Текст книги "Герой со станции Фридрихштрассе"

Автор книги: Максим Лео

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

13

Черный лимузин подъехал к «Кинозвезде» на десять минут раньше установленного времени, чтобы отвезти Хартунга к дворцу Бельвю. Хартунг как раз гладил костюм – тот самый, синий, который был, по утверждению Ландмана, в общегерманском духе. Хартунг чувствовал себя некомфортно оттого, что этот огромный автомобиль стоял перед его видеотекой. Что подумают люди? Он увидел, как Бернд вышел из своего магазина и с видом знатока стал рассматривать хромированные выхлопные трубы. Водительская дверца открылась, из машины выбрался водитель в белой рубашке. Бернд пожал ему руку. Вдвоем мужчины стали ходить вокруг автомобиля, с нежностью его разглядывая. Водитель что-то объяснял Бернду, тот кивал. Когда Хартунг наконец управился, те двое стояли над двигателем, открыв капот.

– Эй, Миха, представляешь, ты поедешь к президенту на машине с двенадцатицилиндровым двигателем с турбонаддувом, – сказал Бернд.

– Да, здорово, – сказал Хартунг. – Мы уже можем ехать?

– Еще минутку, этот любезный господин собирался показать мне генератор.

Хартунг ждал. На третьем этаже дома напротив открылось окно, откуда ему помахала Беата:

– Удачи, Михаэль! Не забывай, маленький бокал – для вина, большой – для воды!

Хартунг помахал ей в ответ и обрадовался, когда они наконец тронулись. За тонированными стеклами проносились дома его района, которые вдруг показались ему чужими и далекими. Он откинулся на мягкую спинку, провел рукой по кожаной обивке сиденья. Неудивительно, подумал он, что, когда слишком часто ездишь на таких машинах, теряешь связь с окружающим миром. Здесь было так спокойно и тихо, так душисто и амортизированно. Водитель указал на встроенный в центральную консоль мини-бар:

– Виски, шампанское, что вам угодно.

Хартунг с благодарностью отказался. Ему хотелось насладиться моментом, когда ничего не происходит, когда не надо ничего делать и ничего говорить. Прямо как раньше. Хотя его новая жизнь длилась не более четырех недель, они казались ему вечностью. При этом ему не на что было жаловаться, разве только на то, что все случилось так внезапно. Что в его новом распорядке почти не осталось места для старой жизни.

Иногда, просыпаясь утром, он ненадолго забывал обо всем, что произошло. Или спрашивал себя, не приснилось ли ему это. Но не позже девяти звонил Ландман обсудить расписание на день и новые предложения. Со среды по пятницу он все время проводил с Лэндманом из-за интервью для своей биографической книги, которая должна была выйти в ближайшее время. Издательство из Гамбурга уже готовило для него тур по городам Германии. Параллельно велись переговоры с кинопродюсером, который запланировал снять шестисерийный телевизионный фильм под рабочим названием «Поезд к свободе», поэтому Хартунгу приходилось как минимум раз в неделю встречаться с режиссером, который работал над сценарием.

Беата настаивала, чтобы Хартунг думал о себе, а не плясал под дудку Ландмана и чтобы иногда говорил «нет». «Ты главный герой, тебе и решать, чему быть», – говорила Беата. И, конечно, была права. С другой стороны, Ландман оказался очень надежным и ценным партнером. У Хартунга не было ощущения, что тот его использует. Конечно, Ландман на нем зарабатывал, но сам Хартунг зарабатывал еще больше. Это была, как говорили в ГДР, взаимовыгодная сделка.

Порой Хартунг забывал, что за всем этим стояла ложь. Хотя старался избегать этого слова даже в мыслях, поскольку оно казалось ему слишком надуманным и чересчур негативным. Все же его случай был намного сложнее, он предпочитал называть это «моя правда». Этот термин казался ему подходящим: может, эвфемизмом, но верным по своей сути. Потому что правды как таковой вообще не существовало. Каждый видел то, что хотел видеть, и понимал все так, как хотел понимать. Жизнь – игра воспоминаний и забвений.

Он уже так часто рассказывал свою историю, разбивая ее на множество деталей и образов, что некоторые из них стали казаться ему реальнее угасающих воспоминаний о том, что было «его правдой» еще месяц назад. К тому же всегда говорят, что судить человека нужно не по словам, а по поступкам. Ну так вот, его поступок заключался в том, что он заблокировал стрелку, благодаря чему сто двадцать семь человек нашли путь к свободе. Это факт, поэтому для угрызений совести не было ровным счетом никаких причин.

Так ему это виделось.

Но иногда в голову Хартунга закрадывалось и другое видение. Когда он не мог заснуть или только что проснулся, когда круг красивых аргументов, который он выстроил вокруг себя, как телохранителей, на мгновение размыкался. Тогда чувство вины уже невозможно было стереть. И к нему снова приходило осознание того, о чем он никогда не забывал.

Черный лимузин свернул на освещенную дорожку к дворцу, охранник отдал честь проезжающему мимо Хартунгу. У главного входа служащий во фраке открыл дверцу автомобиля и сопроводил Хартунга по красной ковровой дорожке в фойе. Хартунг шел по светлому мраморному полу, и его шаги отдавались гулким эхом. Что самое удивительное, он совсем не волновался.

Две недели назад, когда Ландман сообщил, что федеральный президент приглашает его на частный ужин во дворец Бельвю, только от мысли о том, что он будет сидеть за одним столом с таким важным человеком, у Хартунга учащался пульс. «О чем мне с ним говорить? – спросил он Ландмана. – Да еще есть придется как-то элегантно».

Ландман заверил, что он может вести себя расслабленно, потому что никто и не ожидает от него знания этикета и владения искусством непринужденной светской беседы. Именно потому его и пригласили: он был другим. «Можешь делать там все что пожелаешь, Михаэль, – сказал Ландман. – Есть вероятность, что встреча с тобой станет самым интересным событием в графике президента на этот месяц. Он будет тебе благодарен уже за одно это».

Беата все же объяснила ему основные правила поведения за столом. Что салфетку нужно класть на колени. Что, когда по бокам тарелки лежит несколько ножей и вилок, начинать нужно с крайних, последовательно двигаясь к тарелке. Не брать тарелку у официанта из рук и не протягивать ему бокал. Маленький бокал предназначен для вина, а большой – для воды.

Они даже провели генеральную репетицию на прошлой неделе. Беата устроила настоящий прием в своей квартире, готовила, сервировала стол красивой посудой с золотой каймой. При этом Хартунг узнал, что Беата на самом деле была из состоятельной семьи предпринимателей и в их среде считалась отступницей, потому что жила на съемной квартире и была наемной работницей. «Если бы я осталась в Гельзенкирхене, то сейчас, вероятно, была бы уже замужем за отпрыском какой-нибудь другой семьи предпринимателей и вела бы смертельно скучную жизнь в загородной вилле с ухоженным садом», – сказала она. И у Хартунга сразу возник вопрос: неужели жизнь сорокалетней незамужней женщины в берлинском Пренцлауэр-Берге была лучше? Но он оставил его при себе.

Они провели чудесный вечер вдвоем. Вот только она то и дело заговаривала о его героическом прошлом, чем ставила в затруднительное положение, потому что хотела знать детали, о которых не спрашивал еще ни один журналист. Что он рассказывал родителям, когда вышел из тюрьмы? Как он до сих пор может помнить, что предохранительный болт сломался именно в два двадцать семь? Хорошие, логичные вопросы, на которые у него не было хороших, логичных ответов. Нужно было говорить расплывчато, но убедительно. В какой-то момент ему даже показалось, будто Беата видит его насквозь, хотя по ее виду нельзя было так сказать, что успокоило Хартунга. В то же время в глубине души ему хотелось, чтобы она раскусила его ложь.

Он чувствовал потребность в ком-то, с кем можно поделиться своими тайнами. Тайнами, число которых росло с каждым днем. Он хотел, чтобы рядом был кто-то, кого не нужно опасаться. Конечно, у него был Ландман, который, в принципе, знал всю историю, но и с ним он не мог говорить откровенно о «небольших искажениях», как они хитро называли истории, многие из которых были целиком выдуманы. Между ними возникло нечто вроде негласного соглашения, что, даже находясь наедине, они не отклонялись от официальной версии. Как будто выдумка станет реальностью, если почаще ее повторять.

Мужчина во фраке привел Хартунга в зал с зеркальными стенами. У зажженного камина стояло два дивана.

– Господин президент прибудет с минуты на минуту, – сообщил мужчина и указал на один из диванов.

Хартунг сел и тут же вскочил: в зал вошел президент, полноватый мужчина с эспаньолкой и галстуком-бабочкой. Президент с улыбкой поспешил к Хартунгу, протянул ему руку и сказал:

– Наконец-то и я познакомлюсь с человеком, о котором говорит вся страна!

Хартунг покраснел.

– Наш герой еще краснеет. Отважный и скромный. В наше время такое сочетание на вес золота!

Президент, который вживую оказался намного ниже, чем выглядел по телевизору, тяжело дыша, рухнул на диван. По бокам от него сели ассистентка, опрятная дама в желтых очках, и пресс-секретарь, словно тень повторявший движения начальника. Рядом с Хартунгом устроился седой господин, представившийся министром внутренних дел при ведомстве федерального президента. Мужчина во фраке подал сухое игристое с земли Рейнланд-Пфальц, и они подняли бокалы за встречу.

– Все очень хотели познакомиться с вами, господин Хартунг, и мы рады, что вы посетили нас! – торжественно сказал президент, как будто Хартунг был папой или лидером китайского государства.

– Это большая честь для меня, – пролепетал Хартунг.

– Оставим формальности. Знаете, я рос в семье железнодорожников. Мой отец сорок лет ремонтировал тепловозы в бохумском депо, дед был путевым обходчиком в Нойсе. Мы с вами почти коллеги, Хартунг! Это одна из причин, по которой вы мне сразу понравились. Железнодорожники – люди не слова, а дела, я прав?

– Ну, вообще-то я уже давно не работаю на железной дороге…

– Знаю, знаю, у вас видеотека. Если честно, я и не думал, что в наше время они еще существуют. Хотя, говорят, виниловые пластинки и даже кассеты снова пользуются спросом у молодежи.

– Да уж, думаю, это ностальгия по прошлому.

Президент внимательно посмотрел на него:

– Да, интересно. Как вы думаете, откуда взялась эта ностальгия?

Хартунг помедлил с ответом: ему казалось странным обсуждать с главой государства виниловые пластинки и ностальгию. С другой стороны, он часто об этом размышлял, уж точно чаще, чем о европейской политике Германии.

– У меня есть подозрение, что чем прогрессивнее и сложнее становится мир, тем больше людям хочется вернуться к прежней, простой жизни. Моя соседка Беата, например, делает дыхательную гимнастику в лесу и смотрит только мелодрамы, которым не меньше тридцати лет, потому что, по ее словам, любовь в то время была намного красивее.

– Верно! – воскликнул президент. – Любовь тогда была красивее, по крайней мере в кино. Представьте себе, мои внуки смотрят «Бум» с Софи Марсо, который я смотрел еще в молодости.

– А кто не смотрел? Софи Марсо… Я, наверное, пересмотрел все фильмы с ней. Она же просто…

– Бомба, – сказал президент с мечтательной улыбкой.

Его ассистентка раздраженно закатила глаза.

– Какой ваш любимый фильм, господин Хартунг?

– Сложный вопрос для владельца видеотеки. Это все равно что спросить отца, какую из дочерей он любит сильнее. – Хартунг на мгновение задумался. – Хотите честный ответ?

– Непременно!

– «Жандарм из Сен-Тропе».

– Не может быть! – воскликнул президент. – Это же один из моих самых любимых фильмов. Луи де Фюнес, этот народный комедиант, для франкогерманской дружбы сделал чуть ли не больше, чем все министры иностранных дел, вместе взятые.

Хартунг не верил своим ушам. Они с президентом оказались родственными душами! Такого от этого вечера во дворце Бельвю он совсем не ожидал.

– Дорогой Хартунг, наш разговор только укрепил мою уверенность в одной мысли, которая возникла у меня при просмотре ток-шоу с вашим участием. Как вы знаете, в этом году мы отмечаем тридцать лет со дня падения Стены. Но кажется, будто никому этот праздник не нужен. Все жалуются, люди разочарованы, подавлены, злы. Мы забыли, какой подарок преподнесла нам история, снова объединив нас, немцев, после стольких лет разделения. Подумать только, Хартунг, как же нам повезло! Но никто этого не видит и не чувствует. Людям не хватает любопытства, вдохновения, а прежде всего – примеров для подражания. И тут, Хартунг, появляетесь вы!

– Что?

– Давайте я вам объясню. Я увидел вас по телевизору, и вы захватили мое внимание, вы затронули мою душу, в конце я чуть было не заплакал. Можете спросить у моей жены, она подтвердит. В истории вашей жизни, дорогой мой Хартунг, есть все, чего нам так не хватает сегодня: сила духа отбросить все кажущиеся непреодолимыми препятствия; стремление к свободе; вера в любовь. Нам нужны такие герои, нам нужны такие истории. Заразите нас своим примером, Хартунг!

– Хорошо, но как вы себе это представляете?

– Все должно остаться строго между нами, господин Хартунг, – сказал президент, его ассистентка кивнула, а пресс-секретарь приготовил блокнот. – Наша проблема состоит в том, что все тридцать лет на виду были одни и те же восточногерманские проходимцы. Все эти священники, физики и молекулярные биологи, ставшие тогда лицами мирной революции. И не поймите меня неправильно, господин Хартунг, но, по-моему, лица не самые приятные.

Ассистентка хихикнула, седой министр одобрительно хмыкнул. Хартунг глотнул игристого вина.

– Не хочу умалять достижений этих людей, но они, на мой взгляд, не лучшим образом представляют восточногерманский вопрос. Нам нужна новая энергия, нам нужны незаезженные герои. И вот мое конкретное предложение: готовы ли вы, дорогой господин Хартунг, выступить с речью в немецком бундестаге на официальной церемонии, посвященной юбилею падения Стены?

Хартунг, который только-только полностью расслабился, вздрогнул. Выступление в бундестаге? От одной этой мысли у него пересохло в горле.

– Только вообразите, – сказал президент, – помимо депутатов и министров, будут, конечно же, и представители бывших стран – участниц коалиции. Президент Франции, возможно, лично посетит церемонию. Горбачева тоже пригласили. А потом, господин Хартунг, к трибуне выйдете вы, железнодорожник из Восточного Берлина с отменным вкусом в области кино. Вся Германия будет слушать вас. Ах, да что там, вся мировая общественность! Мой дорогой Михаэль, ухватитесь за полу пальто мировой истории!

Хартунг потерял дар речи, он чувствовал, что все зашло слишком далеко. До сих пор все это было игрой, рискованной, но игрой. Вот только одно дело – появиться в развлекательной программе с Катариной Витт, совсем другое – выступать на международной сцене вместе с французским президентом и Горбачевым. Он не мог взять на себя такую ответственность, не имел права так, обманом, пролезть в мировую историю. И что будет, если однажды его обман раскроют? Так ли уж незначительны были искажения правды? Он опозорит не только себя, но и всю страну.

– Понимаю, – сказал президент, – вас немного шокировало мое предложение, ведь это такая большая ответственность. Но подумайте о том, какое воздействие это окажет: простой восточногерманский мужчина возьмет слово и поставит на место всех тех, кто утверждает, что простые люди, в особенности восточные немцы, так и не были услышаны. Вы станете живым доказательством подлинности и прозрачности нашей демократии.

– Это нисколько не снижает давления ответственности, – сказал Хартунг, к которому вернулся дар речи. – Это огромная честь для меня, господин президент, но, боюсь, я не смогу этого сделать. Я не выдержу нервного напряжения, да и не знаю, что мне там говорить.

– Расскажите о себе. Я всегда рассказываю людям о себе, сыне рабочего из Бохума, вступившем в СДПГ без аттестата о среднем образовании, а теперь заседающем во дворце Бельвю в качестве главы государства. Мне кажется, подобные истории говорят о нашей стране больше всяких абстрактных социологических исследований.

– У меня тоже нет аттестата, и это, безусловно, стало причиной того, что сейчас я работаю в почти разорившейся видеотеке. Не думаю, что могу служить примером для подражания.

– Вы проявили смелость в нужный момент!

– С тех пор прошло уже тридцать шесть лет, и я был не смелым, а влюбленным.

– Но это одно и то же, Хартунг! Нужно иметь смелость, чтобы так влюбиться!

Хартунг глубоко вздохнул:

– А что, если я на самом деле никакой не герой?

Что, если все это просто… недоразумение? Президент доброжелательно улыбнулся:

– Только истинные герои могут задаваться такими вопросами, или, как сказал бы Гёте: «Истинное величие начинается с понимания собственного ничтожества». Это мне в вас и нравится, господин Хартунг. Ваша честность.

Хартунг одним глотком осушил бокал.

– Но что, если… если на самом деле я ничего такого не хотел, что, если я просто оказался в нужное время в нужном месте?

– Тогда я бы сказал: добро пожаловать в клуб.

Покажите мне героя, который появился не по воле случая, который точно знал, что делает. – Президент встал и утешающе положил руку на плечо Хартунга: – Я понимаю, что все это очень пугает вас, но дайте себе время свыкнуться с этой мыслью. Человек привыкает ко многому, знаете ли. Ваши дети и внуки будут рассказывать об этом выступлении, поверьте мне.

Президент провел Хартунга через зал Лангганса. – А вы знали, что это единственный зал во дворце, который после войны был восстановлен в своем первоначальном виде?

Хартунг следовал за президентом по скрипучему паркету. Он был растерян и не знал, стоит ли радоваться тому, что здесь никто ни капли не усомнился в его героизме.

Они сели за празднично накрытый стол, президент рассказал, что его супруга вывихнула лодыжку, из-за чего не смогла присутствовать на этом вечере. Бокалы наполнили красным вином, и Хартунг заметил, что они в самом деле меньше стоявших рядом бокалов для воды. Президент произнес тост: «За скромных героев и за любовь», при этом подмигнув Хартунгу. А тот тем временем снова расслабился.

Они говорили о красоте отреставрированных восточногерманских городов, о том, сколько денег ушло на гранитные камни и брусчатку. Президент рассказал о пешеходной зоне в Бохуме, которую считал самой уродливой в мире.

– Каждый день я молюсь, чтобы никто из моих земляков не заехал в Лейпциг, Дрезден или Шверин и не увидел, какой рай мы там отстроили. При этом кажется, что жители Лейпцига, Дрездена и Шверина скорее недовольны немецким единством. Можете вы это как-то объяснить, господин Хартунг?

– Полагаю, красивых мощеных тротуаров недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Особенно если ему постоянно твердят, что он должен быть за все это благодарен.

– Но что же тогда сделать, чтобы осчастливить восточного немца?

– Тут как в фильме о любви, – сказал Хартунг, – все дело в чувстве. Чувстве, что тебя принимают. Чувстве единства. Может быть, стоит начать с того, чтобы больше не говорить о восточных и западных немцах. Ну вот какое отношение житель Гамбурга имеет к жителю Верхней Баварии? А мекленбуржец к саксонцу? Пора перестать обвинять и поучать друг друга. Гораздо важнее осознать, например, что все мы когда-то были влюблены в Софи Марсо.

Президент с улыбкой поднял бокал:

– Выпьем за нее. За Софи Марсо, богиню немецкого единства!

Когда подали второе блюдо – медальоны из шорфхайдской оленины с капустой и рагу из белых грибов, – президент снова поднял бокал «за нашего гостя и, надеюсь, будущего оратора в бундестаге!» И на этот раз Хартунг не стал отнекиваться, а молча поднял свой бокал в ответ, отчего седой министр внутренних дел впервые за вечер нерешительно заговорил:

– Кхм, думаю, это замечательная идея – дать господину Хартунгу выступить на церемонии, но просто хочу напомнить, что у нас уже запланировано выступление восточногерманского правозащитника.

– Ах, да? Кого же это? – спросил президент с явным недовольством.

– Гаральда Вишневского, председателя фонда «Против забвения». Несколько месяцев назад его кандидатуру предложила канцелярия, – сказал министр внутренних дел.

– Вишневский, Вишневский… ах, он… как раз один из тех… Господин Хартунг, сейчас серьезно – строго между нами, ладно? Но не может же канцлер бесконечно продвигать своих старых революционных дружков. Этот Вишневский – он же уже произносил речь на двадцатилетие, разве нет?

– Нет, то был Горбачев, – сказал министр.

– Ладно, уточню этот вопрос. А вы, дорогой гос подин Хартунг, вы подумайте на досуге о моем предложении. Уверен, вы не упустите такую возможность.

Когда через час Хартунг ехал домой на черном лимузине, удобно развалившись на кожаном сиденье, с двойным виски из президентского минибара, ему пришло эсэмэс с незнакомого номера: «Дорогой Михаэль Хартунг, не знаю, помните ли вы меня, я та женщина, которая недавно нагрянула в вашу видеотеку. Женщина, чью жизнь вы изменили. Я бы хотела увидеться с вами снова. Паула».

Теперь Хартунг окончательно убедился, что оставаться героем было правильным решением.