Текст книги "Плутовка Ниниана ; Сила любви ; Роковые мечты (сборник)"
Автор книги: Мари Кордоньер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Глава 17
– …Тяжелый нервный шок. Важно, чтобы она находилась в абсолютном спокойствии, много спала и хорошо питалась. Мадам молода, ее организм в отличном состоянии, и я не сомневаюсь, что скоро она будет здорова!
Голос как бы негромко шелестел. Этот звук напоминал о сухих листьях, гонимых ветром поздней осенью по внутренним дворам ее родительского дома. Это был шелест домашнего очага. Домашним был и запах камфары, доносившийся от темного плаща говорившего, когда он повернулся к двери. Флёр, как и всегда после пробуждения, воспринимала прежде всего запахи и звуки.
Значительно позже ее веки задвигались, а блуждающий взгляд наткнулся на лишенный всяких украшений балдахин, под которым она лежала. Подпираемый вычурными столбами, он был частью огромной крытой кровати, стоявшей на своеобразном возвышении. Флёр была видна только скромная скамья для свершения молитв, стоявшая перед распятием, да еще закрытое окно. За его ромбовидными стеклами угадывались по-осеннему голые макушки деревьев, росших поблизости. Где бы Флёр ни находилась, пусть даже в каком-то скромном помещении, но тюрьмой здесь не пахло. Скорее всего, это была монастырская келья.
Словно в подтверждение этого предположения, она услышала удары колокола и автоматически подсчитала их число. Нона [13]: молитва, девятая часть. Значит, начало второй половины дня. Начало второй половины в монастыре? Как она попала в монастырь?
Ее попытка приподняться привлекла внимание находившейся рядом женщины, которая торопливо обежала вокруг кровати и успокаивающе улыбнулась гостье. Флёр ошарашенно смотрела на круглое, доброе лицо монахини неопределенного возраста в черном облачении. Ее строгий чепец возвышался над головой белыми твердыми углами, а деревянные бусинки четок при каждом шаге слегка постукивали, сталкиваясь друг с другом.
– Где… Где я? – пролепетала Флёр.
– В безопасности, дочь моя, – произнесла монахиня, успокаивая гостью, и положила руки на висевший у нее на груди крест.
Флёр огляделась и увидела, что вместо грязного костюма наездницы на ней надета закрытая льняная рубашка, края которой затянуты вокруг шеи и запястий узкими лентами, а на самой рубашке нет никаких украшений или вышивок. Итак, монахини помыли и переодели ее, а она ничего не почувствовала.
– Кто же вы, почтенная мать? Где я? Где мой супруг? Сколько времени я уже у вас? Как я к вам попала? – Флёр пыталась получить ответы хотя бы на самые важные вопросы, вертевшиеся у нее в голове.
– Успокойтесь, мадам! – попыталась монахиня умерить ее волнение. – Никто здесь не причинит вам зла. Вы находитесь в монастыре бенедиктинок в городе Лис. Королева лично поручила нам заботиться о вашем здоровье и безопасности.
– Королева! – Флёр с облегчением на миг закрыла глаза. Значит, она была права, полагая, что королева о ней не забудет. – А мой супруг? – сразу же вырвался у нее следующий вопрос.
Монахиня молчала, и Флёр робко повторила вопрос, хотя и боялась получить плохой ответ. Неужели ее пребывание в этих благочестивых стенах означает, что он все же осуществил свой безумный план? Пожертвовал собой ради нее?
– О вашем супруге я ничего не знаю, мадам. Королева прислала своего лейб-медика, чтобы он осмотрел вас, и он дал точные наставления по уходу за вами. Самое важное сейчас для вас – немного покушать и хорошо отдохнуть. Вы должны соблюдать покой, чтобы набраться сил…
– Но я должна видеть мужа! Я не могу здесь оставаться…
– Монахини монастыря Лис – послушные служанки Ее Королевского Величества, мадам. Мы следуем приказам, которые получаем, и не спрашиваем, почему они отданы. Для вашего душевного состояния было бы благом, если бы и вы стали следовать монастырскому послушанию. Ищите силу в молитве, если у вас нет достаточного терпения повиноваться.
Этот призыв привел к тому, что Флёр скинула с себя одеяло, пытаясь встать с постели. Но ее сколь любезная, столь и непреклонная сиделка сразу же пресекла всякие попытки непослушания, силой усадив гостью обратно в постель и с неожиданной энергией снова укутав одеялом.
– Вы ослаблены, мадам! Такой шок, какой пережили вы, может привести к тяжелой нервной горячке. Вы должны себя щадить.
Она настояла на том, чтобы Флёр перекусила, а поскольку Флёр и действительно ощущала сильнейший голод, она подчинилась, подумав, однако, что, как только почувствует себя лучше, обязательно найдет способ разузнать о судьбе мужа.
Впрочем, когда Флёр, насытившись, откинулась обратно на подушки, ее охватила столь невероятная слабость, что возникло подозрение, не было ли подмешано к бодрящему, сдобренному взбитым яйцом глотку вина какое-то снотворное, чтобы успокоить больную. Кажется, Флёр недооценила возможностей почтенной матери-бенедиктинки, которая в этот момент как раз выносила из комнаты поднос.
Беспомощная, чувствуя усиливающуюся слабость, Флёр задремала. До самого последнего момента она испытывала переполнявшее ее тревожное чувство, что бросает Ива де Сен-Тессе на произвол судьбы.
Если он действительно сделал то, что говорил, Флёр была единственным на всем свете существом, которое могло помочь ему. Она не должна допустить его смерти под мечом палача!
Она обязана это сделать и ради него, и ради себя самой, поскольку его смерть означала бы конец и ее жизни… Но она так страшно, так ужасно устала…
– Где моя жена?
– Поистине, вы – человек действия! – приветствовал вошедший господин дышащего яростью графа, поднявшегося при виде посетителя со своего места у окна, через которое можно было наблюдать безотрадную картину нескончаемых лесов под проливным осенним дождем. Город Фонтенбло был окутан туманом и печалью. Это являлось весьма подходящим фоном для тех чувств, которые переполняли возбужденного молодого дворянина.
– Вы превосходите меня в знании моей личности, – фыркнул граф, стремясь сохранять самообладание. Он был на целую голову выше седовласого незнакомца, которого уже видел во время первого допроса.
С тех пор допросы повторялись неоднократно. Граф отказывался отвечать, поскольку Монморанси не гарантировал безопасность и свободу Флёр. Означает ли присутствие этого загадочного незнакомца, что пора вежливых допросов миновала? Что король хочет прибегнуть к иным методам, чтобы сломить арестанта?
Праздный вопрос. Он не боится этих методов. Единственное, что ему нужно, – это хоть немного унять беспокойство за жену. Их разлучили три дня тому назад. Теперь его держат в жалкой камере, где есть только кровать, ночной горшок да скамейка, и отказываются отвечать на его вопросы.
Что произошло за эти дни с его супругой? Держат ли ее в одиночестве в этом страшном подвале или перевели, как и его, в такую же жалкую кладовку? Что она чувствует? О чем думает?
– Это верно, превосхожу. – Незнакомец даже и после провоцирующих на враждебность слов графа оставался спокойным. – Но у меня есть основания назвать мое имя несколько позднее. Давайте лучше поговорим о вас. Мне сказали, что вы – человек, чья гордость не терпит обид; что вы – аристократ, чьи предки с незапамятных времен бились за честь Франции, и что вы по праву можете ими гордиться. Говорят, вы столь горды, что приказ короля жениться на дочери торговца был воспринят вами как глубочайшее унижение вашего дворянского достоинства.
– Исполнение приказа короля не может являться унижением, – дипломатически ушел от прямого ответа Шартьер. – А кроме того, приданое молодой дамы могло бы очень даже мне пригодиться.
– Но пока что вы не тронули из него ни флорина, ни кусочка золота, – поразил графа своей осведомленностью незнакомец. – Гордость?
Младший из собеседников использовал это ключевое слово, чтобы сменить тему.
– Если вы признаете за мною гордость, то примите к сведению, что я буду сам отвечать за свои поступки. Моя супруга следовала моим приказаниям, как это и приличествует послушной жене. За это ее нельзя ни порицать, ни привлекать к ответственности.
– Послушная жена… – повторил старший из собеседников с какой-то своеобразной интонацией и, опираясь на палку, прошел мимо Шартьера к окну. – Вы позволите мне позднее вернуться к этой вашей оценке молодой дамы, весьма напоминающей мне взгляд через розовые очки. А пока я хотел бы еще кое о чем поговорить с вами с глазу на глаз.
– Хорошо, продолжим игру в кошки-мышки, – буркнул Ив де Сен-Тессе и взлохматил всеми десятью пальцами копну своих густых волос, что должно было означать безнадежность их беседы. Обычная элегантность его внешности сильно пострадала от того, что он уже несколько дней не снимал с себя одежды, в которой был схвачен, но острота его ума никаких потерь не понесла. Полностью сосредоточившись, он шел на очередную схватку в этом опасном поединке, избрав тактику прямого нападения.
– Позвольте спросить и мне. Кому вы, собственно, служите, участвуя в этом деле? Королю? Герцогине? Королеве? В чем состоит ваша функция?
Та сбивающая собеседника с толку улыбка, которой граф уже побаивался, показала, что незнакомцу эти вопросы показались забавными.
– А что вы скажете, если я сообщу вам, что стою на стороне вашей супруги?
– Флёр? – глубокий, напряженный вздох вырвался у графа. – Если вы говорите правду, то я бы на коленях возблагодарил небеса за это. Можете ли вы мне сказать, где она сейчас? И как ее здоровье?
– Она находится в женском монастыре бенедиктинского ордена в Лисе. У нее есть все необходимое, а недостает ей лишь свободы передвижения. Но, быть может, у нее там будет достаточно времени, чтобы образумиться, а это ей крайне необходимо. Вы так не считаете?
Было трудно выдержать испытующий взгляд этих серебристо-голубых глаз, который, казалось, проникал в самую глубину души.
– Чего же вы хотите? Ради какой-то вашей игры настроить нас друг против друга?
– Я хочу узнать правду, – ответил посетитель столь же кратко, сколь и холодно. – Истинную правду, скрытую за всей этой массой лжи!
– Правду? – задумчиво повторил Ив де Сен-Тессе. – Правда состоит в том, что я вам благодарен за сведения о моей жене, если они соответствуют истинному положению вещей. Но говорить я буду только после того, как собственными глазами удостоверюсь, что моя супруга жива и здорова. Не забудьте, что я, быть может, знаю о планах Козимо Медичи больше, чем вы предполагаете.
Он играл в опасную игру, учитывая, что на самом деле знал практически только имя упомянутого правителя. Но выяснится это лишь после того, как даже под пыткой не смогут узнать никаких деталей. А к этому времени Флёр давно уже будет в безопасности. Остальное не имеет значения.
– Скажем, она останется живой и здоровой. А что дальше? Как вы представляете себе будущее жены государственного изменника?
Тяжелое молчание углубило суровые складки, залегшие в уголках рта арестанта. Боль промелькнула в его взгляде, но он сразу же овладел собой.
– Надеюсь, королева позволит ей вернуться в круг своей, семьи. Она заслуживает того, чтобы когда-нибудь обрести счастье с другим человеком, более умным, чем я.
– Значит, вас не беспокоит, что она достанется другому человеку?
Шартьер встретил этот вопрос с окаменевшим лицом.
– Как может беспокоить мертвого то, что происходит с живым? Вы думаете, я питаю иллюзии по поводу того, что меня ждет?
– Не хотите ли передать со мной какую-нибудь весточку для вашей жены?
Эта стрела поразила цель глубже, чем все предшествующие. Краски исчезли с худощавого лица графа, и на короткий миг он закрыл глаза.
– Скажите ей, что моя последняя мысль будет о ней.
– Вы проявляете к навязанной вам супруге отношение, исполненное нежности. Может быть, вы ее любите?
– Больше жизни!
Это признание, произнесенное хриплым голосом, было встречено собеседником лишь задумчивым «гм…».
Граф пристально смотрел на свои руки, словно надеясь, что узкое золотое кольцо, которое он носил со дня бракосочетания с Флёр, придаст его словам особый вес. Он и сам не понимал, почему говорит с этим человеком о таких вещах, которые касаются только его, Ива де Сен-Тессе и Флёр. О своем чувстве, побуждавшем его ставить жизнь жены выше своей собственной.
– А как относится к вам эта дама? Она любит вас? – продолжал уточнять незнакомец, между тем как глухое постукивание серебряной трости сопровождало его медленные шаги по тесному помещению.
– Я дал ей для этого мало поводов. А если она меня все же любит, то не требуйте от нее расплаты за это. Она, конечно же, скоро меня забудет…
– Что ж, поживем – увидим, граф Шартьер. Мне кажется, я должен еще кое в чем убедиться. Желаю вам благополучия, сеньор.
Этот странный разговор и внезапное прощание посеяли в душе Ива де Сен-Тессе больше сомнений, чем могли бы это сделать любые угрозы. Роль этого незнакомца, который, очевидно, пользовался уважением Монморанси и доверием короля, становилась с каждым днем все более загадочной. И, собственно, как это могло получиться, что Диана де Пуатье столь демонстративно отошла в сторону от той интриги, которую сама же и сплела таким изощренным способом?
Поскольку графа не отпускали на свободу, он ничего не мог узнать. В замке Фонтенбло слуги-посыльные были надежным источником всей тайной информации, поэтому графа и изолировали от общения с ними.
Что же последует дальше? Уголовно-карательный допрос, который превращает человека в кусок мяса, в мешанину из крови и боли?
Глава 18
Дни разделялись на отрезки только периодическим звоном колокола и проходили в молитвах: еще ночью вигилия, потом утренняя месса, терцина и вечерня, после которой следовало отправляться ко сну. Дни, нагоняющие тоску своим угнетающим однообразием. Что это за жизнь, которую ведут благочестивые монахини под звенящей властью этих колоколов?
Для Флёр это была жизнь, все больше действовавшая ей на нервы, хотя физически она окрепла. Она мерила свою жалкую келью нетерпеливыми шагами. Всякая мысль о бегстве отпадала сама собой уже потому, что из одежды у Флёр была только ночная рубашка да еще теплая накидка. Не говоря уже о том, что единственный ключ от ее двери находился в руках почтенной монахини. Флёр жила в заточении!
С тех пор, как она пришла в себя после глубокого, подобного смерти, обморока, почувствовала в себе свежие силы и окрепла. Единственным человеком, с которым Флёр общалась, была все та же монахиня, регулярно приносившая ей пищу и призывавшая ее посвятить все время молитвам. Ни на один из проникнутых отчаянием вопросов молодой женщины она не отвечала.
Следовало ли это понимать как ссылку в монастырь, в чрево нескончаемых молитв и обманчивой тишины? Ссылку в мучительную тоску и на мучительные упреки самой себе? Когда времени более чем достаточно, чтобы тысячу раз перебрать в памяти самые мелкие детали событий и обдумать их со всех сторон?
В раздражении Флёр отбросила назад копну своих светлых волос и топнула ногой по устланному сухим камышом каменному полу. Еще будучи ребенком, она ни к чему не относилась с такой ненавистью, как к безделью. Чувство полной зависимости от непонятных ей событий действовало на нервы, не говоря уже об удушающем, никогда не ослабевающем страхе за любимого, приносившем ей безутешные страдания.
– А, вы уже встали! Очень хорошо. Вот ваша одежда. К вам пришли, мадам!
Флёр так погрузилась в свои мысли, что не слышала, как в келью вошла почтенная монахиня, которая теперь одарила ее мягкой улыбкой и положила узелок с одеждой на табурет в ногах большой кровати. Флёр узнала свои собственные сапожки, но белье было новым. Тут же лежал и ее костюм наездницы. Ей показалось, что она в последний раз надевала его совсем в другой жизни.
Монахиня застыла на месте, перебирая пальцами простенькие шарики деревянных четок.
– Если хотите, я помогу вам одеться, – предложила она.
– Не надо, спасибо! – Флёр взяла принесенные вещи и провела рукой по бархату своего вычищенного и приведенного в порядок костюма для верховой езды. Вынужденное безделье последних дней привело молодую женщину в состояние меланхолии и отрешенности, которое чередовалось с глубоким отчаянием. Чем дольше продолжалось ее заточение, тем безнадежнее представлялось ей желание оказать какую-либо помощь супругу.
– Вы говорите, ко мне пришли? – пробормотала она. – Разве не одна только королева знает, где я нахожусь? Может быть, явился ее посланец?
– Удостоверьтесь сами, – посоветовала монахиня, владеющая в совершенстве искусством оставлять без ответа даже самые настойчивые вопросы. – Но поторопитесь, не заставляйте гостя долго ожидать вас!
Обрадованная возможностью покинуть жалкую келью, Флёр с лихорадочной поспешностью нацепила на себя одежду. Поскольку монахиня не захватила с собой ни щетки, ни заколок, Флёр не знала, как привести в порядок свои буйные волосы. Значит, кем бы ни был этот посетитель, который высвобождал ее из этой тягостной уединенности, придется ему принимать ее такой, какая она есть.
Между тем, у двери она помедлила, невольно робея перед тем, что ее ожидает. Правая рука непроизвольно сжалась в кулак. Флёр надела на безымянный палец перстень с изумрудом, подаренный бабушкой. И хотя он сидел слишком свободно, его вес вселял в нее какую-то уверенность.
А уверенность была ей крайне необходима. Флёр узнала окутанную роскошной венецианской парчой и бесчисленными нитками жемчуга фигуру, восседавшую на табурете в гостевой комнате обители и сверлившую Флёр холодным взглядом.
– Ваше Величество!
От испуга Флёр еле удержалась на ногах, и церемониальный книксен получился более глубоким и долгим, чем требовал этикет. Опустив глаза вниз, она оставалась в положении поклона, пока не услышала голос Катарины Медичи:
– Графиня Шартьер! Не могу сказать, чтобы я была рада вас видеть. Кажется, ваша особенность состоит в том, что вы непрерывно попадаете в досаднейшие переделки. Вам удалось вновь рассердить короля. Таково и было ваше намерение?
Флёр не смела поднять свое побледневшее лицо. Чтобы ответить королеве, требовалось гораздо больше сил, чем те, которые она сейчас имела. Ради всего святого, что могло побудить королеву лично прибыть в этот монастырь? Сердце Флёр стучало так сильно, что его звук отдавался в ушах, словно удары молота по наковальне. Она судорожно прижала руки к груди, словно желая этим беспомощным жестом приглушить эти удары.
– Как мне доложили, ваше самочувствие нормализовалось, так что теперь мы можем начать распутывать всю эту неразбериху, которую вы в очередной раз затеяли. Понимаете ли вы, что вас следовало бы как следует выпороть розгами?
Эти упреки, хотя они и были произнесены грубовато-материнским тоном, оказались слишком несправедливыми, чтобы Флёр могла покорно их принять, особенно в ее взвинченном состоянии. Она подняла голову, выражая упрямый протест.
– Я не знаю за собой никакой вины, Ваше Величество, – непочтительно перебила она королеву. – Кажется, меня обвиняют в преступлении, которого я никогда не совершала. Точно так же не имеет ничего общего с этими делами и мой супруг…
– Ваш супруг! О, святые небеса! – Королева Катарина так же не могла сдерживаться, как и ее молодая фрейлина. – Этот брак, который сначала казался мне сказочно удачным, обернулся теперь целым политическим скандалом. Я не хочу говорить с вами об Иве де Сен-Тессе, вы меня поняли? Я хочу знать, как вы представляете себе свое будущее?
Именно таким вопросом неоднократно задавалась Флёр за прошедшие дни и часы, так и не находя ответа. Она была не в состоянии думать ни о чем, кроме того, где сейчас ее муж и какова угрожающая ему опасность. Она тщетно пыталась сдержать слезы, когда подняла умоляющий взгляд на королеву.
– У меня нет будущего без моего супруга, Ваше Величество! Скажите, что я должна сделать, чтобы спасти его, и я выполню это немедленно! Я прошу Вас о его жизни и свободе! Ведь это не его вина, что я нажила себе врага в лице герцогини де Валентинуа. Вы же знаете, что предъявляемые мне обвинения основаны на лжи и что эта дама представила фальсифицированные документы, чтобы раз и навсегда покончить со мной и моим супругом!
Трогательная красота бледного, удивительного своим совершенством лица, на котором огромные глаза мерцали подобно двум искрящимся изумрудам, смягчили сердце королевы в большей мере, чем она позволила себе это показать. Флёр де Сен-Тессе, графиня де Шартьер, не осознавала, как велика ее власть над людьми, которые ее окружают. Это делало ее еще опаснее, но и еще уязвимее.
Королева понимала, что в свое время недооценила недюжинную личность этой девушки. Флёр вовсе не была изящной игрушкой для украшения двора и легкомысленного порхания на его праздниках, подобно мотыльку, который не оставляет за собой никаких следов. Молодая графиня обладала силой и чистотой прозрачного драгоценного камня, искрящегося лишь собственным светом. Она была той развилкой, на которой расходились в разные стороны ложь и правда, лицемерие и порядочность. Флёр использовала все свои силы, чтобы защищать свою любовь, а не добиваться власти и влияния.
– Мадам де Брезе неизбежно должна была стать вашим врагом, дитя мое, – подвела королева итог своим мыслям. – Она никогда бы не достигла и не удержала своего положения, если бы не обладала талантом оценивать людей и исходящую от них опасность. Она не успокоится, пока вы не удалитесь от королевского двора, это вам должно быть ясно. Она вас боится, а страх – такое чувство, которое может толкнуть ее на многое.
Флёр ощутила контуры розы в своем сжатом кулаке и глубоко вздохнула. Что ей до королевского двора с его блеском, пустоту и поверхностность которого она давно поняла. Когда она внезапно охрипшим голосом стала отвечать, перед ее мысленным взором возникли развалины замка Шартьер.
– Я готова удалиться от двора, но только вместе с моим супругом. Скажите мне, что с ним? Он в опасности?
– До чего же упорно вы защищаете этого надменного человека, который, с тех пор как узнал вас, только и делал, что доставлял вам боль. Разве не вы ненавидели его еще недавно столь сильно, что даже мысль о бракосочетании с ним наполняла все ваше существо ужасом?
– Но разве не вы сами советовали мне унять гордость, когда речь идет о делах сердечных?
Катарина Медичи издала звук, который с одинаковым успехом можно было бы принять и за смех, и за приглушенное проклятие.
– Тише! Вы положили меня на лопатки, красавица моя! Кажется, в будущем мне следует тщательнее следить за своими словами. Но хватит бесполезных разговоров, я ведь привела сюда еще кое-кого, к чьим словам вы должны прислушаться, прежде чем принимать дальнейшие решения. Всего вам наилучшего, малышка моя!
Не успела Флёр оправиться от смущения, навеянного этими словами, как королева уже покинула помещение. Ее пышные юбки с шелестом миновали порог и освободили путь человеку, ожидавшему за дверью разрешения войти.
На миг, продолжавшийся не дольше, чем удар сердца, фигура посетителя расплылась перед глазами Флёр, и в сердце ее вспыхнула безумная надежда: Ив?! Королева приехала к ней вместе с ее мужем?
Потом контуры фигуры прояснились и приобрели знакомые очертания, что заставило ее замереть на месте, между тем как губы произнесли одно-единственное, почти невероятное слово…
– Папа!
Рене де Параду разглядывал дочь, опираясь на свою серебряную палку. Хотя он и понимал, что за прошедшие после их расставания месяцы она должна была измениться, все же не был готов к тому, что увидел.
Очаровательное дитя с ясными глазками и грациозными движениями превратилось в красивейшую женщину, в фею с бледными, нервными чертами лица и загадочным взглядом, в прекрасную незнакомку, в которой он интуитивно угадывал готовность к борьбе и твердость характера. Это была графиня де Шартьер, которая даже на собственного отца смотрела с налетом осторожности и недоверия.
Кто же причинил ей такую боль, что она была настороже даже при встрече с ним? Какие же события оставили на тонких чертах ее лица пока еще едва заметные, но все же несомненные следы зрелости и боли?
Когда они прощались в Лионе, у нее не было этой обольстительной таинственности, этой хрупкости и беззащитности, которые должны были пробуждать у всякого мужчины непреодолимое желание защищать ее от всего дурного и носить на руках.
Но он-то не входил в число этих ослепленных ее красотой простофиль. Он, ее отец, знал, что за кажущейся слабостью скрывается железная воля.
К тому же образ Флёр вдруг наложился в его сознании на еще один, всплывший в глубинах памяти именно в этот момент. Образ молодой дворянки, прижимающей к себе маленького мальчика, только что ставшего свидетелем беспощадной дуэли и потому совершенно растерявшегося. Как это ни странно, но он с удивительной ясностью вдруг услышал донесшийся из прошлого голос своей матери: «Бывают такие столкновения, которых избежать невозможно, Рене. Ты и сам еще в этом убедишься!».
Неужели Флёр предопределено свыше не только воспроизвести черты лица ее бабки, но и повторить ее трудную судьбу? Тот ли человек Ив де Сен-Тессе, который сможет оградить ее от попадания в опасные положения по ее же собственной вине? Отвечает ли она взаимностью на те страстные, беспредельно горячие чувства, которые испытывает к ней этот гордый, несгибаемый дворянин?
– Папа, – повторила наконец Флёр дрожащими губами, осознав, сколь долгим было молчание, наступившее после ее первого безудержно вырвавшегося из груди возгласа. Она побежала было к нему, но вдруг внезапно остановилась, словно не могла окончательно решить, какое приветствие будет в данном случае наиболее уместным.
– Можешь спокойно обнять меня, я не призрак, – произнес старый господин с легкой улыбкой.
– Ах, папа! – На этот раз в возгласе Флёр послышался счастливый смех, и она бросилась в протянутые к ней руки. Потом положила голову на его родное мощное плечо, сила которого ощущалась и через меховой плащ и словно излучала тепло утешения. Несколько мгновений она предавалась иллюзии, что теперь все наладится.
– Неужели тебя так поразило мое присутствие здесь? – спросил хозяин торгового дома Торнабуони со своей неподражаемой усмешкой. – Разве ты не понимала, что известие о твоем столь неожиданном бракосочетании когда-нибудь да приведет меня на встречу с тобой?
– Я… Да… О, небо… Королева посчитала, что я… О…
– Весьма доходчиво! – Рене де Параду пригладил растрепанные волосы дочери, а потом приподнял задорный подбородок, чтобы взглянуть в глаза, которые до этого избегали его взгляда. – Значит, королева посчитала… А каково твое собственное мнение о прошедших событиях? Должен признаться, что из твоего послания я не узнал ничего, кроме имени и титула твоего супруга. И то и другое удовлетворило гордость твоей матери, но не уменьшило моего беспокойства по поводу этого необычайного брака. Откуда такая спешка? Как это король мог дать свое согласие на брак, не выслушав мнения твоего отца, не дождавшись его появления при дворе? Можешь ли ты мне все это объяснить?
– Это запутанная и долгая история… – воспротивилась Флёр его желанию выслушать ее исповедь.
– А я не тороплюсь.
Рене де Параду опустился на табурет, где недавно сидела королева, которая в это время была уже на пути в Фонтенбло.
Флёр заложила руки за голову и попыталась унять свое внутреннее волнение, быстро шагая из угла в угол убогого монастырского помещения. В ее голове проносились мысли о предстоящем разговоре. Надо добиться, чтобы отец стал их союзником.
– Вы ошибаетесь, – быстро возразила она. – Я боюсь, что у нас слишком мало времени, чтобы спасти моего мужа. Мы должны немедленно ехать в Фонтенбло! Диана де Пуатье никогда не простит ему, что он действует против нее. Если ей удастся убедить короля в его вине, то он погибнет!
– А может быть, это и есть лучшее решение для всех заинтересованных лиц? Навязанный тебе супруг исчезает, брак аннулируется, а ты вместе со мною возвращаешься домой. Мы допустили ошибку, оставив тебя одну при дворе… Я недооценил всех грозящих тебе опасностей. Я должен упрекать не тебя, а себя самого!
– Нет!!! – Возглас Флёр эхом отозвался в холодных стенах благочестивого дома. Она и сама испугалась той не свойственной светской даме силы, с которой отвергла предложение отца.
– Нет! – повторила она несколько тише, но с неменьшей настойчивостью. – Вы меня не понимаете, отец! Это… Все совсем не так, как вам представляется! Я люблю мужа! Да, да, знаю, он властолюбив, надменен, горд и упрям. Свету он представляется циничным придворным, отлично знающим свои особые права и обладающим большой властью. Но я-то знаю его лучше других! Он когда-то потерял и сердце, и состояние, с юношеским пылом даря симпатию женщине, не обладающей и тенью нравственности, а королевские войны окончательно разорили его, отняв родовой замок. Чему же удивляться, если он при таких обстоятельствах ставит превыше всего свое последнее достояние – свою гордость?
Рене де Параду недоверчиво поднял брови. Флёр старалась говорить как можно быстрее, чтобы он не мог ее перебить, пока она не закончит горячую защиту мужа. Она преклонялась перед четкой логикой отца, всегда добиравшегося до самой сути вещей и разоблачавшего любые попытки ввести его в заблуждение.
– Конечно, гордость у него непомерная, это я признаю. Но это лишь высокомерный рыцарский фасад, скрывающий нежное сердце и сентиментальную душу. Ибо ему кажется, что и то и другое недостойно воина с таким, как у него, происхождением. Понять его сущность нелегко, мне это стоило многих слез и утраты собственной гордости. Но я не сожалею ни об одном своем шаге в этом направлении. Пока сама я обладаю хотя бы искрой жизни и чувства, я не допущу, чтобы ему причинили зло, чтобы брак наш распался!
– А… А если бы оказалось, что уже слишком поздно…
Рене де Параду было совестно прибегать к такому злому обману, но он поставил себе целью выяснить до конца, насколько глубоки чувства Флёр. Слишком многое зависело от этого для всей семьи.
Молодая женщина застыла как вкопанная. Смертельная бледность превратила ее тонкие черты в трагическую маску боли. Страх, который она до этого момента преодолевала с таким трудом, затопил все ее существо со страшной силой. Она не могла дышать. Уж не потому ли королева приехала сюда вместе с отцом, что знала, сколь злую весть он должен ей передать? Не был ли этот визит дружеской поддержкой перед страшным известием?
– Слишком поздно… – повторила Флёр сдавленным голосом и непослушными губами. – Они осмелились его казнить? Он… он мертв?
Произнося это, она ожидала, что представит себе сказанное. Но ее слова означали нечто столь невероятное, столь непостижимое, что хаотичные ощущения Флёр начали искать какую-то другую точку опоры. Однако они нашли только один выход: мрачную, тяжелую, душащую все окружающее ненависть.
– Клянусь спасением моей души, – прошипела Флёр почти бесшумно, – она мне за это ответит. Я ее уничтожу, даже если сама при этом погибну. Я ей покажу, на что способна… Разве не сказал мне Ив, что король питает ко мне нежные чувства? Я ее заставлю каждым вздохом раскаиваться в том, что она его у меня отняла…
