Текст книги "Том 3. Рассказы 1896-1899"

Автор книги: Максим Горький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– Пичонка, лёхко, серце горяче! Матрос! Иди на почине – язык отрежу! Тётка, купи горло! Кому нужно серце горяче? Пичонка, лёхко!

Волнуется гул голосов и тяжёлый запах гнили, водки, пота, рыбы, дёгтя, луку.

Люди расхаживают по мостовой, мешая двигаться лошадям, кричат, торгуются, смеются. Высоко над ними – голубая лента неба, мутная от пыли и грязи, поднятой на воздух этой улицей, в которой даже тени от домов кажутся сырыми и пропитанными грязью…

– Голантегейного товаг-у! Ниткэ! Иголкэ! – возглашает Каин, следя за Артёмом, страшным для него более, чем для других.

– Пироги со грушай, покупай да кушай! – звонко заливается молодая пирожница.

– Луку, зелёного луку-у!.. – вторит ей другая.

– Ква-ас! Ква-ас! – сипло квакает низенький и толстый старик с красным лицом, сидя в тени кадки своего товара.

А человек, известный в улице под странным прозвищем Драного Жениха, продаёт какому-то судорабочему грязную, но крепкую рубаху со своего плеча и убедительно кричит ему:

– Ду-убина! Где ты купишь за двугривенный такую парадную вещь? Ведь в такой рубахе купчиху сватать можно! С миллионами, – чё-орт!

Вдруг сквозь общий дикий, но гармоничный рёв и вой прорезывается звенящая нота детского голоса:

– Подай-те, Хри-ста ра-ди, копе-ечку… си-ро-те оди-нокому… ни отца нету, ни матери…

Странно и чуждо всему звучит в этой улице имя Христа.

– Артюша! Поди-ка сюда! – ласково восклицает бойкая солдатка Дарья Громова, торгующая пельменями. – Где ты пропадаешь? что нас забываешь?

– Много продала? – спокойно спрашивает Артём и лёгким толчком ноги опрокидывает её товар. Пельмени, жёлтые и скользкие, ползут по камням мостовой, и от них идёт пар, а Дарья, готовая драться, яростно кричит:

– Бесстыжие твои зенки! Гра-абитель! Как тебя земля-то носит, верблюд астраханский!

Над ней хохочут, – все знают, что она простит это Артёму.

А он всё так же медленно двигается дальше, толкая всех, налезая на людей грудью, наступая им на ноги. И впереди него быстро, как змея, ползёт предостерегающий шёпот:

– Артём идёт!

В этих двух словах даже тот, кто впервые слышит их, чувствует угрозу и уступает Артёму дорогу, осторожно посматривая на мощную фигуру красавца.

Вот Артём встречает одного из знакомых босяков. Они здороваются, Артём так сжимает своей железной лапой руку знакомого, что тот кричит от боли и ругается. Тогда Артём сжимает ему пальцами плечо или как-нибудь иначе причиняет боль и молча, спокойно наблюдает, как человек стонет и охает под его рукой, задыхается от боли и шепчет:

– Пусти, палач!..

Но палач неумолим, как судья.

Каин тоже нередко попадал в жестокие руки Артёма, который играл им, как ребёнок букашкой.

Это своеобразное поведение силача называлось на Шихане «Артюшкин выход». Оно создавало ему массу врагов, но они не могли сломить его чудовищной силы, хотя и пробовали. Так однажды подобрались семеро здоровых молодцов, одобренные всей улицей, они решили поучить и усмирить Артёма. Двое из них очень дорого заплатили за эту попытку, остальные отделались легко. Другой раз лавочники – оскорблённые мужья – порядили знаменитого городского силача-мясника, не раз выходившего победителем из борьбы с атлетами-циркистами. Мясник взялся за крупное вознаграждение избить Артёма до полусмерти. Их свели, и Артём, никогда не отказывавшийся драться «по охоте», вышиб мяснику руку из ключицы и ударом «под душу» уложил его на месте без сознания. Это ещё выше подняло престиж Артёмовой силы и, конечно, ещё более создало ему врагов.

А он по прежнему продолжал свои «выходы», сокрушая всё и всех на своём пути. Какие чувства выражал он так? Быть может, это была месть городу и порядкам его жизни со стороны человека полей и лесов, оторвавшегося от своей почвы; быть может, он смутно чувствовал, как город губит его, заражая своим ядом его тело и душу, и, чувствуя это, он так боролся с роковой силой, порабощавшей его. Его «выходы» заканчивались иногда в участке, где полиция относилась к нему лучше, чем к другим людям из Шихана, удивляясь его баснословной силе, забавляясь ею, зная, что он – не вор и не способен быть вором – глуп для этого. Но чаще после «выхода» Артём шёл в какой-нибудь притон, и там его брала на своё попечение одна из женщин, влюблённых в него. После своих подвигов он был мрачен и капризен, в глазах у него сгущалось что-то дикое, и неподвижностью своей физиономии он походил на идиота. Какаянибудь промасленная до костей торговка, ядрёная баба бальзаковского возраста, ухаживала за ним с видом собственницы этого зверя и с чувством страха перед ним.

– Может, пивка заказать ещё пару, Артюша? Али наливочки какой? А покушать ты не желаешь ли чего? И чтой-то ты у меня сегодня такой неудалой…

– Отвяжись!.. – глухо говорил Артём, и она на несколько минут переставала суетиться около него, а потом снова принималась спаивать красавца, ибо она уже знала, что трезвый Артём был скуп на ласки.

И вот судьбе, часто слишком шутливой, угодно было, чтобы этот человек и Каин столкнулись.

Случилось это так.

Однажды после «выхода» и обильной пирушки, сопровождавшей его, Артём со своей дамой, пошатываясь, шёл к ней в гости узким и пустынным переулком подгородной слободки. Его ждали тут. Несколько человек бросились на него и тотчас же сбили его с ног. Ослабленный вином, он защищался плохо, и тогда эти люди чуть ли не в продолжение целого часа вымещали на нём бесчисленные обиды, понесённые ими от него. Спутница Артёма убежала, ночь была темна, место пустынно, – у них были все удобства для полного расчёта с Артёмом, и они действовали, не щадя своих сил. А когда, уставшие, они кончили, на земле лежало два неподвижных тела: одно – красавца Артёма, а другое – человека, имя которому было Красный Козёл.

Посоветовавшись, что им делать с этими телами, молодцы решили: Артёма спрятать под разбитую ледоходом беляну, лежавшую на берегу реки кверху дном, а Красного Козла взять с собой.

Когда Артёма потащили по земле к берегу, он очнулся от боли, но, догадавшись, что положение мёртвого теперь для него выгоднее, молчал, сдерживая боль. Его тащили, ругали и хвастались друг перед другом ударами, нанесёнными силачу. Артём слышал, как Мишка Вавилов говорил товарищам, что он всё норовил бить Артёма пинками под левую лопатку, чтобы разорвалось сердце. А Сухоплюев рассказывал, что он бил всё по животу, потому что, если испортить человеку кишки, еда ему не пойдёт на пользу, и сколько бы он ни ел – силы у него не будет. Ломакин тоже заявил, что он два раза вспрыгивал ногами на живот Артёму. Так же блистательно отличились и все другие, о чём они, хвастаясь, говорили всё время, пока не пришли к беляне и не засунули под неё Артёма. Он слышал все их речи и слышал, как они, уходя, единогласно решили, что теперь уже ему, Артёму, не встать на ноги.

Вот он остался один, во тьме, на куче сырого мусора, набросанного под беляну в половодье волнами реки. Ночь была свежая, майская, и эта свежесть то и дело возвращала Артёму сознание. Но когда он пробовал сползти к реке, то снова падал в обморок от страшной боли во всём теле. И снова приходил в себя, терзаемый болью, томимый страшной жаждой. Река как бы дразнила его бессилие, тихо плескаясь о берег, где-то тут, близко к нему. Всю ночь он провёл в этом положении, боясь стонать и двигаться.

Но однажды, очнувшись, он почувствовал, что с ним случилось что-то хорошее, очень облегчившее его боли. Он с трудом мог открыть один глаз и едва шевелил разбитыми, опухшими губами. Был день, потому что через щели барки проникали под неё лучи солнца, они создали вокруг Артёма мглу. Потом кое-как он поднял руку к лицу и ощупал на нём мокрые тряпки. Тряпки же лежали на груди у него и на животе. Он был совершенно раздет, и холод уменьшал его муки.

– Пить бы! – выговорил он, смутно догадываясь, что около него должен быть кто-то. Дрожащая рука протянулась через его голову и сунула в рот ему горлышко бутылки. Бутылка плясала в руке подававшего её, била Артёма по зубам. Выпив воды, Артём захотел узнать, кто тут около него, но попытка повернуть голову не удалась ему, вызвав боль в шее. Тогда, хрипя и заикаясь, он начал говорить:

– Водки… в нутро бы стакан… И снаружи вытереть… Тогда бы я…. встал, чай…

– Вста-ать? Вы не можете встать. Вы же весь синий и пухлый, как утопленник… А водка – это можно, водка есть… я имею целую бутылку водки…

Говорили тихо, робко и очень быстро. Артём знал этот голос, но не помнил, кому он принадлежит, – которой из женщин.

– Давай, – сказал он.

И опять кто-то, очевидно избегавший его глаз, протянул ему бутылку сзади через голову. Артём, с усилием глотая водку, смотрел одним глазом в сырое и чёрное днище беляны, поросшее грибами.

Отпив более четверти бутылки, он вздохнул глубоко и облегчённо и с хрипом в груди заговорил слабым голосом, лишённым оттенков:

– Чисто меня отделали… Но погоди… встану я! Тогда – держись…

Ему не отвечали, но он слышал шорох – точно кто-то отскочил от него – и затем стало тихо, только волны плескали да где-то далеко пели «дубинушку» и ухали. Пронзительно взвизгнул свисток парохода, взвизгнул, оборвался и через несколько секунд мрачно загудел, точно навсегда прощался с землей… Артём долго ждал отклика на свои слова, но под беляной было тихо, и её тяжёлое днище, пропитанное зеленоватой гнилью, качалось над его головой, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, точно желая с размаха упасть и раздавить его насмерть.

Артёму стало жалко себя. Он проникся ясным сознанием своей почти детской беспомощности, и вместе с тем ему стало обидно за себя. Его, такого сильного, такого красивого, так изувечили, обезобразили!.. Слабыми руками он начал ощупывать ссадины и опухоли на лице и груди у себя, а потом с горечью выругался и заплакал. Он всхлипывал, шмыгал носом, ругался и, еле двигая веками, выжимал слёзы, наполнявшие его глаза. Они, крупные и горячие, лились по его щекам, текли ему в уши, и он чувствовал, что от слёз внутри его как бы что-то прочищается.

– Ладно!.. Погодите!.. – бормотал Артём сквозь рыдания.

И вдруг услышал, что где-то близко и точно передразнивая его – тоже раздаются заглушаемые рыдания и шёпот.

– Кто это? – грозно спросил он, хотя ему было страшно чего-то.

Ему не ответили на вопрос.

Тогда, собрав все силы, Артём повернулся на бок, зверем зарычал от боли, приподнялся на локти и увидал во мгле маленькую фигурку, сжавшуюся в комок у борта беляны. Обняв свои колени длинными и тонкими руками, этот человек прижал к ним голову, а его плечи дрожали; Артёму показалось, что это подросток-парнишка…

– Иди сюда!

Тот не послушался, продолжая трястись, как в лихорадке. У Артёма от боли и страха пред этой фигурой помутилось в глазах, и он завыл:

– Иди-и!

В ответ ему посыпался целый град дрожащих, торопливых слов:

– Что же я вам сделал худого? За что вы на меня кричите? Разве я не вымыл вас водой, и не напоил, и не дал вам водки? Не плакал я, когда вы плакали, и не было, больно мне, когда вы стонали? О бог мой и господь мой! Даже и доброе моё только муки несет мне! Что я сделал худого душе вашей или телу вашему? Что могу я сделать вам худого – я! я! я!

И, оборвав свою речь тремя воплями, этот человек замолчал, схватился за голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, сидя на земле.

– Каин? Это… ах, ты!

– Ну и что?

– Ты? Ну-у! Всё это – ты? А-яй! Ты поди сюда. Ну, – чудак ты!

Артём растерялся от неожиданности и вместе с тем почувствовал, что в нём вспыхнула какая-то радость. Он засмеялся даже, когда увидал, как еврей на четвереньках робко ползёт к нему и как боязливо мигают маленькие глазки на смешном лице, знакомом Артёму.

– Смело иди! Ей-богу, не трону! – счёл он нужным ободрить еврея.

Каин подполз к его ногам, остановился и стал смотреть на них с такой боязливой и просительной улыбкой, точно ждал, что они растопчут его истощённое страхом тело.

– Ну!.. вот так ты! И всё это ты делал? Кто тебя прислал – Анфиса? допрашивал Артём, едва ворочая языком.

– Я сам пришёл!

– Са-ам? Врёшь!

– Я не вру, не вру! – быстро зашептал Каин. – Я сам пришёл пожалуйста, поверьте мне! Я расскажу, как я пришёл. Вот слушайте, – я узнал об этом в Грабиловке… Я пью чай и слышу: Артёма ночью забили до смерти. Я не верю – пхэ! Разве можно вас и забить до смерти? Я посмеиваюсь себе. «О, думаю, глупые люди! Этот человек – как Сампсон, кто из вас может одолеть его?» Но они всё приходят и говорят: забили, забили! И ругают вас, и смеются… Все рады… и я поверил. И узнал, что вы – тут… Уже приходили сюда смотреть на вас и говорили, что мёртвый вы… Я пошёл и пришёл, и увидел вас… вы стонали. Я думал, видя вас, – самого сильного человека в свете – вот убили его!.. Такая сила, такая сила. Мне стало – извините жалко вас! Я подумал, что нужно омыть вас водой… и сделал так, а вы от этого стали оживать… Я обрадовался этому… ох, как я рад был этому… вы не верите мне, да? Потому что – я жид? да? Но нет, вы поверьте… я скажу вам, почему я обрадовался и что думал… я скажу правду… вы не рассердитесь меня?

– Вот те крест!.. убей меня гром! – с силой побожился избитый красавец.

Каин подвинулся ещё ближе к нему и ещё понизил свой голос.

– Вы знаете, как хорошо мне жить? Вы знаете это, да? Разве – извините я не терпел от вас побоев? И разве вы не смеялись над пархатым жидом? Что? Это – правда? А! Вы извините мне мою правду, вы поклялись. Не сердитесь! Я только говорю, что вы, как и все люди, гоняли жида… За что, а? Разве жид не сын бога вашего и не один бог дал душу вам и ему?

Каин торопился, бросал вопрос за вопросом, не ожидая ответов на них; в нём вдруг заклокотали все те слова, которыми он отмечал в своём сердце нанесённые ему обиды и оскорбления; ожили в нём все они и вот лились из его сердца горячим ручьём. Артёму было неловко перед ним.

– Слышь, Каин, – глухо сказал он, – брось это! Я тебя… ежели я тебя пальцем теперь трону… или кто другой – разобью в куски! Понял?

– Ага! – торжествуя, вскричал Каин и даже чмокнул языком. – Вот! Вы предо мной виноваты… извините! Не рассердитесь на меня за то, что знаете, что виноваты предо мной! Я говорю – виноваты, но ведь я знаю, о! я знаю, вы меньше других виноваты!.. Я понимаю это! Все они только на меня плюют своей скверной слюной, вы же – на меня и на всех их! Вы многих обижали хуже, чем меня… Я тогда думал: «Вот этот сильный человек бьёт и оскорбляет меня не за то, что я жид, а за то, что я, как все они, не лучше их и среди них несу свою жизнь…» И… я всегда со страхом любил вас. Я смотрел на вас и думал, что и вы можете разорвать пасть льва и избить филистимлян… Вы били их… и я любил смотреть, как вы делали это… И мне тоже хотелось быть сильным… но я – как блоха…

Артём хрипло засмеялся.

– Вот уж верно – как блоха!..

То, что говорил ему Каин, он почти не понимал, но ему было приятно видеть около себя маленькую фигурку еврея. И под возбуждённый полушёпот Каина в нём медленно слагались свои думы:

«Сколько теперь часов? Чай, поди-ка, около полудня. А ни одна, небось, не идёт навестить мила друга… А вот жид пришёл… помог, говорит – люблю, а я его обижал, бывало… Силу хвалит… Вернётся ли она? Господи, кабы вернулась!»

Тяжело вздыхая, Артём представлял себе своих врагов, избитых им и вот так же опухших, как он. И они так же, как он, будут валяться без сил где-нибудь… Но к ним придут свои, товарищи, а не жид…

Артём взглянул на Каина, и ему показалось, что у него в горле и во рту горько. Он сплюнул, тяжело вздохнул.

А Каин всё говорил, возбуждённый, с перекошенным от волнения лицом и вздрагивая всем телом.

– И когда вы заплакали – я тоже заплакал… Так жалко сделалось мне вашей силы…

– А я думаю, кто это дразнится?

– Я всегда любил вашу силу… И я молил бога: предвечный бог наш на небе и на земле и в выси небес отдалённых! Пусть будет так, что я буду нужен этому сильному человеку! Пусть я заслужу пред ним, и да обратится сила его в защиту мне! Пусть за нею я буду сохранён от гонений на меня, и гонители мои да погибнут от силы этой! Так я молился, и долго так просил я господа моего, пусть он создаст мне защитника из сильнейшего врага моего, как он дал в защитники Мард'охею царя, победившего все народы… И вот вы плакали, и я плакал… и вдруг вы закричали на меня, и молитвы мои пропали…

– Да разве я знал, – чудак ты, – виновато пробормотал Артём.

Но Каин едва ли слышал его слова. Он раскачивался, взмахивал руками и всё шептал страстным шёпотом, в котором звучали радость, и надежда, и обожание силы этого человека, и страх.

– Наступил мой день, и вот я один около вас… Все бросили вас, а я пришёл… Ведь вы выздоровеете, Артём? Это не опасно вам? И воротится к вам ваша сила?

– Подымусь… не крушись!.. А тебя за доброту буду беречь, как малого ребёнка…

Артём чувствовал, что понемногу ему становится лучше, – тело ноет меньше и в голове яснее. Нужно заступиться за Каина пред людьми – что, в самом деле? Вон он какой добрый и открытый, – прямо всё говорит, по душе. Подумав так, Артём вдруг улыбнулся – давно уже его томило какое-то неопределённое желание, и вот теперь он понял его.

– А ведь это я есть хочу! Ты бы, Каин, добыл чего поесть?

Каин вскочил на ноги так быстро, что едва не ударился о копани беляны. Лицо его положительно преобразилось: что-то сильное и вместе с тем детски ясное явилось в нём. Артём, этот сказочный силач, просит есть у него, Каина!

– Я сделаю вам всё, всё! Оно уже есть, вот тут, в углу!.. Я припас – я знаю! Когда кто болен, он должен есть… ну да! И я, когда шёл сюда, то истратил целый рубль.

– Сосчитаемся! Я те – десять отдам!.. Мне ведь это можно… Не свои у меня. Скажу – дай! – и даст…

Он добродушно засмеялся, а Каин при этом смехе ещё более просиял.

– Я знаю… Вы скажите, что вы хотите? Я всё сделаю, всё!

– А… уж коли так… вытри ты меня водкой! Есть не давай, а сначала вытри… можешь ты?

– А почему не могу? Как лучший доктор сделаю!

– Вали! Потрёшь меня, я и встану…

– Вста-анете? Ох, нет, не можете вы встать!

– Я те покажу, как не могу! Здесь, что ли, я ночевать-то буду? Чудила ты… А ты вот вытри меня, да и беги-ка в слободу к пирожнице Мокевне… И скажи ей, что я к ней в сарай переберусь на житьё… постлала бы там соломы, что ли! У неё я отлежусь… вот! За всё про всё я тебе заплачу… ты не сумлевайся!

– Я верю, – говорит Каин, наливая водки на грудь Артёма, – я верю вам больше, чем себе… Ах, я знаю вас!

– У-у! Три, три… Ничего, что больно… три, знай! А-а-а!.. Вот, вот, вот!.. – рычал Артём.

– Я пойду для вас и утоплюсь… – объяснялся Каин.

– Так, так, так… Плечо-то, плечо валяй… Ах, черти! А всё баба виновата. Не будь бабы, был бы я трезв… а к трезвому ко мне – сунься-ка!

Каин, входя в роль слуги, объявил:

– О, женщины! Это – все грехи мира… у нас, евреев, есть даже такая утренняя молитва: «Благословен ты, предвечный боже наш, царь вселенной, за то, что не сотворил меня женщиной…»

– Ну? Неужто? – воскликнул Артём. – Так-таки прямо и молитесь богу? Ишь ведь вы какие… Что же она, баба? Она только глупая… а без неё нельзя!.. Но чтобы так уж, даже богу молиться… это не тово… обидно ведь ей, бабе-то! Она тоже чувствует…

Он лежал неподвижный и огромный – ещё более увеличенный опухолями, а Каин, маленький, хрупкий, задыхаясь от усилий, возился около него, со всей силой растирая ему грудь, живот, возился и кашлял от запаха водки.

По берегу реки то и дело проходили люди, слышался говор, шаги. Беляна лежала под песчаным обрывом, более сажени высотой, и сверху её было видно только с самого края обрыва. От реки её отделяла узкая полоса песку, забросанная разным мусором. Под нею было ещё грязно. Но сегодня она возбуждала в людях большой интерес. Каин и Артём заметили, что около неё то и дело проходят, садятся на её дно, стучат ногами в борта… На Каина это дурно подействовало. Он перестал говорить и, молча ёрзая около Артёма, пугливо и жалобно улыбался.

– Вы слушаете?..

– Слышу, – довольно усмехнулся силач. – Понимаю… хотят сообразить, скоро ли я буду снова в силе… ведь им надо это знать… чтобы рёбра припасти свои… Черти! Обидно им, чай, что не издох я… Работишка-то их даром пропала…

– А знаете что? – зашептал ему на ухо Каин, с миной ужаса и предостережения на своём лице. – Знаете? Вот я уйду, и вы останетесь один… они тогда придут к вам и… и…

Артём раскрыл рот и выпустил из груди целый залп хриплого смеха.

– Ах ты – фигура! Так ты думаешь – это они тебя, что ли, боятся? Ах ты!..

– А! Но я могу быть свидетелем.

– Они тебе дадут тукманку… вот ты и свидетель!.. на том свете.

Страх Каина был разогнан смехом Артёма, и место страха в узкой груди еврея заняла твёрдая и радостная уверенность. Теперь его, Каинова, жизнь пойдёт иной чередой, теперь у него есть мощная рука, которая всегда отведёт от него удары людей, безнаказанно истязавших его…

Прошло около месяца.

Однажды в полдень, – час, когда жизнь Шихана принимает особенно напряжённый характер, сгущается и вскипает, когда торговцев съестным окружают толпы пристанских и судовых рабочих с пустыми желудками и вся улица наполняется тёплым запахом варёного испорченного мяса, – в этот час кто-то вполголоса крикнул:

– Артём идёт!..

Несколько оборванцев, праздно толкавшихся в улице, ожидая случая чем-нибудь поживиться, быстро исчезли куда-то. Обыватели Шихана с тревогой и любопытством, искоса, исподлобья стали смотреть в ту сторону, откуда раздавалось предостережение.

Артёма давно ждали с глубоким интересом, горячо обсуждая, – каков-то он появится?

Как и раньше, Артём шёл среди улицы, шёл своей обыкновенной медленной походкой сытого человека, делающего прогулку. В его наружности не было ничего нового. Как всегда, пиджак висел у него на одном плече, картуз был надет набекрень… И чёрные кудри рассыпались по лбу, как всегда. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, левая была глубоко засунута в карман шаровар, грудь богатырски выпячивалась вперёд. Только его красивое лицо стало как бы осмысленнее, – это всегда бывает после болезни. Он шёл и отвечал на приветствия и поклоны ленивыми кивками головы.

Улица провожала его тихим шёпотом изумления и восхищения пред несокрушимой силой, выдержавшей смертельные побои. Много было людей, говоривших об его выздоровлении со злобой: они презрительно ругали тех, что не сумели отбить лёгкие Артёму. Ведь не может быть такого человека, которого нельзя было бы изувечить до смерти!.. Другие с удовольствием строили предположения о том, как силач расправится с Красным Козлом и его товарищами. Но сила обаятельна тем более, чем крупнее она, и большинство находилось под влиянием Артёмовой силы.

Артём вошёл в Грабиловку – клуб Шихана.

Когда его высокая и мощная фигура встала на пороге трактира, в длинной и низкой комнате с кирпичным сводчатым потолком гостей было немного. При виде Артёма среди них раздались два-три восклицания, родилось суетливое движение, кто-то шарахнулся в дальний угол этого склепа, сырого, прокопчённого дымом махорки, пропитанного грязью и плесенью.

Артём медленно обвёл глазами трактир и на ласковое приветствие буфетчика Савки Хлебникова ответил вопросом:

– Каин не был?

– Должен скоро быть… Его время близко…

Артём подошёл к столу у одного из окон, спросил чаю и, положив на стол свои громадные руки, равнодушно осмотрел публику. В трактире было человек десять; они сбились в кучу около двух столов и оттуда наблюдали за Артёмом. Когда глаза их встречали взгляд красавца, они заискивающе улыбались, очевидно, желая вступить в беседу с Артёмом, но тот смотрел на них тяжело и угрюмо. И все молчали, не решаясь заговорить с ним. Хлебников, возясь за буфетом, напевал что-то под нос себе и лисьими глазами посматривал вокруг.

С улицы в окна лился гулкий шум, влетали резкие ругательства, божба, выкрики торговцев. Где-то близко с дребезгом свалились бутылки, разбиваясь о камни мостовой. Артёму стало скучно сидеть в этом душном погребе…

– Ну, вы, волки, – вдруг громко и медленно заговорил он, – вы чего присмирели? Пялят зенки и молчат…

– Можем и говорить, ваша грозность! – сказал Драный Жених, вставая и идя к Артёму.

Это был тощий человек в парусиновой куртке и солдатских штанах, лысый, остробородый, с маленькими красными глазами, ехидно прищуренными.

– Хворал ты, говорят? – спросил он, усаживаясь против Артёма.

– Ну?

– Ничего… Не видать было долго… Спросишь – а где Артём? Говорят, заболеть изволил…

– Так… Ну?

– Ещё – ну? Поедем дальше… Что у тебя болело-то?

– А ты не знаешь?

– Разве я тебя лечил?

– Всё врёшь ведь, собака, – усмехнулся Артём. – И зачем врёшь? Ведь знаешь правду?

– Знаю, – сказал Жених, тоже усмехаясь.

– Так чего же врёшь-то?

– Стало быть, так умнее…

– Умнее. Эх ты!.. огарок!

– Да – ведь скажи тебе правду-то, так ты, пожалуй, рассердишься…

– Наплевать мне на тебя!

– И на том спасибо! А ты с выздоровлением водкой меня не угостишь?

– Спроси…

Жених спросил полбутылки водки и оживился.

– Экая у тебя жизнь лёгкая, Артём!.. Всегда есть деньги…

– Ну, так что?

– Ничего… Выручают тебя бабы, проклятые!

– А на тебя и не смотрят.

– Нам – где уж! У нас не такие ноги, чтобы ходить по твоей дороге, вздохнул Жених.

– Потому баба любит здорового человека. Ты что? А я – чистый человек…

В таком тоне Артём постоянно беседовал с золоторотцами. Его равнодушный, ленивый и густой голос придавал особую силу и тяжесть его словам, и всегда они были грубы, обидны. Быть может, он чувствовал, что эти люди во многом хуже его, но во всём и всегда умнее.

Явился Каин с ящиком своих товаров на груди, с жёлтым ситцевым платьем, переброшенным через левую руку. Сдавленный обычным ему чувством страха, он стал в дверях, вытянул шею и с беспокойной улыбкой оглянул внутренность трактира, но, увидев Артёма, весь просиял радостью. Артём смотрел на него и широко улыбался, шевеля губами.

– Айда ко мне! – крикнул он Каину и, обращаясь к Жениху, насмешливо приказал ему:

– А ты – пошёл прочь! Дай человеку место…

Рыжая, щетинистая рожа Жениха на момент одеревенела от удивления, он медленно поднялся со стула, посмотрел на товарищей, изумлённых не менее его, на Каина, бесшумно и осторожно подходившего к столу… и вдруг озлоблённо плюнул на пол:

– Тьфу!

После чего медленно и молча ушёл за свой стол, где тотчас же раздался глухой шёпот, в котором были ясно слышны ноты насмешки и злобы. Каин всё улыбался растерянно, радостно и в то же время искоса и с тревогой скашивал глаза в сторону обиженного Жениха и его компании.

А Артём добродушно говорил ему:

– Ну, давай чай пить, что ли, купец… Пирога надо купить, – будешь пирог есть? Ты чего туда глядишь?.. А ты плюнь на них, не бойся… Ну-ка, вот я им проповедь скажу…

Он встал, движением плеч сбросил куртку на пол и подошёл к столу недовольных. Высокий и мощный, выпячивая вперёд грудь, разминая плечи и всячески рисуясь своей силой, он стоял перед ними с усмешкой на губах, а они, замерев в осторожных позах, молчали, готовые бежать.

– Ну, – начал Артём, – что вы урчите?

Ему хотелось сказать что-нибудь страшно сильное, но слов не было у него, и он остановился…

– Глаголь сразу! – махнул рукой Драный Жених, скривив губы. – А то лучше отстань от нас во все четыре стороны, богова дубина!..

– Молчи! – повёл бровями Артём. – Озлился, – зазорно тебе, что я с жидом дружбу веду, а тебя прогнал… Я всем вам говорю, – он лучше вас, жид-то! Потому в нём доброта к человеку есть… а у вас нету её… Он только замученный… Вот теперь я беру его под свою руку… и ежели какая-нибудь кикимора обидит его – держись тогда! Прямо говорю – не бить, а мучить буду…

У него дико вспыхнули глаза, жилы на шее вздулись и ноздри задрожали.

– Что побили меня пьяного – это мне нипочём! Силы мне не убавили, только сердце пуще ожесточили… Так и знайте! За Каина, за всякое обидное слово ему – насмерть буду увечить. Так всем и скажите…

Он вздохнул во всю грудь, точно тяжесть с себя сбросил, и, повернувшись к ним спиной, пошёл прочь.

– Здорово пущено! – вполголоса воскликнул Драный Жених и скорчил унылую рожу, глядя, как Артём усаживается против Каина.

Каин сидел за столом, бледный от волнения, и не отводил от Артёма расширенных глаз, полных чувства, неизъяснимого словами.

– Слыхал? – строго спросил его красавец. – Вот… Так и знай, как кто заденет тебя, беги ко мне и говори. Я сейчас приду и развинчу ему кости…

Еврей бормотал что-то, – молился богу или благодарил человека. А Драный Жених и его компания, пошептавшись друг с другом, один за одним стали выходить из трактира. Жених, проходя мимо стола Артёма, напевал себе под нос:

 
Кабы к моему уму
Прибавили денег тьму,
Ай, хорош бы я был,
Без просыпу я бы пил…
 

– и, взглянув в лицо Артёму, неожиданно докончил песню своими словами, скорчив рожу и в такт притопывая ногой:

 
Дураков бы всех скупил,
Да в Чёрном море утопил
Вот как!
 

– и быстро юркнул в дверь.

Артём выругался и оглянулся вокруг. В полутёмном, закопчённом и пахучем склепе осталось только трое людей – он, Каин против него и Савка за буфетом.

Лисьи глазки Савки встретились с тяжёлым взглядом Артёма, и длинное лицо его приняло выражение сладчайшего благочестия.

– Превосходно и великолепно поступил ты, Артём Михайлыч! – говорил он, поглаживая бороду. – Совсем по завету евангельскому… Как в притче о самарянине милосердном… Во гною и струпьях был Каин-то… А вот ты не побрезговал.

Артём слушал не его слова, а эхо их. Оно, отражаемое сводчатым потолком трактира, плавало в его пахучем воздухе и, густое такое, лезло в уши. Артём молчал и тихонько тряс головой, точно желая отогнать от себя эти звуки. А они всё плавали и вклёвывались в его уши, раздражая его. Было душно и скучно. Какая-то странная тяжесть легла на сердце Артёма.

Он упорно смотрел на Каина. Обжигаясь, дуя на блюдечко, еврей, наклонив голову, пил чай, и блюдечко тряслось в его руках. Иногда Артём ловил на своём лице скользкий взгляд Каина, и силачу от этого взгляда становилось ещё скучнее. Глухое чувство недовольства чем-то росло в его груди, глаза его темнели, он дико осматривался вокруг себя. В голове его, как жернова, ворочались думы без слов. Раньше они не посещали его, но вот во время болезни пришли. И не отходят…

Окна с железными решётками, в них льётся с улицы оглушающий шум. Тяжёлые массы камня висят над головой; липкий от грязи, покрытый сором кирпичный пол… И этот маленький, оборванный, запуганный человек… Сидит, дрожит, молчит… А в деревнях скоро косьба начнётся. Уже за рекой, против города, трава в лугах почти по пояс. И, когда оттуда пахнёт ветер, запахи приносит он заманчивые…

– Что ты молчишь, Каин? – недовольно заговорил Артём. – Али всё ещё боишься меня? Эх, растерянный ты человек!..

Каин поднял голову и странно закачал ею, а лицо у него было сконфуженное и жалкое.