Текст книги "Подпольный Баку"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Соне-ханум представился случай на деле доказать, что она усвоила и последний раздел учебной программы, составленной Михайловским, в память давно усопшей супруги великого багдадского халифа, – раздел, который ей никак не удавался. Припоминая советы и наставления своего учителя, подробно рассказавшего ей о манере Зюбейды-хатун изливать гнев на супруга-халифа, она вспомнила про записку, которую Зюбейда-хатун в минуты гнева вывешивала на двери своей спальни:

"Сегодня мать маленького Джафара, сына халифа, больна и не желает никого видеть. Это касается и самого халифа.

Зюбейда-хатун".

На двери комнаты Соны-ханум появился клочок бумаги, на котором было написано:

"Сегодня ханум больна и не желает никого видеть. Это касается и самого Гаджи.

Сона-ханум"

Оригинальный протест хозяйки дома против суровости мужа был с ликованием встречен всей прислугой дома.

Женя, воспользовавшись свободным временем, отправилась по своим делам. Первым делом она пошла в гимназию Кутилевского повидаться с некоторыми гимназистами, которых она привлекла к революционной деятельности.

Кутилевский даже и не подозревал об этом, так как молодые люди, с которыми Женя встречалась в его кабинете, были выделены им самим для подготовки Жени к сдаче экзаменов экстерном на аттестат зрелости.

Сегодня гимназисты, члены молодежного социал-демократического кружка, должны были вместе с Женей обсудить и выправить заметки рукописного революционного журнала гимназистов "Голос".

Были приняты меры предосторожности: дверь кабинета заперли на ключ. Сам Кутилевский в это время находился на уроке. На директорском столе были разложены тетради и учебники – свидетельства усердных занятий Жени.

Едва последняя заметка была прочитана и обсуждена, раздался стук в дверь.

Женя поспешно спрятала на груди запретные листочки и взяла в руки учебник алгебры.

Никто из ребят не растерялся. Один из них отпер дверь.

Войдя в свой кабинет, Кутилевский насмешливо спросил:

– Зачем вы заперлись? Вам было страшно? Ведь сейчас день, никто вас не обидит.

– Да, сейчас день, – ответила Женя, ничуть не смутившись, – однако те самые типы, с которыми опасно встречаться ночью, мешают нашим занятиям.

Брови Кутилевского удивленно взлетели вверх.

– Вам мешают заниматься? Кто же? Почему вы до сих пор ничего не говорили мне?

Лицо Жени выразило удрученность.

– Сын начальника порта Николай Девалев и его дружки постоянно мешают нашим занятиям. Поэтому я заперла дверь на ключ.

Кутилевский строго покачал головой.

– Вы поступили разумно, Женя. Я приму меры, чтобы эти шалопаи отныне не мешали вам.

Девушка благодарно улыбнулась.

– Я так признательна вам, Григорий Петрович. Вы очень добры ко мне. Не знаю, как отблагодарить вас за ваши труды и дружеское расположение ко мне.

Гимназисты, собрав книжки, ушли.

Кутилевский задал Жене несколько вопросов по программе занятий. Ответы девушки превзошли все его ожидания.

– Я уже не раз говорил вам, Женя, вы на редкость способная девушка. Однако не надо зазнаваться, Я по-прежнему замечаю в вас некоторые недостатки, от которых вы, увы, не спешите избавляться. Эти промахи не сулят ничего хорошего для вашего будущего.

– О чем вы говорите, Григорий Петрович? Я не понимаю, о каких моих промахах идет речь?

Кутилевский покраснел и заговорил, смущенно покашливая:

– Вы допускаете большую оплошность, поддерживая дружбу с таким человеком, как Михайловский. Вспомните, Женя, ведь вы давали мне слово не быть с ним на короткой ноге, держать его в отдалении от себя. А не далее, как вчера, я собственными ушами слышал, он обратился к вам на "ты". Признаюсь вам, Женя, это оглушило меня, как гром. Но более всего меня изумило то, что вы не выразили протеста в ответ на такую фамильярность. Не могу представить себе, что вы находите общего с этим гадким, испорченным и хитрым человеком. По сравнению с вами он глубокий старик. Я уже не говорю об его отвратительном характере. Неискренний, лжец! Вы не можете не замечать всего этого и все-таки вы постоянно бываете в реальном училище. Клянусь вам честью, Женя, я говорю это не потому, что мною владеет ревность. Вы должны воспринимать мои наставления как своего рода уроки, ибо нравственность является непременным качеством человека, который готовится к экзаменам на аттестат зрелости. Впрочем, не будем сейчас говорить на темы морали. Подумайте сами, Женя, могу ли я оставаться равнодушным, видя, как девушка, в отношении которой я питаю самые серьезные намерения, существо чистое и непорочное, – как эта девушка общается и поддерживает дружбу с мерзким, бесчестным человеком?! Согласитесь, это не может не набросить тень на меня, лицо нравственное и добропорядочное.

Женя слушала наставления Кутилевского, едва сдерживая улыбку. Когда он умолк, она ответила:

– Все, что вы изволили сейчас сказать, Григорий Петрович, возможно, неоспоримо с вашей точки зрения. Но я хочу, чтобы вы поняли и меня до конца. Я дала вам слово построить с вами в будущем семью, и это право не может быть отобрано у вас и передано другому. Коль скоро мы решили в скором времени соединить наши судьбы, мы должны исключить из наших отношений глупую ревность. Она мешает любви. Мы обязаны верить друг другу и не тратить времени на пустые, бессодержательные разговоры. Кроме того, надо считаться с обстановкой. Вам известно, что моя госпожа возложила ответственность за мои занятия прежде всего на Михайловского. И вы хорошо знаете, какое влияние имеет Михайловский на Сону-ханум, которая во всем слушается его советов. Учитывая это, я держусь с вами официально, как чужой вам человек. Из этого вы можете заключить, какой волей я обладаю и как могу владеть своими чувствами. Вы, Григорий Петрович, сами хорошо знаете, что я люблю вас, что я решила связать с вами свою судьбу. Я обещала отдать вам самые чистые девичьи чувства, но, несмотря на это, я ни разу не позволила вам даже погладить мои волосы. Как после этого вы смеете думать, будто такая стойкая девушка может дать повод этому Михайловскому вести себя непристойно?! Ответьте мне, я настаиваю, что он может сделать мне? Не надо забывать, что если я вдруг, без всякого повода, порву с ним, под угрозой окажется наша будущность, наше счастье. Именно поэтому я вынуждена встречаться с ним и поддерживать дружеские отношения.

Доводы Жени не были по душе Кутилевскому, однако спорить с ней он не посмел.

Из гимназии Кутилевского Женя направилась прямо в реальное училище.

Михайловский давно ждал ее в своем кабинете. Не успела девушка войти, как он с упреком бросил:

– Я убежден, Женя, вы идете от Кутилевского. Как вам не надоело смотреть на его мерзкую физиономию?!

Женя безмятежно улыбнулась.

– Да, я была в гимназии. Но для ученика не имеет значения, красив или уродлив его учитель. Ученик есть ученик, учитель – учитель. Ученица ходит к учителю не затем, чтобы объясняться ему в любви. Я пользуюсь опытностью этого человека, дабы не увеличивать ваших забот. Вы, Виктор Иннокентьевич, по-прежнему одержимы ревностью и не можете держать себя в руках. Если так будет продолжаться и дальше, мне придется расстаться с вами обоими. Я уже решила это в душе.

Суровый голос девушки напугал Михайловского. Впервые она говорила с ним так резко и холодно. Боясь лишиться ее дружбы, он поспешил переменить тему разговора, повел речь о ее занятиях.

В конце дня Женя ушла из реального училища, успев незаметно передать в коридоре одному из учителей статьи для рукописного молодежного журнала "Голос".

Возвращаясь домой, она увидела на Полицейской улице Павла. Он тоже заметил ее, однако прошел мимо, даже не поздоровался. Это задело девушку.

– Павел, погоди, – окликнула она его.

Он подошел к ней.

– Здравствуй, Женя.

Она с упреком смотрела на него.

– Верно говорят: лучше поздно, чем никогда. Я вижу, ты не хочешь даже здороваться.

– Что проку в формальных приветствиях?! Зачем тебе мое "здравствуй", если ты не дорожишь моей дружбой? Было время, мы часто встречались, часто здоровались, – а результат каков?! У тебя нет права судить меня за мое невнимание. Ты давно отошла от меня, и мы продолжаем отдаляться друг от друга. Сейчас мне даже неловко разговаривать с тобой. Наверное, и ты испытываешь чувство стыда, встречаясь со мной.

Наши свидания стали невозможными и в других отношениях. Ты живешь как бы в неприступной крепости, которая охраняет буржуазный мир, куда не смеет ступить нога простого смертного. Что ж, ничего не поделаешь! Если ты довольна своей жизнью, живи как знаешь. Ни я, ни мои товарищи не собираемся мешать тебе. Ты поймешь и оценишь свои заблуждения лишь после того, как мы изменим эту жизнь, когда твои друзья Кутилевский и Михайловский, эти отпетые провокаторы, состоящие на службе в царской охранке, получат по заслугам.

Женя грустно улыбнулась.

– Это ты заблуждаешься, Павел, думая, что я отошла от своих товарищей. Мне ни в чем не придется раскаиваться после того, как жизнь в России изменится. Я не провинилась перед нашей партией. Я, как и ты, иду дорогой борьбы за наше общее дело. Я. как и ты, принимаю участие в борьбе против царского гнета. Партия и ее руководители хорошо знают, что я делаю. Именно поэтому, прошу тебя, никогда не говори со мной от имени нашей организации. Ты – разумный, способный человек, умеешь убежденно выступать перед рабочими. При желании ты мог бы оказать нашей организации гораздо большую помощь, чем оказываешь сейчас. Тебе ли не известно, какие ответственные дни мы переживаем? Надо постараться вырвать отсталых рабочих Балаханов и Биби-Эйбата из-под влияния шендриковцев, этих закоренелых холуев буржуазии.

– Почему ты думаешь, что я недостаточно работаю? Или я должен отчитываться перед тобой?!

– Раз ты сам не любишь отчитываться, зачем требовать от других, чтобы они отчитывались перед тобой? Ты напрасно осуждаешь меня, Павел, за то, что я служу в доме Тагиева. Какой ты непонятливый! Да, я живу и работаю в доме миллионера Тагиева, я встречаюсь с провокаторами Михайловским, Кутилевским и другими им подобными. Но ведь для того, чтобы бороться с этими людьми, надо быть среди них, знать их планы. Странно, Павел, что ты не понимаешь таких простых вещей.

Плотников чувствовал: Женя права, догадывался, что она выполняет особое поручение Бакинского комитета РСДРП, и все-таки был не в состоянии совладать с чувством, которое жило в его сердце, – ревностью.

– Не ревнуй меня, Павел, – тихо сказала Женя, будто заглядывая в его душу. – Я та же самая, какой была раньше. И я больше, чем своей жизнью, дорожу нашей дружбой, нашими отношениями. Сейчас мне не хочется подробно объяснять тебе это. Давай встретимся сегодня на Набережной в девять часов. Приходи, Павел, Обещаешь?

– Не обещаю, – сухо сказал он и пошел своей дорогой.

XXVI

Утром, едва Гаджи проснулся, ему подали письмо из Петербурга от губернатора Накашидзе.

Требовался грамотный человек, который мог бы прочесть послание. Час был ранний, и Гаджи решил прибегнуть к услугам жены. Но тут же вспомнил, что она обижена на него со вчерашнего дня.

Как же быть?

Гаджи послал в спальню жены служанку с поручением сообщить госпоже, что он желает ее видеть.

Вопреки ожиданиям Гаджи, которому хорошо был известен строптивый нрав его половины, Сона-ханум разрешила прийти к ней.

Когда он с письмом в руке вошел в ее спальню, Женя помогала госпоже одеваться. Увидев Гаджи, она хотела выйти, но Сона-ханум удержала ее:

– Останься со мной, занимайся своим делом...

Девушка принялась складывать в коробку платья и прочие предметы туалета, которые хозяйка носила накануне.

Сона-ханум развернула письмо и начала вслух читать.

Губернатор Накашидзе писал:

"Уважаемый господин Гаджи!

Все это время я с большим удовольствием вспоминал Вас и нашу последнюю встречу в Вашем гостеприимном доме.

Был счастлив выполнить Вашу просьбу – передать привет его превосходительству господину министру внутренних дел. Его помощник, Ваш искренний, преданный друг господин фон-Валь, был также рад слышать, что Вы пребываете в добром здравии.

Я готовлюсь в обратный, путь и скоро буду иметь честь пожать Вашу дружескую руку. Я привезу Вам ценный подарок, который представляет собой личное письмо его превосходительства министра внутренних дел Плеве.

Я нашел возможность в специальной беседе с господином министром рассказать о Вашей преданности Его Императорскому Величеству и о Ваших верноподданнических чувствах. Не сомневаюсь, господин министр передаст лично Государю Императору многое из того, что я рассказывал о Вас.

Господин Гаджи может порадовать своих друзей приятными известиями из Петербурга, который стоит всецело на стороне мусульман Кавказа.

Ваш искренний друг

Накашидзе"

Письмо обрадовало супругов настолько, что они уже не вспоминали о вчерашней размолвке.

Несколько дней Гаджи ходил в приподнятом настроении. Даже известие о кровавых событиях в северной столице в воскресенье 9 января не омрачило его безмятежного расположения духа.

Спустя неделю Гаджи позвонили и передали от имени жены губернатора радостное известие: "Этой ночью, в два часа, господин губернатор прибывает в Баку".

Гаджи тотчас же велел своему секретарю отправить Мамед-беку телефонограмму следующего содержания:

"Просим Вас пожаловать к нам. Не забудьте захватить книгу стихов Хафиза.

Гаджи Зейналабдин Тагиев"

Через полчаса Мамед-бек входил в кабинет Гаджи. Хозяин встретил его радостной улыбкой.

Прежде всего Мамед-бек подробно рассказал миллионеру о событиях дня. После этого Гаджи сообщил ему о приезде этой ночью губернатора Накашидзе.

– Кажется, я уже говорил тебе, дорогой Мамед-бек, что губернатор везет для меня ценное письмо. Я хочу, чтобы ты погадал на книге Хафиза. Интересно, приятное это известие или нет? Я не верю ни в какие гадания, а Хафизу верю. Эта книга никогда не говорила мне неправды, в чем я имел возможность неоднократно убеждаться. Ты сам отлично помнишь, каким правдивым и точным было предсказание Хафиза относительно моей женитьбы.

Мамед-бек взял в руки книгу стихов Хафиза и прочел стихотворную молитву, посвященную гаданию:

Эй, Хафиз из Шираза, блаженный!

Брось свой взор на меня вдохновенный.

Предскажи мне судьбу, мои дни.

Ты ведь мудрости клад – лишь копни.

Опусти же меч правды на плаху,

И да славится имя аллаха!

Затем Мамед-бек шутливо обратился к Гаджи:

– Приложите вашу руку к книге и бросьте подаяние.

– Гадай! – сказал Гаджи, положив на переплет книги старческую, узловатую руку. – Мое подаяние тебе пианино!

Мамед-бек раскрыл наугад книгу и, прочитав вслух по-персидски стихотворение-предсказание, успокоил Гаджи:

– Да возрадуется твое сердце! Можно подумать, покойный Хафиз сидит сейчас в этом кабинете и ждет вместе с нами прибытия из Петербурга господина губернатора.

Глаза у Гаджи радостно засверкали:

– Прошу тебя, поскорей переведи смысл этих стихов. Я человек почти неграмотный, но мне удалось кое-что понять. Хафиз говорит о падишахе. Уверен, это доброе предзнаменование.

Мамед-бек перевел по-азербайджански стихи-предсказание Хафиза:

Прибыл блистательный флаг падишаха, победный,

К солнцу и звездам возносятся крики народа,

Рок подарил нам улыбку великого счастья,

Длань справедливости страждущим дарит подмогу,

Месяц на небе весь мир освещает улыбкой.

Мир полон счастья и света, ведь царь прибывает.

Горе разбойникам, горе насильникам, горе!

– Слава аллаху! – восторженно воскликнул Гаджи. – Покойный Хафиз словно прочел мои сокровенные мысли. Ты посмотри, Мамед-бек, как мудро он сказал!... Горе разбойникам, горе насильникам!... Клянусь святой Меккой, которую я посетил, покойник намекает в своих стихах на большевиков.

Какая разница между ними и разбойниками с большой дороги?!

На следующий день утром, в десять часов, в кабинете Гаджи зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал голос губернатора Накашидзе. Справившись о здоровье хозяина и хозяйки, губернатор сказал, что будет счастлив встретиться с ними.

Гаджи Тагиев на русском языке поблагодарил губернатора за доброе отношение к нему, попросил передать привет княгине и пригласил губернатора вечером пожаловать к ним в гости.

После этого Гаджи вызвал буфетчика и поинтересовался состоянием продовольственного подвала. Дав ему соответствующие указания и выписав чек на крупную сумму, он добавил:

– Сегодня вечером у нас будут гости – двадцать три человека.

Отпустив буфетчика, Гаджи прошел в гостиную, к жене.

А через десять минут Сона-ханум вызвала всех своих служанок и приказала им надеть платья, в которых они вечером будут прислуживать гостям. Хозяйка внимательно, с ног до головы, осмотрела каждую, делая замечания, касающиеся туалета.

Под вечер на дверях парадного подъезда дома Гаджи появилась фанерная табличка, на которой было написано:

"Этим вечером господин будет занят важными делами и не сможет никого принять".

Нахлебники, имевшие обыкновение каждый вечер приходить в дом Гаджи, чтобы полакомиться объедками с его стола, огорчились, читая это объявление.

К назначенному часу гости начали съезжаться. Как обычно, к их услугам был буфет с богатым выбором вин и других напитков.

Часы на стене гостиного зала пробили девять.

Ожидая губернатора, Гаджи волновался, строил всевозможные догадки относительно содержания письма министра внутренних дел. Однако он был полон веры в то, что гадание Мамед-бека на книге стихов Хафиза окажется пророческим.

Наконец снизу по телефону сообщили: "Губернатор приехал!"

Гости из буфета высыпали на площадку широкой мраморной лестницы. Каждому хотелось оказаться поближе к губернатору, пожать его руку.

Прибытие губернатора в дом Гаджи принесло радость не всем его обитателям. На женской половине дома царило уныние.

Дело в том, что Сона-ханум с самого утра сидела перед зеркалом, занимаясь своей внешностью. Она мечтала поразить гостей новыми драгоценностями и особенно платьем, сшитым специально к возвращению губернатора из Петербурга. Но губернатор приехал один, без княгини, что, согласно восточному этикету, исключало возможность участия женщин в банкете.

Услышав о том, что княгиня не приехала, Сона-ханум бросилась к своей сокровенной шкатулке, где хранился яд, – пожелала отравиться. Служанки помешали ей. От ярости Сона-ханум лишилась чувств. Ее уложили на тахту и принялись растирать одеколоном кисти рук и виски.

Гаджи попросил Ханифу-ханум, свою родственницу, жившую в их доме приживалкой, не отходить ни на минуту от жены.

Гости Гаджи придавали особое значение этому банкету, на котором не было женщин, если не считать восемнадцати хорошеньких служанок.

В буфете велись самые обычные разговоры – о винах, закусках и прочем. Все знали: деловой разговор пойдет за ужином.

Гостей попросили пожаловать в столовую. За столом каждый занял место сообразно своему положению и весу в обществе. Справа от губернатора сидел Гаджи, слева – Гаджи Намат Сеидов.

Среди приглашенных были Муртуза Мухтаров, Исмаил-бек Сафаралиев, Кебла Исрафил Гаджиев, Мамед Гасан Хачинский, Гаджи Расул-оглы, Гаджи Мустафа, Алимардан-бек Топчибашев, Ага Юсиф Дадашев, инженер Бехбудов, Асад-бек Салимханов, Молла Касум-оглы Мамед, Гаджи Аслан и другие.

Когда буфетчик Ислам наполнил вином бокал губернатора, Гаджи шепнул ему:

– Ислам, а мне принеси нарзан.

Он никогда не пил вина в присутствии кочи Гаджи Намата и Гаджи Аслана.

Служанки начали подавать еду. Закуска на мелких тарелках, которые поставили только перед хозяином дома и губернатором, заинтересовала высокого гостя. Ковырнув вилкой, он спросил:

– Что это такое, почтеннейший Гаджи?

Гаджи сказал по-азербайджански Алимардан-беку Топчибашеву:

– Постарайся переводить точнее. Губернатор не понимает по-нашему. – И, обращаясь к Накашидзе, продолжал: – Это блюдо приготовлено из мозгов и потрохов молочных ягнят. Мозги и потроха в течение дня вымачивались в лимонном соку, а затем поджаривались в коровьем масле. Когда я два года назад лечился в Берлине у профессора Шельдинберга, он советовал мне почаще есть это блюдо, которое, по его мнению, устраняет многие старческие недуги, увеличивает мужскую силу, убавляет седину.

Алимардан-бек Топчибашев перевел. Губернатор весело, рассмеялся.

– Я впервые в жизни ем подобный деликатес.

Улыбнулся и Гаджи, сверкая вставной золотой челюстью:

– Имей я возможность есть это блюдо пятьдесят лет тому назад, я прожил бы на пятьдесят лет больше, чем мне суждено прожить.

Служанки не успевали подавать новые яства. Когда гости смаковали паштет из куриных сердец вымоченных в гранатовом соку, Гаджи с грустью в голосе сказал:

– Этот паштет приготовлен по рецепту профессора Фрадриха Шильдгаттера, у которого я лечился в Карлсбаде. Должен заметить, он дает поразительные результаты...

На каждого из двух гостей приходилась одна девушка, исполняющая обязанности официантки. Гаджи и губернатору прислуживала Женя. У девушек в руках были блокноты, в которые они записывали требования гостей. Женя, кроме того, заносила в блокнот краткое содержание беседы Гаджи с губернатором.

Провозглашались тосты.

Когда был предложен тост за здоровье Муртузы Мухтарова, на стол подали любимое блюдо этого богача – фазанью грудку, обсыпанную шекинским барбарисом. Таков уж был этот чудак – Муртуза Мухтаров, не евший ничего иного, кроме фазаньей грудки.

Обернувшись, хозяин дома на русском языке спросил шепотом губернатора:

– Как обстановка?... Все ли хорошо, слава аллаху?

Накашидзе ответил ему на ухо таким же шепотом:

– Обстановка тревожная. Потребуются большие усилия, чтобы подавить забастовки и революционное движение рабочих. Баку нуждается в защите. Это связано с принятием особых мер. В этом деле будет нужна и ваша личная помощь, ибо вы пользуетесь в народе большим авторитетом.

Сказав это, губернатор отправил в рот кусочек фазаньей грудки и утер холеные усы белоснежной салфеткой.

Гаджи не переставал думать о письме министра внутренних дел. Ему не терпелось поскорее получить его от губернатора.

Губернатор Накашидзе отметил про себя не только искусство повара вкусно приготовлять фазанью грудку, но и авторитет, каким Муртуза Мухтаров, судя по тому, что в доме Гаджи знали его вкус, пользовался среди бакинских мусульман-богачей.

Наконец губернатор поднял тост за присутствующих. Так как за всех именитых уже выпили, его предложение означало, что пить за столом больше не будут.

Подали плов.

Помимо этого, каждый из гостей заказывал девушкам-официанткам то блюдо, которое он больше всего любил. Так, например, перед кочи Гаджи Асланом поставили миску с дюшбаре, – азербайджанскими пельменями, а перед моллой Касум-оглы Мамедом – тарелку с лапшой.

Гаджи пояснил губернатору:

– Как можно заметить, у каждого свои привычки. Например, бакинцы не могут жить без теста.

Из столовой гости прошли в парадный зал.

Адъютант губернатора подал ему небольшой кожаный портфель, из которого губернатор извлек опечатанный сургучами пакет.

– Вот письмо, – сказал он, – написанное собственноручно господином министром внутренних дел. По этому поводу, дорогой Гаджи, приношу вам самые искренние поздравления.

Гаджи взял письмо, повертел его в руках, разглядывая со всех сторон, затем передал Алимардан-беку Топчибашеву.

– Прочти-ка, что тут написано!

Алимардан-бек надел очки, разорвал конверт и извлек из него письмо.

– Сразу видно, это писал не простой человек, – сказал он, ознакомившись про себя с содержанием письма. – Такой слог может быть только у великого государственного деятеля.

Этой репликой Алимардан-бек хотел продемонстрировать перед губернатором свою преданность правительству.

Кто-то из гостей поинтересовался, нельзя ли огласить письмо.

– Читай! – приказал Гаджи Алимардан-беку. – Да погромче!

Алимардан-бек начал читать:

"Уважаемый господин Гаджи!

Ваш искренний друг губернатор Баку князь Накашидзе, к которому мы питаем глубокое уважение, привез в нашу столицу приятные воспоминания о Вас и передал нам Ваш дружеский привет.

Ценность Вашего привета заключается в том, что он свидетельствует о Вашей искренней преданности правительству Его Величества Императора Всероссийского.

Переданное Вами через господина Накашидзе теплое письмо укрепило наши симпатии к дружеской мусульманской нации.

Можно сказать, что мусульмане представляют собой единственный народ среди ста пятидесяти миллионов российских поданных, который может служить образцом преданности не только в наши дни, но и вообще на протяжении вот уже целого века.

Особенно следует выделить среди всех мусульман России кавказских мусульман, которые под Вашим руководством оказывают неоценимую помощь властям, не вмешиваются в политику и выступают противниками врагов империи.

Выступление мусульман на стороне властей во всех политических событиях, имевших место в последнее время на Кавказе, расценивается нами как результат Вашего отеческого влияния на мусульманский народ.

Именно поэтому правительство Его Величества поведет беспощадную борьбу со всякой недоброй силой, которая пожелала бы нарушить спокойную жизнь кавказских мусульман н попыталась бы препятствовать преуспеванию мусульманской знати. Наше правительство будет решительно защищать процветающую под Вашей эгидой мусульманскую нацию.

В этом отношении мы дали особые инструкции губернатору Баку, который является Вашим искренним другом.

Повторяю еще раз, правительство Его Величества Императора Всероссийского поведет беспощадную борьбу с второстепенными нациями, которые стремятся доказать свое превосходство перед миролюбивыми мусульманами.

Господин Гаджи имеет право требовать от военных и гражданских властей всяческую поддержку для обеспечения мирной жизни своей нации.

Но должен сказать, что правительство нуждается в помощи мусульманского народа, славная история которого свидетельствует о его героизме, нуждается в его самоотверженности во имя защиты царской династии.

С почтением жму Вашу руку. Господин Накашидзе уполномочен передать Вам заверения в нашей искренней дружбе.

За министра внутренних дел

Д. Гришин

Санкт-Петербург,

14 января 1905 года."

Милостивый тон письма обрадовал Гаджи, но, узнав из последней строчки, что оно написано не лично министром Плеве, он огорчился.

Гаджи не мог знать, что письма подобного содержания были отправлены из Петербурга не ему одному, с той лишь разницей, что вместо имени Гаджи в них проставили другие имена.

Но как бы там ни было, он не мог не выразить губернатору Накашидзе своей радости по поводу содержания письма. Поэтому он попросил Алимардан-бека перевести высокому гостю следующие слова:

– Все присутствующие здесь являются как бы цветом мусульманской нации, ее душой. Сегодня мы говорим не только лично от себя, не только от имени мусульман Баку, но от имени всех мусульман Кавказа. Мусульманская знать, все лучшие люди нашей нации, чьи интересы тесно связаны с интересами правительства, дают слово действовать совместно с правительством, ведя за собой всех честных мусульман. Мы готовы оказать любую помощь местным и столичным властям, которые, руководя государством, пекутся о благе и процветании мусульман. Коль скоро правительство прилагает усилия к защите чести мусульман, ведет борьбу против дашнаков, переправляющих из Эривани в Баку оружие, иными словами, заботится о безоружных мусульманах, которым угрожают насилием, – мы, в свою очередь, не окажемся неблагодарными в ответ на эту любовь. Коль скоро правительство разделяет опасения мусульман относительно приготовлений дашнаков и убеждено в том, что дашнаки хотят напасть на нас, и желает помешать этому, оно должно предоставить мусульманам право на свободу действий, необходимых для самообороны.

По выражению лица губернатора было видно, что он остался доволен ответом Гаджи.

Алимардан-бек, отправив в рот ломтик лимона, обсыпанный сахарной пудрой, попросил позволения высказаться от лица многих присутствующих.

– Господин губернатор понимает, – начал он, – что мы являемся руководителями всех кавказских мусульман. Почтеннейший Гаджи сказал об этом ясно и убедительно. Господин губернатор сам хорошо знает, что культура мусульманской интеллигенции, которую мы представляем, есть отросток русской культуры. Нам отлично известно, что наш народ обязан своими культурными победами великой русской культуре. Именно поэтому мы выступаем непримиримыми врагами всех сил, которые являются противниками существующего в России строя. Все это весьма естественно. Господин губернатор, мне хочется особо подчеркнуть, что нет другого народа, который бы так же точно, как мусульмане, следовал указаниям своих авторитетов и который был бы столь покорен законам правительства. В этой связи следует отметить кавказских мусульман, которые долгое время испытывали на себе влияние персов. Кавказские мусульмане, усвоившие обычаи и традиции иранцев, отличаются от всех других мусульман Российской империи почтительным отношением к своим авторитетам. Это неоспоримая истина, неоднократно подтвержденная жизнью. Таково характерное отличие кавказских мусульман от мусульман центральной и восточной частей Российской империи. Кавказским мусульманам не свойственны бунтарство и неповиновение. В этом смысле большую роль сыграли мусульманская религия и ее законы – шариат. Вообще должен сказать, что ислам призывает мусульман к повиновению царской власти. Господин губернатор должен заверить правительство в том, что бакинская знать и интеллигенция будут решительно бороться с кучкой бунтарей, именующих себя социалистами, в особенности с их левым крылом – большевиками. Но есть одна существенная преграда в нашей борьбе против большевиков. В Баку действует организация дашнаков, которая проводит политику превосходства армян над всеми другими нациями. Армянская буржуазия, армянские купцы, не довольствуясь тем, что им удалось потеснить в Тифлисе местную буржуазию и местных купцов, то есть завоевать себе в Грузни неплохое положение, решили теперь перейти в наступление здесь, в Азербайджане, даже в самом его сердце – Баку. Армянам принадлежит восемьдесят процентов азербайджанской вефти и домов в Баку. Почти вся местная торговля сосредоточена в их руках. Все это они присвоили. Армяне торопятся как можно скорее полностью расправиться с представителями мусульманского капитала, вытеснить их из Баку. Сейчас, хотя и не слышно выстрелов, идет борьба не на жизнь, а на смерть между мусульманским и армянским капиталами. Если власти дадут мусульманам возможность, они смогут защитить от армян свою буржуазию, своих купцов, свои авторитеты, являющиеся гордостью нации. У мусульманского народа есть одна отличительная особенность: он гордится своими состоятельными соотечественниками, своими миллионерами. Мы обязаны поощрять и развивать в нашем народе эту черту характера. Нам стоило больших трудов привить мусульманскому народу мысль о том, что каждая нация должна непременно иметь свою национальную буржуазию. В настоящий момент многие мусульмане предпочитают работать на предприятиях хозяев-мусульман, а не на предприятиях, принадлежащих владельцам других национальностей. Однако большевики чинят нам препятствия. В последних забастовках приняло участие много рабочих-мусульман. Мы убеждены, что непокорность и заносчивость свойственны главным образом рабочим-армянам. Между ними и рабочими-мусульманами существует большая разница, заключающаяся в различном отношении к политическим проблемам. Рабочие-армяне склонны вмешиваться в политику, а рабочие-мусульмане хотят быть подальше от нее. Но я опять подчеркиваю: большевики лезут из кожи вон, лишь бы втянуть рабочих-мусульман в свои дела. Рабочие-мусульмане не в такой степени, как рабочие-армяне, заражены страстью к политике. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на состав социал-демократической организации. Мусульман в ее рядах в два раза меньше, чем армян. Если в революционное движение и замешаны представители мусульман, виной этому большевики. Однако, хотя им удалось несколько испортить характер рабочих-мусульман, на мусульманских крестьян они пока что имеют незначительное влияние. Необходимо отметить, что начиная с 1898 года вредные микробы социал-демократических идей стали проникать и в среду городской интеллигенции. До конца прошлого века мусульмане понятия не имели, что такое революция, забастовка, политика, экономические требования. Наоборот, прежде мы не раз были свидетелями того, как рабочие-мусульмане дрались с организаторами забастовок, чего нельзя сказать про армян и русских. Деятельность большевиков, терпимое отношение к ним местных властей способствовали присоединению рабочих-мусульман к революционному движению. Не следует особенно отчаиваться по этому поводу, ибо большинство мусульман по-прежнему верно религии, своим состоятельным благодетелям и правительству.