселенькая перспектива выйти замуж за человека, который будет так же безжалостен, черств и злобен, как мой дед!» – подумала я и тотчас вспомнила об Александре О'Коннелле.

– А что если я поступлю по-своему? – тихо проговорила я, точно боялась, что дед находится где-то рядом.

Бабушка заметно побледнела и, подняв вверх руки, словно она хотела защитить себя, так же тихо, как и я, сказала:

– Да поможет тебе Бог, Валерия!