Текст книги "Ангелочек"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– Нет! – отрезала Анжелина. – И с этого момента я буду любыми способами отговаривать вас сделать Анри своим наследником и завещать мне что бы там ни было. Если ваш сын жив и находится во Франции или где-нибудь еще, ваше имущество достанется ему и никому другому. Сколько сейчас ему было бы лет? Неужели нет ничего, что поможет вам узнать его?

– Узнать мужчину тридцати двух лет среди тысяч мужчин?! – воскликнула старая дама. – Есть одна деталь… У Жозефа было родимое пятно в форме сердечка внизу спины, во впадине над ягодицами. Понимаешь? Моя дорогая малышка, должна ли я отправиться в дальний путь и снимать штаны со всех мужчин, которые мне встретятся?

Жерсанда де Беснак рассмеялась. Это был истерический смех, перешедший в рыдание.

– Умоляю тебя, Анжелина, если ты хоть немного уважаешь такую старую женщину, как я, не заставляй меня надеяться когда-нибудь увидеть своего сына. Помоги мне искупить вину! Я принесла столько горя своим близким! Мой отец умер, не простив меня, а через несколько лет мать лишилась рассудка. Я ухаживала за ней, кормила с ложечки, но она тоже умерла. Это произошло почти девять лет назад. Я покинула это проклятое имение, доверив управляющему. Жене его я поручила следить за домом, проветривать и протапливать комнаты. Октавия и я, мы покинули Лозер с невыразимым облегчением в душе и поселились здесь. По твоему недоумевающему выражению лица я догадываюсь, что тебе интересно, почему я приехала жить в Сен-Лизье.

– Да, это правда, – согласилась Анжелина.

– Я уже тебе говорила, что дворян-протестантов осталось не так много. Некоторые эмигрировали во время революции, другие отказались от частицы при фамилии. Гугенотов, как выражается твой отец, намного меньше, чем католиков, хотя мы образуем своего рода сообщество. Связи между его членами простираются далеко за пределами того или иного департамента. Я переписывалась с братом пастора из Сен-Жирона, с этим любезным старичком, вместе с которым ты ездила в дилижансе в Масса и который простодушно поведал мне о твоих поездках. А прежде он в своих письмах расхваливал красоту этого края, описывал город как сказочный каменный балкон, откуда можно любоваться горами. Не без юмора он добавлял, что епископы из Дворца епископов бежали и что теперь в огромном здании больница. Он хотел продать мне дом и преуспел в этом. Старик описывал большую гостиную, опирающуюся на многовековые колонны рынка, светлую, солнечную комнату с шестью окнами – вот ключ к тайне. Через месяц после приезда я прогуливалась по площади с фонтаном и увидела, как из собора вышла девочка с темно-рыжими волосами и фиолетовыми глазами. Мать девочки, весьма миловидная женщина, рассказывала всем, кто хотел ее слушать, что Анжелина получила аттестат об образовании. Я всю жизнь искала ребенка, которого смогла бы полюбить и опекать. Я не выбирала тебя, малышка. Ты вошла в мое сердце вместе с улыбкой, прекрасным взором, любезностью. А теперь у меня есть Анри, ангел, источник радости. Прошу тебя, Анжелина, выполни мою покорнейшую просьбу: позволь мне усыновить твоего сына и сделать его своим наследником! Я продумала все до мелочей. Мы окрестим его в соборе, а ты будешь его крестной матерью.

Анжелина встала, ошеломленная таким количеством слов, такими искренними откровениями. Она медленно возвращалась к реальности, бесшумно ходя взад-вперед по гостиной. Жерсанда де Беснак сейчас была не начинающей актрисой, безумно влюбленной в чахоточного Вильяма, а экстравагантной старой дамой, которую мучили угрызения совести.

– Мадемуазель, вы сказали, что все продумали до мелочей, – прошептала Анжелина, стоя у камина. – Но как вы объясните, что так называемого племянника протестантки будут крестить по католическому обряду? Каноник воспротивится, если, конечно, Октавия не окрестится. А если воспротивится каноник, священнику не останется ничего другого, как подчиниться ему. И потом, я уже окрестила сына.

– Крещение родниковой водой не в счет, моя маленькая мятежница, – вздохнула Жерсанда. – Ты кое-чего не знаешь. Октавия давно уже хочет перейти в католическую веру. А окончательно она приняла решение из любви к твоему сыну и из уважения ко мне. Сколько раз она доверительно говорила мне, что мечтает пойти на мессу, полюбоваться витражами и фресками, исповедаться. Это настоящая удача, что она еще сохранила веру. После эпидемии холеры Бог перестал быть у нее в почете, хотя она, как и все мы, упоминает его при любой возможности.

– Мне надо подумать, – ответила Анжелина. – Сейчас я слишком взволнована. У меня создалось впечатление, что в обществе моей дорогой мадемуазель Жерсанды я сегодня стала другой. Я была такой глупой, думая, что в прошлом у вас не было никаких потрясений и переживаний.

– Ты разочарована? Можешь судить меня, осуждать, я не стану на тебя сердиться, малышка.

– Судить вас? Никогда! Теперь я уважаю вас еще больше. Ведь вы, пережив столько испытаний, не озлобились, а наоборот, стали великодушной, научились ценить маленькие радости жизни Теперь я лучше понимаю, почему вы так привязались ко мне и моему Анри.

Тут Анжелина взглянула на Спасителя, вытянувшегося вдоль одной из стен. Собака, привыкшая жить на улице, держалась подальше от огня.

– Вы защищаете даже его, – сказала Анжелина, кивнув головой в сторону овчарки. – Я хочу выпустить Спасителя в ваш сад, здесь ему слишком жарко.

– Конечно, – прошептала Жерсанда.

Анжелина оделась потеплее и зажгла светильник. В сад, о котором она говорила, можно было попасть только по каменной лестнице из сводчатого коридора первого этажа. С одной стороны коридора можно было выйти на улицу, а с другой, через низкую дверь, – во двор, вымощенный в центре камнем, а по краям обсаженный розовыми кустами и самшитом. Собаке не пришлось повторять дважды. Оказавшись во дворе, Анжелина увидела, что пошел снег. Торопясь вернуться в дом, она показала пальцем на небольшое строение.

– Спаситель, там тебе будет лучше. Главное, веди себя хорошо.

Казалось, он понимал все, что ему говорили. Анжелина поспешила в дом. Жерсанда сидела с мечтательным видом, склонив голову к плечу.

– Ну, малышка, ты подумала? – усталым голосом спросила она.

– Нет, мадемуазель, мне нужно время. Полагаю, вы очень устали. Давайте ложиться спать. Я дам ответ завтра, обещаю вам.

Не говоря ни слова, Жерсанда де Беснак встала и направилась в свою спальню. Анжелина погасила керосиновую лампу и засыпала тлевшие поленья золой. Наконец она бесшумно вошла в комнату, где спали Анри и Октавия, которая тут же проснулась. Приподнявшись на локте, она вглядывалась в лицо молодой женщины, слабо освещенное пламенем свечи.

– Анжелина, Анри ни разу не кашлянул, – прошептала служанка. – Я дважды проверяла, не горячий ли он, но его лобик нормальный. Мадемуазель поведала тебе свою тайну, не так ли? И что ты ответила на ее предложение об усыновлении?

– Я думаю отказаться, Октавия!

– Не делай подобной глупости!

– Как ты думаешь, сын мадемуазель Жерсанды жив?

– Не знаю. Но, даже если он жив, будет удивительно, если она когда-нибудь разыщет его.

– Это не имеет значения. Я не могу принять предложения мадемуазель, – вздохнула Анжелина. – Спокойной ночи, Октавия. Я очень устала, а встать надо на рассвете.

Служанка не настаивала.

Сен-Лизье, улица Мобек, утро следующего дня

В шесть часов утра Анжелина не без страха переступила порог дома Лубе. Над спящим городом занимался тусклый день. В окне кухни Анжелина заметила свет. При мысли, в каком виде она застанет отца, сердце ее сжалось. Но сапожник выглядел бодро. Гладко выбритый, причесанный, в чистой рубашке и жилете из козьей кожи, он энергично подметал пол.

– Здравствуй, малышка, – бросил он, не оборачиваясь.

– Здравствуй, папа, – нежным голосом ответила Анжелина, довольная, что отец пребывает в хорошем настроении. – Давай обнимемся, ведь вчера у нас не было такой возможности.

Огюстен отставил метлу и смущенно почесал подбородок. И тут же распахнул свои объятия навстречу дочери.

– Мне очень жаль, – признался он. – Черт бы меня побрал! Я никогда не пью. Надо же было напиться в день твоего возвращения! У меня в голове все перепуталось из-за того, что произошло в Ториньяне, в семье Рюмо, этих славных людей. Какое несчастье!

– Я знаю, папа. Вчера Октавия мне рассказала. Ты был прав: появилась новая жертва.

Анжелина прижалась к отцу. Огюстен погладил дочь по спине и отстранился. Он не привык к нежностям.

– А что ты сделала с этой проклятой собакой? – спросил он.

– Я спрятала ее у мадемуазель Жерсанды. Жандармы не осмелятся ее побеспокоить.

– Будем надеяться! – сухо ответил Огюстен. – Хочешь цикория со свежим молоком? Я его настаиваю. А вчера вечером я купил литр молока у вдовы Марти.

– Очень хочу. Я еще ничего не ела. Октавия встала, когда я собралась уходить, но мадемуазель Жерсанда еще спала.

– Парнишке полегчало? – спросил отец.

– Да, жар спал, а его кашель больше меня не беспокоит. Я думаю, что врач ошибся и мои дорогие подруги зря волновались. Папа, мне очень жаль, что я убежала от тебя, едва приехав домой, но я не могла оставить их одних. Знаешь, в больнице я работала в детском отделении и преуспела в искусстве успокаивать детей.

Огюстен Лубе робко улыбнулся. Он стал торопливо накрывать на стол, довольный, что вновь видит дочь, слышит ее голос.

– Это хорошо, Анжелина, – согласился он. – Ты все такая же красивая, только очень похудела. Это мне не нравится…

– В больнице нас хорошо кормят. Накладывают полные тарелки, уверяю тебя. Только там у меня нет аппетита. Да еще приходится бегать из зала в зал с утра до вечера, не говоря уже о ночных дежурствах.

Сапожник сел за стол напротив Анжелины. Он, умиротворенный и вместе с тем взволнованный, смотрел на нее, не отрывая глаз.

– Мне так тебя не хватает, дочь моя! – прошептал он. – В первые дни после твоего отъезда было особенно тяжело. Овчарка выводила меня из себя. Она хотела только одного: выбежать на улицу. Честное слово, эта собака доводила меня до бешенства.

– Спаситель действительно укусил Блеза Сегена? – спросила Анжелина.

– Крови я не видел, но его брюки были разорваны. Главное, он подал жалобу. Подожди немного, скоро к нам придут жандармы.

– Им и без нас забот хватает. Не волнуйся, Спаситель принадлежит мне, и, если господа из полиции придут, разговаривать с ними буду я. Я скажу им, что собака убежала в лес, а Блез Сеген заберет свою жалобу.

– Очень сомневаюсь, – покачал головой отец.

– Я пойду к нему. Этот грубиян должен будет смириться. Один раз он уже напал на меня, но я не стала жаловаться жандармам. Папа, верь мне, ведь никогда прежде я не доставляла тебе неприятностей. Мы не будем платить Сегену ни единого су.

В этот момент в дверь постучали. Огюстен Лубе выругался, а Анжелина быстро подбежала к двери и открыла ее. На пороге стояли два жандарма в кожаных киверах, покрытых снегом. Один из них держал ружье, второй был готов в любую минуту выхватить шпагу.

– Здравствуйте, господа, – улыбнулась Анжелина. – Отец рассказал мне о вчерашнем прискорбном происшествии. Мне действительно очень жаль. Собака однажды защитила меня от назойливых ухаживаний Блеза Сегена и, видимо, запомнила это. Он сегодня заберет свою жалобу. Вчера вечером шорник приходил к нам и сказал об этом. Так что вы можете вернуться в теплую казарму.

– А где пес? – спросил бригадир. – Есть жалоба или ее нет, будет лучше, если я пристрелю его. Этот зверь нанес вред и другим людям.

– Какой вред? Моя овчарка не выходит со двора, – возразила Анжелина, которую забавлял восхищенный взгляд военного помоложе.

– Э… вред. Кажется, исчезла курица.

– Возможно, в курятник забралась лисица, – предположила Анжелина, напустив на себя серьезный вид. – Что касается собаки, мне очень жаль, но она убежала. Вы можете обыскать конюшню и овин, даже мастерскую моего отца. Ее нигде нет.

Жандармы колебались. Тихо посовещавшись между собой, они распрощались с молодой женщиной.

– Будем надеяться! – сухо ответил Огюстен. – Хочешь цикория со свежим молоком? Я его настаиваю. А вчера вечером я купил литр молока у вдовы Марти.

– Очень хочу. Я еще ничего не ела. Октавия встала, когда я собралась уходить, но мадемуазель Жерсанда еще спала.

– Парнишке полегчало? – спросил отец.

– Да, жар спал, а его кашель больше меня не беспокоит. Я думаю, что врач ошибся и мои дорогие подруги зря волновались. Папа, мне очень жаль, что я убежала от тебя, едва приехав домой, но я не могла оставить их одних. Знаешь, в больнице я работала в детском отделении и преуспела в искусстве успокаивать детей.

Огюстен Лубе робко улыбнулся. Он стал торопливо накрывать на стол, довольный, что вновь видит дочь, слышит ее голос.

– Это хорошо, Анжелина, – согласился он. – Ты все такая же красивая, только очень похудела. Это мне не нравится…

– В больнице нас хорошо кормят. Накладывают полные тарелки, уверяю тебя. Только там у меня нет аппетита. Да еще приходится бегать из зала в зал с утра до вечера, не говоря уже о ночных дежурствах.

Сапожник сел за стол напротив Анжелины. Он, умиротворенный и вместе с тем взволнованный, смотрел на нее, не отрывая глаз.

– Мне так тебя не хватает, дочь моя! – прошептал он. – В первые дни после твоего отъезда было особенно тяжело. Овчарка выводила меня из себя. Она хотела только одного: выбежать на улицу. Честное слово, эта собака доводила меня до бешенства.

– Спаситель действительно укусил Блеза Сегена? – спросила Анжелина.

– Крови я не видел, но его брюки были разорваны. Главное, он подал жалобу. Подожди немного, скоро к нам придут жандармы.

– Им и без нас забот хватает. Не волнуйся, Спаситель принадлежит мне, и, если господа из полиции придут, разговаривать с ними буду я. Я скажу им, что собака убежала в лес, а Блез Сеген заберет свою жалобу.

– Очень сомневаюсь, – покачал головой отец.

– Я пойду к нему. Этот грубиян должен будет смириться. Один раз он уже напал на меня, но я не стала жаловаться жандармам. Папа, верь мне, ведь никогда прежде я не доставляла тебе неприятностей. Мы не будем платить Сегену ни единого су.

В этот момент в дверь постучали. Огюстен Лубе выругался, а Анжелина быстро подбежала к двери и открыла ее. На пороге стояли два жандарма в кожаных киверах, покрытых снегом. Один из них держал ружье, второй был готов в любую минуту выхватить шпагу.

– Здравствуйте, господа, – улыбнулась Анжелина. – Отец рассказал мне о вчерашнем прискорбном происшествии. Мне действительно очень жаль. Собака однажды защитила меня от назойливых ухаживаний Блеза Сегена и, видимо, запомнила это. Он сегодня заберет свою жалобу. Вчера вечером шорник приходил к нам и сказал об этом. Так что вы можете вернуться в теплую казарму.

– А где пес? – спросил бригадир. – Есть жалоба или ее нет, будет лучше, если я пристрелю его. Этот зверь нанес вред и другим людям.

– Какой вред? Моя овчарка не выходит со двора, – возразила Анжелина, которую забавлял восхищенный взгляд военного помоложе.

– Э… вред. Кажется, исчезла курица.

– Возможно, в курятник забралась лисица, – предположила Анжелина, напустив на себя серьезный вид. – Что касается собаки, мне очень жаль, но она убежала. Вы можете обыскать конюшню и овин, даже мастерскую моего отца. Ее нигде нет.

Жандармы колебались. Тихо посовещавшись между собой, они распрощались с молодой женщиной.

– Хорошо. Но пусть мсье Сеген придет в жандармерию и заберет жалобу официально. Мы вас предупредили. До свидания, мадемуазель Лубе.

– До свидания, господа, – вежливо ответила Анжелина.

Едва она вернулась на кухню, как отец с удивлением воскликнул:

– Ты врешь даже жандармам, дочка! Пожалуй, мне не стоит всецело доверять тебе. С виду ты живая в рай попадешь, но ты все же женщина, кокетливая, хитрая, способная задурить голову глупым жандармам. Я успокоюсь только тогда, когда ты выйдешь замуж.

– Мой бедный папа, – ответила Анжелина. – Наберись терпения, я вовсе не собираюсь сочетаться законным браком. По крайней мере, в ближайшее время. А теперь ты должен растопить печку в мастерской и приняться за работу. Я вернусь к мадемуазель Жерсанде, узнаю, как чувствует себя малыш Анри, а потом пойду в Сен-Жирон и поговорю с Блезом Сегеном. Он легко впадает в ярость, но я полагаю, что, по сути, он не такой уж плохой.

Сбитый с толку последними словами, Огюстен Лубе пристально посмотрел на дочь.

– Что ты задумала? – воскликнул он. – Ты не захотела, чтобы он стал твоим женихом, всегда говорила, что он отвратительный, грязный, невежественный, и вдруг ты переменила мнение. И потом, как ты пойдешь в Сен-Жирон одна? Я пойду с тобой. Люди боятся, я тоже. Я боюсь за тебя. А если с тобой случится несчастье? Не говоря уже о том, что Блез приставал к тебе. Этот шорник вовсе не мальчик из церковного хора!

– Нет, папа, не надо меня сопровождать. Сейчас самый разгар дня, по дороге идут люди, едут повозки. Что касается Блеза, он будет хорошо себя вести, особенно если рядом окажутся его отец и брат. Я не изменила мнения, но подумала о своем поведении. Я всякий раз издевалась над этим человеком, едва он приближался ко мне. А если Спаситель укусил его, я должна извиниться. Не беспокойся!

Анжелина нежно поцеловала отца в щеку.

– Я отнес чемодан в твою комнату, – смягчившись, сказал он, – и зажег жаровню, так что у тебя в кувшине теплая вода.

– Спасибо, папа!

Анжелина вышла в холодный темный коридор и стала подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. У нее возникло странное впечатление, что она отсутствовала дома не месяц, а несколько лет. «Боже мой, как долго! До летних каникул еще март, апрель, май и июнь, – думала она. – А потом осень и вся зима. Если я откажусь, то каждый день буду проводить с моим малышом. Как бы ты поступила на моем месте, мама? Ты получила диплом и только потом вышла замуж и дала жизнь своим детям. Я сама виновата, что разрываюсь между учебой и Анри».

Анжелина сняла дорожный костюм и, оставшись в белой нижней юбке и розовой кофте, принялась ходить по комнате. Наконец она села на табурет и сняла ботинки из добротной коричневой кожи. Ни у одной девушки города не было такой красивой обуви. Огюстен Лубе сшил для дочери летние открытые туфли и зимние ботинки на шнурках. Анжелина начала умываться. Сначала она ополоснула лицо, потом руки, но едва коснулась внутренней поверхности бедер, как застонала от вожделения. Она была молодой, красивой, а Гильем Лезаж научил ее получать удовольствие. В тот самый момент, когда Анжелина приступила к туалету интимных мест, ее пальцы стали настойчивыми, сначала неумелыми, потом более ловкими. Они подарили ей пусть короткое и далеко не совершенное, но все же наслаждение.

«Я поступила дурно! – упрекала себя Анжелина. – Как я могла, да еще в родном доме?»

И тут она заметила, что забыла запереть дверь на ключ.

– Я развратная девица, – сказала вслух Анжелина.

Через два часа она уже входила в лавку Блеза Сегена.

Глава 10

Шорник

Лавка Сегена и его брата, Сен-Жирон, в тот же день

В лавке Сегенов стоял стойкий запах кожи, к которому Анжелина привыкла с детства. Между ремеслом сапожника и ремеслом шорника было много общего. Блез и его брат часто работали теми же самыми инструментами, что и Огюстен Лубе: иглами разных размеров, шилом, пробойниками… Но кожу они использовали разную. У Сегенов в ходу, в основном, была толстая, прочная коровья, бычья, иногда конская кожа.

Анжелина вошла в лавку. Несколько новых изделий висели на гвоздях, вбитых в стены, или лежали на козлах. Сама мастерская, довольно маленькая, находилась за стеклянной перегородкой. Никого не увидев, Анжелина с интересом принялась рассматривать недоуздки. На бирках было написано, для каких животных они предназначались: тягловых или верховых лошадей, мулов, ослов и даже пони. Ошейники с колокольчиками заказывались для баранов и козлов. Анжелина провела рукой по дамскому седлу из красной кожи, украшенному медными мебельными гвоздями^[38].

– Прекрасная вещица! – раздался игривый голос. – Да у нас посетительница! И какая посетительница!

Из узкой двери возле коридора вышел Блез. Он поправил ширинку. Этот жест вызвал у Анжелины отвращение, и она отвернулась.

– Мадемуазель Лубе! – продолжал ремесленник. – Какой сюрприз! Ты рассматривала седло, эге? Уж не хочешь ли ты купить такое же для своей старой клячи ослицы? Мсье Лезаж заказал это седло для своей снохи Клеманс на тридцатилетие.

– Красивое изделие, – вежливо согласилась Анжелина, смутившись при упоминании фамилии Лезаж. – Блез, я не собираюсь ничего покупать. Я пришла извиниться перед тобой. Я знаю, что моя собака напала на тебя. Мне очень жаль. Но мой отец ни в чем не виноват. Если ты не собираешься забрать жалобу, то впиши в нее мое имя, а не моего отца.

Мужчина расхохотался, не переставая неспешно рассматривать Анжелину с ног до головы. На нем были широкие брюки на грязных помочах, полосатая рубашка и куртка, подбитая овечьей шерстью. Из засученных рукавов виднелись мускулистые руки, покрытые густыми черными волосами.

– Будь уверена, я не заберу жалобу. Надеюсь, что жандармы пристрелили твою мерзкую овчарку, – проворчал он.

– Нет, не пристрелили. Я им сказала, что овчарка убежала в лес, и это правда.

Разговаривая с Блезом, Анжелина искала глазами Мишеля, брата шорника. Мишель был молодым человеком двадцати семи лет, недавно вернувшимся с военной службы. В городе он пользовался хорошей репутацией и был совершенно не похож на Блеза, что породило слухи о порочности их покойной матери.

– А ты хитрюга, Анжелина! – воскликнул Блез. – Ты им также сказала, что я собираюсь забрать жалобу. Они проезжали мимо верхом, эти самые жандармы, которые утром приходили к тебе. Э! Маленькая вертихвостка, меня не проведешь. Я думал, что мы с тобой договоримся полюбовски, как пишут в газетах.

– Полюбовно, – машинально поправила Анжелина.

– О, пусть так. Не строй из себя знатную даму, – резко ответил шорник. – Не вешай мне лапшу на уши. И потом, когда я тебя вижу так близко, я теряю рассудок.

Анжелина отступила на шаг. От Блеза пахло потом и прогорклым жиром. Она не могла выносить этот запах. Несмотря на все ее усилия, мужчина вызывал у Анжелины отвращение.

– Я могу возместить тебе ущерб, – сказала Анжелина. – Я готова заплатить два серебряных франка.

– Ба, плевать мне на эти су! Я стою на своем: я хочу на тебе жениться. Я не слишком привередливый, мне подойдет и дырявый кувшин. Иди сюда, я хочу тебе кое-что сказать…

Анжелина не понимала, о чем говорит Блез. Шорник взял ее за локоть и повел в комнату, расположенную за мастерской.

– Я не хочу, чтобы нас застали вместе. Я не такой плохой, как ты думаешь, дорогая Анжелина.

– Не называй меня так, – запротестовала она, пытаясь вырвать руку. – Если ты хочешь мне что-то сказать, можешь это сделать в лавке.

– Ты поступаешь опрометчиво! Однажды я тебя видел в лесу Монжуа. Я там охочусь. Но тогда мне было не до волков: ты выставила напоказ свои груди, а они такие белые! Как сметана, я бы сказал.

Дыхание Блеза участилось, глаза чуть не вылазили из орбит. Он сильнее сжал локоть Анжелины и, дыша ей в лицо, путано продолжал:

– Я видел тебя. Ты одевалась. А тот, сын Лезажей, я с ним столкнулся чуть раньше. Ты не лучше других девиц, Анжелина, но я никому об этом не говорил. Я только позволил повздорить с тобой тогда, на площади. Я шутил, только и всего. Эй! Чего молчишь? Ты в неоплатном долгу передо мной. Я мог бы болтать за твоей спиной, рассказать твоему отцу, что ты за штучка, или даже мсье Оноре Лезажу. Мне не нужны твои два серебряных франка. Мне нужна ты и немедленно. Мы будем жить наверху, а в лавке я поставлю деревянный прилавок и покрою его лаком. Ты будешь важно восседать за ним и вести счета.

Блез вцепился в руку Анжелины мертвой хваткой. Она была испугана словами шорника. В голове у нее помутилось и было такое чувство, что она летит в бездонную пропасть. Блез, с его медоточивыми угрозами, жандармы, страх, что собаку пристрелят, плачущий Анри, неприязненный взгляд доктора, слезы мадемуазель Жерсанды, ужасная история маленького Жозефа, погибшего или нет при пожаре в монастыре, нечистое дыхание Блеза, запах чеснока, вина, гнилых зубов… – все это вызвало помутнение рассудка молодой женщины.

– Эй, красавица, ты что, с дуба рухнула? – спросил Блез, увидев, что Анжелина закрыла глаза и сильно побледнела.

Он воспользовался этим моментом и обнял ее за талию. Теперь он уже шептал ей на ухо:

– Я даже думаю, что Гильем Лезаж обрюхатил тебя. Я не слепой. Когда ты дала мне в глаз на балу, четырнадцатого июля, ты не была такой тощей. В городе есть люди, которые задают вопросы о тебе, о мальчишке, племяннике Октавии. Вы не разлей вода, старая гугенотка и ты. Возможно, она пришла тебе на помощь. А этот малыш, он наверняка твой…

Анжелине казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ее самые страшные опасения приобретали реальные очертания: тайна, которую она так тщательно оберегала, была раскрыта.

– Нет, нет, ты говоришь ерунду, Блез, – простонала она. – Отпусти меня, мне больно!

– Но я хочу тебе добра, да! – возразил он. – Если ты станешь моей женой, то в городе ни один человек не осмелится судачить о тебе. Я заткну ему рот. А твой мальчишка станет моим, я дам ему свою фамилию. Все бумаги мы подпишем в день свадьбы. Соглашайся, Анжелина! Ну?

Блез поцеловал Анжелину в шею, а затем мокрыми толстыми губами впился в ее губы. Анжелина извивалась, отбиваясь изо всех сил, но он сумел разжать ее зубы и засунул ей в рот свой жесткий язык, жадный до удовольствий. Правой рукой Блез поддерживал ее голову, а левой прижимал к себе так сильно, что она чувствовала его напряженный член, хотя брюки Блеза не были расстегнуты. Скорее обезумевшая, чем испуганная, Анжелина боролась, пытаясь вырваться из крепких объятий шорника. К счастью, он был болтливым, и ей удалось улучить минуту передышки.

– Ну, так ты выйдешь за меня замуж? – повторил он, задыхаясь. – Вот увидишь, я сделаю тебя счастливой. Я умею это делать! Как говорит мой отец, роза станет еще прекраснее, а шип еще толще. Ты чувствуешь его, мой шип?

– Несчастный безумец! – закричала Анжелина. – Отпусти меня! Я не хочу выходить замуж! Ни за тебя, ни за кого-либо другого. Ты бредишь, Блез. У меня никогда не было ребенка, а в лесу ты видел не меня, а другую. Я могу поклясться на Библии.

Вдруг Анжелина заметила, что поведение мужчины изменилось. Не ослабляя хватки, он бросал тревожные взгляды на улицу. Неожиданно он приподнял ее и, покачиваясь, направился к темному закутку мастерской. Это был своего рода большой стенной шкаф, загроможденный старыми кожаными изделиями, метлами и верстаком.

– Я хочу тебя, моя хорошенькая, – бормотал он, широко открыв рот. – Ты получишь удовольствие, а потом сама захочешь меня, потому что я умею это делать, говорю тебе.

Блез Сеген был воплощением природной силы, горой мускулов. У Анжелины не было никакой возможности вырваться из его объятий. Он прижал ее к деревянной перегородке.

– Нет, прошу тебя, отпусти меня, – взмолилась Анжелина. – Это плохо…

– Нет, ты этого хочешь, так же, как и я, я это чувствую. Ты маленькая вертихвостка, такая тепленькая, – изрыгнул Блез, вновь целую Анжелину в губы.

Молодая женщина старалась не поддаваться панике. Внезапно перед ее глазами возник образ Магали Скотто, неистовой южанки, которая рассказывала им об одном своем злоключении хрипловатым голосом:

– Этот сукин сын не хотел меня отпускать. Напрасно я сопротивлялась, он был сильнее. И тогда я дала ему коленом по его мужским драгоценностям. Черт побери! Он завизжал как поросенок. Клянусь вам, после этого он уже не сможет объезжать кобылок!

– Подожди, Блез, – вдруг сказала Анжелина. – Я хочу тебя, но есть одна вещь, которая мешает мне. Наверное, гвоздь, там, за моей спиной…

Шорник не верил своим ушам. Он отпустил Анжелину и отступил на шаг. Та мгновенно сильно ударила его ногой по самому стратегическому месту в мужской анатомии.

– Мерзавец! – выкрикнула Анжелина.

Согнувшись пополам и держась за низ живота, шорник испускал дикие крики от разрывающей промежность боли.

– Предупреждаю тебя, Сеген, – добавила Анжелина на бегу к двери. – Если я еще раз услышу о тебе, то подам на тебя жалобу и ты закончишь свои дни в тюрьме.

Анжелина выбежала из лавки и сразу же столкнулась со старым Люсьеном Сегеном и его младшим сыном Мишелем.

– Простите! Пропустите меня, пожалуйста, – пролепетала она.

Они сразу же заметили растрепанные волосы Анжелины и испуганное выражение ее лица.

– Мадемуазель Лубе! Что с вами? – спросил отец шорника.

Он задал вопрос по привычке, прекрасно понимая, что произошло.

– Я предупреждаю вас обоих, – заявила Анжелина. – Ваш сын крайне заинтересован в том, чтобы забрать жалобу, которую он подал на моего отца. Блез затащил меня в заднюю комнату и силой стал целовать. Я уверена, что он хотел большего. Я пришла, чтобы договориться по-хорошему, но сейчас все кончено. Если он осмелится еще раз подойти ко мне, моя собака, надеюсь, перегрызет ему горло.

Мишель Сеген с сочувствием посмотрел на Анжелину, а старый Люсьен опрометью бросился в лавку. Схватив черный кожаный кнут, висевший на гвозде, он исчез за перегородкой.

– Блез! Блез! – рычал он. – Подойди ко мне, негодяй! Я сейчас проучу тебя!

Послышались яростные крики и грохот падающих инструментов. Анжелина, сжав зубы и испытывая отвращение, почти бежала. Но ей было приятно представлять, как старый Люсьен преподает Блезу, несмотря на его тридцать два года, хороший урок. Ее ботинки скользили по земляному тротуару, покрытому тонким слоем снега. То тут, то там попадались лужи с грязной водой.

В смятении чувств Анжелина быстро дошла до перекрестка трех дорог. Одна дорога вела в Фуа, другая – в Сен-Лизье и Кастильон, а третья заканчивалась на Привокзальной улице, одной из торговых улиц Сен-Жирона. Теперь, когда она добралась до широкой проезжей дороги, проложенной через пастбище, ей оставалось пройти совсем немного, прежде чем появятся первые дома ее города.

«Какой каналья! Настоящая скотина! Да, сущий мерзавец! – думала Анжелина, повторяя любимое ругательство Магали Скотто. – Когда вернусь, надо будет поблагодарить ее. Если бы не она, не знаю, как далеко зашел бы Сеген. Боже мой! Папа прав: у этого грубияна нет ни чести ни совести. А я бросилась прямо в волчью пасть. Какая же я глупая!»

Дул ледяной северный ветер, несший с собой снег. Было очень холодно. Анжелина пожалела, что не надела накидку. На ней было короткое манто без капюшона.

«Я ничего не скажу ни отцу, ни мадемуазель Жерсанде», – решила Анжелина, взбираясь по тропинке на гору, что позволяло сократить путь на добрую сотню метров. Она мысленно похвалила себя за столь мудрое решение, поскольку из-за поворота показалась черно-серая карета, запряженная крупной белой лошадью. Через окно дверцы Анжелина различила мужчину в цилиндре и довольно молодую женщину.