Текст книги "Подпольный Баку"
Автор книги: Мамед Саид Ордубади
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Ордубади Мамед Саид
Подпольный Баку
Мамед Саид Ордубади
ПОДПОЛЬНЫЙ БАКУ
I
В мастерских нефтепромыслового оборудования концессионной компании братьев Нобель закончился короткий обеденный перерыв. Отзвучал гудок, призывающий к возобновлению работы.
Хочешь не хочешь – иди к своему месту. Замешкаешься, – попадешься на глаза главному механику Челману. Внесет он твое имя в записную книжку для штрафников, в "каинову библию", как прозвали ее рабочие, и в день получки не досчитаешься двух-трех полтинников.
В кузнечном цехе звонко, на все лады застучали молоты.
Четверка закадычных друзей – Айрапет, Аскер, Мамед и Павел – не спеша возвращалась к своим наковальням. В их медлительных походках чувствовалась нарочитость. Уж такова молодость: при удобном случае норовит подчеркнуть свое удальство и независимость. Мол, что нам Челман?! Плевать на его "библию"! Впервые что ли попадать под штраф?!
К ним подошел Василий Прохоров.
– Ребята, – шепнул он, – из Тифлиса привезли свежий номер газеты "Квали".
Лицо Павла оживилось.
– Газета при тебе?
Василий хлопнул рукой по нагрудному карману пиджака.
– Здесь. – Он озорно улыбнулся.
– А где ты был раньше? Могли бы в перерыв почитать на заднем дворе.
– В перерыв я ходил за газетой.
– Куда?
– Неважно. Главное – газета есть.
Аскер предложил:
– Встретимся сегодня после работы.
– Иного ничего не остается, – согласился Василий. – Говорят, газетка интересная.
Павел подошел к своей наковальне и, взяв большие щипцы, начал помешивать угли в горне.
Ему было невдомек, что через дырку в пыльном, закопченном окне за ним наблюдает главный механик мастерских Челман.
В последнее время владелец "каиновой библии" проявлял особый интерес к молодому рабочему и ко всем тем, с кем он общался.
Вынув из кармана злополучную записную книжку, Челман аккуратным мелким почерком занес в нее имена рабочих, с которыми Павел только что разговаривал.
Сегодня в "каиновой библии" было записано:
"Мое мнение оправдывается: Павел Плотников – человек своенравный и заносчивый. Остер на язык, дерзок. Однако рабочие почему-то любят его. Влияние Плотникова на них велико. Они готовы слушаться его во всем. Сегодня после обеденного перерыва, после гудка, Айрапет Айвазян, Аскер Дадашев, Мамед Сеид-оглы и Василий Прохоров опять подходили к нему и долго шептались. Со стороны это выглядело довольно подозрительно. Убежден, они говорили крамольные слова, что можно было заключить по их настороженному виду: настоящие заговорщики. Я считаю: эту компанию необходимо разогнать. Они будоражат и сбивают с толку рабочих мастерских..."
Через минуту Челман стоял возле Павла.
– Сделай одолжение, молодец, обрати на меня свой взор, – начал он язвительно. – Не забывай, ты работаешь в мастерских всемирно известной компании, где не место бунтарским мыслям и всяким секретным разговорам. Заруби это на носу и помни: мне ничего не стоит в любую минуту рассчитать и вышвырнуть на улицу сотни таких, как ты, весь ваш кузнечный цех, всех моих рабочих. Фирма Нобель не пострадает от этого, – в Баку рабочих рук хоть отбавляй. Ты должен знать, что ремонтные мастерские компании братьев Нобель в Черном городе являются образцовыми. Здесь прежде всего ценятся дисциплина и умелые рабочие руки. И в этом моя немалая заслуга. Образцовый порядок, который царит здесь, – дело моих рук. Не забывай, главного механика в этих мастерских зовут Челманом. Тебе известно это имя? Челман – это я!
Павла было трудно запугать, даже смутить подобными угрозами. Выхватив массивными щипцами из горна раскаленный добела кусок железа, он бросил его на наковальню и начал сплющивать молотом.
– Вас, господин Челман, я знаю хорошо, – сказал он громко, размахивая молотом. – Но и вы, кажется, знаете меня неплохо. В Черном городе все зовут меня Павлушей-кузнецом. Вы считаете себя знаменитым механиком нобелевских мастерских в Черном городе, а я – знаменитый на многих бакинских заводах кузнец Павлуша. Выходит, мы с вами вроде как бы братья. – Павел озорно сверкнул глазами, не переставая работать. – Наша с вами матерь – слава. Уверяю вас, в Баку Павлуша-кузнец только один. Возможно, где-то есть кузнец по имени Павел или кузнец по имени Павка, или по имени Павло, или Павлик, но Павлуша-кузнец только один. Не ищите другого, господин Челман! Напрасный труд. Примите мой добрый совет, господин Челман: изучая мой характер, старайтесь не ошибиться. Чем лучше узнаете меня, тем лучше это будет для вас. Я повседневно чувствую ваше внимание к моей персоне. Возможно, вы даже влюблены в меня, ибо не спускаете с меня глаз. И все-таки, по-моему, вы еще недостаточно хорошо знаете меня. В этом смысле вы, мой дорогой господин Челман, можно сказать, настоящий невежда.
Павел пальцами левой руки стряхнул со лба обильный пот; капли, упав на раскаленный кусок железа, мгновенно испарились. Кузнец ловким, привычным жестом подцепил щипцами остывший металл и сунул его в горн, взял вторую железную болванку, багрово-красную, похожую на буйволиный язык, положил на наковальню и вновь замахал молотом, придавая куску железа нужную форму.
Рабочие кузнечного цеха с интересом вслушивались в спор между Челманом и своим любимцем Павлушей. Некоторые даже прекратили работать, в их глазах было тревожное ожидание.
В эту минуту главного механика можно было уподобить дворняжке с недобрым норовом, которая неожиданно получила удар камнем из-за угла.
Что он слышит?! Простой кузнец, какой-то мальчишка дерзит ему! Или он ослышался?! Невероятно!
Челману хотелось подойти ближе, чтобы достойно ответить этому болтливому наглецу, но из-под молота Павла во все стороны летели золотые мотыльки и мешали главному механику приблизиться.
– Послушай, парень, тебе говорят: перестань махать молотом! – крикнул он.
Павел кинул в горн остывший кусок железа, потряс головой, избавляясь от обильного пота.
– Теперь – милости прошу, слушаю вас, господин Челман.
Главный механик подпер короткими руками толстые бока, зло прищурился.
– Не хвастайся, Плотников, не кичись своей славой. Цена твоей славе грошовая. Когда тебя вышвырнут отсюда, никто из твоих голоштанных дружков не придет тебе на помощь, ни один не посмеет попросить: "Господин Челман, мы давно знаем этого Павла Плотникова, простите его великодушно, примите вновь на работу!" А если и найдется какой-нибудь глупец, который заступится за тебя, обратившись ко мне с подобной просьбой, я отвечу ему: "Катитесь к чертям собачьим – и ты и твой дружок Павел!" Ты понял меня? Или забыл, в каком году мы живем?
– Почему забыл?.. Сегодня с утра был 1897 год. Может, я запамятовал? Тогда поправьте меня, господин главный механик. Однако, мне кажется, я не ошибаюсь.
– На этот раз ты не ошибся. Сейчас действительно 1897 год. Именно поэтому ты сегодня же получишь расчет. Вам всем хорошо известно, что голод и безработица гонят тысячи людей, жителей Поволжья – от Казани до Астрахани – в Баку. Голодные, нищие россияне плывут вниз по Волге, мечтая добраться до нашего города. Баку им представляется райским уголком. Среди них сотни умелых кузнецов. Есть такие, кто без труда заткнет тебя за пояс в работе. Думаешь искуснее твоих рук нет на свете? Дудки! В своей жизни я видел работяг, по сравнению с которыми ты – что пень перед дубом. Или ты не знаешь, что ежедневно ко мне приходят десятки переселенцев – русские, татары, азербайджанцы из Ирана?... Приходят и валяются у меня в ногах, упрашивая взять на работу.
Павел нахмурился. Видно было, слова Челмана задели его. Он взял коробку с махоркой, лежавшую рядом с кузнечными мехами, скрутил козью ножку, щипцами достал из горна уголек, закурил.
– Ваша песенка, господин Челман, не про меня, – сказал он угрюмо. – Я не из тех, кто валяется в господских ногах. Мы с вами разные люди и говорим на несходных языках. Одного лишь не могу взять в толк: в чем причина вашего особого отношения ко мне. Может, объясните?
Челман извлек из кармана брюк коробку дорогих папирос, важно закурил.
– Пока ты не работал у нас, ни один рабочий не смел явиться к нашему управляющему с жалобой. Никто не роптал, никто не сетовал – ни на меня, ни на свое житье. Я хочу спросить тебя: зачем ты подучиваешь местных рабочих азербайджанцев и тех, кто приехал в Баку из Иранского Азербайджана, жаловаться управляющему? Ты – русский, они – мусульмане. Ты – православной веры, они – магометане. Пока ты не работал в наших мастерских, они были кротки, как овцы, которые мирно пасутся на лугу, не поднимая голов от земли. Ты возмутил их покой! Теперь из-за твоих крамольных наущений они начали поднимать головы, пустились в рассуждения о продолжительности рабочего дня, о низких заработках.
– Я никого не наущаю и не подбиваю рабочих идти к управляющему с жалобами. Кто может запретить людям думать о том, как они живут, мечтать о лучшей доле? По-моему, нет ничего удивительного, что прежде рабочие трудились покорно, как овцы, понурив головы, страшась роптать открыто на свою судьбу, а теперь их языки развязались, и они не боятся жаловаться. На это есть две причины: первая – мышление рабочих изменяется, у них появляется желание жить по-человечески; вторая – ухудшаются условия труда. Работать стало настолько тяжело, а условия жизни сделались столь невыносимыми, что даже "овцы" начали роптать. При чем здесь я или кто-нибудь другой? Вы, господин Челман, как говорится, в чужом глазу соломинку видите, а в своем – бревна не замечаете. Что же касается вашего замечания относительно моей принадлежности к православной вере, а моих товарищей – к магометанской, отвечу: неумная, подленькая мыслишка, призванная посеять вражду между рабочими! Некоторые, наверное, не знают, зачем и откуда она взялась, кому полезна. Но для меня она не представляет загадки. На каком бы языке ни говорили люди, которые трудятся здесь, какую бы веру они ни исповедовали, они равны друг перед другом, равны правом, полученным от хозяев, горьким правом не жить, а существовать. В этом смысле православные и мусульмане – братья.
Челман зло усмехнулся.
– Ах, вот оно что!.. Теперь мне все ясно. Об этом вы и шепчетесь с утра до вечера. А ты – зачинщик. У меня и свидетели есть...
Никто не заметил, как в кузнечный цех вошел управляющий мастерскими Якобсон. Челман первым увидел его.
– Очень кстати, господин управляющий, что вы изволили пожаловать сюда. Все знают, вы, господин Якобсон, спрашиваете работу с меня, а я – с них. Челман обернулся к Павлу. – А что делаешь ты? Подучаешь рабочих жаловаться на наши порядки?! Таких заносчивых и строптивых, как ты, надо поискать! Сам такой – и других пытаешься сделать похожими на себя?!
Управляющий, поздоровавшись с Челманом за руку, достал из кармана черного пиджака серебряный портсигар и, рисуясь, извлек из него тонкую папиросу с длинным мундштуком.
Челман выхватил из кармана жилетки спички, угодливо протянул их управляющему, который в упор рассматривал Павла.
– Слышал о тебе, Плотников, слышал, – заговорил Якобсон ровным, скучным голосом. – Каждый человек нуждается в работе. Я даю ее вам и плачу за нее. Взамен каждый из вас обязан трудиться здесь десять часов честно, добросовестно, не ленясь. Если бы вы, господа рабочие, знали, какой ущерб, какие издержки несут хозяева-предприниматели, если бы вам было известно о тех распоряжениях, которые поступают в адрес нашей компании из центрального управления, требующего увеличения рабочего дня и снижения на десять процентов заработной платы рабочих... И если бы вам было известно о моих протестах в ответ на эти распоряжения, о протестах, к которым меня вынуждают условия вашей жизни. Я уверен, если бы вы знали все это, вы не допустили бы безобразия, свидетелем которого я только что стал. Ты, Плотников, умелый, работящий кузнец. Это истина, которую не опровергнешь. Но твой задиристый нрав, твой беспокойный характер мешают тебе работать еще лучше. Будь твой характер столь же прилежен, как и твои руки, тебе никогда бы не грозило увольнение. Не забывай, над тобой нависла угроза быть выброшенным за ворота этого предприятия братьев Нобель. Очень прискорбно, что ты прямо-таки спешишь быть вышвырнутым отсюда, причем изгнанным с позором, без малейшей надежды получить где-либо работу.
Павел вновь провел рукой по лбу, утирая пот; лицо его было сосредоточенным, глаза смотрели на управляющего пристально и бесстрашно.
Работа в цеху приостановилась. Не слышно было ни перестука молотов, ни тяжелого дыхания кузнечных мехов. Рабочие, притихнув, ждали, чем кончится этот словесный поединок.
– Я человек прямой и привык говорить откровенно то, что думаю, сказал негромко Павел. – Иным и не хотел бы быть. Я живу своим умом, не беря в долг разума у других. Трудно не выразить сожаления, глядя, как вы, господин управляющий, стараетесь скрыть истинные причины жалоб рабочих и взвалить ответственность за это на других. Но ведь вы сами являетесь причиной всех этих жалоб. Ответьте мне, господин Якобсон, кто виновен в том, что рабочий, которому негде спать и жить, приходит к вам и просит у вас жилье? Кто виноват, что на заводе нет воды, чтобы умыться после работы, и рабочий просит вас поставить в цехе рукомойник? Когда рабочий заболевает, его выбрасывают на улицу и выгоняют с работы. И он вынужден умирать под забором. Его товарищи, видя это, возмущаются и протестуют. Кто же виновен?! Если рабочий, трудясь по десять часов в день, не может заработать на хлеб своей семье и начинает роптать, неужели в этом виновен я, Павел Плотников?! Когда главный механик Челман в течение дня раз сто обругает рабочего, не как-нибудь, а упомянув непременно при этом его отца и мать, то есть, попросту говоря, оскорбит его самолюбие, унизит его человеческое достоинство, – кто виновен в этом?! Когда Челман без конца раздает зуботычины бессловесным, забитым иранцам и волжским татарам, – кто виновен в этом?! Скажу откровенно, я против того, чтобы рабочие ходили жаловаться к вам, управляющему, ибо жалобы эти мало что изменят.
Лицо у Якобсона позеленело от злости. Откусив край папиросного мундштука, он выплюнул его на землю.
Челман поспешил вмешаться:
– Сами изволите видеть, господин управляющий, как мне трудно руководить мастерскими. Этот смутьян Плотников верховодит здесь. Обратите внимание на мастеровых: все побросали работу. Вон Айрапет Айвазян, вон Аскер Дадашев, вон Мамед Сеид-оглы, который прежде походил на ягненка, все они смотрят этому смутьяну в рот, боясь пропустить одно его слово. Взять к примеру вон того, Аскера... Эй, Дадашев, подойди ближе, тебе говорят?.. Так вот, этот самый Аскер, господин управляющий, скажу в лицо ему, очень ловкий кузнец. Но раньше это был простодушный, покладистый мусульманин. А сейчас?.. Пропащий человек! Вбил себе в голову те же бредовые мысли, с которыми носится Плотников. Да разве только Аскер Дадашев стал таким?! Все, кто здесь работает, – армяне, русские, мусульмане, заражены вредными речами этого Павлушки. Даже подручный Айрапета, вон тот, мальчишка Эйбат, высказывает всякие недозволенные мысли... Управляющий резко повернулся и пошел к выходу. В дверях он остановился.
– Советую всем рабочим, – сказал он жестко, – образумиться и вести себя благопристойно. Вольнодумные речи Аскера Дадашева и Павла Плотникова могут сбить вас с верного пути. В наказание за крамолу и неповиновение властям сюда, в Баку, из центральной России, Ярославля и других городов сосланы сотни людей. Мне жаль вас, господа рабочие! Подумайте о ваших семьях, о женах и детишках! На место каждого из вас найдется десяток желающих.
Аскер сделал несколько шагов навстречу управляющему:
– Будь механик Челман справедливым человеком, он прежде всего сказал бы, что мы добросовестно трудимся. Челман следит за каждым нашим шагом, подслушивает наши разговоры, словом, ведет себя, как настоящий сыщик. Но и сыщик должен делать свое дело добросовестно, а не передавать хозяевам ложных сведений. Мы никого не подучаем ходить к вам, господин управляющий, с жалобами. Что же касается ваших слов о том, что на место каждого из нас найдется много желающих, – это бесспорно. Увы, господин
Якобсон, вы правы. Нам хорошо известно, что голодные рабочие обивают пороги хозяйских контор, мечтая заработать на кусок хлеба. Очевидно, это радует механика Челмана. Но если он, видя такое положение, считает десятичасовой рабочий день недостаточным для нас, пусть откровенно скажет об этом... Только что вы, господин управляющий, упрекнули нас в связях с рабочими. Я хочу задать вам вопрос: можно ли эти связи оборвать? Никогда! Потому что люди, работающие под этой крышей, одинаково подвергаются оскорблениям, побоям, нищенствуют, страдают. У нас у всех одно горе, мы все равны в своей беде!
К Аскеру подскочили Гюльбала и Курбан, всегда выступавшие на стороне хозяев, схватили его за руки, оттащили назад.
– Каждый должен знать свое место! Нечего задирать нос выше своей головы! – выкрикнул Гюльбала. – Да пошлет аллах долгой жизни нашему господину управляющему! Ступай на свое место, Аскер, тебе говорят!.. Не позорь нас перед господином Якобсоном, не то я так опозорю тебя, что ты не посмеешь показываться на глаза людям.
Подручный Айрапета, Эйбат, порывистый, горячий юноша, почти подросток, поспешил на выручку Аскеру, встал между ним и его обидчиком, крикнул:
– Попробуйте только тронуть его! Или есть смельчак, кто мог бы обидеть нашего Аскера?.. Хозяйские холуи!.. Откройте пошире свои глаза! – Он кивнул в сторону Челмана. – Что хорошего сделали для вас эти люди? Предупреждаю: кто тронет пальцем Аскера, будет иметь дело со мной!..
Послышались возгласы:
– Молодец, Эйбат!...
– Да наградит тебя аллах, сынок!
Айрапет, который всегда сердился, когда его подручный встревал в разговоры старших, подошел к пареньку, схватил его за руку.
– Иди работай! Не суй нос не в свои дела, мальчишка! Что ты смыслишь в делах взрослых?!
В цехе началась перебранка между сторонниками хозяев и теми, кто поддержал Павла и его друзей.
Управляющий Якобсон поспешил ретироваться. Челман, покидая кузнечный цех, сердито выкрикнул:
– Я заставлю вас прикусить языки! У меня есть убеждения, которым я никогда не изменю: работу следует давать лишь скромным, достойным людям. Вы же – бунтари и не заслуживаете доброго отношения. Я вовсе не сыщик! Хозяева платят мне, и я отстаиваю их интересы. Мне искренне жаль, что из-за кучки строптивых вольнодумцев с работы будут уволены многие другие, которые ради куска хлеба проделали долгий путь из Ирана в Баку. Пусть я не буду Челманом, если не выброшу вас за ворота мастерских, как поступают с рабочими в Ярославле и Иваново-Вознесенске! Не быть мне здесь главным механиком, если я не сделаю вас уличными бродягами! Не забывайте, что мы живем по соседству с Ираном. Баку – ворота Востока, голодного, нищего, бескультурного. Стоит мне пожелать – и из Ирана в Баку побредут, как гурты баранов, тысячи крестьян. Они с радостью будут работать с утра до вечера за фунт хлеба. Иранцы не знают, что такое рабочий день и условия труда, не думают о большом заработке. Они затемно, рано утром, идут на работу и возвращаются домой ночью. И довольны своей жизнью.
Наступило воскресенье.
Заводские гудки не тревожили, как всегда, рабочих на заре, когда на небе еще не погасли звезды.
Не видно было облаков дыма, которые в обычные дни черной чадрой закрывали светлый солнечный лик.
Заводские и фабричные трубы, устремившиеся в голубое небо, казались в этот день безмолвными свидетелями неприглядного житья рабочих Черного города.
Павел, Аскер и Айрапет встретились рано в условленном месте и разыскали Мамеда. Друзья начали прикидывать – куда пойти поговорить, где бы никто не мешал.
Каждый предлагал свой план: один – отправиться на Баилов, другой двинуться в сторону Кишлов, где можно спрятаться в каком-нибудь овраге и спокойно побеседовать о наболевшем.
Последним внес предложение Павел:
– У меня есть несколько медяков, поэтому предлагаю пойти в трактир. Самое безопасное место. Мне кажется, только там мы сможем спокойно поговорить обо всем. Пошли в трактир, ребята! Каждый, у кого есть лишняя копейка, имеет право заглянуть туда. В трактире, если даже кто и услышит от другого "вредное", крамольное словечко, особого значения не придаст, решит: "Подвыпил!" Подобные питейные заведения обладают еще одной небесполезной для нас особенностью: там все только говорят, и редко кто кого слушает. Это нам на руку. Смешно и грустно, друзья, но, увы, пока что это так: для рабочего дорога свободна только в трактир. Словом, пошли: там мы спокойно посидим часок-другой.
Айрапет поддержал:
– Неплохо придумано. В трактир – так в трактир. Скверно только, что ни я, ни Аскер не пьем. У меня, как вы знаете, больные легкие. Даже после маленькой рюмки водки мне плохо. А Аскер вообще в рот не берет этого зелья, не любит. И очень хорошо, пусть не привыкает. Хозяевам на пользу, когда у рабочего есть этот грешок – водка. Только не будет ли это выглядеть странно – рабочие пришли в трактир и не пьют? Как вы считаете?
Павел дружески хлопнул по плечу Айрапета.
– Уверяю вас, никто ничего не заподозрит. Ты, Айрапет, говоришь: пить плохо. Бесспорная истина!.. Но сегодня я не прочь пропустить рюмку-другую. Пойми, душа ноет, болит сердце! Не могу успокоиться после вчерашней стычки с Челманом. Говоришь, вы непьющие?.. Это ничего. Я расправлюсь и с теми рюмками, которые будут стоять перед вами, выпью их за ваше здоровье.
Мамед с сожалением вздохнул.
– Жаль, друзья, я не могу пойти с вами. Пошел бы – все равно ничего не пил бы, но разве соседи и родственники поверят этому?.. У нас в квартале, можно сказать, живут одни духовные лица, сеиды да моллы. Если какой-нибудь болтун донесет им, что Мамед заходил в трактир, они не дадут житья: ни мне, ни моим родственникам. Ох, худо нам придется!
Айрапет понимающе кивнул головой:
– Ты прав, тебе нельзя идти с нами.
Мамед распрощался с друзьями.
Подходя к трактиру, Айрапет, Павел и Аскер услышали голоса "гуляющего" рабочего люда:
– Эх, житуха проклятая!..
– Забыться бы, забыться!..
– Катись ты к чертям собачьим!..
– Все подохнем с голоду!..
– Не жизнь – каторга!..
– Неужто мы только для того и родились, чтобы страдать?!
– Куда господь-то смотрит?..
– Завтра я пристукну этого сукиного сына управляющего, заставлю его матушку слезы лить!..
– Не дают людям жить по-человечески!..
– Эй, хозяин, еще водки!.. Гулять – так гулять!.. Плевать на все!..
– А закусывать-то чем?.. Кто-то выводил плаксиво:
Промелькнула чудо-ночка,
Эх, судьбина, злая квочка!
– Но ведь хозяина не уломать. Разве перешибешь обух плетью?
– Ах, душка моя, Наташечка! Милее тебя нет никого на свете... Знаю, и я тебе люб. Но что ты в сердечке-то своем носишь – скажи!..
На пороге трактира Аскер предупредил Павла:
– Только не напиваться. Мы должны быть трезвыми.
Павел широко улыбнулся.
– Проходи, проходи, дружище! Или мы пьянчуги?! Водка – не наш брат. Будь мы выпивалы, управляющий Якобсон и механик Челман души не чаяли бы в нас. Пойми, для того чтобы сидеть за столом, мы должны заказать что-нибудь.
Мимо распахнутых дверей трактира прохаживался усатый городовой.
В трактире друзья увидели много знакомых, которые сразу же заметили их, начали подзывать:
– Ба, кого мы видим!..
– Подсаживайтесь к нам, ребята, кутнем малость!..
– Тяпнем, братишки!..
– Выпей с нами, Павлуша!..
– Аскер, умоляю, рюмочку!..
Они не подсели ни к кому, устроились за столиком вблизи железной печки, которую не убрали с зимы.
Павел подмигнул товарищам:
– Здесь будет удобно, лучшего места не сыскать. От других столиков далеко. Как раз то, что нам нужно. Говори, сколько твоей душе угодно никто ничего не услышит, а услышит – не поймет.
Они заказали бутылку красного вина.
Павел, пригубив стакан, сказал:
– Обратите внимание, ребята, на убогость кабачка. Это заведение не для богатеев, специально для нас, рабочего брата, кто отрывает от семьи последние гроши, чтобы заглушить здесь свое горе. Взгляните на столы, они не чище наших рубах. И все, кто здесь сидит, похожи друг на друга. На каждом синяя сатиновая куртка с плечами и рукавами, почерневшими от копоти и пота. Приглядитесь получше к лицам тех, кто сидит за этими столами. Взгляните на руки, которые сжимают стаканы. Руки тоже у всех похожи трудовые, рабочие, мозолистые. Посмотрите на головы этих работяг! Их волосы разных цветов и оттенков, но они схожи между собой. Кажется, будто они никогда и гребня не знали. А эти шеи! Одни жилы да кожа!.. Нет. Эти люди несут на своих плечах тяжесть всего рода человеческого, а хозяева и богатеи считают их презренным племенем. Сидящие здесь – наши товарищи, братья. Однако мы можем видеть друг друга и разговаривать только в трактирах, потому что в другие места нас не пускают.
Аскер слушал Павла внимательно. Он еще не понимал, к чему тот клонит.
Айрапет, напротив, как всегда, угадывал мысли Павла с полуслова. Махнув рукой на болезнь, он залпом осушил стакан и шумно выдохнул воздух.
– Да, Павлуша, трудно не видеть того, о чем ты говоришь. Отлично понимаю, что тебя волнует...
Глаза у Павла погрустнели. Он опять пригубил стакан и отбросил рукой упавшие на лоб русые волосы, ставшие сероватыми от сажи, которой всегда было достаточно в кузнечном цехе.
– Раз ты понимаешь меня, Айрапет, раз тебе близки горести этих людей, ты должен стремиться узнать причины, которые вынуждают их идти в кабак, причины их скотской жизни. Мы должны бороться за иную жизнь.
– С кем бороться? – прервал его Айрапет. – Против кого?.. Как?.. Я считаю, пока не определены пути борьбы, пока не ясно, кто чьим врагом является, нельзя говорить о самой борьбе.
Павел нетерпеливо поморщился.
– Пути борьбы мы должны определить сами. Советую тебе только не высказывать среди рабочих своих сомнений о методах и путях борьбы. Дорогой дружище, или ты не знаешь, что давно уже определено, кто кому противостоит? Вспомни вчерашнюю стычку с Челманом и управляющим. Разве тебе не ясно, кто враждующие стороны? Уже во время этого, казалось бы пустячного, происшествия было видно, что два враждебных мира противостоят один другому. А ты все спрашиваешь, кто они, эти враждующие стороны?
Айрапет не успел ответить, – сухой надрывистый кашель сотряс его тело.
Аскер невесело сказал Павлу:
– Допустим, все, что ты говоришь, правда. Но что мы можем поделать? Нас – маленькая горсточка в Черном городе: ты, я, Айрапет, Мамед, Газар. Ну, пусть наберется еще человек пять наших единомышленников. Ведь этого очень мало. Как говорится, один в поле не воин...
Павел хитро усмехнулся.
– Браво, Аскер! Вот мы и добрались до главного вопроса. Именно об этом я и хочу сказать: мы не должны оставаться маленькой кучкой. Пять-десять человек погоды не сделают. Надо обретать единомышленников, а к этому один путь – вести разъяснительную работу среди пролетариев, изменять их сознание, вытравлять из их сердец робость. Так мы увеличим и укрепим нашу группу. Да, пока нас в Черном городе человек десять, не больше, – тех, кто хотел бы изменить жизнь тружеников, – но ведь наши единомышленники есть и в других рабочих районах – Балахано-Сабунчинском, в Белом городе, на Баилове, Биби-Эйбате. Мы должны стараться обрести друзей и там. Я уверен, люди, думающие, как мы, есть везде. Кто знает, возможно, мы встретим таких товарищей, которые научат нас лучше понимать жизнь и бороться с бесправием, которое окружает нас. Ведь есть же и кроме нас люди, кто остро чувствует несправедливость устройства нашей жизни, кто видит, что эксплуатация рабочих хозяевами достигла крайнего предела, что условия труда стали нечеловеческими, кто, как и мы, не может равнодушно слышать вопли и стоны из сырых подвалов рабочих. Надо найти этих людей, познакомиться и подружиться с ними. Пролетарии должны поверять свои горести не водочным бутылкам в грязных трактирах, а братьям по классу, и все вместе, сообща, искать лекарство против своих бед. Будет больше толку, если рабочие начнут высказывать свои сокровенные мысли не в пьяном угаре в трактирах и кабачках, а ясно, четко, разумно – хозяевам и управляющим. Разве это метод борьбы с капиталистами – нажраться водки и под действием ее паров изливать душу собутыльнику?! Мы, рабочие, должны встречаться не в питейных заведениях. От того, что мы будем плакаться друг другу в жилетки, проку не будет. Надо изменять образ мыслей рабочих, направлять их на верный путь борьбы с хозяевами. Стихийный, неорганизованный протест десятка горячих голов положения не изменит. Хозяевам необходимо предъявить общие, массовые требования. Мы, бакинцы, не должны отставать от пролетариата других городов Закавказья. Например, о Тифлисе уже несколько лет выходят революционные газеты. Среди тифлисских рабочих ведется активная пропаганда марксистского учения. Революционная борьба ширится, и уже определены виды оружия, необходимые в этой борьбе. У меня есть несколько революционных брошюр. Если хотите, можем почитать их вместе. Вы сами поймете, что и мы, бакинцы, способны здесь сделать кое-что, а именно – объединить идейно бакинский пролетариат.
Аскер пылко пожал руку Павла.
– Рад слышать от тебя все эти слова...
Глаза Павла еще больше оживились.
– А я ждал их от тебя, Аскер, и от всех вас, ребята. По-моему, прежде всего надо начать разъяснительную работу среди местных рабочих-мусульман и выходцев из Ирана, которые более темны и отсталы в своем сознании, чем русские и армяне. Хозяевам легко обманывать их и перетягивать на свою сторону. Часто эти люди невольно становятся предателями своего же брата, рабочего.
В трактир ввалилась большая компания подгулявших рабочих. Начались поцелуи, горячие приветствия. Зазвучали песни. На стойку со звоном посыпались рабочие копейки.
Трактирщик Никон ликовал.
– Привет, Павлуша! – окликнул Плотникова кузнец с завода Манташева. Законы нарушаешь, братец! Или не знаешь, что сидеть в трактире трезвым грешнее, чем войти пьяным в церковь?
Павел приветливо улыбнулся.
– А, это ты, Петр Белоусов! Вижу, в веселом настроении. Раненько! Скажи-ка, дружище, какая разница между тем, кто трезвым входит в трактир выходит пьяным, и тем, кто умным входит в церковь – выходит дураком?
Шутка была встречена дружным смехом подвыпивших рабочих.
Павел, понизив голос, продолжал:
– Особенно следует подчеркнуть то обстоятельство, что поодиночке нас легко перещелкать, а на общие, совместные требования рабочих хозяева будут вынуждены непременно ответить. Словом, как бы там ни было, мы должны искать единомышленников. Надо налаживать связи с наиболее передовыми рабочими других районов Баку.
– Да, единство рабочих – это сила, – задумчиво сказал Айрапет.
