Текст книги "Ангелочек"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Жан Бонзон был настоящим колоссом. Его рост был почти два метра. Сестра Жана, Адриена Лубе, утверждала, что именно от него Анжелине достались рыжие волосы, правда, более темного оттенка. Жан Бонзон был убежденным антиклерикалом, но, несмотря на это, пользовался в епархии всеобщим уважением.

– Племянница, что ты здесь делаешь? – громко спросил он.

– Одна семья из Сен-Жирона наняла меня, чтобы я каждый месяц приезжала сюда проведать их ребенка, – ответила Анжелина, показывая на Анри. – У матери были тяжелые роды, и она не может ходить. У нее опущение матки, а это чревато серьезными последствиями.

Эти медицинские подробности Анжелина сообщила доверительным, но твердым тоном, как настоящая повитуха. Ее дядюшка сокрушенно покачал головой. Он всегда относился с уважением к знаниям и уму своей сестры Адриены, но все эти рассказы о родах смущали его.

– Я приглашаю тебя пообедать со мной, – сказал он, желая переменить тему. – Сегодня хозяйка таверны подает настоящее пиренейское касуле. И даже не возражай! От тебя остались только кожа да кости.

И Жан, рассмеявшись, ущипнул племянницу за щеку. Его громкий смех был похож на раскаты грома. Маленький Анри испугался и заплакал.

– О, бедный малыш! Ты испугал его, дядюшка.

– Испугал? Что за ерунда! Вы слышите, мадам Сютра? Я его испугал! Как бы мне хотелось, чтобы я действительно внушал страх! Особенно этим мерзким волкам. Зимой они утащили двух моих овец и загрызли собаку. У меня остался ее щенок. Я надел на него ошейник с шипами, который шорник из Масса, эта старая задница, продал мне за баснословные деньги.

– О, да вы грубиян, мсье Бонзон! – рассмеялась Жанна. – Хорошо, что мои внуки сейчас находятся в поле вместе с зятем.

Анжелина не знала, как избавиться от общества дядюшки. Если она согласится с ним пообедать, то потеряет целых два часа. Но он уже надевал берет.

– Я жду тебя в таверне, племянница. Но если не придешь, аппетит у меня не испортится. Дамы, до скорой встречи!

Жан Бонзон простился и вышел. Эвлалия тут же расстегнула блузку, склонилась над деревянной кроваткой, стоявшей около комода, и взяла на руки спящего запеленутого младенца. Это была семимесячная девочка, маленькая и худенькая. Кормилица погладила малышку по спинке и приложила к груди.

– Если я ее разбужу, она не станет есть, – объяснила Эвлалия.

– О да, это так, – подтвердила Жанна. – В прошлом месяце нам пришлось трижды посылать за доктором. Родители, конечно, возместили нам все расходы, они люди зажиточные.

Но Анжелина не слушала их, любовалась сыном. Анри весело играл с погремушкой, которую она привезла ему. Это была дешевая игрушка, сделанная из мягкого дерева.

– Эту погремушку подарила ему бабушка, – сказала Анжелина как можно более равнодушным тоном.

– А почему эта дама не навещает своего внука? – вдруг сердито спросила Эвлалия. – Я понимаю, что зимой не очень-то приятно ездить по ущельям Пиренеев. Но сейчас лето, почти нет мух, да и воздух свежий…

– Лето уже заканчивается, – оборвала Эвлалию мать. – Как говорили наши предки, в середине августа земля становится холодной.

– Вот еще одна причина, – не отступала кормилица. – Если они согласны, чтобы я отняла Анри от груди, пусть эта дама приедет в следующем месяце вместе с вами.

– Полагаю, это невозможно, – возразила Анжелина, которой вдруг стало не по себе.

– Теперь все становится на свои места! – кипятилась Эвлалия. – Дело-то темное. Моя мать ничего не говорит, но она согласна со мной. Обычно, когда малыша отдают кормилице, родственники хотя бы раз приезжают навестить его. Из вежливости. Я не буду ходить вокруг да около, мадемуазель Лубе. Мы оставим у себя Анри, если его бабушка привезет акт о крещении малыша. Мама и я – мы порядочные женщины. По правде говоря, даже мой муж беспокоится. А уж Проспера не проведешь. Он считает, что у этого мальчугана сомнительное происхождение.

Анжелина почувствовала, что попала в ловушку. Возможно, она смогла бы выкрутиться, если бы сказала правду или сумела бы разжалобить вспыльчивую Эвлалию, но это было выше ее сил.

– Вы не выполняете своих обязательств, – сухо сказала Анжелина. – Я доверила вам этого ребенка, потому что моя мать уважала вас обеих. Я очень разочарована.

Ее слова расстроили Жанну Сютра, перед глазами которой тут же возник образ Адриены Лубе, достойной, всегда любезной женщины. Адриена была самой уважаемой повитухой во всем Кузерансе^[28], справедливой, набожной, преданной особой.

– Мы тоже доверились вам в память о вашей матушке, – заявила Жанна. – Но вы должны понять Эвлалию. Она имеет право знать правду. А вдруг к нам заявятся жандармы? Однажды такое уже было, мадемуазель Лубе, когда в Масса исчез младенец.

– Хорошо, я сделаю все необходимое, – заверила Жанну Анжелина.

Со слезами на глазах молодая женщина взяла сумку и бросила прощальный взгляд на сына. День был испорчен. В таких условиях она не могла больше оставаться. Кормилица не спускала с нее глаз.

– До свидания, дамы! Я пообедаю в таверне вместе с дядюшкой.

– Вы должны накормить малыша кашей! – возразила Жанна.

– Сами накормите. Вам за это платят, – сухо ответила Анжелина и вышла на улицу.

Ее сердце было готово выскочить из груди. Она дошла до реки, на берегу которой в этот час никого не было, и опустила руки в ледяную воду.

«Боже мой, я погибла! – думала Анжелина, с которой судьба вновь сыграла злую шутку. – Я должна найти другую кормилицу. Но кого? И где?»

Постепенно она успокоилась, проникшись уверенностью, что обязательно найдет серьезную женщину, расспросив одного из докторов Сен-Жирона, которые были прекрасно осведомлены о тех, кто оказывал подобные услуги.

«В принципе, это упростит положение дел. Мне не придется каждый месяц ездить в Бьер, и я буду тратить меньше денег. Если бы я только могла предвидеть, как подло поступит со мной Эвлалия!»

Анжелина кипела от негодования.

Луг, на котором утром трепали лен, был пуст. Вероятно, трепальщицы разошлись по домам, чтобы пообедать. Казалось, все здесь застыло в молчаливом ожидании. Повсюду виднелись кучи стеблей, потемневших от долгого пребывания в воде. Над селением опустилась тишина.

Жан Бонзон удивился, увидев племянницу в таверне. Он сидел в тени и маленькими глотками пил вино.

– Анжелина, как я рад! – воскликнул мужчина, широко улыбаясь. – Я думал, что ты пообедаешь у дам Сютра. Малышка, поговори немного со мной.

Он налил Анжелине стакан холодной воды, и та с удовольствием выпила, поскольку молодую женщину мучила жажда, а утолить ее речной водой она не решилась.

– Ну? – громко спросил Жан Бонзон. – Что нового в городе? Как твой отец?

– Папе пришлось купить очки. У него слабеет зрение, а работать приходится много. Некоторые клиенты приходят из Сен-Жирона. Они утверждают, что он лучший сапожник во всем крае.

– В начале года Огюстен прислал мне свои поздравления, но я не ответил ему. Твой дядюшка и каракули – это вещи несовместимые. И у меня слишком много дел.

Он кивнул головой в сторону высоких стен церкви, за которыми скрывалась каменистая дорога в Ансену, проходившая между скалами и вековыми буками.

– А как поживает тетушка Урсула? Ей не скучно? Ведь у вас так одиноко, – спросила Анжелина.

– Скажешь тоже! – рассмеялся Жан Бонзон. – Да я знавал худшее одиночество! За несколько лет наш хутор разросся, у нас появились соседи. Урсуле там очень нравится. К тому же по четвергам я вожу ее на базар в Масса.

У четы Бонзон не было детей. Анжелина не знала толком, почему.

– А сколько у тебя овец?

– Пятнадцать овец и четыре ярки. Но зимой приходится бороться с волками. Эти чертовы звери царапают дверь овчарни, и бедным овцам страшно. Так вот, Анжелина, Альсид, наш деревенский дурень, сказал мне, что в декабре видел тебя на площади и за тобой шла великолепная овчарка. Это правда, малышка? Ну, тип, который плюнул в сторону собаки. Это тебе ничего не напоминает?

– О да! – с легким беспокойством согласилась Анжелина. – Дядюшка, это овчарка выбрала меня, а вовсе не я ее. Потом я узнала, что хозяин собаки, сторонник священников-отступников, умер осенью.

– Ты избавила меня от необходимости вдаваться во все эти подробности. В противном случае я бы язык сломал, объясняя тебе, откуда появилась эта собака. Скажи, Анжелина, она по-прежнему у тебя?

Еле слышно Анжелина произнесла «да». Жан Бонзон взял племянницу за правую руку и слегка потряс ее.

– Малышка, ты должна отдать ее мне. Мне очень нужна эта собака, – заявил он. – Лучшей овчарки не сыщешь. В Бернедо она набросилась на медведя и обратила его в бегство. Овчарка в городе – это глупо. Эй, Анжелина! Так ты отдашь мне собаку?

Молодую женщину терзали сомнения. Она бы согласилась, чтобы угодить дядюшке, если бы всей душой не привязалась к Спасителю.

– Папа любит овчарку, а я люблю ее еще сильней. Она охраняет наш двор.

– Да что ты такое говоришь?! С каких это пор любят животных, племянница? Собаки должны приносить пользу, так же, как лошади, мулы, кошки. Тут чувства неуместны. Послушай! За овчарку я дам тебе мешок овощей: морковь, репу, капусту.

Служанка принесла две тарелки дымящегося касуле. Анжелина сделала вид, будто размышляет, и склонилась над тарелкой. Касуле было горячим, ароматным, жирным.

– Когда Адриена была девочкой, то ела только касуле, – заметил дядюшка Жан. – Она понимала толк в хорошей пище.

Темные глаза Жана Бонзона на мгновение затуманились. Он горько оплакивал смерть своей сестры.

– Понимаешь, Анжелина, после смерти твоей матери я перестал верить в их доброго Бога. Адриена делала лишь добрые дела. Она была очень милой. Жаль, что твои братья умерли. Они получили бы мои земельные наделы в Ансену, а также мой дом. Теперь, племянница, все достанется тебе: дом, пастбища, два ара дубовой рощи и источник. До наступления зимы ты и Огюстен должны навестить нас. Урсула будет очень рада.

«Все достанется мне… – мысленно повторила Анжелина. – Я об этом даже не думала. Ба, я буду тогда старухой! Дядюшка Жан доживет до ста лет, у него железное здоровье. Если бы Анри был законным ребенком, он получил бы право на любовь семьи. Он мог бы прыгать на коленях Урсулы. Боже мой, я обрекла сына на бесчестие!»

Анжелина вновь ополчилась на Гильема Лезажа. Отныне он был врагом, символом эгоистичного и бессовестного человека, одного из тех мужчин, которые соблазняют девушку и бросают ее, говоря при этом красивые, но лживые слова.

– Да ты ничего не ешь! – удивился Жан Бонзон. – Не переживай из-за собаки, Анжелина. Если не хочешь ее отдавать, не надо. Я понимаю тебя.

– Овчарка защищает меня, – призналась Анжелина. – Шорник, живущий на главной улице Сен-Жирона, Блез Сеген, так и крутится вокруг меня. Однажды утром я даже решила, что он вот-вот полезет обниматься, но собака защитила меня. А недавно, когда я вновь столкнулась с этим мерзким пьяницей, за мной шел Спаситель. Он тут же зарычал. Так что с ним мне спокойно.

– Спаситель? Ты так назвала собаку?!

– Да, потому что он спас меня от Блеза.

Дядюшка Жан оглушительно захохотал. Давясь от смеха, он ударил кулаком по железному столику. Тарелки подпрыгнули, а стакан упал.

– А почему не Мессией? – спросил он, смеясь еще громче. – Право, ты странная. Пусть собака остается у тебя. Если она охраняет твою добродетель, я благословляю ее. Я, Жан Бонзон, дорожу твоей честностью. Какой же ты стала красавицей, племянница! Черт возьми!

Несмотря на усиливающуюся тревогу, Анжелина рассмеялась. Перед ее глазами то и дело возникало прелестное личико Анри.

Обед затягивался. Жан Бонзон заказал сыр и еще вина. Наконец он принялся набивать трубку.

– Ты поедешь на дилижансе? – спросил он, выпуская первые кольца дыма.

– Да, так удобнее. Наша ослица хромает, бедняжка.

– Тогда я подожду вместе с тобой.

– Не стоит, дядюшка. Тебе надо возвращаться в Ансену. А я хотела помолиться.

– Черт возьми! Да ты стала святошей! В таком случае я оставляю тебя. Поклонись святому Варфоломею и передай от меня привет своему отцу.

Через десять минут Анжелина уже стояла в прохладной полутьме церкви Святого Варфоломея. Вот уже на протяжении нескольких столетий жители Бьера славились своим благочестием, о чем свидетельствовали многочисленные кресты, установленные в деревне. Сидя на скамье, Анжелина отсутствующим взглядом смотрела на статуи святых, разрисованные в пастельных тонах. В детстве ей особенно нравилась статуя святой Жермены в переднике, полном роз. «Покровительница пастухов, немощных, больных… – думала молодая женщина. – Мама часто рассказывала мне о ней».

В памяти Анжелины всплыли обрывки фраз, окутанные чудесным флером. «Жермена Кузен^[29], так ее звали, много страдала и умерла совсем молодой. Ей было всего двадцать два года, – рассказывала Адриена Лубе. – Знаешь, почему ее изображают в переднике, полном цветов, Анжелина? Вскоре после смерти матери Жермены ее отец женился. Но мачеха невзлюбила падчерицу и все время придиралась к ней. Однажды она обвинила девушку в краже хлеба, только чтобы иметь повод ударить бедняжку. Мачеха подбежала к Жермене и заглянула в карман передника, но увидела там лишь несколько роз. А потом Жермена заболела. Девушка сумела убедить отца доверить ей пасти овец, чтобы иметь возможность молиться на лоне природы. Поистине она была очень набожной и благочестивой. Когда через несколько лет после смерти Жермены люди вскрыли ее гроб, то им показалось, будто она просто спит. Ни ее тело, ни цветы, лежавшие у нее на груди не истлели. Ей приписывают много чудес, которые она совершила как при жизни, так и после смерти».

– Чудо! Я так нуждаюсь в чуде! – приговаривала Анжелина, глядя на статую святой.

Она опустилась на колени и стала горячо молиться.

Сен-Лизье, на следующий день, 18 августа 1879 года

Спала Анжелина плохо. Ее терзали мысли о будущем сына. Требования Эвлалии казались ей вопиющим шантажом, хотя она понимала обоснованность подозрений кормилицы.

«Я не могу показать акт о крещении. Я даже не могу попросить кого-нибудь сыграть роль бабушки», – в отчаянии думала Анжелина.

Ранним утром она бесшумно вышла из дома и отправилась на кладбище, чтобы собраться с мыслями на могиле матери, простом земляном холмике, над которым возвышался крест.

Утро было прекрасным. По небу цвета лаванды неторопливо плыли золотисто-розовые облака, в зарослях кустарников заливались птицы.

– Мама, здесь все дышит покоем! – прошептала Анжелина и положила к подножию креста небольшой букет ярко-красных цветов. – Я принесла тебе твои любимые георгины, которые ты посадила три года назад. Посмотри, какие они красивые! Кусты чайных роз тоже прелестны! Зимой папа обрезал их, конечно, не так хорошо, как это делала ты, но все же. Мама, если ты меня видишь, то, наверное, расстраиваешься. Я хотела быть самим совершенством, во всем следовать твоему примеру, но согрешила и солгала. Я отдалась мужчине, а он предал меня.

Дрожащим голосом Анжелина тихо добавила:

– Мама, прости меня! Я думала, что Гильем попросит моей руки. Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была рядом! Мне так одиноко! Я никому не могу довериться.

В отчаянии Анжелина перекрестилась, а затем провела рукой по деревянному кресту, который Огюстен Лубе покрасил в белый цвет. Острым шилом он выгравировал имя своей жены: «Адриена Лубе» и, чуть ниже, даты: «1832–1877».

– Мама, вчера в Бьере я встретила дядюшку Жана. Мне было так стыдно, когда он говорил о моей добродетели. Возможно, тебе тоже стыдно за свою дочь.

Под чьими-то энергичными шагами на центральной аллее захрустел гравий. Анжелина тут же замолчала. Она боялась столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из семьи Лезаж. Но это был могильщик с лопатой на плече. Он поприветствовал Анжелину, одним пальцем приподняв соломенную шляпу.

– Прекрасная погода, мадемуазель Лубе! – крикнул могильщик.

– Да, погода действительно прекрасная, – с облегчением откликнулась она.

Овчарка ждала Анжелину у ограды. Молодая женщина погладила собаку по голове.

– Спаситель, прогулка окончилась.

В сопровождении собаки Анжелина неторопливо направилась вдоль руин крепостных укреплений в сторону города. Вскоре показался бывший Дворец епископов, огромный, мрачный, бросающий тень на фахверковую стену дома каноника, стоящего на углу улицы Мобек. Дул теплый ветерок, наполненный приятным ароматом роз, которые в изобилии цвели в конце лета.

«Если бы я могла перенестись в прошлое, повернуть время вспять! – думала Анжелина, готовая вот-вот расплакаться. – Я бы открыла калитку, ведущую в наш двор, и увидела бы маму, развешивающую белье. Папа работал бы в своей мастерской без очков и, как обычно, распевал бы песни. А я была бы неиспорченной. Ни один мужчина не дотронулся бы до меня, не сделал бы мне ребенка, бедного маленького мальчика без фамилии, у которого, кроме меня, нет никого на всем белом свете».

Молодость, жаждущая радости и беспечности, плохо сочеталась с глубокой печалью, терзавшей Анжелину.

– Анжелина! – раздался знакомый голос.

Из-за угла показалась Октавия с корзинкой в руках. Улыбающаяся служанка приветливо закивала головой.

– Погоди, не убегай. Я несу тебе яблоки. У нас их слишком много. Мадемуазель подумала, что это доставит тебе удовольствие, А еще она хочет видеть тебя. И как можно скорее. Речь пойдет о бархатном платье на осень. Ты же знаешь, она такая нетерпеливая!

Анжелина подумала, что это отвлечет ее от грустных мыслей.

– В таком случае я предупрежу папу и сразу же приду. Спасибо за яблоки, они чудесные.

– И вкусные. Ты можешь сварить из них компот, они хорошо развариваются, – посоветовала Октавия. – До скорого!

Через полчаса Анжелина уже входила в дом Жерсанды де Беснак, которую не видела целую неделю. Старая дама встретила ее, поджав губы.

– Здравствуй, малышка, – сухо сказала Жерсанда.

– Здравствуйте. Большое спасибо за яблоки. Мой отец очень доволен, – ответила Анжелина, немного обеспокоенная серьезностью старой дамы.

Жерсанда была еще в ночном чепце с кружевами и голубом атласном пеньюаре.

– Вы не заболели? – с тревогой спросила молодая женщина.

– Нет. Хочу заметить, что ты редко приходишь ко мне так рано. Я одеваюсь к одиннадцати часам.

– Но Октавия сказала, что я должна немедленно прийти!

– Знаю. Мне надо поговорить с тобой, Анжелина. Дело не терпит отлагательств. Я очень рассержена.

– На кого?

– Сама догадайся! – воскликнула старая дама. – На тебя! Сейчас ты выслушаешь меня, а потом скажешь всю правду. И не делай такое лицо! Ты не в суде!

Никогда прежде Жерсанда не говорила с Анжелиной столь холодно. Молодая женщина напряженно всматривалась в лицо старой дамы, пытаясь понять, что могло так рассердить ее.

– Чем я вам не угодила? – тихо спросила Анжелина, едва сдерживая слезы. – Если я утратила право на вашу дружбу, мне здесь больше нечего делать. Каждый раз, когда я приходила сюда, у меня создавалось впечатление, что я попала в тихую гавань, пристанище покоя и красоты. Я вам многим обязана…

– Ты мне ничем не обязана, – оборвала Анжелину Жерсанда де Беснак. – В этом краю я умерла бы от скуки, если бы не взяла тебя под свое крыло. В течение многих лет ты была для меня солнечным лучиком. Но сейчас я очень огорчена. Анжелина, будь со мной честной! Почему ты каждый месяц ездишь в Бьер? Да еще в дилижансе!

Анжелина сначала покраснела, потом побледнела. Объятая ужасом, она старалась не встретиться с проницательным взглядом старой дамы.

– Ты можешь сказать, что это меня не касается, и будешь права. – Жерсанда немного смягчилась. – Об этом я совершенно случайно узнала позавчера из разговора с братом пастора, когда выходила из храма. Этот почтенный старый господин часто ездит в Масса, где живет его родственница. Разумеется, он ездит в дилижансе. Когда он стал мне рассказывать об очаровательной молодой женщине с фиалковыми глазами и роскошными рыжими волосами, с которой ему доводилось несколько раз путешествовать вместе, я сразу поняла, что это ты. Анжелина, ты же знаешь, какая я любопытная! Меня интересует все, что касается тебя. Ты всегда была со мной откровенной. Вспомни, этой зимой, на Богоявление, ты поведала мне о встрече с Розеттой и родах ее старшей сестры с трагическим концом; на следующий день после Пасхи ты подробно рассказала мне о том, как ездила в Сен-Годан с отцом, которому нужно было купить кожу. Ах! Я забыла… В мае я удостоилась чести услышать рассказ о свадьбе твоей кузины Леа. Так вот, я рассердилась, узнав, что ты довольно часто ездишь в Бьер, а мне об этом не рассказывала. Я хочу знать правду, детка!

Испуганная Анжелина не решалась поднять голову. Она слышала только слова, не замечая нюансов интонации Жерсанды. Ей опять надо лгать, придумывать какую-нибудь историю… У Анжелины на это больше не было сил.

– Там живет твой возлюбленный? – продолжала старая дама. – Но… Да что с тобой?

Анжелина, вцепившись руками в колени, дрожала, словно готовилась к исповеди. Но вдруг, несколько раз судорожно вдохнув воздух, она громко разрыдалась.

– Мне нечего вам сказать! – сквозь рыдания проговорила она и встала. – Думайте что хотите.

– Анжелина, не уходи! – закричала Жерсанда. – Октавия, скорее!

Служанка примчалась как раз вовремя, чтобы перехватить рыдающую беглянку. Но та неожиданно прижалась к Октавии и громко застонала, словно насмерть испуганный ребенок.

– Боже всемогущий! – запричитала хозяйка дома. – Малышка, мне очень жаль, если я тебя испугала! Ну, будет! Садись. Октавия, дай ей сердечные капли.

Анжелина позволила довести себя до кресла. Она никак не могла успокоиться и продолжала плакать и дрожать. Обе женщины смотрели на нее, не понимая, чем это могло быть вызвано.

– Неужели все так серьезно? – спросила наконец Жерсанда. – Что ты от меня скрываешь? Я думала, что ты доверяешь мне.

– Я отдала своего сына кормилице в Бьер, – на едином дыхании вымолвила молодая женщина. – Сына Гильема Лезажа. Он плод греха, живое доказательство моих заблуждений, моей наивности. Славный мальчик, родившийся вне закона, крещеный родниковой водой, появившийся на свет в пещере. Байстрюк! Вот! Вы довольны? Напрасно вы меня любили, напрасно уважали меня, напрасно делали подарки. Я недостойна всего этого и прошу простить меня. Я обманывала вас, как и своего бедного отца. Но я никому не принесу горя. Я уеду с моим малышом далеко, очень далеко…

Анжелина упорно смотрела в пол. Октавия застыла неподвижно, не осмеливаясь даже вздохнуть. Что касается Жерсанды де Беснак, то она, казалось, превратилась в статую с полуоткрытым ртом.

«Значит, я была права, – говорила себе старая дама. – Боже мой, я должна была раньше заставить ее сказать правду!»

– Посмотри на меня, сумасшедшая! – громко приказала Жерсанда. – Анжелина, еще осенью у меня появились сомнения. И виной тому твой внезапно изменившийся силуэт и трагическое выражение лица, когда я упомянула о девушке, брошенной этим проклятым Гильемом!

Служанка медленно пошла к двери.

– Полагаю, я здесь лишняя, – мягко сказала она. – Я оставлю вас.

– Не сейчас, Октавия. Ты должна услышать все, что будет сказано сейчас. Только вместо сердечных капель принеси нам кофе. Самое худшее позади. А ты, Анжелина, подними голову. Не мне тебя судить и уж тем более изгонять из своего сердца.

Жерсандой обуревали сильные чувства. Едва взглянув на старую даму, Анжелина поняла это.

– Мадемуазель, неужели вы не осуждаете меня за то, что я сделала? – прошептала Анжелина.

– Единственный, кто достоин осуждения, – рассердилась Жерсанда, – так это отец твоего ребенка. Как он осмелился украсть твою девственность, обещать жениться на тебе, а потом исчезнуть?! Могу представить себе, что ты пережила, узнав, что беременна. Тебе было страшно, стыдно. Ты корила себя за легкомыслие, но не теряла веры в того, кого любила.

– Да, именно так все и было, – вздохнула Анжелина. – Но я гордилась, что ношу в себе нашего малыша, его малыша. Я скрывала свою беременность при помощи корсета и более просторной одежды и все время боялась, что мне станет плохо. Я рано ложилась спать, чтобы поскорей снять корсет, сдавливавший мое тело. Отец ничего не заметил, иначе он выгнал бы меня из дому. Для него незамужняя мать все равно что проститутка. В его глазах я бы опозорила нашу фамилию. И я решила доверить своего ребенка кормилице Эвлалии, о которой хорошо отзывалась моя мама. Ее мать, Жанна Сютра, тоже была кормилицей. Эти женщины живут в Бьере. Я знала, что на склоне скалы Кер есть пещера. Жители долины никогда не ходят туда, поскольку священники-отступники хоронят около пещеры своих покойников. Когда я поняла, что скоро рожу, я приготовила белье для себя и пеленки для малыша. При первых же схватках я села на нашу ослицу и пустилась в дорогу.

Теперь, когда страшная тайна не лежала тяжким бременем на ее сердце, Анжелина все говорила и говорила. Старая дама слушала, не перебивая. Ни Жерсанда, ни Анжелина не заметили, что Октавия принесла кофе. Служанка разлила горячий напиток по чашкам и села в сторонке.

– Я даже не волновалась. Я думала лишь о том, чтобы подарить жизнь своему ребенку, – продолжала Анжелина мечтательным тоном. – Первые роды я приняла у самой себя.

– Какая опрометчивость! Ведь ты же могла умереть! Я потрясена! Но, малышка, ты должна была мне все рассказать. У меня есть деньги. Мы нашли бы выход из положения.

– Но я жива, и мой сын тоже. Он такой прелестный! Увы! Видеть его раз в месяц – это так мало. У меня нет права на его первую улыбку. Когда я привезла Анри к кормилице, мне пришлось соврать ей. Я имела глупость сказать, что Анри – незаконнорожденный ребенок, и теперь она отказывается кормить его. Вчера она была очень сердитой и весьма нелюбезно говорила со мной. Если я не привезу ей акт о крещении, мне придется забрать малыша. Ее мать, Жанна, поддержала дочь, сказав, что Эвлалия к тому же ждет третьего ребенка.

Рассказав о сыне, Анжелина испытала такое облегчение, что не смогла сдержать улыбку. Она знала, что Жерсанда де Беснак и Октавия не выдадут ее. Еще не в состоянии хладнокровно размышлять, Анжелина воскликнула:

– Вы обе очень любезны со мной! Не беспокойтесь, я найду другую женщину, которой смогу доверять. Сегодня я собиралась съездить в Сен-Жирон, чтобы узнать у какого-нибудь доктора адреса кормилиц. Я буду видеть Анри чаще и к тому же сэкономлю деньги.

– Сколько ты платишь этим женщинам из Бьера? – спросила служанка. – Воры есть в каждом ремесле.

– Шесть франков в месяц, – призналась молодая женщина. – Сначала легко было им платить, ведь Гильем оставил мне кошелек с деньгами. Конечно, мне надо было тогда швырнуть этот подарок ему в лицо! Со временем я поняла, что он просто купил мое молчание, вернее, мои услуги. Не стоит бояться слов.

Жерсанда побледнела. Как ни презирала она семью Лезаж, но, узнав о деньгах, все же была шокирована.

– Анжелина, я уже говорила и вновь повторяю, что рассматриваю себя как твою бабушку или сестру бабушки – выбирай сама. Я никогда не буду осуждать тебя за то, что ты не устояла перед гнусным соблазнителем. Кто способен сопротивляться любви? Я – старая дева, но я тоже любила. Я помню то безумство, которое охватывало нас, помню, как мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, вот здесь.

И Жерсанда приложила правую руку к сердцу. Анжелина была ошеломлена. Ей никогда не приходила в голову мысль, что Жерсанда де Беснак в юности могла быть влюблена.

– Мне жаль тебя, малышка, – добавила старая дама. – В последние месяцы ты испытывала дикие муки. Я часто замечала, что ты чем-то озабочена, нервничаешь, но предпочитала не задавать лишних вопросов. Теперь, когда я знаю правду, я еще больше восхищаюсь тобой.

– О нет! Прошу вас, не говорите так! – запротестовала Анжелина. – Восхищаетесь? Мной? Я опорочила память мамы, отдавшись мужчине вне священных уз брака, и продолжаю дурачить своего бедного отца, желая оградить себя от неприятностей. Если он узнает, что у меня есть ребенок от Гильема, то рассердится, почувствует себя обесчещенным. Я не имею права его разочаровывать. После того несчастного случая ему так тяжело! Поверьте мне, мадемуазель Жерсанда, я люблю и уважаю своего отца и мне стыдно ему врать. Но едва я взяла своего ребенка на руки, как для меня все утратило значение. Ведь, кроме меня, у Анри никого нет.

– Ты правильно поступила, Анжелина! – одобрила ее старая дама. – Многие девушки, оказавшиеся в твоем положении, подбрасывают плод своего греха к воротам богаделен. Ты же, приняв решение оставить при себе своего ребенка, проявила порядочность и мужество.

Октавия не вмешивалась в разговор. Правда, время от времени она бросала сострадательные взгляды на свою хозяйку. Но Анжелина ничего не замечала.

– Мадемуазель, пейте кофе! – нежным голосом пропела служанка. – Он горячий, и я подсластила его, как вы любите.

– Не беспокойся обо мне Октавия, – ответила Жерсанда. – Я гораздо крепче, чем кажусь. Пока мы не закончим разговор, я не смогу ничего взять в рот. Анжелина, я хочу тебе помочь. Ты по-прежнему собираешься учиться на повитуху? Подумай, тебя не будет здесь целый год. Полагаю, иногда ты сможешь приезжать на поезде, но что станет с твоим ребенком?

– Я вся извелась, думая о сыне. Разумеется, я должна буду заплатить кормилице заранее, иначе она будет плохо обращаться с малышом. Как бы мне хотелось, чтобы он остался у Жанны Сютра!

– Я хочу предложить лучшее решение. Октавия моложе меня на десять лет. Полагаю, вместе мы сумеем воспитать мальчугана. Здесь он ни в чем не будет нуждаться и ты всегда сможешь видеть его. Каждый день, утром, вечером – когда захочешь… Анжелина, маленький ребенок, растущий в моем доме, доставит мне радость.

– И я буду довольна, – подхватила Октавия. – Мне не выпало счастья нянчить младенцев, и я приложу двойные усилия, чтобы наверстать упущенное. Мы будем холить и лелеять этого херувимчика.

Казалось, волна восторга захлестнула гостиную, тем более что в этот самый момент лучи утреннего солнца осветили комнату радостным светом. Анжелина на несколько секунд закрыла глаза. Ей казалось, что все происходит во сне.

– Ты согласна, малышка? – настойчиво продолжала Жерсанда. – Если согласна, дай нам один день. Мы должны подготовить все необходимое. Пеленки, игрушки, высокий стульчик…

– Нам нужна кроватка-качалка с сеткой, – перебила ее Октавия.

Обе женщины словно помолодели от неожиданного счастья. Видя, как они радуются, Анжелина сама расплакалась от радости.

– Вы действительно это сделаете для меня? – спросила она, всхлипывая. – Мадемуазель, вы настоящая фея, моя добрая фея, и ты, Октавия, тоже. У меня просто нет слов! Конечно, я согласна! Если бы это было возможно, я уже сегодня доверила бы вам Анри. О, мой мальчик! Я смогу каждый день прижимать его к груди, видеть, как он растет и делает первые шаги!