Текст книги "Герой со станции Фридрихштрассе"

Автор книги: Максим Лео

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

21

Еще на подъезде Хартунга посетило дурное предчувствие. Дорожка, окаймленная факелами, деревянные таблички с надписями «Тропа лилий» и «Сиреневый путь», несколько назойливый запах дров, ветряные колокольчики, мечтательно звенящие в темноте, и вдобавок эта театральная луна над озером, естественно покрытым туманом. «Как романтично!» – восхищалась Паула, в то время как его не покидало чувство, будто они оказались в декорациях низкопробной мелодрамы. Но он, конечно, этого не показывал, а только кивал и с умным видом оценивал качество напольного покрытия террасы перед их коттеджем, как здесь называли бунгало с фахверковым фасадом.

Это была их первая совместная поездка, можно даже сказать, первый серьезный выход в свет в качестве пары. Между этой поездкой и юбилеем Бернда были еще два похода в кино, воскресная прогулка по лесу Шорфхайде и концерт, на который они опоздали.

Романтический отель «Озеро счастья» был логичным шагом, по крайней мере так утверждала Беата, с которой Хартунг советовался по вопросам их с Паулой отношений. Беата была здесь несколько лет назад на йога ретрите и посоветовала это место Хартунгу. «Идеально для влюбленных парочек», – сказала она с немного грустным видом.

Паула отперла дверь коттеджа. Настенные лампы создавали полумрак, пахло сандалом. На кроватях лежали свернутые в форме сердец полотенца, подушки украшали лепестки роз. Хартунг вдруг почувствовал давление завышенных ожиданий: все здесь было таким напускным, искусственным, но, возможно, так виделось только ему, а Пауле нравилось. Он глубоко вздохнул, предстояло как-то выдержать следующие сорок восемь часов. В конце концов, именно он выбрал этот отель.

Паула села на кровать.

– Михаэль, я разочарована! – сказала она.

– Почему же?

– Оглядись, ты притащил меня в этот отель, явно предназначенный для возрастных пар, желающих немного освежить свою сексуальную жизнь после долгих, мучительных лет брака. Конечно, мы с тобой тоже возрастная пара, но все-таки еще пока в той фазе, когда не нужны все эти шоколадные сердечки, зеркала и ароматические свечи. Достаточно придверного коврика или кустов за парковкой.

В этот момент Хартунг понял, что эта женщина еще великолепнее, чем он думал. Она в самом деле это сказала? Неужели она только что озвучила его мысли, да так, как он, вероятно, никогда не осмелился бы? Ему захотелось обнять ее прямо сейчас, вдохнуть ее коричный аромат и прикусить мочку уха. Но вместо этого он молча стоял, как посыльный отеля в ожидании чаевых.

– Ах, прости, – сказала Паула, – я тебя, наверное, обидела. Ты организовал все это для меня, а я высмеиваю.

– Нет, ты только что меня очень обрадовала, – ответил Хартунг. – Нужно изрисовать здешние стены черепами и включить хеви-метал, чтобы разбавить эту липкую романтическую атмосферу.

Паула рассмеялась:

– А я уж испугалась, что тебе здесь и вправду нравится.

– На самом деле я проверял твой вкус. Поздравляю, ты прошла проверку!

– Что было самым романтичным в твоих отношениях?

– Ты правда хочешь знать? Не будешь ревновать?

– Я не ревнивая.

– Постой, ты не ревнивая, тебе не нравится вся эта романтическая дребедень, ты вообще женщина?

– А ты? Плачешь по телевизору и любишь лепестки роз, и к тому же ты мне так и не ответил.

– Самое романтичное, что было у меня в отношениях? – Хартунг призадумался. – Я свалился с дерева с Сюзанной Гайслер, моей второй девушкой.

– Да брось.

– Правда! Мы сидели на такой вышке на дереве, из которой охотники устраивают засаду на дичь, целовались, и в какой-то момент эта вышка обвалилась.

– И что же в этом романтичного?

– Мы лежали на обломках, моя рубашка порвалась, плечи исцарапаны в кровь, Сюзанна вывихнула руку. Но мы посмеялись над нелепостью ситуации, а потом переспали.

– Кровоточащие раны, вывихнутое плечо – любовная игра, на которую способны только мужчины из Восточной Германии.

– Да, мне нравится, когда что-то идет не по плану, но все равно получается круто. Даже лучше, чем ожидалось. Если бы вышку увивали цветы, на нас были бы льняные одежды, бутылочка французского пино-гри отражала бы свет закатного солнца, скорее всего, этот вечер давно бы забылся.

– А вот теперь я ревную. Может, хотя бы сломаем кровать?

Хартунг вскочил на матрас и, изображая игру на гитаре, запрыгал по кровати так, что позавидовал бы Ангус Янг из AC/DC. Паула присоединилась к нему, ее волосы взлетали вверх. Хартунг с Паулой держались за руки, смеялись и визжали, пока потные и запыхавшиеся не рухнули на кровать.

– Думаю, мы изгнали романтического дьявола, – отдышавшись, сказала Паула.

– А что там насчет придверного коврика?

– Этим займемся завтра.

– А кусты за парковкой?

– Не переусердствуй, мой восточногерманский герой.

22

Доктор Антье Мунсберг двенадцать лет возглавляла департамент политического планирования в федеральной канцелярии. Предугадывать события, как можно меньше удивляться, предупреждать кризисы будущего уже сегодня – в этом заключалась ее работа. Знания при этом играли второстепенную роль. Гораздо важнее чутье. Антье Мунсберг служила сейсмографом, она чувствовала толчки задолго до их проявления и предугадывала разломы в самых неожиданных местах. Предсказывать проблемы и предполагать наихудший сценарий в любых ситуациях – в этом состояла ее основная задача. После беседы с Хольгером Рёсляйном и Гаральдом Вишневским ее беспокойство выросло многократно. Не нужно было обладать сейсмографическими навыками, чтобы понимать, что владелец видеотеки Михаэль Хартунг уже в ближайшем будущем может стать серьезной проблемой. Весь мир умрет со смеху, если выяснится, что официальный оратор на тридцатой годовщине падения Стены в бундестаге вовсе не герой, а ленивый бездарь.

Одни неприятности от этих осей, а потом удивля ются, что мало кто из них попадает на руководящие должности, думала Антье Мунсберг.

Если бы она могла действовать по своему, проблема давно была бы решена. Она бы намекнула лжегерою, что знает правду, и заставила бы по-тихому уйти из публичного поля. Например, заболеть или сослаться на тяжелую утрату в семье. Все это еще можно провернуть, не привлекая лишнего внимания.

Но ей ясно дали понять как в канцелярии, так и в ведомстве федерального президента, что по политическим причинам от Хартунга избавляться нельзя. Якобы новый герой должен благотворно повлиять на процесс воссоединения. Редкое явление, чтобы восточный немец завоевал такую симпатию на западе. Благодаря его впечатляющей истории тема падения Стены вернулась в сознание людей совершенно положительным образом. А что касается сомнительных деталей его рассказа, то, как говорится, от добра добра не ищут.

Таким образом, ее задача была ясна: сделать так, чтобы это рискованное мероприятие прошло гладко. До церемонии оставалось чуть меньше двух недель, и за это время Антье Мунсберг должна была свести риски к минимуму. Ее люди как раз выясняли, знают ли бывшие коллеги Хартунга, что на самом деле произошло в ту ночь на станции Фридрихштрассе. Вдобавок она надавила на федеральное ведомство по вопросам недвижимости, и длившийся годами правовой спор с бывшим подполковником Штази Фрицем Тойбнером об использовании лесного участка в каком-то поселке в Бранденбурге наконец разрешился. Еще четверо бывших офицеров Штази получили радостные известия от пенсионного фонда.

Она договорилась с главой архива Штази, что все документы по делу Хартунга с этого момента уберут из общего доступа. Материалы дела хотя и подтверждали версию Хартунга, но содержали слишком много нестыковок и противоречий. Хольгер Рёсляйн, признанный эксперт по диктатуре ГДР, любезно согласился написать короткий меморандум о деле Хартунга с научно-исторической точки зрения. Главный тезис заключался в том, что массовый побег, инициированный Хартунгом, внес значительный вклад в дестабилизацию режима Социалистической единой партии Германии. Рёсляйну также посчастливилось найти двух прежде неизвестных свидетелей, работавших в то время в дирекции рейхсбана, которые подтвердили рассказ Хартунга до мельчайших деталей. Этих двоих сегодня также ждали радостные вести: урезанные из-за их близости к государственной службе пенсии с января следующего года будут выплачиваться в полном размере.

Правозащитник Гаральд Вишневский, поначалу так рьяно ратовавший за мораль, наконец одумался, после того как канцелярия пообещала существенно увеличить финансирование его фонда. Самым большим фактором риска, с которым Антье Мунсберг еще предстояло разобраться, был сам Михаэль Хартунг. Насколько стабилен этот человек? Хорошо ли он ориентируется в собственной легенде? Похоже, Александр Ландман, репортер газеты «Факт», как следует поработал над этой историей. Правда, кое-где он перестарался, что, впрочем, не было проблемой.

Чтобы лучше оценить Михаэля Хартунга, она пригласила его поговорить. Официально они должны были обсудить выступление и разработать идеи для речи. Он ни в коем случае не должен был заподозрить, что его разоблачили. Важно было упрочить его уверенность в своей роли, чтобы он чувствовал себя в ней максимально комфортно. Михаэль Хартунг должен спокойно довести начатое до конца, и как только церемония завершится, его плавно предадут забвению.

В 14:40 с проходной сообщили о прибытии Хартунга. Антье Мунсберг заставила его подождать и еще какое-то время понаблюдала за ним через видеокамеру, установленную в приемной. В элегантном костюме и без галстука, Хартунг выглядел хорошо для своего возраста и, казалось, был спокоен.

Через десять минут она велела впустить гостя и с улыбкой встретила его в дверях.

– Господин Хартунг, как я рада вас видеть! – с утрированным воодушевлением сказала она, продемонстрировала впечатляющий вид со своей террасы на Рейхстаг и предложила сесть на один из диванов у аквариума.

– Ну, господин Хартунг, как у вас дела? Судя по тому, что пишут в газетах, вы, должно быть, теперь очень заняты.

– Да на самом деле довольно утомительно, к тому же все еще непривычно быть в центре внимания.

– Но вам же нравится?

– Ну, хороший вопрос. С одной стороны, мне нравится это больше, чем я ожидал. С другой – я жажду прежнего спокойствия. Но в целом, думаю, я был бы счастлив, если бы этот ажиотаж прошел.

– Так и будет, господин Хартунг, не сомневайтесь, и нет ничего плохого в том, чтобы иногда позаботиться о себе, иначе вы сломаетесь еще до выступления.

– Вы правы. На выходных я был в шикарном отеле с сауной и массажем и этими теплыми ваннами с бурлящей водой…

– Джакузи?

– Именно. Хотя я всегда относился к ним настороженно из-за всяких микробов. Например, если есть открытая рана…

– Так вы уже успели обдумать свою речь? Есть какие-то идеи, на которых вы хотели бы сосредоточиться?

– Честно говоря, я до сих пор сомневаюсь, что имею право произносить эту речь.

– Почему же?

– Ну, эта церемония, иностранные гости, все так важно и значимо, что меня мучает вопрос, а достоин ли я? Иногда я чувствую себя… самозванцем.

Антье Мунсберг заволновалась.

– Что вы, господин Хартунг, вы не должны так думать, а тем более говорить… Это абсурдные мысли. Вы совершили важный, храбрый поступок, вы заслужили место среди ораторов.

– Я не уверен, но это могло бы стать отличной темой для речи.

– Что именно?

– Сомнение. Люди ведут себя так, будто во всем есть непреложные истины. Нужно выбирать женщину на всю жизнь, профессию, лучшего друга и партию для страны. Историю, из которой необходимо вынести урок. Любить либо кошек, либо собак. И что демократия по логике вещей лучше всего остального. А в яблочной кожуре витаминов больше, чем где-то еще. Но если копнуть чуть глубже, все мигом посыпется, потому что на самом деле никакой уверенности быть не может, понимаете, о чем я?

Если в начале разговора у Антье Мунсберг было хорошее предчувствие, то теперь беспокойство росло с каждой секундой. Что за ерунду он несет? К чему этот натиск экзистенциальных вопросов? Собаки? Кошки? Яблочная кожура? Насколько она могла судить, их восточногерманский герой, очевидно, находится в своего рода экзистенциальном кризисе. Так или иначе, о психической стабильности и связной мыслительной структуре не могло быть и речи. Они правда хотят, чтобы этот человек целых десять минут выступал перед всем миром?

– Я познакомился с одной женщиной, – сказал Хартунг, – она была в том самом поезде. Они с родителями ехали к Балтийскому морю и вдруг оказались на западе. На свободе, как многие говорят. Но она по сей день не уверена, что это положительно повлияло на ее жизнь, потому как она потеряла детство. Эта женщина до сих пор боится сесть в поезд на Фридрихштрассе. Так вот, что есть хорошо, а что – не очень? Что есть удача, а что – неудача?

Ох, подумала Антье Мунсберг, дело плохо. Теперь он уже и в свободе сомневается. Возможно, этот Хартунг принадлежит к правым популистам – надо срочно проверить. Но даже если прямой связи и не было, идеи демократии и свободы не успели прочно укрепиться в умах восточных немцев, так что тут не стоило питать иллюзий. Они прожили в одной стране тридцать лет, но, если встанет такой вопрос, осей скорее выберут Путина, чем западные ценности.

– Если бы люди чуть больше сомневались, – продолжал Хартунг, – многих проблем вообще бы не было. Раскол в обществе все больше и больше, вся эта ненависть в интернете, узость мышления и уверенность в собственной правоте со всех сторон, нежелание слышать друг друга. Ведь такие вещи связаны с уверенностью многих, что именно они обладают непреложной истиной.

– Все это очень интересно, господин Хартунг. Однако не думаю, что это соответствует теме нашей церемонии. И мирная революция как-никак случилась главным образом потому, что у народа не осталось сомнений, что они готовы восстать против режима. Люди не скандировали: «Может быть, мы – народ». Нет. Они скандировали: «Мы – народ!» Тут нет сомнений, господин Хартунг.

– Не согласен! Что стало началом мирной революции? Народ усомнился в правительстве!

– Ладно, господин Хартунг, признаем, что сомнение – довольно важная вещь. Но как насчет отваги? Не лучше ли взять ее за основу для вашей речи?

– Да, я знаю, звучит красиво, но мне кажется, что большинство революционеров не отважны, они в отчаянии. Кстати, вы замечали, что слово «отчаяние» отталкивается от слова «чаяние», надежда? Отчаяться – потерять надежду?

Антье Мунсберг, чье отчаяние росло, покачала головой:

– Нет, не обращала внимания. Но что заставило лично вас выйти на улицы в восемьдесят девятом?

– Я не выходил.

– Что-что, простите?

– Я жил в саксонской деревне возле угольного рудника, у нас не было демонстраций. А даже если бы и были, я бы вряд ли пошел. Я работал на карьере по четырехсменному графику, моя жена тоже, и это с маленьким ребенком на руках, который постоянно болел. У нас просто не было времени на подобные занятия.

– Не было времени?

– Пускай сегодня это звучит странно, но были вещи и поважнее. Моей главной заботой была семья.

– Ах, я поняла, после тюрьмы вы боялись, что вас снова могут посадить?

– Нет, это ни при чем. У меня были совершенно другие опасения: у нас тогда сломалось отопление, ноябрь выдался довольно холодным, а у нашей дочки обострилась пневмония. Только вдумайтесь, мы работали на карьере по добыче бурого угля, но не могли отопить дом. Ну вот я и мотался все время между жилищным управлением и детской больницей, туда-сюда, а в довершение всего еще и ужасно травмировал руку во время ночной смены.

Антье Мунсберг сидела в ужасе. Она представила, что было бы, если бы Михаэль Хартунг девятого ноября в зале пленарных заседаний бундестага вот так, между делом, обмолвился представителю международной прессы или одному из почетных гостей, что осенняя революция 1989 года его не интересовала и к тому же у него не было на нее времени. Потому что у него сломалось отопление! Как можно рассказывать такую захватывающую, пусть и довольно лживую историю и при этом быть таким отрезвляюще честным?

– Не хочу прерывать вас, господин Хартунг, но давайте договоримся, что личные воспоминания о революционной осени вы опустите. Это только запутает людей. Сосредоточимся на побеге. Не лучше ли начать речь с описания того момента, когда вы стояли у стрелки и принимали историческое решение.

– Ой, я уже столько раз об этом рассказывал.

– Но не на этой сцене и не для этой публики, это ведь не какая-нибудь, а…

– Могу ли я сам решить, о чем буду говорить?

– Да, естественно. Конечно, есть некие рамки… Я имею в виду, что вас пригласили оратором, чтобы вы рассказали о своем личном опыте, но, разумеется, желательно, чтобы поезд к свободе играл в вашей речи центральную роль.

– Иными словами, я не могу говорить, о чем хочу?

– Я бы не была так категорична, я лишь хотела сказать, что было бы лучше, если бы…

– …я говорил то, что вы хотите услышать?

– Разве это проблема? Вы на протяжении нескольких недель рассказываете примерно одну и ту же историю. И у вас отлично получается, люди любят вас за это.

– Да, понимаю, люди… Я надеялся, что смогу наконец сказать что-то еще. Утомительно, знаете ли, снова и снова повторять одно и то же.

– Понимаю.

– Вообще, я очень устал. – Хартунг закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. – Я вас разочаровал?

– Нет, разве что несколько удивили…

– Я думаю, вы вправе разочароваться. Вы очень обходительны со мной, открываете мне дорогу на большую сцену, а я только и делаю, что ворчу. Поэтому у меня есть идея, – сказал Хартунг, выправился и посмотрел Антье Мунсберг прямо в глаза. – Вы напишете мне речь, какую сочтете нужной. Добавьте в нее сколько угодно отваги и пафосных слов о принятии исторического решения. А я обещаю произнести ее безоговорочно и с полной отдачей. В общем, обещаю в этот день быть образцовым героем из Восточного Берлина. Я вас не подведу. Но прошу, потом оставьте меня в покое, ладно?

Антье Мунсберг стало жаль этого мужчину, который оказался совсем не таким, каким ей представлялся. Она также почувствовала глубокое облегчение, ее внутренний сейсмограф показал, что Хартунг настроен серьезно.

– Так мы и сделаем, – сказала она.

– Извините меня, я нес какую-то чушь, – произнес Хартунг.

– Ничего удивительного, учитывая, в каком вы стрессе. К тому же ваша новая женщина, которая не знает, повезло ей или нет.

– Откуда вы знаете, что мы с ней…

– Вы же сами сказали, что были в спа-отеле. Холостые мужчины не ездят в такие места без веских причин.

Хартунг кивнул:

– Вы правы, для такого надо влюбиться до беспамятства. А когда я до беспамятства влюблен, все остальное становится совсем неважным, совершенно незначительным. Понимаете?

– К сожалению, нет, – сказала Антье Мунсберг, удивляясь, как такое признание могло ускользнуть от ее внимания. – Кстати, весьма любопытно, что в том поезде ехала и женщина, которую вы тогда любили, и женщина, в которую влюблены сейчас.

– Да, – улыбнулся Хартунг. – Поразительное совпадение, не правда ли?

23

На улице уже стемнело, когда Гаральд Вишневский вышел из метро на станции Эберсвальдерштрассе. Он шагал по подземному переходу под рельсами и чувствовал, как массивные стальные опоры вибрируют под тяжестью поездов, проезжающих станцию наверху. Уличные музыканты, бездомные, молодые туристы с бутылками пива, перебегающие дорогу. Он давно здесь не был.

На светофоре Вишневский остановился, посмотрел на узкий угловой дом на Паппельаллее, который, словно нос пятипалубного корабля, выступал на перекресток. В этом доме он прожил много лет, в боковом крыле на четвертом этаже. Санузел на лестничной площадке он делил с пожилой госпожой Больман, ему приходилось подниматься на полпролета, а ей на полпролета спускаться. Стены в доме были тонкие, жильцы знали друг о друге все. Когда госпоже Больман стало тяжело ходить, она кричала: «Милок, мне опять надо!» Тогда Вишневский поднимался к ней, она цеплялась за него, и так они брели до двери туалета. И он ждал до тех пор, пока госпожа Больман не закричит: «Милок, я весь день тут сидеть должна?» Когда госпожа Больман совсем перестала ходить, он носил ее до туалета, что было нетрудно, поскольку госпожа Больман почти ничего не весила. Однажды утром он пришел к ней и застал старушку, маленькую, бледную и неподвижную, в постели, и на лице ее больше не было недовольства.

После воссоединения Германии у каждого появился свой санузел, что поначалу Вишневскому казалось чрезмерной роскошью. Вдобавок в доме установили лифт на месте прежних туалетов. Ключи от лифта получили только те, кто за него заплатил. То есть только владельцы новой мансардной квартиры – семья из Бремена. Они, как поговаривали соседи, поднимались на лифте прямиком к себе в гостиную.

Вишневский шагал по мокрому асфальту Пап-пельаллее. Он долго перебарывал себя, прежде чем наконец решился поговорить с Михаэлем Хартунгом вопреки протестам жены, которая всеми силами пыталась помешать ему. «Ты разрушишь нашу жизнь», – преувеличивала она.

Конечно, игнорировать предостережение канцелярии было неразумно. Он мог бы радоваться дополнительному финансированию фонда и забыть об оскорбительном отзыве приглашения на церемонию в бундестаг. Но ни радость, ни забывчивость никогда не были присущи Вишневскому. И то, что другие считали умным, он по большей части находил глупым. «Вечно ты ведешь себя как глупый честный житель востока», – сказала его же на, на что он лишь устало кивнул.

И дело было вовсе не в том человеке, который заменил его в бундестаге, это не было игрой уязвленного самолюбия, маскулинной борьбой с конкурентом. Хотя, есл и быть честным, то и в нем тоже.

Но не только.

Больше всего Вишневского раздражало то, как обращались с этим человеком. Насколько неважной оказалась в итоге его история, настолько неважной оказалась история самого Вишневского. Настолько неважной оказалась вся история этой полностью исчезнувшей страны. На самом деле они оба были всего лишь статистами, источником аргументов для других. И хотя в глубине души он всегда это понимал, но роль, отведенная ему на этот раз, была настолько унизительной, что он просто не мог больше в этом участвовать.

Он свернул на Раумерштрассе, прошел мимо круглосуточного магазина и через два дома увидел синюю вывеску. «Кинозвезда» – какое громкое название для крохотной видеотеки, подумал Вишневский, преувеличение, сравнимое с раздуванием оплошности до масштабов героического подвига. Вишневский замедлил шаг: он решил сперва разведать обстановку. Возможно, Хартунга не было на месте, у него же теперь столько дел. Вишневский поймал себя на том, что втайне надеялся не застать Хартунга. Он боялся.

Света в видеотеке не было. Вишневский остановился у витрины, но ничего не смог разглядеть. Что ж, подумал он, по крайней мере, я попытался.

Он подошел к другой витрине с черно-белым плакатом, на котором мальчик со свирепой гримасой направлял пистолет на девочку. Вишневский прислонился к стеклу и смог разглядеть в темноте очертания стеллажей, а в глубине помещения – включенный монитор компьютера.

Тут он услышал чей-то голос за спиной:

– Господин Хартунг не дает интервью, если вы пришли за этим.

Вишневский обернулся и увидел стоящего у круглосуточного магазина невысокого полного мужчину в синем рабочем халате.

– Или вы хотите взять напрокат фильм? – спросил мужчина. – Тогда приходите завтра днем.

Вишневский кивнул, буркнул себе под нос извинение и поспешил уйти, чувствуя разочарование и облегчение одновременно.