Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Макс Фриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Айзенринг. Мадам, не слушайте.

Шмиц.

"Отдавай назад,

Вот охотник разозлится,

Даст тебе под зад!"

Бидерман. Даст тебе под зад – это хорошо.

Все мужчины.

"Увела гуся лисица...".

Поют на несколько голосов, то очень громко, то очень тихо, с

подголосками, смеются, шумно братаются; через некоторое время

наступает пауза, но потом сам Бидерман начинает снова, заражая

своей веселостью других, пока хор не затихает от изнеможения.

Бидерман. Ну. давайте еще выпьем. Ваше здоровье!

Поднимают бокалы, в это время вдали раздается вой сирены.

Что это?

Айзенринг. Сирена.

Бидерман. Нет, шутки в сторону!

Бабетта. Поджигатели, поджигатели!

Бидeрман. Не кричи.

Бабетта распахивает окно. Звук сирены приближается – воющий,

пронизывающий до мозга костей, – потом удаляется, промчавшись

мимо.

Хорошо хоть не у нас.

Бабетта. Интересно, где это?

Айзенринг. Откуда фён дует.

Бидерман. Хорошо хоть не у нас.

Айзенринг. Мы обычно всегда так делаем. Отвлекаем пожарную команду в какой-нибудь нищий квартал на окраине города, а потом, когда начинается по-настоящему, им уже назад не проехать.

Бидерман. Нет, господа, давайте без шуток...

Шмиц. Но мы правда так делаем, без всяких шуток.

Бидерман. Кончили, кончили, я прошу вас. Все хорошо в меру. Вы видите жена побледнела как полотно.

Бабeтта. А сам?!

Бидерман. И вообще сирена есть сирена, ничего в этом смешного нет, господа; где-то забава кончается, где-то горит – не станут же наши пожарники просто так выезжать.

Айзенринг (смотрит на часы). Нам нужно идти.

Бидepман. Сейчас?

Айзенринг. Да, к сожалению.

Шмиц.

"Вот охотник разозлится...".

Снова взвывает сирена.

Бидерман. Сделай кофе, Бабетта!

Бабетта выходит.

А вы. Анна, что уставились?

Анна выходит.

Между нами, господа: хватит так хватит. У жены больное сердце. Давайте прекратим эти шутки с поджогами.

Шмиц. Но мы же не шутим, господин Бидерман.

Айзeнринг. Мы поджигатели.

Бидерман. Нет-нет, господа, теперь я говорю совершенно серьезно...

Шмиц. И мы совершенно серьезно.

Айзенринг. Совершенно серьезно.

Шмиц. Почему вы нам не верите?

Айзенринг. Ваш дом очень удобно расположен, господин Бидерман, вы сами понимаете; пять таких очагов пожара вокруг газометров, которые, к сожалению, находятся под охраной, да еще если хороший фён...

Бидерман. Это неправда.

Шмиц. Господин Бидерман! Уж если вы считаете нас поджигателями, почему бы нам не поговорить в открытую?

Бидерман (съеживается, как побитая собака). Да я же не считаю вас поджигателями, господа, это неправда, вы ко мне несправедливы, я не считаю вас поджигателями.

Айзенринг. Давайте по-честному!

Бидерман. Нет, нет и нет!

Шмиц. Так кем же вы нас считаете?

Бидeрман. Своими... друзьями...

Они хлопают его по плечу и направляются к двери.

Куда же вы?

Айзенринг. Пора.

Бидeрман. Я клянусь вам, господа, бог свидетель!

Айзeнринг. Бог свидетель!

Бидeрмaн. Да! (Медленно поднимает палец в знак клятвы.)

Шмиц. Вилли-то в бога не верит, господин Бидерман, так же как и вы, клянитесь не клянитесь.

Продолжают идти к двери.

Бидерман. Ну что мне сделать, чтобы вы поверили? (Преграждает им путь.)

Айзенринг. Дайте нам спичечку.

Бидерман. Что... дать?

Айзенринг. У нас кончились.

Бидерман. Дать вам...

Айзенринг. Да. Если вы не считаете нас поджигателями.

Бидерман. Спичечку?

Шмиц. Он хочет сказать – в знак вашего доверия к нам.

Бидерман опускает руку в карман.

Айзенринг. Сомневается. Видишь? Сомневается.

Бидерман. Тише! Только не при жене...

Бабетта возвращается.

Бабетта. Сейчас будет кофе.

Пауза.

Вы уже собрались идти?

Бидерман. Да, друзья мои, как ни жаль, но... Главное, что вы почувствовали... Я не хочу иного говорить, друзья мои, но почему нам, собственно говоря, не называть друг друга на "ты"?

Бабетта. Гм...

Бидерман. Я предлагаю выпить на брудершафт! (Берет бутылку и штопор.)

Айзeнринг. Ах, скажите вашему милому супругу, что ни к чему из-за этого начинать бутылку, уже не имеет смысла.

Бидерман (откупоривает). Для вас мне ничего не жалко, друзья мои, ничего не жалко, и если у вас есть еще какое-нибудь желание... (Поспешно наполняет бокалы и раздает.) Чокнемся, друзья!

Чокаются.

Готлиб. (Целует Шмица в щеку.)

Шмиц. Зепп.

Бидeрман. Готлиб. (Целует Айзенринга в щеку.)

Айзeнринг. Вилли.

Пьют стоя.

И все-таки, Готлиб, нам пора.

Шмиц. К сожалению.

Айзенринг. Мадам...

Опять вой сирен.

Бабетта. Ах, это был такой милый вечер!

Слышен бой колокола.

Айзенринг. Еще только одно, Готлиб...

Бидерман. Что еще?

Айзенринг. Ну ты знаешь.

Бидерман. Если у вас есть какое-нибудь желание...

Айзенринг. Спичечки.

Входит Анна с кофе.

Бабетта. Анна, что случилось?

Анна. Кофе.

Бабетта. Вы же не в себе!

Анна. За домом... ах, фрау Бидерман, небо – если глядеть из кухни, все небо горит...

Отсветы пожара уже заполняют комнату, когда Шмиц и Айзенринг с

поклоном выходят.

Бидерман (бледен и недвижим). К счастью, это не у нас... К счастью, это не у нас... К счастью...

Входит доктор философии.

Что вам угодно?

Доктор. Я не могу больше молчать. (Вынимает из кармана жилета лист бумаги и начинает читать.) "Я, нижеподписавшийся, будучи глубоко потрясен происходящими событиями, которые, как мне представляется, и с нашей точки зрения не могут быть квалифицированы иначе как преступление, делаю следующее заявление для всей общественности...".

Вой сирен становится все громче. Доктор продолжает читать

подробное заявление, но понять уже ни слова невозможно: мешает

лай собак, звон колоколов, крики, вой сирен вдали, треск пламени

вблизи.

(Подходит к Бидерману и вручает ему заявление.) Я отмежевался.

Бидерман. Ну и что?

Доктор. Я все сказал. (Снимает очки и прячет в футляр.) Видите ли, господин Бидерман, я был идеалистом, я вполне искренне мечтал исправить мир, я знал все, что они там делали на чердаке, все, не знал только одного: они это делали просто из удовольствия!

Бидерман. Господин доктор...

Доктор удаляется.

Послушайте, господин доктор, зачем мне эта бумага?

Доктор перешагивает рампу и садится в партере.

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Ушел...

Бабетта. Что ты дал этим типам? Я ведь видела. Спички?

Бидерман. Ну почему бы и нет?

Бабетта. Спички?

Бидерман. Если бы они были настоящими поджигателями, думаешь, у них не было бы спичек? Ах, киска, киска!

Бьют часы. Тишина. Сцена озаряется красным светом, и, пока она

темнеет, слышен звон колоколов, лай собак, сирены, грохот

рушащихся балок, сигналы, треск пламени, вопли. Все это

продолжается до тех пор, пока на авансцену не выходит хор.

Хор.

Бессмысленно многое в мире,

Но эта история всех бессмысленней:

Раз случившись, многих

Она убила, но, ах, не всех,

Не изменив ничего.

Первый взрыв.

Корифей.

Газометр взорвался.

Второй взрыв.

Хор.

То, что предвидит каждый

Задолго,

Свершается все же в конце концов:

Глупость,

Уже неугасимая,

Что роком зовется.

Третий взрыв.

Корифей.

Еще газометр.

Следует серия взрывов ужасающей силы.

Хор.

Горе нам! Горе! Горе!

Свет в зрительном зале гаснет.

ЭПИЛОГ

Сцена освобождена от реквизита и совершенно пуста. Бабетта и

Бидерман стоят там же и в тех же позах, что и в конце пьесы.

Бабетта. Готлиб...

Бидeрман. Тише.

Бабетта. Мы сгорели?

Крик попугая.

Что это?

Опять крик попугая.

Бидeрман. Почему ты не вернулась, пока еще лестница не горела? Я же тебе говорил. Зачем ты еще раз пошла в спальню?

Бабетта. Там же были все мои драгоценности. За ними и пошла.

Бидерман. Конечно, мы сгорели.

Крик попугая.

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Да тише ты!

Бабетта. А где же мы теперь?

Бидeрман. На небесах. Где же еще?

Крик грудного младенца.

Бабетта. Что это?

Опять крик младенца.

Откровенно говоря, Готлиб, я представляла себе небеса совсем иначе...

Бидeрман. Главное сейчас – не терять веру!

Бабетта. Ты так представлял себе небеса?

Крик попугая.

Бидeрман. Это попугай.

Крик попугая.

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Главное – не терять веру!

Бабетта. Мы ждем тут уже целую вечность.

Крик младенца.

Опять этот младенец!

Крик попугая.

Готлиб...

Бидерман. Ну что?

Бабетта. А как же сюда попал попугай?

Звонит дверной звонок.

Бидерман. Ты меня только не нервируй, Бабетта, прошу тебя. Почему бы попугаю не попасть на небеса? Если он безгрешен...

Звонит дверной звонок.

Что это?

Бабетта. Наш дверной звонок.

Бидерман. Кто бы это мог быть?

Теперь слышно все вместе: младенец, звонок, попугай.

Бабетта. Если бы только не этот попугай! И еще младенец! Этого я не вынесу, Готлиб,– чтобы такой визг на веки вечные, как в рабочем поселке.

Бидерман. Тише!

Бабeтта. За кого они нас принимают?

Бидерман. Успокойся.

Бабетта. Мы к такому не привыкли.

Бидерман. Почему бы нам не попасть на небо? Все наши знакомые на небесах, даже мой адвокат. В последний раз тебе говорю: это могут быть только небеса. Что же еще? Конечно, это небеса. Что мы такого сделали?

Звонит дверной звонок.

Бабетта. Наверное, надо открыть?

Звонок звонит.

Откуда у них, собственно, наш звонок?

Звонок звонит.

Может, это какой-нибудь ангел...

Звонок звонит.

Бидерман. Я совершенно безгрешен! Я почитал отца и мать, ты это знаешь,– особенно маму, тебя это всегда раздражало. Я строго придерживался десяти заповедей. Бабетта, всю свою жизнь. Я никогда не сотворял себе кумира – уж точно никогда. Я не крал; у нас всегда было все необходимое. И не убивал. И по воскресеньям не работал. И дома ближнего своего не желал, а если желал, то покупал его. Покупать, я надеюсь, пока еще не возбраняется! И я ни разу не заметил, чтобы я обманывал. Я не прелюбодействовал, Бабетта, нет, в самом деле, – по сравнению о другими!.. Ты свидетельница, Бабетта, если ангел придет: у меня был один-единственный недостаток – я был слишком мягкосердечен, это возможно, просто слишком мягкосердечен.

Крик попугая.

Бабетта. Ты понимаешь, чего он кричит?

Крик попугая.

Бидeрман. Ты убивала? Я просто спрашиваю. Другим богам поклонялась? С йогами у тебя там был грешок. Ты прелюбодействовала, Бабетта?

Бабетта. С кем?

Бидeрман. Ну вот видишь.

Звонит дверной звонок.

Стало быть, мы на небесах.

Появляется Анна, в чепчике и фартучке.

Бабетта. А Анна что тут делает?

Анна проходит мимо; волосы у нее длинные и ядовито-зеленые.

Я надеюсь, она не видела, как ты давал спички, Готлиб. Она может заявить, с нее станется.

Бидeрман. Спички!

Бабетта. Я тебе говорила, Готлиб, это поджигатели. Я тебе с самой первой ночи говорила.

Появляются Анна и полицейский с белыми крылышками за спиной.

Анна. Сейчас я его позову. (Выходит.)

Ангел-полицейский ждет.

Бидерман. Вот видишь!

Бабетта. Что?

Бидерман. Ангел.

Полицейский прикладывает руку к козырьку.

Бабетта. Я себе ангелов совсем по-другому представляла.

Бидерман. Мы не в средневековье.

Бабетта. А ты разве не представлял себе ангелов по-другому?

Полицейский отворачивается и ждет.

Может, нам упасть на колени?

Бидерман. Спроси его, точно ли здесь небеса. (Подбадривает колеблющуюся Бабетту энергичными кивками.) Скажи, что мы ждем уже целую вечность.

Бабетта (приближается к полицейскому). Моя муж и я...

Бидерман. Скажи, что мы жертвы!

Бабетта. Мы с мужем – жертвы.

Бидерман. Наша вилла лежит в руинах.

Бабетта. Мы с мужем...

Бидерман. Скажи, скажи!

Бабетта. ...в руинах.

Бидерман. Что мы пережили – он даже представить себе не может. Скажи, скажи! Мы все потеряли. Скажи, скажи! И что мы совершено безгрешны.

Бабетта. Вы даже представить себе этого не можете.

Бидерман. Что мы пережили!

Бабетта. Все мои драгоценности расплавились!

Бидерман. Скажи ему, что мы безгрешны...

Бабетта. А мы совершенно безгрешны...

Бидерман. ...по сравнению с другими!

Бабетта. ...по сравнению с другими.

Полицейский (вынимает сигару). У вас есть спички?

Бидерман (бледнеет). Спички? У меня? То есть как?

Из-под земли взвивается язык пламени в человеческий рост.

Полицейский. Ах, вот и огонек. Спасибо, уже не нужно.

Бабетта и Бидерман, раскрыв глаза, смотрят на пламя.

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Тише!

Бабетта. Что это значит?

Появляется Мартышка.

Мартышка. Ну, что тут у вас?

Полицейский. Да вот, несколько грешников.

Мартышка надевает очки.

Бабетта. Готлиб! Мы же его знаем!

Бидeрман. Откуда?

Бабетта. Да это же наш доктор философии.

Мартышка (берет списки и перелистывает их). Ну как там у вас наверху дела?

Полицейский. Да не жалуемся. Где живет господь, никто не знает, но дела идут хорошо, не жалуемся, спасибо.

Мартышка. А почему этих к нам?

Полицейский (заглядывает в списки). Вольнодумцы.

У Мартышки десять штемпелей, и она каждый раз ставит

соответствующую печать.

Мартышка. НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА!

Полицейский. Врач, вколовший не тот шприц.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Директор с семью секретаршами.

Maртышка. НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ.

Полицейский. Аборт.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Пьяный мотоциклист.

Мартышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. Беженцы.

Мартышка. А эти в чем согрешили?

Полицейский. Вот: пятьдесят две картофелины, один зонтик, два одеяла.

Мартышка. НЕ УКРАДИ.

Полицейский. Юрисконсульт по налогам.

Maртышка. НЕ ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬСТВУЙ.

Полицейский. Еще один пьяный мотоциклист.

Мартышка молча ставит печать.

Еще вольнодумец.

Мартышка молча ставит печать.

Семь партизан. Они по ошибке попали на небеса, а потом выяснилось, что они грабили, пока их не поймали, не поставили к стенке и не расстреляли.

Мартышка. Гм...

Полицейский. Грабили без униформы.

Maртышка. НЕ УКРАДИ.

Полицейский. Еще аборт.

Maртышка. НЕ УБИЙ.

Полицейский. А вот это остальные.

Мартышка. НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ. (Ставит печать по меньшей мере на двенадцати донесениях.) Опять сплошь середняк! Да-а, порадуется черт... Сплошь малявки! Боюсь уж и докладывать. Опять ни одной известной личности! Ни одного министра, ни одного маршала...

Полицейский. Ха!

Мартышка. Проводите всех их вниз; по-моему, Вельзевул там уже кончает разводить огонь.

Полицейский прикладывает руку к козырьку и уходит.

Бабетта. Готлиб! Мы в аду!

Бидeрман. Не кричи!

Бабетта. Готлиб... (Разражается рыданиями.)

Бидерман. Господин доктор...

Мартышка. Чем могу служить?

Бидерман. Тут явно какая-то ошибка... Об этом не может быть и речи... Это надо изменить... Почему нас с женой направили в ад? (Бабетте.) Успокойся, Бабетта, тут явно какая-то ошибка... (Мартышке.) Могу я поговорить с чертом?

Бабетта. Готлиб...

Бидерман. Могу я поговорить с чертом?

Мартышка (указывает в пространство, как будто там есть кресла). Присядьте. Так в чем дело?

Бидерман предъявляет документы.

Что это такое?

Бидерман. Мои водительские права.

Мартышка. Это нам не нужно. (Возвращает документы не глядя.) Ваша фамилия Бидерман?

Бидерман. Да.

Мартышка. Бидерман Готлиб.

Бидерман. Торговец.

Мартышка. Миллионер.

Бидeрман. А вы откуда знаете?

Мартышка. Проживаете Розенвег, тридцать три.

Бидерман. Да.

Мартышка. Черт вас знает.

Бабетта и Бидерман переглядываются.

Присаживайтесь!

Сверху опускаются два обугленных кресла.

Пожалуйста.

Бабетта. Готлиб! Наши кресла!

Мартышка. Прошу вас.

Бидерман и Бабетта садятся.

Курите?

Бидерман. Нет, больше не курю.

Мартышка. Ваши собственные сигары, господин Бидерман...

(Берет себе сигару.) Вы сгорели?

Бидерман. Да.

Мартышка. Вас это удивляет?

Из-под земли вырываются семь языков пламени в человеческий рост.

Mартышка. Спасибо, у меня есть спички. (Прикуривает сигару и затягивается.) Одним словом – что вам угодно?

Бидерман. Мы остались без крова.

Мартышка. Кусочек хлеба?

Бидерман. Хлеба?

Мартышка. Или стаканчик вина?

Бидерман. Мы остались без крова!

Мартышка. Анна! (Курит.)

Бабетта. Нам не нужно хлеба и вина...

Мартышка. Нет?

Бабетта. Мы не нищие...

Бидерман. Мы жертвы.

Бабетта. Нам не нужно жалости!

Бидeрман. Мы к этому не привыкли.

Бабетта. Мы в этом не нуждаемся!

Входит Анна.

Анна. Что угодно?

Мартышка. Они не хотят жалости.

Анна. Как угодно. (Уходит.)

Бидерман. Мы хотим только того, что нам полагается по праву.

Бабетта. У нас был собственный дом.

Бидерман. Просто то, что нам полагается по праву.

Бабетта. Просто наш скромный собственный дом.

Бидерман. Мы требуем возмещения убытков!

Мартышка удаляется направо молча, как это обычно делают

секретари.

Бабетта. Почему это он сказал, что черт тебя знает?

Бидeрман. А я откуда знаю...

Бой часов.

Бабетта. Готлиб! Наши часы!

Часы бьют девять.

Бидерман. Мы потребуем полного возврата всего, что сгорело. Мы были застрахованы. Поверь мне, я не успокоюсь, пока они не восстановят все, как было.

Мартышка возвращается с левой стороны.

Мартышка. Минуточку, минуточку. (Уходит направо.)

Бидерман. Разважничались, черти!

Бабетта. Тсс!

Бидeрман. Нет, в самом деле! Не хватало еще, чтобы с нас потребовали отпечатки пальцев. Как в консульстве каком! Все исключительно с целью внушить людям угрызения совести.

Бабетта гладит его по руке.

У меня совесть чиста, будь спокойна, я не волнуюсь, Бабетта, я буду говорить с ними строго по-деловому, строго по-деловому.

Крик попугая.

Строго по-деловому!

Бабетта. А если они спросят про спички?

Бидерман. Да, я дал их. Ну и что? Все давали спички. Почти все! Иначе не сгорел бы весь город – я же видел, как огонь полыхал из-под всех крыш. У Гофманов тоже! И у Карла! И у профессора Мара! Не говоря уже о том, что я просто пал жертвой собственной доверчивости.

Бабeтта. Не волнуйся.

Бидерман. Скажи, пожалуйста, если бы мы с тобой – ты и я – не дали спичек, ты что, думаешь, это что-нибудь изменило бы в катастрофе?

Бабeтта. Я спичек не давала.

Бидерман. И вообще – нельзя же всех швырнуть в ад, если все так делали?

Бабетта. Почему нельзя?

Бидерман. Есть же все-таки хоть какое-то милосердие...

Возвращается Мартышка.

Мартышка. Я очень сожалею, но владыка преисподней задерживается. Может быть, господа поговорят с Вельзевулом?

Бабетта. С Вельзевулом?

Мартышка. Этот принимает.

Бидeрман. Вельзевул?

Мартышка. Только уж очень он воняет. Знаете, это тот, что с лошадиным копытом, с козлиным хвостом и с рогами. Ну вы его знаете! Но этот вряд ли вам чем поможет, мадам, – он всего лишь мелкая сошка, этот Зепп.

Бидeрман. Зепп??

Бабетта вскакивает.

Сядь.

Бабетта. Что я тебе говорила, Готлиб? В первую же ночь!

Бидерман. Молчи! (Смотрит на нее так, что Бабетта садится.) У жены больное сердце.

Мартышка. Ах!

Бидeрман. Подолгу не может заснуть. Вот и чудятся всякие привидения. Но при свете дня, господин доктор, у нас не было ни малейшего основания для каких бы то ни было подозрений, клянусь вам – ни секунды...

Бабетта бросает на Бидермана возмущенный взгляд.

У меня, во всяком случае!

Бабетта. Почему же ты тогда хотел их вышвырнуть на улицу, Готлиб? Собственноручно и прямо ночью?

Бидeрман. Я же их не вышвырнул!

Бабетта. Вот именно.

Бидерман. А почему же, черт побери, ты его не вышвырнула?

Бабетта. Я?

Бидерман. Да, ты! Вместо того чтобы кормить его завтраком с конфитюром и сыром. И с яичками всмятку!

Мартышка курит сигару.

Короче говоря, господин доктор, мы тогда совершенно не подозревали, что у нас происходит в доме, совершенно не подозревали.

Слышен звук фанфар.

Мартышка. Может, это уже он?

Бабетта. Кто?

Мартышка. Владыка преисподней.

Снова звук фанфар.

Он поехал на небеса, и вполне возможно, что он в паршивом настроении. Мы ждали его уже вчера. Видимо, опять переговоры зашли в тупик.

Бидeрман. Из-за меня?

Мартышка. Из-за этой последней амнистии... (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидeрман. Это я читал.

Мартышка. Ну и что вы на это скажете? (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидeрман. Не может быть!

Мартышка шепчет ему на ухо.

То есть как?

Мартышка шепчет ему на ухо.

Вы думаете?

Мартышка. Если небеса не будут придерживаться десяти заповедей...

Бидeрман. Гм...

Мартышка. Без небес – никакой преисподней!

Бидерман. Гм...

Мартышка. Вот об этом и ведутся переговоры.

Бидерман. О десяти заповедях?

Мартышка. О принципе.

Бидерман. Гм...

Мартышка. Если небеса думают, что преисподняя все будет терпеть... (Шепчет Бидерману на ухо.)

Бидерман. Забастовка?

Мартышка шепчет ему на ухо.

Вы думаете?

Мартышка. Я точно не знаю, господин Бидерман, я просто говорю, что это возможно. Очень возможно. Все будет зависеть от результатов переговоров...

Слышен звук фанфар.

Это он! (Уходит.)

Бабетта. Что это он тебе говорил?

Бидерман. Он говорит, что возможно, очень возможно, что в ад больше никого впускать не будут. С сегодняшнего дня. Понимаешь? Вообще не будут.

Бабетта. Как же так?

Бидерман. Потому что в аду забастовка.

Звонит дверной звонок.

Черти, говорит, просто вне себя. Они чувствуют себя обманутыми: они рассчитывали на целый ряд видных личностей, а небеса, судя по всему, их помиловали. Вот он и говорит, что в таких условиях черти, по-видимому, откажутся содержать преисподнюю. В общем, поговаривают о кризисе преисподней.

Анна выходит слева и проходит направо за сцену.

Как, собственно, Анна попала в ад?

Бабетта. Она украла у меня пару чулок. Я уж не стала тебе говорить. Пару новых нейлоновых чулок.

Входит Анна и вводит вдову Кнехтлинг.

Анна. Присядьте. Но если вы вдова Кнехтлинга, то это ни к чему: ваш муж самоубийца. Присаживайтесь. Но это ни к чему. (Уходит.)

Вдова Кнехтлинг стоит – сесть не на что, кресел нет.

Бабетта. А этой что тут надо?

Бидерман приветствует вдову Кнехтлинг кислой улыбкой.

Готлиб... Она хочет на нас заявить. (Приветствует вдову Кнехтлинг кислой улыбкой.)

Бидерман. Пускай заявляет!

Снова звук фанфар – на этот раз ближе.

Это же чепуха! Что он, не мог переждать недельку, черт побери, и выбрать потом удобный момент, чтобы поговорить со мной? Я же не мог подумать, что Кнехтлинг на самом деле откроет газ из-за увольнения, черт побери!

Звук фанфар приближается.

В общем, я совершенно не боюсь.

Звук фанфар приближается.

Спички! Спички!

Бабетта. Может, этого никто и не видел?

Бидерман. Я не позволю создавать ажиотаж вокруг какой-то катастрофы! Катастрофы были, есть и будут! И вообще: ты только посмотри на наш город! Весь из стекла и бетона! Я тебе скажу, если уж говорить откровенно, – это просто благо, что он сгорел, просто благо – с архитектурной точки зрения...

Слышен звук фанфар, потом вступает орган, и появляется пышно

разодетая Фигура в величественной и торжественной позе; облачение

у нее примерно как у епископа, но только примерно. Бидерман и

Бабетта опускаются на колени у рампы.

Фигура (стоит неподвижно посредине сцены). Анна! (Медленно снимает фиолетовые перчатки.) Я только что с небес.

Бидeрман. Слышишь?

Фигура. Толку никакого. (Швыряет первую перчатку.) Анна! (Медленно снимает вторую перчатку.) Я сомневаюсь, настоящие ли небеса они мне показали, – они-то уверяют, что настоящие, но я сомневаюсь... Так все торжественно, все при орденах, и из всех репродукторов несет фимиамом. Целый Млечный Путь из орденов – черт голову сломает. Встретил там всех своих клиентов – самых отъявленных убийц, – так вокруг лысин у них порхают ангелочки, все друг другу кланяются, прогуливаются, пьют вино, поют "Аллилуйя", хихикают, что их помиловали; святые демонстративно молчат они-то все каменные или деревянные, взяты напрокат; а князья церкви – я замешался в толпу князей церкви, чтобы разведать, где живет бог,– они тоже молчат, хотя они-то уж не каменные и не деревянные... (Швыряет вторую перчатку.) Анна! (Снимает головной убор и оказывается Айзенрингом.) Я переоделся! А те, кто там наверху стоят у власти и сами себе отпускают грехи, они меня даже не узнали. Я их благословлял!

Появляются Анна и Мартышка и склоняются перед Фигурой.

Разденьте меня! (Сохраняя по-прежнему величественную позу, простирает руки, чтобы можно было расстегнуть четыре шелковых облачения: первое серебристо-белое, второе позолоченное, третье фиолетовое и четвертое кроваво-красное.)

Орган смолкает. Бидерман и Бабетта продолжают оставаться на

коленях у рампы.

Принесите фрак!

Анна. Как вам угодно.

Фигура. И парик старшего официанта.

Анна и Мартышка снимают первое облачение.

Я сомневаюсь, точно ли господь бог меня принимал, – все-то он знает, а когда повышает голос, то говорит точь-в-точь как пишут в газетах – слово в слово.

Крик попугая.

Где Вельзевул?

Мартышка. В котельной.

Фигура. Позовите его.

Сцена вдруг озаряется красным светом.

Что это за пламя?

Мартышка. Да это он разжигает. Только что прибыли несколько грешников ничего значительного, так, обычная серость...

Снимает второе облачение.

Фигура. Пускай погасит огонь.

Мартышка. Погасит?

Фигура. Погасит.

Крик попугая.

Как там мой попугайчик? (Замечает Бидермана и Бабетту.)

Спроси их, чего они молятся.

Мартышка. Они не молятся.

Фигура. Но они же на коленях...

Мартышка. Они хотят, чтобы им вернули их дом...

Фигура. Чего-чего?

Мартышка. Требуют компенсации.

Крик попугая.

Фигура. Люблю своего попугая! Единственное живое существо, не искажающее моих лозунгов! Я его нашел в одном горящем доме. До чего преданная тварь! Надо будет посадить его себе на правое плечо, когда опять отправлюсь на землю.

Анна и Мартышка снимают третье облачение.

А теперь, лапочка, мой фрак.

Анна. Как вам угодно.

Фигура. А вы, доктор, давайте сюда велосипеды. Помните? Два ржавых велосипеда.

Мартышка и Анна с поклоном выходят.

Бидерман. Вилли!.. Да это же Вилли!.. Я Готлиб, ваш друг. Вилли, ты что, забыл?

Фигура снимает с себя четвертое, и последнее одеяние.

Бабетта. Мы совершенно безгрешны, господин Айзенринг. Почему нас направили к вам, господин Айзенринг? Мы – жертвы, господин Айзенринг. Все мои драгоценности расплавились...

Фигура стоит в рубашке и носках.

Бидерман. Почему он делает вид, что не знает нас?

Бабетта. Ему неудобно, отвернись.

Анна вносит фрачные брюки.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо.

Анна собирается уходить.

Анна!

Анна. Что вам угодно?

Фигура. Принесите две бархатные подушки.

Анна. Как вам угодно.

Фигура. Для господ, что стоят на коленях.

Анна. Как вам угодно. (Выходит.)

Фигура надевает фрачные брюки.

Бидерман. Вилли...

Бабетта. Вы же нас помните, господин Айзенринг, наверняка помните. Мой гусь – мечта, вы сами говорили.

Бидерман. Гусь в бургундском!

Бабетта. И с каштанами!

Бидерман. И с красной капустой!

Бабетта. И candlelight, господин Айзенринг, candlelight!

Бидерман. И как мы все вместе пели...

Бабетта. Ах да...

Бидерман. Ты что, в самом деле забыл?

Бабетта. Был такой милый вечер...

Бидерман. Сорок девятый, Вилли, "Кав дель Эшанон"! Лучшая бутылка в моем погребе! Вилли! Разве я не отдал все для того, чтобы мы стали друзьями?

Фигура отряхивает фрачные брюки.

Ты свидетель, Бабетта. Разве я не отдал все, что было у нас в доме?

Бабетта. Даже спички.

Анна вносит две красные бархатные подушечки.

Фигура. Спасибо, лапочка, спасибо!

Анна (дает подушечки Бидерману и Бабетте). Что-нибудь еще?

Фигура. Мой жилет, лапочка, мой белый жилет!

Анна. Как угодно.

Фигура. И парик!

Анна выходит.

(Повязывает галстук.) "Кав дель Эшанон"?..

Бидерман кивает, лицо его озаряется радостной улыбкой. Я все помню, Готлиб, отлично помню, как только черт умеет помнить. Ты чокался с нами, чтобы выпить на брудершафт, и дошел до того, что целовал черта в щеку – даже вспомнить стыдно, какая сцена!

Крик попугая.

Бидерман. Мы же не знали, Вилли, что вы черти. Честное слово! Если бы мы знали, что вы на самом деле черти...

Появляется Шмиц в обличье Вельзевула – с лошадиным копытом,

козлиным хвостом и рогами; в руках у него большая лопата для

угля.

Вельзевул. Ну в чем тут дело?!

Фигура. Не ори.

Вeльзeвул. Чего это ты переодеваешься?

Фигура. Нам нужно опять на землю, Зепп.

Анна вносит белый жилет.

Спасибо, лапочка, спасибо. (Надевает жилет.) Ты потушил котлы?

Вельзевул. Нет.

Фигура. Делай, что тебе говорят.

Пламя разгорается еще ярче.

Вельзевул. Угли-то уже там!..

Анна уходит, затем вносит фрак.

Фигура. Минуточку, лапочка, минуточку! (Застегивает жилет.) Я только что с небес...

Вельзевул. Ну и что?

Фигура. Уж с кем только я там не встречался, чего только не испробовал – никакого толку. Ни одного не отдают. Это безнадежно.

Вельзевул. Ни одного?

Фигура. Ни одного.

Анна держит фрак.

Доктор!

Мартышка. Слушаю вас.

Фигура. Зовите пожарников.

Мартышка с поклоном выходит.

Вельзевул. Ни одного не отдают?

Фигура. Каждый, кто в униформе или был в униформе, когда убивал, или обещает носить униформу, когда надо будет убивать или приказывать убивать, спасен.

Вельзевул. Спасен?!

Фигура. Не ори.

Вельзевул. Спасен?!

Слышно эхо с небес: "Спасен".

Фигура. Слыхал?

Эхо: "Спасен. Спасен. Спасен".

Вельзевул тупо смотрит наверх.

Надевай свои шмотки, Зепп, надо нам опять приниматься за работу.

Входит хор.

Хор.

Горе! Горе! Горе!

Бабетта. Готлиб!

Бидeрман. Тише ты!

Бабетта. А этим что тут надо?

Хор.

Житель города, зри,

Как мы бессильны:

Города стражи верные,

Тушенью обученные,

В касках сверкающих, ах,

Обречены мы

Вечно взирать на адское пламя,

Где корчится в дьявольской топке житель

Мирный.

Фигура. Господа, тушите преисподнюю!

Хор онемел.

Ну что вы стоите?

Хор.

Мы наготове.

Тщательно свернуты шланги красные,

Все по инструкции,

Блещет каждый ворот,

Из меди сделанный.

Каждый место знает свое.

Блещет, проверен тщательно,

Чтобы напора хватило,

Насос наш,

Тоже из меди сделанный.

Корифей.

А пожарные краны?

Хор.

Каждый место знает свое.

Корифей.

Мы наготове.

Фигура (оправляет фрак). Ну, валяйте.

Отсветы пламени разгораются снова.

Корифей.

К шлангам!

К насосу!

К лестнице!

Пожарники мчатся по своим местам, возгласы: "Готов!"

Мы начеку.

Фигура. Прекрасно.

Слышно шипение пожарных кранов, отсветы пламени бледнеют.

Мартышка. Вот видите, господин Бидерман, так оно и есть, как я предполагал...

Фигура. Доктор!

Maртышка. Слушаюсь.

Фигура. Велосипеды!

Мартышка. Слушаюсь.

Фигура. И парик, парик!

Анна. Слушаюсь.

Фигура. И попугая!

Мартышка и Анна уходят.

Вельзевул. Мои детские мечты! Мои детские мечты! Не убий – ха-ха! И я в это верил. Во что они превратили мечты моего детства!

Фигура чистит себе ногти.

Я, сын угольщика и цыганки, не умевший читать, только и знавший, что десять заповедей, – я продался черту. Как так? Да просто послал к черту все заповеди. "Катись ты к черту, Зепп!" – все мне так говорили, я и покатился. Я стал лгать, потому что тогда сразу жить становилось легче, и продался черту. Я крал, где хотел, и продался черту. Спал с кем придется – с замужними и незамужними, – потому что это мне доставляло удовольствие, и прекрасно себя чувствовал, когда пересплю, и продался черту. И в моей деревне они передо мной дрожали – я был сильнее всех, потому что я продался черту. Я подставлял им ножку, когда они шли в церковь, потому что это доставляло мне удовольствие, и поджигал их конюшни, пока они там молились и пели, потому что это доставляло мне удовольствие, и смеялся над их господом богом, который ни разу не пришел мне на помощь. Кто свалил ель, которая убила моего отца – среди бела дня? А моя мать молилась за меня и умерла от горя, и я попал в сиротский дом, чтобы поджечь его, и в цирк, чтобы поджечь его, потому что мне это все больше и больше доставляло удовольствие, и я устраивал поджоги во всех городах – просто мне хотелось продаться черту. Делай то-то! Не делай того-то! Делай то-то! У нас ведь не было там в лесу ни газет, ни радио – одна Библия, вот я и решил, что человек продается черту, когда он убивает, насилует, плюет на все заповеди и уничтожает целые города. Вот как я решил!..