Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Макс Фриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Фигура смеется.

Ничего смешного тут нет, Вилли!

Анна приносит парик.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо.

Maртышка приводит два ржавых велосипеда.

Вельзевул. Ничего смешного тут нет, мне блевать хочется, когда я вижу, куда все идет. Что они сделали с мечтами моего детства! Я съесть столько не могу, сколько мне хочется выблевать.

Фигура (прилаживает парик). Собирайся. (Берет один из ржавых велосипедов.) Страсть как хочется повидать своих старых клиентов – знатных господ, которые никогда не попадают в ад, и снова их пообслуживать. Страсть как хочется!.. Снова искры, и треск пламени, и сирены, которые вечно воют с запозданием, лай собак, дым, вопли – и пепел!

Вельзевул отстегивает козлиный хвост.

Ты готов?

Вeльзевул. Минуточку.

Фигура садится на велосипед и звонит.

Иду, иду. (Отстегивает лошадиное копыто.)

Корифей.

Закрыть насос!

Опустить шланги!

Остановить воду!

Красные отсветы исчезают совсем.

Фигура. Ну, готов?

Вельзевул (берется за велосипед). Готов! (Садится на велосипед и звонит.)

Фигура. А рога?

Вельзевул спохватывается и снимает рога.

Анна!

Анна. Что вам угодно?

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо за все твои услуги. Чего это ты такая хмурая ходишь с утра до вечера? Только один раз и засмеялась. Помнишь? Когда мы пели песню про лисицу, про гуся и про охотника.

Анна смеется.

Мы еще ее споем!

Анна. Ой, пожалуйста!

Выступает хор.

Хор.

Житель города, зри...

Фигура. Только покороче!

Хор.

Преисподняя потушена.

Фигура. Благодарю вас. (Шарит по карманам.) Спички у тебя есть?

Вельзевул. Нет.

Фигура. И у меня нет.

Вeльзeвул. Вот каждый раз так!

Фигура. Подарят.

Мартышка приносит попугая.

Попугайчик! (Сажает попугая на правое плечо.) Пока я не забыл, доктор: больше никаких душ не принимать. Скажите голубчикам, что преисподняя забастовала. А если ангел будет спрашивать, скажите, что мы на земле.

Вельзевул звонит.

Фигура. Ну, тронулись!

Оба (уезжают и машут на прощание). Всего хорошего, Готлиб всего хорошего!

Выступает хор.

Хор.

Солнца луч,

Ресница ока божественного,

Снова день всходит

Корифей.

Над возрожденным городом.

Хор.

Аллилуйя!

Вдали слышен крик попугая.

Бабетта. Готлиб...

Бидeрман. Да тихо ты!

Бабетта. Мы что, спасены?

Бидeрман. Главное сейчас – не терять веру.

Проходит вдова Кнехтлинг.

Хор.

Аллилуйя!

Бабетта. Смотря, смотри, Кнехтлингша пошла...

Хор.

Прекраснее прежнего

Из праха и пепла

Восстал наш город

Выметен мусор и забыт уже начисто,

Забыты начисто также

Те, кто обуглились, крики их

Из пламени...

Бидeрман. Жизнь продолжается.

Хор.

Все они стали давней историей.

И немы.

Корифей.

Аллилуйя!

Хор.

Прекрасней прежнего,

Богаче прежнего,

Выше и современнее,

Из стекла и бетона,

Но в сердцах наших прежний,

Аллилуйя,

Восстал наш город!

Вступает орган.

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Ну что тебе?

Бабетта. Как ты думаешь, мы спасены?

Бидерман. Да уж я думаю...

Орган нарастает, Бидерман и Бабетта стоят на коленях.

Занавес падает.

ГРАФ ЭДЕРЛАНД

СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ В ДВЕНАДЦАТИ КАРТИНАХ

Перевод Ю. Архипова

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПРОКУРОР.

ЭЛЬЗА его жена.

ДОКТОР ГАН.

ХИЛЬДА, ИНГА, КОКО (одна и та же исполнительница).

УБИЙЦА.

СТРАЖНИК.

ОТЕЦ.

МАТЬ.

МАРИО ясновидец.

УГОЛЬЩИКИ.

ПОРТЬЕ.

ЖАНДАРМ.

ШОФЕР.

МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ.

ИНСПЕКТОР.

ДИРЕКТОР.

ГЕНЕРАЛ.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ.

СТУДЕНТ.

ДВА КУЛЬТУРТРЕГЕРА.

КЕЛЬНЕРЫ.

СТАРЫЙ ПРЕЗИДЕНТ.

Г-ЖА ГОФМЕЙЕР.

ПОСТОЯЛЬЦЫ, НОСИЛЬЩИК, ЧЛЕНЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА, БОЙ, ГОСТИ на приеме, СОЛДАТЫ дворцовой гвардии.

1. Прокурор устал

Рабочий кабинет в особняке прокурора. Ночь. На письменном столе

горит настольная лампа. Прокурор – высокий, крепкого сложения

мужчина лет пятидесяти, – погруженный в свои мысли, неподвижно

стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы, и глядит на стену,

сплошь покрытую протоколами. Часы на башне бьют два раза. Вслед

за этим слышится женский голос: "Мартин! Мартин!.." Прокурор не

обращает никакого внимания на крики, но, услышав голос совсем

близко, выключает лампу. Ищущая его жeнщина входит в темную

комнату.

Эльза. Мартин! Мартин!.. Куда ж он делся... (Включает большой свет.) Ты здесь!

Прокурор не меняет позы. Его супруга в ночном халате, у нее

красивое, но заспанное лицо.

Я ищу тебя по всему дому, почему ты не откликаешься? Я уж думала, ты ушел...

Прокурор. Куда?

Эльза. Что случилось?

Прокурор. Я оделся – только и всего.

Эльза. Ночью?

Прокурор. Как видишь,

Эльза. Почему ты не спишь?

Прокурор. А почему ты не спишь? (Берет сигару и неторопливо обрезает ее.) Прости, Эльза, я не хотел тебя будить. Что могло случиться? Я просто оделся, чтобы выкурить сигару, вот и все. (Зажигает сигару.) Не спится что-то.

Эльза. Ты слишком много куришь.

Прокурор. Возможно...

Эльза. Ты слишком много работаешь.

Прокурор. Наверное... Мы все слишком много работаем. До поры до времени. А потом наши славные заседатели удивляются, когда кто-нибудь берется за топор. (Затягивается, потом смеется.) Твой доктор Ган особенно забавен: адвокат, а защищает беднягу, совершенно не разобравшись в том, что тот совершил.

Эльза. Не понимаю, о чем ты говоришь.

Прокурор. Сегодня он сознался.

Эльза. Кто?

Прокурор. Убийца. (Курит.) Не доктор Ган, а убийца...

Эльза. Что ты хочешь этим сказать?

Прокурор. Убийство с целью грабежа, или из мести, или из ревности, или из чувства расовой нетерпимости – все это в порядке вещей. Все это объяснимо, и наказание предусмотрено законом. Но убийство просто так? Это все равно что дыра в стене: можно заделать, чтобы ее не было видно, но дыра останется. И в своих четырех стенах уже никогда не почувствуешь себя как дома. (Курит.) Только и всего...

Эльза. Мартин, уже два часа.

Прокурор. Знаю, знаю: через восемь часов я предстану перед судом в отвратительном черном облачении, чтобы вести обвинение, а на скамье подсудимых будет сидеть человек, которого я все больше и больше понимаю. Хотя он ничего не объяснил толком. Мужчина тридцати семи лет, кассир в банке, приятный человек, добросовестный служака на протяжении всей своей жизни. И вот этот добросовестный и бледный человек взял однажды в руки топор и убил привратника – ни за что ни про что. Почему?

Эльза. Почему же?

Прокурор молча курит.

Нельзя же думать только о делах, Мартин. Ты изводишь себя. Работать каждую ночь – да этого ни один человек не выдержит.

Прокурор. Просто возьмет однажды топор...

Эльза. Ты меня слышишь?

Прокурор продолжает молча курить.

Уже два часа.

Прокурор. Бывают минуты, когда я его понимаю...

Эльза. Почему ты не примешь порошок, раз тебе не спится? Опять проходишь всю ночь взад и вперед. А что в этом толку? Будто в тюрьме. Ну, какой смысл? С утра опять будешь, как заводной, а ведь ты уже не молод...

Прокурор. Я никогда не был молод. (Берет с письменного стола фотографию.) Вот он какой.

Эльза. Я не понимаю тебя, Мартин.

Прокурор. Я знаю.

Эльза. Как это ты не был молод?

Прокурор курит, рассматривает фото.

Почему ты не возьмешь отпуск?

Прокурор. Четырнадцать лет в кассе – из месяца в месяц, из недели в неделю, изо дня в день. Человек выполняет свой долг, как каждый из нас. Взгляни на него! Вот, по единодушному мнению свидетелей, вполне добропорядочный человек, тихий, смирный квартиросъемщик, любитель природы и дальних прогулок, политикой не интересуется, холост, единственная страсть собирать грибы, нечестолюбив, застенчив, прилежен – прямо-таки образцовый служащий. (Кладет фотографию.) Бывают минуты, когда удивляешься, скорее, тем, кто не берет в руки топор. Все довольствуются своей призрачной жизнью. Работа для всех – добродетель. Добродетель – эрзац радости. А поскольку одной добродетели мало, есть другой эрзац – развлечения: свободный вечер, воскресенье за городом, приключения на экране...

Эльза зевает.

Ты права, Эльза, уже два часа. Ты устала, я наскучил тебе. Возможно, я не умею выразить свою мысль; я говорю, а ты зеваешь.

Эльза. Прости.

Прокурор. Тебе нужно спать.

Эльза. Могу тебе сказать только одно...

Прокурор. Что мне нужно сходить к врачу.

Эльза. Но ты этого не делаешь, потому что знаешь, он тебе скажет...

Прокурор. Что дальше так продолжаться не может.

Эльза. Друзья говорят то же самое.

Прокурор. Кто, например?

Эльза. Ган, доктор Ган, например.

Прокурор. Доктор Ган не мой друг.

Эльза. Чей же?

Прокурор. Твой.

Эльза. Мартин!

Прокурор. Это так, к слову пришлось. (Садится к письменному столу.) Но довольно об этом. Речь идет о другом... Он говорит, что я – единственный, первый человек, который его понимает.

Эльза. Кто говорит?

Прокурор. Убийца.

Эльза. Я дрожу, Мартин.

Прокурор. Здесь холодно.

Эльза. Ты переутомился, Мартин, вот и все. Расшатал нервы. Один процесс за другим! Да еще при твоей аккуратности, добросовестности...

Прокурор. Я знаю.

Эльза. Почему бы тебе не взять отпуск?

Прокурор. Отпуск в Испании...

Эльза. Человеку это необходимо, Мартин.

Прокурор. Может быть. (Листает бумаги.) А может быть, нет... Надежда на свободный вечер, на воскресенье за городом, эта пожизненная надежда на эрзац, включая жалкое упование на загробную жизнь... Может, стоит только отнять все эти надежды у миллионов чиновничьих душ, торчащих изо дня в день за своими столами,– и какой их охватит ужас, какое начнется брожение! Кто знает, может быть, деяние, которое мы называем преступным, – лишь кровавый иск, предъявляемый самой жизнью. Выдвигаемый против надежды – да, против эрзаца, против отсрочки.

Бой часов на башне.

Эльза. Не обижайся, Мартин, но я действительно смертельно устала.

Прокурор. Я вижу.

Эльза. Такие разговоры все равно ничего не изменят.

Прокурор. Ты права. (Встает и целует жену в лоб.) Иди спать, Эльза!

Эльза. И ты тоже.

Прокурор. Спокойной ночи.

Эльза. Спокойной ночи.

Прокурор. Я только докурю сигару.

Эльза уходит. Прокурор стоит в той же позе, что в самом начале.

Он курит, не замечая, как через другую дверь входит девушка,

почти ребенок, босиком, с дровами под мышкой. Только когда она

наклоняется у камина и полено падает на пол, он вздрагивает.

Хильда. Я вас испугала?

Прокурор. Кто это?

Хильда. Хильда.

Прокурор. В чем дело?

Хильда. Господин прокурор позвонили.

Прокурор. Я?

Xильда. Здесь холодно. Может быть, развести огонь? Господин прокурор пусть простят, что я не причесана – я прямо с постели.

Прокурор. Я не звонил.

Xильда. Я разведу огонь.

Прокурор смотрит, как Хильда разводит огонь в камине.

Снег-то все идет и идет. Целая лавина свалилась с крыши. Прогремело, как гром летом, я и проснулась. Господин прокурор ничего но слышали? Все задрожало, как при землетрясении. Господин прокурор опять читали всю ночь?

Прокурор. Тебе приснилось, дитя мое, я не звонил.

Хильда. Разгорелся...

В камине разгорается огонь.

Почему господин прокурор так на меня смотрят?

Прокурор молчит.

Господин прокурор всегда говорят, что я похожа на фею. Но я заметила, господин прокурор не верят в фей. Господин прокурор надо мной смеются. А у нас там, в горах, в лесу, в это верят даже мужчины, не говоря уж о глупых служанках вроде меня.

Прокурор. Да, ты похожа на фею.

Хильда. В городе, я заметила, вообще ни во что не верят, все только смеются, когда я об этом рассказываю.

Прокурор. О чем?

Хильда. Да так, истории всякие. (Раздувает огонь.) Разгорелся!

Прокурор. Да...

Хильда. Почему вы их не сожжете, господин прокурор, все те бумаги, которые вам приходится читать?

Прокурор. Сжечь?

Xильда. Я бы так сделала.

Прокурор. Ты рассуждаешь по-детски.

Xильда. Я бы так сделала.

Прокурор. Ну так и сделай!

Xильда. И сделаю!

Прокурор, смеясь, подает ей кипу бумаг.

И сделаю. (Бросает бумаги в огонь.)

Прокурор смотрит так, словно не верит, что это происходит наяву,

и беззвучно смеется. Хильда берет вторую стопу бумаг, третью,

наконец все оставшиеся – пламя разгорается так, что вся комната

наполняется красным светом.

Хильда. Какой свет!

Прокурор. Да...

Хильда. Как костер в лесу, у угольщиков!

Прокурор. Да...

Хильда. Так бы и пустилась в пляс!

Прокурор. Да...

Хильда. Как у угольщиков, когда появился граф Эдерланд. Да здравствует граф! Угольщики испугались, потому что горели их собственные дома, горели деревни и города, а фея сказала...

Прокурор. Что сказала фея?

Хильда. Какой свет!

2. Убийца

Тюремная камера. На нарах сидит доктор Ган, в шляпе, с папкой на

коленях. Убийца стоит, засунув руки в карманы брюк и глядя в

окно.

Убийца. Снег...

Доктор Ган. Что вы говорите?

Убийца. Я говорю: снег...

Доктор Ган. Как же мне вас защищать, если вы не отвечаете на мои вопросы? А ведь я задаю их иначе, чем прокурор. Его допросы утомили вас, и не удивительно – он славится ими, своей проницательностью, цепкостью. Что же мне теперь прикажете делать? Я был убежден, что вы невиновны.

Убийца. Знаю...

Доктор Ган. Почему же вы вдруг сознались?

Убийца пожимает плечами.

Сегодня будет вынесен приговор. А я до сих пор не знаю, где мне взять смягчающие обстоятельства. И не узнаю! Если вы мне не поможете.

Молчание.

Убийца. Доктор, у вас есть еще сигареты?

Доктор Ган протягивает ему сигареты.

Кстати, вы неверно сказали насчет сигар – будто прокурор добился признания благодаря им.

Доктор Ган. Благодаря чему же?

Убийца. Не знаю.

Доктор Ган дает ему огня.

Просто он понимает меня. Месяцами мне задавали вопросы, вопросы, потом снова вопросы. И вдруг в зале появляется человек, который тебя понимает, да, черт возьми, кто бы он ни был, мне просто стало легко на душе... (Затягивается.) Спасибо.

Доктор Ган. Возвращаюсь к моему вопросу: что вы думали и чувствовали, когда в тот день, двадцать первого февраля, возвратились из известного места?

Убийца. Да что угодно!

Доктор Ган. Вспомните!

Убийца. Легко сказать – вспомните.

Доктор Ган. Когда вы направились в туалет...

Убийца. Ну уж это зачем?

Доктор Ган. Я опираюсь на факты, изложенные в деле.

Убийца. Если верить тому, что изложено в деле, доктор, можно подумать, что я всю жизнь провел в известном месте.

Доктор Ган. В деле изложены ваши собственные показания.

Убийца. Я знаю.

Доктор Ган. Так что же?

Убийца. Пусть!

Доктор Ган. Что – пусть?

Убийца. Пусть это в некотором роде правда. Что я провел свою жизнь в известном месте. В некотором роде. Помню. у меня часто было именно такое чувство.

Доктор Ган. Вы уже говорили, что всегда использовали для этой надобности служебное время. И этой шуткой рассмешили присяжных. Я не против того, чтобы их смешить, но сам этот факт несуществен – так поступают все служащие.

Убийца. Несуществен – именно... Часто у меня было такое чувство, доктор, что все несущественно: и когда я стоял перед зеркалом, бреясь каждое утро,– а мы должны были быть безупречно выбритыми, – и когда зашнуровывал ботинки, завтракал, чтобы ровно в восемь быть у своего окошка, каждое утро...

Доктор Ган. Что вы хотите сказать?

Убийца. Лет через шесть я стал бы доверенным фирмы. (Курит.) И это бы ничего не изменило. Вообще я ничуть не жалуюсь на дирекцию банка. У нас было образцовое учреждение. Швейцар, я сам видел, завел даже специальный календарь, в котором отмечал, когда смазывали каждую дверь. И двери там не скрипели, нет. Это нужно признать.

Доктор Ган. Возвращаясь к нашему вопросу...

Убийца. Да, что же существенно?

Доктор Ган. Я восстанавливаю обстоятельства дела: в воскресенье после полудня вы были на футболе; поражение нашей команды подействовало на вас угнетающе; вечером вы пошли в кино, но фильм вас не заинтересовал; домой вы отправились пешком, не испытывая, согласно показаниям, никакого недомогания...

Убийца. Только скуку.

Доктор Ган. Дома смотрели передачу по телевидению, которая вас тоже не заинтересовала; в двадцать три часа двадцать минут вы снова были в городе, в молочном кафе; вина не пили; незадолго до полуночи вы позвонили у черного входа банка...

Убийца. Главный вход был закрыт.

Доктор Ган. И когда привратник открыл, сказали, что вам нужно в известное место... Я все-таки не понимаю, почему с этой целью – ведь было воскресенье – вы направились именно в банк.

Убийца. Я тоже не понимаю.

Доктор Ган. А что дальше?

Убийца. Сила привычки.

Доктор Ган. Как бы там ни было, Гофмейер впустил вас.

Убийца. Это был душа-человек.

Доктор Ган. Не удивившись вашему ночному визиту?

Убийца. Разумеется, удивился.

Доктор Ган. И что же?

Убийца. Я и сам был удивлен. Я понаблюдал, как он управляется с паровыми котлами, и мы еще минут пять поболтали.

Доктор Ган. О чем?

Убийца. Я сказал: убить бы тебя на этом самом месте! Мы рассмеялись.

Доктор Ган. А потом?

Убийца. Я направился в известное место.

Доктор Ган. А потом?

Убийца. Я это сделал. (Тушит ногой сигарету.) Не знаю, доктор, что тут еще можно сказать...

Молчание.

Доктор Ган. У вас было тяжелое детство?

Убийца. То есть?

Доктор Ган. Отец вас бил?

Убийца. Что вы!

Доктор Ган. Мать не обращала на вас внимания?

Убийца. Напротив.

Доктор Ган. Гм...

Убийца. Я бы все сказал вам, доктор, но нечего, у меня действительно не было никаких мотивов...

Доктор Ган. Гм...

Убийца. Честное слово.

Доктор Ган. Карл Антон Гофмейер, убитый, как явствует из дела, был женат на сравнительно молодой женщине...

Убийца. Мне искренне жаль ее.

Доктор Ган. Вы знали госпожу Гофмейер?

Убийца. Она мне чинила белье.

Доктор Ган. Гм...

Убийца. Чтобы подработать.

Доктор Ган. У Карла Антона Гофмейера, привратника в банке, не было оснований для ревности?

Убийца. Этого я не знаю.

Доктор Ган. Я хочу сказать: для ревности к вам?

Убийца. Не думаю.

Доктор Ган. Я хочу сказать: не был ли он препятствием?

Убийца. То есть?

Доктор Ган. И политических мотивов тоже никаких!

Убийца. Я не разбираюсь в политике.

Доктор Ган. То есть вы, например, не верите, что мир можно изменить и улучшить, применив силу?

Убийца. Этого я не знаю.

Доктор Ган. Иными словами, убийство для вас – преступление при любых обстоятельствах?

Убийца. При любых обстоятельствах.

Доктор Ган. Гм...

Убийца. Мне непонятны многие ваши вопросы, доктор.

Доктор Ган. Карл Антон Гофмейер мертв...

Убийца. Я знаю.

Доктор Ган. Чего вы ждали для себя от этой смерти?

Убийца. Ничего.

Доктор Ган. Ума не приложу, как мне вас защищать. Так вот и сказать на суде, что вы сделали это потому лишь, что у вас в руках оказался топор и подвернулся именно Карл Антон Гофмейер, а не кто-то другой?

Убийца. Так и было.

Молчание.

Доктор у вас не найдется еще одной сигареты?

Доктор Ган протягивает сигареты.

Спасибо. (Тщетно ждет огня.) Может, все было бы иначе, если б я получше разбирался в деньгах.

Доктор Ган. Что вы имеете в виду?

Убийца. Трудно сказать.

Доктор Ган. Через ваши руки прошли миллионы. Для вас дело было не в деньгах. На этом строится вся моя защита. Вы могли бы похитить миллионы и без топора. То, что вы совершили, – убийство, но убийство не с целью ограбления. На этом я буду настаивать!

Убийца. Я не это имел в виду.

Доктор Ган. А что же?

Убийца. Если б я получше разбирался в деньгах, может быть, я бы не испытывал такую скуку все эти четырнадцать лет.

Доктор Ган. Скуку?

Убийца. Конечно.

Доктор Ган. Вы что же, хотите заявить на суде, что убили старика привратника просто так, скуки ради?

В дверь стучат.

Войдите!

Входит стражник с письмом.

Что случилось?

Стражник. Мне велено дожидаться ответа.

Доктор Ган вскрывает письмо и читает.

Еду скоро принесут.

Доктор Ган. Что это значит?

Стражник. Понятия не имею.

Доктор Ган. Подробности неизвестны?

Стражник. Супруга господина прокурора ждет внизу.

Доктор Ган. Члены суда оповещены?

Стражник. Да, господин доктор.

Доктор Ган. Сейчас приду.

Стражник уходит.

(Собирает свои бумаги.) Вам повезло.

Убийца. Какой снег идет...

Доктор Ган. Суд переносится.

Убийца. Вы представить себе не можете, доктор, как мне это знакомо: семь прутьев, за которыми – мир, в точности, как за моим окошком, когда я еще работал, был на свободе...

Доктор Ган. Вы слышали, суд переносится. Подумайте над моими вопросами. Спокойно, не торопясь. Сегодня пятница, мы увидимся теперь в понедельник. Я очень тороплюсь.

Входит стражник.

Стражник. Все?

Доктор Ган. Все. (Уходит.)

В камере остается стражник, принесший еду – жестяную тарелку и

большое ведро.

Стражник. Ну что вы на это скажете, а?

Убийца. Опять горох?

Стражник. Сгинул прокурор; сгинул – и все тут! Такого еще никогда не бывало. Он мне все говорил, что я похож на пчеловода...

Убийца. А хлеб есть?

Стражник. Что вы на это скажете, я вас спрашиваю.

Убийца. Жаль.

Стражник. Почему жаль?

Убийца. Единственный, кто меня понимал... (Откусывает хлеб, принимается есть суп, налитый стражником.)

Не сумев завязать разговора, стражник уходит. Слышно, как

тюремная дверь закрывается на замок.

3. Прокурор берет в руки топор

Избушка в лесу. У печи сидит Инга, юная светловолосая девушка. Ее

пожилая мать ставит на стол три тарелки.

Инга. Суп готов. Если отец сейчас де придет, все остынет.

Мать. Ты опять за свое!

Инга. И я снова буду виновата.

Мать выходит. Слышно, как она кричит: "Йенс! Йенс..."

Наша жизнь такова

Каждый день, и такой

Она будет, пока я не состарюсь

И не умру...

С улицы доносится ругань отца.

Такой она будет

Каждый день.

Но нет, однажды

Я выйду кормить кур,

Как всегда и всегда;

Все начинается сначала,

Отец запряжет свою лошадь,

Позовет меня в лес помогать,

Как всегда и всегда,

И вдруг

Он появится здесь,

Граф Эдерланд,

С топором в руке.

Горе!

Горе тому,

Кто станет у нас на пути,

Горе вам всем,

Вы падете, как лес,

Под ударами топора!

Входят мать и отец, старый угольщик с топором в руке.

Он ставит его к стене, рядом с дверью.

Все садятся за стол.

Отец. На одном мне все только и держится.

Мать. Приди, господи Иисус Христос, будь гостем нашим и благослови посланное тобой, аминь.

Инга разливает суп.

Отец. Это еще что за парень слоняется возле нашего дома?

Мать. Какой парень?

Отeц. Я ее спрашиваю.

Инга. Меня?

Отец. Что это за парень?

Инга. Откуда мне знать?

Отец. У меня он не послоняется!

Инга. Я никого не видела.

Отeц. И соли на столе нет!

Инга встает и приносит соль.

Со вчерашнего дня он часами торчит в лесу, где я очищаю сосны от веток. Думает, я не вижу, как он стоит за деревьями и глазеет. Я за ним бегать не стану. Заблудился, так подойди и спроси дорогу.

Maть. Со вчерашнего дня, говоришь?

Инга. Где же он был всю ночь?

Maть. В снегу?

Отец. А нам что!..

Инга перестает есть.

Куда опять уставилась?

Мать. Оставь ее.

Отец. Почему она не ест суп?

Родители продолжают есть.

Инга.

Наша жизнь такова

Каждый день.

Но однажды

Он будет здесь,

Граф Эдерланд,

С топором в руке,

И горе тому,

Кто станет у нас на пути,

Горе вам всем,

Вы падете, как лес,

Под ударами топора...

Отец. Опять она о своем графе.

Мать. Оставь ее.

Отец. Что ни день – все одно и то же.

Инга.

Граф Эдерланд идет по земле,

Граф Эдерланд с топором в руке,

Граф Эдерланд идет по земле!

Отец и мать испуганно оборачиваются к двери, Инга по-прежнему

неподвижно смотрит перед собой. В дверях стоит прокурор с кожаной

папкой, его пальто и шляпа покрыты снегом.

Мать. Вы к нам?

Прокурор молчит.

Отeц. А мы как раз обедаем.

Прокурор молчит.

Мать. Кто вы?

Прокурор молчит.

Инга. Не хотите ли сесть, господин? (Пододвигает свою табуретку.) Господин, должно быть, устали за ночь.

Прокурор. Очень.

Молчание.

Я не хотел бы вам мешать...

Мать. Вы снизу, из города?

Прокурор. Вообще это не в моих правилах...

Инга. Не хотите ли есть, господин?

Maть. У нас, правда, только суп.

Инга. Гороховый.

Мать. Принеси тарелку.

Инга выходит.

Отец. Да...

Мать. Зимой, когда дороги заносит снегом, здесь легко заблудиться. Если вам в деревню, то нужно все время держаться ручья. Сейчас он замерз и на тот берег переходите в любом месте – мост вам не понадобится.

Молчание.

Только я не знаю, нужно ли вам в деревню.

Молчание.

Сюда обычно никто не заглядывает.

Прокурор молчит.

Отец. У нас нечего взять, она хочет сказать. Избушка без света, сани да лошадь, ведь вы меня видели, дрова – это все, что здесь есть; коза, если угодно знать, да девятнадцать кур – вот и все, к тому же лошадь никуда не годится.

Прокурор. Что вы этим хотите сказать?

Мать. Бедные мы, он хочет сказать.

Отeц. А то приходил тут раз один...

Мать. Перестань!

Отец ест суп.

Потерпите немного, господин. Она должна еще вымыть тарелку, мы никогда не пользуемся четвертой.

Прокурор. Я рад, что могу согреться.

Отец. Раз приходил тут один, да, двадцать один год назад, убил мою мать и отца. И не взял ни кроны. Сумасшедший какой-то. Убил их топором, когда я был в лесу. Так его и не нашли.

Мать. Зачем ты вспоминаешь об этом?

Отeц. В наших местах такое бывает не часто.

Прокурор. Вам нечего бояться.

Отeц. А я не боюсь.

Прокурор. Хотел бы я то же самое сказать о себе.

Возвращается Инга с вымытой тарелкой.

Мне крайне неловко, что я так вот явился, но действительно очень хочется есть.

Мать. Хлеба на всех хватит.

Прокурор. Вообще это не в моих правилах...

Ему дают хлеб.

Спасибо.

Перед ним ставят тарелку с супом.

Спасибо.

Молчание.

Отец. Как запрягу лошадь, так и ты выходи. Понятно? Один я со всем не управлюсь.

Инга. Я?

Отец. Вязать вязанки могут и женщины.

Прокурор. Может я могу вам помочь?

Мать. Ешьте лучше суп, пока не остыл.

Прокурор. Но потом.

Отeц. Я не к тому говорил.

Прокурор. Почему бы и нет?

Отец выходит.

Мать. Слышала? Не заставляй его ждать. Как только запряжет лошадь, так и выходи. Он и так весь день бранится. Да не забудь о курах! (Выходит.)

Прокурор. Что то это мне напоминает, никак не вспомню.

Инга. Что?

Прокурор. Гороховый суп...

Инга. Я рада, что вы пришли.

Прокурор. Я? Почему же?

Инга. Прежде чем я состарилась и умерла.

Прокурор. Ты?

Инга. Возьмите меня отсюда!

Прокурор. Почему?

Инга. Разве вы не видите?

Прокурор. Да...

Инга. Здесь смертельная скука. Всегда. Просидите хоть десять лет на нашей кухне, ничего не изменится, за полчаса вы все и узнаете.

Прокурор. Понимаю...

Инга. Вы действительно возьмете меня отсюда?

Прокурор ест суп.

Меня зовут Инга.

Прокурор. Инга?

Инга. Почему вы так на меня смотрите?

Прокурор. Вспоминаю. У меня давно было это чувство. Всегда. Такое чувство, будто меня где-то ждут. И всегда не там, где я нахожусь. И вот теперь я чувствую, что мне нужно что-то сделать.

Инга. Что же?

Прокурор. Не знаю.

Инга наклоняется к печке.

Раньше мне казалось, я знаю, что надо делать, но я ошибался. Я умел лишь выполнять свой долг и все-таки никогда не мог отделаться от чувства, что я не выполняю его, – это чувство никогда меня не оставляло. Никогда.

Инга. Хотите еще супа?

Прокурор. Как тебя зовут?

Инга. Инга.

Прокурор. Если б я только знал, кто я такой.

Инга. Вы не знаете этого?

Прокурор. Все это уже когда-то было со мной: как ты стоишь сейчас у печки. Именно так. Твои волосы в красном свете и твой сияющий взгляд. Именно такой. Сияющий.

Инга подкладывает дрова в печку.

Я так испугался, когда увидел старика угольщика. Вчера. Не топора, понимаешь, и не собак. Я боюсь людей. Тебя меньше всех: ты не спрашиваешь, кто я. Это замечательно. Ты не думай, что я влюблен, раз ты молода и красива...

Инга. Да я совсем не такая.

Прокурор. ...словно фея.

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Это все, что я могу вспомнить: у меня дела, много работы и вдруг – я стою в лесу, с папкой под мышкой, в каком-то незнакомом месте. И у меня много времени. Все, что было за мной, вдруг пропало, впереди – лес, вокруг снег и ничего больше, один снег, заметающий следы, и кругом деревья, сплошные сосны, ничего, кроме сосен, кроме красных стволов. И только звонкие удары топора.

Инга встает.

Тебя зовут Хильда?

Инга. Инга.

Прокурор. Откуда я тебя знаю?

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Мне нечего больше сказать...

Инга садится к его ногам.

Прокурор. В глубине, на самом дне воспоминаний, всего два-три лица, повторяющихся снова и снова. Как ни ломай голову, других нет и нет. И постоянно одно лицо, похожее на твое. И неизменно другое – похожее на жандарма, которому непременно нужно знать, куда ты идешь и зачем. И всюду железные прутья...

Инга. Что всюду?

Прокурор. Прутья, решетки, ограды – прутья... (Встает и смотрит в маленькое окно.) Словно деревья в лесу, которые хочется срубить, если есть топор.

Инга. Говорите еще, я слушаю...

Прокурор. Когда-то я был капитаном. О да. Плавал в открытом море. На моем корабле было три мачты, мостик напоминал орлиный клюв, я бы и теперь мог его нарисовать. Мы объездили весь мир. Вдоль и поперек... Без маршрута и цели. Мы ели рыбу, ее было много везде, и плоды с берега, иногда ходили на охоту и, запасшись всем необходимым, плыли дальше. Да, а потом...

Инга. А что потом?

Прокурор. Потом он вдруг стал игрушкой, мой корабль с тремя мачтами, игрушкой, которую можно взять в руки и поставить на шкаф, – мой корабль, на котором я был капитаном.

Инга. Ужасно.

Прокурор. Да. (Смеется.) И горничная каждый день вытирала его тряпкой.

Возвращается отец.

Отец. Сани готовы.

Инга встает.

А вот топор, если у господина есть желание, работы всем хватит.

Прокурор. Спасибо.

Отец. Меня зовут Йенс. А вас?

Прокурор. Меня...

Инга. Граф Эдерланд!

Отец. Граф...

Прокурор смеется.

Граф Эдерланд?

Инга. Да! Да!

Прокурор. Что это вы дрожите... Вас трясет...

Отец с немым криком отступает от него, словно от привидения,

прокурор стоит, наблюдая за происходящим, а затем понимает, в чем

дело: в руке у него топор.

Инга.

Однажды

Вдруг

Он придет

Граф Эдерланд.

Снаружи ржет лошадь.

С топором в руке.

Горе!

Горе тому,

Кто станет у нас на пути,

Горе вам всем,

Вы падете, как лес,

Под ударами топора...

Отец. Смилуйся! Смилуйся! Смилуйся!

Прокурор смеется.

Инга. Пошли!

Отец падает на колени.

Наши сани готовы.

Снаружи ржет лошадь.

Пошли!

4. Первые известия о пропавшем

Кабинет прокурора. День. Господин Марио, ясновидец из варьете,

стоит, подбоченившись и разглядывая стены, сплошь заклеенные

обложками скоросшивателей. Эльза в элегантном, насколько

позволяет домашняя обстановка, платье нервно курит сигарету,

дожидаясь результатов этого осмотра. Сбоку доктор Ган, не

испытывающий, как видно, особого удовольствия от своего

пребывания здесь.

Mарио. Ага... ага... ага...

Эльза. Что вы этим хотите сказать?

Марио. Это и есть его кабинет?

Эльза. Да.

Марио. Ага... А это все протоколы?

Эльза. Да.

Марио. Дела?

Эльза. Что вы имеете в виду?

Марио. Дела. Я имею в виду дела. Убийства, грабежи, клятвопреступления, изнасилования, шантаж, разводы...

Эльза. Да-да, конечно.

Марио. Обложки черные, названия – на белой бумаге. (Снимает очки и, приблизившись к стене, читает в разных местах названия дел.) Очень аккуратно, очень...

Эльза. Это всем известно, господин Марио, мой муж был аккуратным человеком, об этом весь город знает, не нужно быть ясновидцем, чтобы это определить.

Марио. Очень аккуратно...

Эльза и доктор Ган обмениваются взглядами.

А вы, мадам,– его жена?

Эльза. Да, разумеется.

Марио. Ага...

Эльза. Почему вы спрашиваете об этом?

Марио смотрит на нее, сняв очки.

Это был его письменный стол.

Марио. Один вопрос, если позволите...