Текст книги "Ангелочек"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

– Это девочка, – вздохнула Анжелина со слезами на глазах. – Бедная малышка! Она не прожила и часа. Все же вы должны позвать священника.

– Я займусь этим, – крикнул, поднимаясь со стула, мужчина. – Я с таинствами не шучу! Кстати, предупреждаю вас, мадемуазель, у меня нет денег, чтобы заплатить вам.

– А я ничего и не прошу! – отрезала девушка.

Руки Анжелины дрожали, когда она пеленала безжизненное тельце младенца. Хлопнула дверь. Валентина, лежа на боку, как раненый зверь, с облегчением вздохнула.

– Розетта, успокой мальчиков, – распорядилась Анжелина. – Теперь должна отойти плацента. Затем я вымою твою сестру. Приготовь горячую воду.

– Хорошо, мадемуазель.

В доме воцарилось спокойствие. Мальчики принялись расспрашивать Розетту. Казалось, после ухода мужчины они немного осмелели.

– Этот грубиян, он вам не муж? – тихо спросила Анжелина.

– Нет же, я его жена! – испуганно возразила Валентина. – Он очень милый. Он содержит моих братьев и сестру. Клянусь вам! Наша мать умерла три года назад от чахотки. Я очень рада, что нашла порядочного мужа.

Анжелина покачала головой. Она не осмеливалась задавать вопросы, которые могли бы прояснить ситуацию, так как была уверена, что это не изменит судьбу ее пациентки. Но она была готова поспорить, что в следующем году Валентина стараниями этого мужчины будет опять беременной.

– Скажи ей правду, Титина! – прошептала вернувшаяся Розетта. – Это наш отец сделал тебе ребенка, а вскоре та же участь ждет и меня. Я хотела все рассказать полиции, мадемуазель Лубе, чтобы его посадили в тюрьму. Возраст позволяет мне работать, а нашим братьям будет лучше в сиротском приюте. Там они не будут голодать и мерзнуть.

Валентина подняла руку, собираясь ударить сестру, но новые потуги не позволили ей этого сделать. Обезумев, она широко открыла глаза:

– О нет! Опять!

– Это отходит послед, плацента, – пояснила Анжелина. – А потом вы сможете вздремнуть.

Анжелина собрала в таз кровянистую темную массу и стала внимательно ее рассматривать.

– Похоже, все хорошо, – наконец сказала она. – Розетта, вылей это в канаву за домом. Я еще не закончила с твоей сестрой.

Анжелина занялась родильницей. Та показала, где лежит чистая простыня, и позволила себя вымыть, а затем перевязать грудь.

– Вот и все. Теперь я могу идти. Пошлите Розетту за доктором, если вечером поднимется температура. У меня нет лекарств, чтобы сбить ее.

– Спасибо, мадемуазель, что пришли! Я не хотела вас звать, но разве Розетту переубедишь…

– Она вас любит. Она боялась, что вы умрете. Бывает, женщины умирают при родах. И поэтому ваша сестра поступила более разумно, чем вы, Валентина.

С этими словами Анжелина стала одеваться. Но она вдруг как бы опомнилась.

– Возьмите, а то вы вся дрожите от холода, – сказала она, накрывая Валентину своей пелериной из овчины. – Прощайте! Умоляю вас, берегите себя!

С тяжелым сердцем Анжелина отодвинула занавеску. Мальчики с любопытством смотрели на нее. В их глазах Анжелина увидела глубокую печаль.

«Боже, какое грустное Рождество у этих несчастных! – подумала она. – А у меня с собой ничего нет!»

Смутившись, молодая женщина вышла на улицу. Было темно, шел густой снег. Розетта перегородила ей дорогу.

– Спасибо, мадемуазель Лубе! – воскликнула девочка-подросток. – Сейчас я верну вам ваш жакет.

– Не надо, оставь его себе. Это подарок. Отважишься ли ты пойти со мной? Я дам тебе еду для братьев и сестры. Сегодня вечером Валентине нужен суп и немного мяса.

Лицо Розетты озарила лучезарная улыбка. Девочка была очень хорошенькой, несмотря на грязь и выступающие скулы.

– Конечно, отважусь! Это избавит меня от необходимости наблюдать, как отец будет перед кюре строить из себя порядочного человека. Я каждый день молюсь, чтобы он не вернулся с мельницы.

– Никогда не надо желать людям смерти, – нравоучительным тоном сказала молодая женщина. – И все же я тебя понимаю. Он… трогал тебя?

– Пока нет. Ему хватает Валентины, – с ненавистью в голосе призналась Розетта.

Они пустились в обратный путь. Анжелина почувствовала себя немного увереннее, ступив на мост, освещенный газовыми фонарями. Перед ней лежал город, который она знала как свои пять пальцев, знала каждую мощеную улочку, каждый тупик, где в мае зацветали розы.

«Мама, не совершила ли я ошибки? – мысленно говорила Анжелина. – А вдруг пуповина закрутилась вокруг шеи по моей вине? Я перевернула ребенка, поскольку ты мне говорила, что ягодичное предлежание таит в себе много опасностей. О, мама, я так волновалась, ведь это была моя первая пациентка! У меня было такое чувство, что ты наблюдаешь за мной, руководишь мною… Но кто убил ребенка? Я или Валентина, отказываясь тужиться? Возможно, он умер еще у нее в чреве, поскольку цвет кожи указывал на цианоз».

Несмотря на все неясности, Анжелина не чувствовала себя виноватой. Все естество молодой женщины подсказывало ей, что отец, вступивший в кровосмесительную связь, не заслуживает ничего другого, как похоронить плод своего преступного греха.

«Кто я? Безумица или нечестивица? – спрашивала себя Анжелина. – Ребенок ни в чем не виноват. Маленькая девочка! Какая бы участь была ей уготована? Нищета, голод, побои, конечно. А когда она достигла бы половой зрелости, ко всему этому прибавилось бы еще и насилие».

Не дойдя нескольких метров до своего дома, Анжелина внезапно остановилась.

– Дай мне слово, что устоишь перед своим отцом! Через два года я буду повитухой и мне не хотелось бы принимать у тебя роды и вновь становиться свидетельницей такого отчаяния.

– Я сделаю все, что в моих силах, мадемуазель, – ответила девочка-подросток. – Но я не хочу бросать своих братьев на произвол судьбы.

– Боже, как мне тебя жалко!

Они вошли во двор. Перед уходом Анжелина заперла Спасителя в конюшне. Теперь собака была на свободе и радостно бросилась им навстречу.

– Это отец выпустил его. Розетта, подожди меня в конюшне. Наша ослица согреет тебя своим дыханием.

Теперь Анжелине предстоял разговор с Огюстеном Лубе. Он, разгневанный, сразу же накинулся на дочь:

– Где ты была, Анжелина? Мне пришлось идти к этой гугенотке – так сильно я волновался! Ее служанка сказала, что ты давно ушла. Дочь моя, только не ври! И никакой кузины Леа на этот раз, прошу тебя!

– Я не собираюсь тебе врать, папа. Меня попросили помочь молодой матери, у которой нет денег, чтобы позвать доктора. А повитуха из Ториньяна уехала к другой пациентке. Я не смогла отказать. Они очень бедные люди, живут в жалкой лачуге за железной дорогой.

Ошеломленный сапожник простер руки к небу и с беспокойством посмотрел на дочь.

– Ты сошла с ума! – воскликнул он. – Насколько я знаю, у тебя нет диплома! У тебя будут неприятности, если об этом станет известно.

Анжелина открыла шкаф, где лежали продукты. Не теряя хладнокровия, она мягко возразила:

– У соседок, бабушек, теток, которые часто собираются около кровати рожающей женщины, никогда не было неприятностей с правосудием, папа. Я пошла помогать этой особе в таком же качестве. Скажем, в качестве дальней соседки или, что вернее, в качестве наследницы умения и знаний Адриены Лубе, лучшей повитухи нашего края. Не волнуйся, никто не станет доносить на меня. К тому же девочка умерла еще до рождения.

– И ты этим глубоко опечалена, – проворчал Огюстен. – А в шкафу что ищешь?

– Я хочу взять два пакета вермишели и мешочек чечевицы. Отец, там четыре голодных маленьких мальчика. Сегодня Рождество, а у них в доме пусто. Родильнице тоже надо поесть. Мы с тобой не такие уж бедные! Я ведь зарабатываю, не так ли?

Огюстен Лубе устало провел рукой по седым волосам.

– Разумеется. Поступай, как знаешь, – проворчал он. – Сегодня вдова Марти пригласила меня на чашку кофе и подарила коробку шоколада. Отнеси ее этим ребятишкам.

– О! Спасибо, папа!

Анжелина буквально взлетела на второй этаж. В большом сундуке была сложена ее детская одежда. Она схватила мешок и принялась бросать в него носки, чулки, рубашки, юбки.

– Это все еще послужит им, – тихо приговаривала она.

Через несколько минут Анжелина вошла в кухню с мешком на спине. Огюстен приготовил другой мешок, в котором была еда.

– Ты, Анжелина, напомнила мне свою мать, – с грустью произнес Огюстен Лубе. – Сколько раз она торопливо возвращалась домой, чтобы поделиться с нуждающейся семьей всем, что имела. Сначала я ругал ее, мы ссорились, но вскоре я сдался. Малышка, если ты станешь повитухой, тебя будут приглашать и в роскошные дома, и в лачуги. Порой ты не будешь получать и су за свои труды и, как у Адриены, у тебя возникнет желание помочь бедным, которых очень много. Тебе будут дарить безделушки, туго набитые кошельки, изысканные вина, драгоценности, а в худшем случае, тебя примутся осыпать оскорблениями и угрозами. Какое странное ремесло!

– Это мое ремесло, папа, – уверенно заявила молодая женщина.

Она с нежностью посмотрела на отца, подбежала к нему и поцеловала.

– Ты лучший отец из всех, кого я знаю!

Взволнованный сапожник не нашел нужных слов, чтобы ответить дочери. Взяв фонарь, Анжелина вышла. Ее переполняла радость.

«Раньше я не понимала, как мне повезло, – думала Анжелина, оказавшись во дворе. – Мои родители следили, чтобы я получила образование и ни в чем не нуждалась. Мадемуазель Жерсанда обучила меня хорошим манерам. Так почему же я горюю, что Гильем бросил меня? Я должна вычеркнуть его из своей жизни. Я буду холить и лелеять своего сына, он будет красивым и сильным, получит прекрасное образование. А я, его мать, буду гордиться им. Мне не на что жаловаться, нет!»

Перед глазами Анжелины вновь возникло бесформенное тело Валентины, ее худые ноги, огромный живот. А потом и мужчина, набросившийся на родную дочь, чтобы удовлетворить свою похоть.

«Это гнусно! Это самое мерзкое преступление, – думала Анжелина. – Но, боже мой, что я могу сделать?!»

Так и не найдя решения, она пошла на конюшню. Розетта спала, лежа на соломе в пустом стойле, соседнем с тем, где стояла ослица. Собака была рядом.

– Розетта, просыпайся! – Анжелина нежно прикоснулась к плечу девочки. – Бедная крошка, ты измучилась!

– Мне приснилось, что я попала в рай! – сказала Розетта, вставая.

У Анжелины на душе стало еще тяжелее… Она показала девочке вещи, которые собрала для ее семьи.

– Из юбок можно сделать штанишки для мальчиков. Ты худенькая, вот эта юбка подойдет тебе. Ты умеешь шить?

– Конечно нет, мадемуазель! Читать я тоже не умею. Я никогда не ходила в школу. Но Валентина может написать свое имя.

– Ох! – вздохнула Анжелина. – Может, твоя сестра сумеет что-нибудь сделать из этой одежды. Но, главное, Розетта, если у тебя возникнут неприятности, сразу же приходи ко мне.

– Хорошо! – пробормотала девочка. – Вы такая милая и такая красивая, что можно подумать, будто вы ангел!

– Ангелы не бывают рыжими, – пошутила Анжелина со слезами на глазах. – А теперь беги домой. Надеюсь, ты доберешься благополучно.

– Я сумею постоять за себя, мадемуазель. А как вас зовут?

– Анжелина.

– Красивое имя. Благодарю вас, мадемуазель Анжелина. За Валентину и моих братьев. Скажите, вы не станете доносить на нашего отца? Он каждую субботу приносит жалованье и не так уж много пьет… Я не хочу, чтобы нас разлучили – моих братьев и сестру…

– Не бойся, я ничего никому не скажу. Жаловаться жандармам должна Валентина, если, конечно, у нее хватит на это мужества.

Молодая женщина погладила Розетту по щеке. Благодаря девочке в это Рождество определилась ее судьба. Она поняла это и обрадовалась.

– И тебе спасибо, Розетта. Я сделала свой выбор… Беги и будь осторожна.

Анжелина проводила девочку до ворот и долго смотрела, как та шла в слабом свете единственного газового рожка на улице Мобек, мостовая которой была покрыта толстым слоем снега.

– Да хранит тебя Господь, Розетта! – произнесла Анжелина.

Бьер, 8 января 1879 года

В Бьер Анжелина поехала на дилижансе, что позволило ей сократить время, проведенное в пути, на полтора часа. Было очень холодно. Она вышла из дилижанса и залюбовалась липой, «Деревом свободы»^[26], росшим на площади около церкви. Всю дорогу Анжелина удивлялась фантазии природы, с которой та украсила скалы, нависшие над ущельем Пейремаль. Тоненькие ручейки, стекавшие по скалам, превратились в эти морозные дни в прозрачные колонны самых разных размеров и форм, а кусты и трава были словно утыканы хрустальными иглами.

Анжелину восхищало это чудесное зрелище. Да, здорово подморозило, как сказал один пожилой мужчина, ехавший с ней в дилижансе.

«Я не добралась бы на Мине, – подумала Анжелина. – Подковы нашей ослицы не оснащены скобами, а дорога полностью обледенела».

Лошади, тащившие дилижанс, были экипированы надлежащим образом. Анжелине казалось, что она до сих пор слышит ритмичный цокот их копыт по земле, ставшей от мороза твердой как камень и скользкой как стекло. Она приехала раньше, чем планировала, так соскучилась по своему маленькому Анри. Идя по улице Лавуар, она благодарила небеса за то, что они послали ей живого, здорового ребенка. Опьяненная радостью, молодая женщина улыбалась.

Первая неделя января выдалась хлопотной. Похороны Эжени Лезаж, которую отпевали в соборе, взволновали весь город. Анжелина не присутствовала на заупокойной мессе, но, спрятавшись за дубами, росшими вокруг кладбища, и закутавшись в накидку отца, она внимательно разглядывала толпу, шедшую за гробом к фамильному склепу. Гильема не было… Она терзала себя вопросами, недоумевая, почему он не приехал. Наконец ей удалось получить ответ от почтальона, неисправимого болтуна:

– Похоже, младший сын Лезажей отбыл с супругой на остров Реюньон^[27], в одну из наших колоний в Индийском океане. Он не смог прибыть на похороны матери.

Огюстен Лубе равнодушно пожал плечами, а Анжелина почувствовала облегчение. Теперь их с бывшим возлюбленным разделяли тысячи километров, что способствовало ее желанию забыть его.

«Сейчас я увижу своего малыша, Гильем, – говорила себе Анжелина, стоя перед дверью дома Сютра. – Ты не знаешь о его существовании, и это очень хорошо. Он принадлежит мне, мне одной. Я буду любить его за двоих…»

Была и другая причина, объяснявшая нетерпение Анжелины взять Анри на руки. Накануне отъезда она пошла на другой берег Сала, чтобы узнать, как чувствует себя Валентина. Розетта так и не появилась, поэтому Анжелина предположила, что ее пациентка оправилась от родов. Тем не менее, желая окончательно успокоиться, она сочла необходимым убедиться в этом лично. Но хижина оказалась пустой. На месте очага – гора холодного пепла. Анжелина была неприятно поражена исчезновением обитателей хижины.

– Они взяли с собой тюфяк, занавеску и стул, – констатировала она, стоя неподвижно посреди мрачной комнаты.

Спаситель, которого девушка привела с собой, долго нюхал земляной пол, затем выбежал на улицу и обогнул хижину. Анжелина бросилась за собакой и остановилась перед маленьким холмиком, покрытым снегом. В центр холмика был воткнут крест, сделанный из двух дощечек.

– Моя милая дочь, эти люди воспользовались твоей добротой! – воскликнул Огюстен, когда Анжелина поведала ему об этом. – Муж не стал звать священника. Он дождался твоего ухода и сам похоронил ребенка. Они, несомненно, продали все вещи, которые ты им дала, и пошли искать удачу в другом месте.

Анжелина придерживалась иного мнения: из страха, что она его выдаст, мужчина бежал в другой город, забрав с собой Валентину, Розетту и мальчиков. Она стыдливо умолчала о кровосмесительной связи, так как сапожник обычно отказывался говорить на скандальные темы, оскорблявшие его нравственные устои.

У нее было так тяжело на душе, что она решила как можно скорее поехать в Бьер.

– Мадемуазель Лубе! – воскликнула Жанна Сютра, едва открыв дверь. – Какой собачий холод! Входите же! Что-то вы слишком рано приехали в этом месяце!

– Да, рановато, согласна. Но я боялась, что дороги станут непроезжими, если и дальше будет идти снег.

Анжелина глазами искала своего ребенка. Он спал в плетеной колыбельке, на дне которой лежали теплые шерстяные пеленки.

– Какой он красивый! – с восторгом воскликнула она. – Настоящий херувим! Такой крепенький!

Сидя на краю кровати, довольная Эвлалия засмеялась. Она застегивала черную сатиновую кофту.

– Я взяла еще одного сосунка, раз уж отняла Поля от груди, – с гордостью сказала она. – Но не беспокойтесь, Анри ест вдоволь. Он настоящий обжора! Разбудите его, и вы убедитесь, как громко он кричит.

– Нет-нет, он так сладко спит. Я привезла вам подарки.

Мать и дочь обменялись довольными взглядами. Жанна поспешно вытерла стул тряпкой.

– Садитесь, мадемуазель Лубе. Я угощу вас кофе, черт возьми! Кстати, вы можете пообедать у нас. Вы только принюхайтесь: это рагу из картошки, репы и сала.

– Я заплачу за свою порцию, – пообещала Анжелина. – Лучше я оставлю деньги у вас, чем в таверне.

Анжелина упивалась счастьем. То, что она была в одной комнате со своим сыном, приводило ее в восторг. Ей казалось, что она добралась до спасительной гавани. При мысли, что вскоре дотронется до сына, обнимет его, ей становилось спокойнее. Анжелина отдала Эвлалии деньги и открыла большую кожаную сумку.

– Бутылка муската для ваших мужей, банка фуа-гра. И шоколадные конфеты.

Анжелина повторяла слова мадемуазель Жерсанды, когда старая дама перечисляла подарки, которые приготовила для Огюстена Лубе и его дочери.

– Вы балуете нас, – жеманно произнесла Жанна Сютра. – Неужели вы разбогатели? Я что-то не вижу вашей ослицы. Вы приехали в дилижансе?

– Я много работаю, – резко сказала Анжелина. – А все эти вещи я получила в благодарность за свои услуги. Я говорила бабушке малыша много хорошего об Эвлалии и о вас, Жанна, и она проявила щедрость.

В камине потрескивали поленья. Гудела железная печка. Дом семейства Сютра походил на уютное гнездышко, по которому разливался аппетитный запах рагу.

«Мой малыш в безопасности под этой крышей, с этими женщинами, – думала Анжелина. – Я пока не подходила к нему, но он скоро проснется, и я склонюсь над его колыбелькой. Боже, спасибо за все!»

Анжелина сияла от счастья. Отсветы пламени освещали ее золотисто-рыжие волосы, аккуратно заплетенные в косы и уложенные над лбом, по цвету напоминавшему слоновую кость. Казалось, ее бездонные фиолетовые глаза так и искрились. Сложив нежно-розовые губы, она, сама того не осознавая, послала ребенку воздушный поцелуй. Зачарованные красотой Анжелины, Жанна и Эвлалия смотрели на нее, открыв рот.

Слабый крик нарушил тишину. Это заплакал Анри.

– Возьмите его, мадемуазель, – сказала кормилица. – Он не голоден, просто этот маленький господин требует внимания к себе.

Через мгновение Анжелина уже поднимала своего сына, запеленутого с ног до головы. Ребенок прижался к ее груди. Молодая женщина с восхищением смотрела на малыша, дрожа от счастья. Она вглядывалась в его черты: в изгиб бровей, форму носа, темный пушок на голове. Ребенок тоже смотрел на нее.

– Он просто чудо! – прошептала Анжелина. – Красивый пупс! О! Он мне улыбается!

По щекам Анжелины текли слезы, но она этого не замечала. Баюкая сына, она несколько раз поцеловала его. Эвлалия хотела сказать, что Анри часто ей улыбается, но предпочла промолчать. Сцена, при которой присутствовали обе кормилицы, подтвердила их подозрения.

«Она его так любит, что можно подумать, будто это ее сын! – думала Эвлалия. – Мама права: гордая мадемуазель Лубе согрешила…»

Глава 6

Летние дни

Бьер, 17 августа 1879 года

С каждым приездом Анжелины Лубе Жанна и Эвлалия все больше убеждались, что малыш Анри был ее ребенком. Однако на протяжении шести месяцев они ни разу не намекнули на это обстоятельство. Молодая женщина платила в определенный день оговоренную сумму, была щедрой и всегда готовой оказать услугу. Она сшила блузку из цветастой ткани для кормилицы, иногда привозила семейству Сютра небольшие подарки, сладости или безделушки, которые ей дарила мадемуазель Жерсанда.

– Это не наше дело, – говорила Жанна Сютра. – Деньги есть деньги. Анжелину Лубе надо, скорее, жалеть, чем осуждать. Видимо, парень вскружил ей голову, а затем исчез.

– Я и не утверждаю обратного, мама, но я даю свое молоко байстрюку. Поди узнай, крещеный ли он, этот малыш!

– Ты не даешь свое молоко, а продаешь, – оборвала дочь Жанна. – Я тоже была кормилицей. И, поверь, это очень помогло нам. Не будь денег, которые я зарабатывала, мы никогда не купили бы этот дом и дровяную печку, на которой готовим.

Анжелина не знала, что выдала себя тем январским утром, когда дала волю материнской любви, переполнявшей ее. Да и всегда, как только она переступала порог дома Сютра, на ее губах расцветала улыбка, глаза сияли от радости. Ее движения становились мягкими, голос приобретал нежность и сладость, едва она заговаривала с малышом.

– Он восхитительный! Как он вырос! – умилялась Анжелина, целуя ребенка.

Так могла вести себя только мать. Эвлалия и Жанна в этом деле понимали толк, им трудно было ошибиться. Но все же они воздерживались от расспросов, хотя вместе с женщинами, приходившими к реке стирать белье, всегда были готовы посудачить и посплетничать. Весной большая стирка была поводом почесать языки, а скандальные истории наполняли хозяек новой энергией. Валки стучали чаще, если какая-нибудь жительница долины начинала рассказывать весьма пикантную историю; белье становилось гораздо чище, если хозяйки узнавали, что та или иная девушка видела волка, а тот или иной парень поранился, размахивая ножом в потасовке.

От сплетен Анжелину охранял туго набитый кошелек. Более того, Эвлалия, заботившаяся о своей репутации, не хотела признаваться, что кормит грудью незаконнорожденного. Но в это августовское утро она решила, что больше не будет кормить маленького Анри.

– Ты в этом уверена? – спросила Жанна, с беспокойством поглядывая в окно на улицу. – Скоро приедет мадемуазель Лубе. У тебя еще есть время передумать.

– Что сказано, то сказано! И ты прекрасно знаешь, почему.

Окна были открыты, но подходившая к дому Анжелина ничего не слышала. Она с интересом смотрела на стайку девушек, собравшихся на лугу. На них были головные уборы, которые носили все девушки Масса: треугольная льняная косынка, не закрывающая затылок. В жакетах, надетых поверх белых блузок, они готовились приступить к особенной операции: к трепанию льна. Это чудесное растение, покрывавшее весной южные склоны долины небесно-голубым ковром, было скошено и высушено в снопах под жарким июльским солнцем. Затем эти снопы в течение нескольких дней вымачивались в соседнем ручье до тех пор, пока не начинали разлагаться. Теперь наступало время трепать лен. При помощи тонкой длинной деревянной палки надо было измельчить стебли на примитивном верстаке, ножки которого были врыты в мягкую почву луга.

Затем лен сушили на чердаках, а зимой женщины пряли его. Чуть позже мотки небеленых нитей превращались в простыни, предметы одежды. Вот уже на протяжении столетия этот горный край, где жизненные условия были неимоверно тяжелыми, спасался от голода благодаря льну.

Анжелина впервые видела, как девушки трепали лен, хотя в детстве не раз приезжала с матерью в Бьер.

«Время от времени мы навещали дядюшку Жана, чаще всего это было осенью. Отсюда мы привозили в Сен-Лизье каштаны и грибы. Или же мы приезжали в конце зимы», – вспоминала Анжелина.

Взгляд ее аметистовых глаз переметнулся на скалу Кер, крутые склоны которой были покрыты темно-зеленой растительностью. Благодаря листве деревьев и лугам с еще густой травой окрестный пейзаж не был мрачным и суровым. Большие серые коровы с тонкими острыми рогами бродили по берегу реки.

И тут девушки запели:

Свое веретено ты украсила белой лентой,

Белой как снег под лучами восходящего солнца.

Прекрасная пряха, прекрасная пряха,

Которая прядет с утра до вечера,

Скажи мне, почему

Веретено крутится, крутится, крутится,

С утра до вечера крутится, крутится?

Нужна пеленка, чтобы запеленать

Малышку, которую скоро будут крестить.

«В Бьере, наверное, хорошо жить, – подумала Анжелина. – Теперь я чувствую себя здесь, как в знакомом месте. Жаль, что я никогда не увижу Луиджи. Он, несомненно, уехал».

Анжелина часто думала о скрипаче, которого встретила на базаре в Масса, об этом эксцентричном человеке, воре и краснобае. Воспоминания о нежном поцелуе, которым они обменялись, еще жили в ней. Эти воспоминания, окруженные каким-то магическим ореолом, не могли изгладиться из памяти молодой женщины.

«Он, конечно, рассыпается в комплиментах и перед другими девушками, выпрашивая у них су или поцелуй, – думала Анжелина. – Но он сумел меня развлечь и успокоить. По сути, он не такой уж плохой парень…»

Но едва Анжелина переступила порог дома кормилицы, как мысли о скрипаче улетучились. Она сразу увидела Анри, который сидел в колыбельке, опираясь спиной на подушку. Ребенку было уже девять месяцев, и он очень изменился. У него были круглые розовые щечки, головка покрылась тонкими каштановыми волосиками. Он что-то лепетал и смеялся, как только на него обращали внимание. В прошлом месяце Эвлалия пожаловалась Анжелине:

– Он слишком резвый, ваш малыш! Однажды вечером чуть не вывалился из колыбели – пытался встать на ноги. Еще один, который спешит!

После этого молодой матери снились кошмары: она боялась, что ее сын упадет и разобьется. Но сейчас, увидев своего малыша сидящим, с прямой спинкой, она успокоилась.

– Здравствуйте, мадемуазель Лубе! – воскликнула Жанна, чистившая картошку. – Вы опять приехали в дилижансе?

– Да, это очень удобно. К тому же в конце зимы наша ослица захромала. Бедное животное! Мой отец хочет избавиться от Мины, поскольку от нее больше нет пользы.

Атмосфера в доме была неспокойной, Анжелина это сразу почувствовала. Обе женщины были как-то странно напряжены. Заволновавшись, молодая женщина, мечтавшая поскорее взять Анри на руки, попыталась завязать разговор.

– Я остановилась около реки, чтобы посмотреть, как на лугу работают девушки, – сказала она. – Моя мать рассказывала о том, как в долине обрабатывают лен.

– Да, это происходит каждый год после сбора урожая, – ответила Жанна. – Мадемуазель, если вы хотите покормить малыша, бутылка для него готова. Мы уже добавляем муку в козье молоко. Он аж облизывается.

– Что? – закричала Анжелина. – Его надо кормить грудью, а не из бутылки! Я очень недовольна!

– Я кормлю грудью девочку, которая намного слабее этого бутуза, – резко возразила Эвлалия. – Ее мать живет в Тарасконе и платит мне больше, чем вы. К тому же я жду третьего ребенка и не могу больше держать у себя вашего малыша. Ну, я имею ввиду ребенка этой дамы из Сен-Жирона.

Анжелина была ошарашена. Она сразу поняла, что кормилица не уступит, но все же попыталась уговорить ее:

– Эвлалия, мы же с вами договаривались! Я должна поставить в известность бабушку Анри и найти другое решение. Все же он мог бы пожить у вас до тех пор, пока ему не исполнится год.

– Нет. Вы должны увезти его на следующей неделе, – оборвала ее кормилица. – Если этим людям малыш не нужен, пусть отдадут его в сиротский приют.

Жанна внимательно следила за выражением лица Анжелины. Тронутая ее отчаянием, она вмешалась:

– Я тоже думала, что Анри проживет у нас год, но Эвлалия устала. Ее муж сердится, потому что вчера ей стало нехорошо. Знаете, здоровье кормилицы надо беречь. А скоро ей придется кормить и собственного ребенка.

– Но вы, по крайней мере, не отняли ребенка от груди, не предупредив меня? – возмутилась Анжелина, пристально глядя на сына.

– Нет, – сухо ответила Эвлалия. – Я даю ему грудь по утрам, только по утрам. Мне очень жаль, мадемуазель, но я так больше не могу. Если вы согласитесь, чтобы ребенком занималась моя мать, она будет кормить его жидкой кашей из ложечки четыре раза в день. Он настоящий обжора и не почувствует разницы.

Новость так ошеломила Анжелину, что она никак не могла собраться с мыслями. У объятой паникой женщины в голове был хаос. «А я-то думала оставить малыша в этом доме еще на несколько месяцев, точнее, до двух лет! Кто о нем будет заботиться, когда я уеду учиться в Тулузу? Я ни за что не отдам его в богадельню или сиротский приют. Нет! Никогда!»

Решительным жестом Анжелина взяла Анри на руки и прижала его к груди. Ребенок рассмеялся, стараясь поймать шнурок от ее белого ситцевого чепца. Затем он схватил прядь ее волос.

– Маленький озорник! – воскликнула Анжелина. – А ты сильный!

Анжелина боролась с желанием коснуться губами гладкой кожи своего сына.

– Жанна, если вы возьмете ребенка на свое попечение, я думаю, что его бабушка не станет возражать. Надеюсь, что от каши у него не будет болеть живот. А вдруг возникнут колики? Бедный малыш!

– Не он первый, не он последний, – оборвала Анжелину Эвлалия, завистливо глядя на нее.

Кормилица вряд ли помнила, когда почувствовала зависть к мадемуазель Лубе. Возможно, в тот момент, как ее муж лестно отозвался о молодой женщине, когда та приезжала к ним в июле. Или же она считала эту горожанку слишком гордой? Эвлалия отказывалась искать истинную причину своих чувств. В этот вечер она внимательно рассматривала безукоризненно сшитую коричневую саржевую юбку Анжелины и кожаный пояс, охватывающий тонкую гибкую талию молодой женщины. Шелковая розовая блузка, расшитая цветами, также приводила Эвлалию в восхищение.

«Честное слово, она слишком хорошо одевается. Наверняка ее содержит какой-нибудь мужчина, – говорила себе кормилица. – Черт возьми, скоро она привезет к нам второго ребенка!»

Красоту Анжелины подчеркивал даже белоснежный чепец.

– Положите Анри в колыбель. Хватит его тискать, вы уже надоели ему, – резко сказала Эвлалия. – Сейчас он должен спать.

Молодой женщине показалось, что ей с размаху дали пощечину. Растерявшись, она покачала головой.

– Если он начнет плакать, я уложу его. С ребенком надо играть. В конце концов, что я плохого сделала? Мне платят, чтобы я присматривала за малышом. А вы, Эвлалия, не имеете права мне приказывать.

Назревала ссора. Но тут раздался стук в дверь и на пороге появился дородный мужчина. Он снял широкий черный берет, и солнечный лучик упал на его рыжую шевелюру.

– Анжелина! Ты приехала в Бьер, но даже не подумала зайти к дядюшке и поприветствовать его! Неужели ты не в состоянии дойти до Ансену?

– Дядюшка Жан!

– Да, это я, твой дядюшка Жан! Я сидел на террасе таверны, когда ты выходила из дилижанса. Мадемуазель моя племянница, как всегда, не снизошла до того, чтобы посмотреть вокруг. Но одна добрая душа сказала мне, что ты пошла к Сютра.

Покраснев от смущения, Анжелина положила Анри в колыбельку. Потом она подошла к своему крестному и поцеловала его. Он похлопал ее по спине.

– Добрый день, Жанна! И тебе, Эвлалия, тоже. Я вам не помешал?