Текст книги "Сильвия и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

– Месть? – переспросил Бруно. – Место? Это место безопасное, зато скоро станет отвратительным.

– Нет, не место, – принялся объяснять я. – Месть.

– Ага, – ответил Бруно, широко раскрывая глаза, но не отваживаясь повторить слово.

– Ну же, Бруно, скажи-ка это слово, – весело настаивал я. – Месть! Месть!

Но Бруно только вскинул свою маленькую головку и заявил, что не может, что у него рот другой, неподходящий для таких слов. Я не удержался от смеха, и мой маленький приятель сразу же надулся.

– Прошу прощения, не обращай на меня внимания, малыш! – сказал я. – Не могу ли я помочь тебе в твоём занятии?

– Пожалуйста, помоги, – сказал Бруно, утешившись. – Только мне хочется придумать что-нибудь такое, чтобы она разозлилась ещё сильней. Ты даже не представляешь, как трудно её разозлить!

– Выслушай же меня, Бруно, и я научу тебя одной замечательной мести!

– А это будет что-то такое, что её наверняка разозлит? – спросил Бруно, и глаза у него загорелись.

– Да, кое-что такое, что её наверняка разозлит. Для начала мы повыдергаем в её саду все сорняки. Погляди-ка, сколько их на этой стороне – совершенно скрыли собой цветы.

– Но это же её не разозлит! – возмутился Бруно.

– Затем, – продолжал я как ни в чём не бывало, – мы польём вон ту возвышающуюся клумбу. Не видишь разве, какая она сухая и пыльная?

Бруно пытливо посмотрел на меня, но на этот раз ничего не сказал.

– А после этого... – добавил я. – Видишь ли, дорожки нуждаются в небольшой расчистке, и я думаю, что тебе стоило бы посрезать вон ту крапиву – она так близко подобралась к садику, что совершенно загораживает...

– Да что ты такое говоришь? – не в силах был дальше сдержаться Бруно. – Всё это её нисколечко не разозлит!

– Разве? – с невинным видом поинтересовался я. – И наконец, давай-ка выложим землю вон теми разноцветными голышами – просто чтобы разграничить клумбы с разными цветами одну от другой, понимаешь? Будет выглядеть – просто загляденье!

Бруно завертел головой по сторонам, а затем опять с любопытством уставился на меня. Но вот в его глазах забегали огоньки, и он сказал уже совершенно другим тоном:

– Будет красиво. Давайте сложим их рядами – красные с красными, синие с синими.

– Отлично выйдет! – воскликнул я. – И затем... А какие цветы Сильвии нравятся больше всего?

Бруно сунул палец в рот и немного поразмыслил.

– Фиалки, – сказал он наконец.

– Там у ручья как раз есть прекрасная клумба с фиалками.

– Ой, давай нарвём их! – воскликнул Бруно, даже подпрыгнув от восторга. – Идём! Дай мне руку, и я тебя туда проведу, а то здесь трава слишком густая.

Я не мог сдержать улыбки, видя, что он совершенно позабыл, с каким великаном разговаривает.

– Погоди-ка, Бруно, – сказал я. – Мы должны подумать, что нам следует сделать в первую очередь. Ты же видишь, сколько у нас дел.

– Хорошо, давай подумаем, – ответил Бруно, вновь засунув палец в рот и усевшись прямо на какую-то дохлую мышь.

– А что здесь делает эта дохлая мышь? – спросил я. – Лучше закопай её или брось в ручей.

– Нет, она нужна мне для измерения! – закричал Бруно. – Как же тогда размечать садик? Мы делаем каждую клумбу длиной три с половиной мыши и шириной в две мыши.

Тут он ухватил свою мышь за хвостик, чтобы показать мне, как ею пользоваться, но я поспешил остановить его, так как начал опасаться, что моё «наваждение» может улетучиться ещё до того, как мы закончим наведение в садике порядка, и тогда я уже не увижу больше ни Бруно, ни Сильвии.

– Я думаю, лучше всего будет, если ты примешься за прополку клумб, а я в это время разложу голыши по цвету, чтобы потом можно было окаймлять ими проходы.

– Так и сделаем! – воскликнул Бруно. – А пока мы будем это делать, я расскажу тебе про двух гусениц.

– Хорошо, послушаем про гусениц, – проговорил я и начал отбирать голыши, складывая их в кучи разных цветов.

Бруно быстро и едва внятно затараторил, словно обращался сам к себе.

– Вчера я видел двух маленьких гусениц, когда сидел у ручья, там где можно выйти в лес. Они были совершенно зелёные и с жёлтыми глазами, и они меня не видели. А у одной было крылышко мотылька – большое коричневое крылышко мотылька, да? – такое сухое, с прожилками. Она хотела унести его. Мне кажется, она не хотела его съедать, а может, она хотела сделать из него себе пальтишко на зиму?

– Может быть, – сказал я, потому что Бруно взглянул на меня в ожидании ответа. Этих двух слов оказалось малышу достаточно, и он весело продолжал:

– Вот, а так как она не хотела, чтобы другая гусеница увидела, что у неё есть крылышко мотылька, то она когда уходила, то держала его всеми своими левыми ножками, а шла только правыми. Но она сразу же перевернулась после этого.

– После чего? – спросил я, уловив только последние слова, потому что, сказать по правде, я не особенно прислушивался.

– Она перевернулась, – очень серьёзно повторил Бруно, – и если бы ты видел, как гусеницы переворачиваются, то знал бы, как ей трудно, и не смеялся бы сейчас.

– Поверь мне, Бруно, я вовсе и не думал смеяться. Посмотри – я снова совершенно серьёзен.

Но Бруно только скрестил руки на груди и проговорил:

– Не надо мне. Я сам видел, что у тебя в одном глазу что-то мелькнуло – как на луне.

– Почему ты думаешь, что я похож на луну, Бруно? – спросил я.

– Твоё лицо большое и круглое, как луна, – ответил Бруно, пристально в меня вглядываясь. – Только оно не светится так ярко, зато оно чище.

Я снова не смог сдержать улыбки.

– Я ведь иногда умываю своё лицо, Бруно. А луна никогда не умывается.

– Никогда не умывается? – удивился Бруно. Он весь подался ко мне и таинственным шёпотом добавил: – Лицо луны становится каждую ночь всё грязнее и грязнее, пока не сделается совсем чёрным. И тогда, когда оно всё загрязнится, тогда... – тут он провёл ладошкой по своим собственным розовым щёчкам, – тогда она умывается.

– И снова становится чистой, верно?

– Не вся сразу, – сказал Бруно. – Чему только тебя учили! Она умывается понемножку, только начинает мыть с другой стороны, понятно?

Всё это время он преспокойно сидел на своей дохлой мыши, сложив руки на груди, а сорняки ничуть не были потревожены. Поэтому в конце концов мне пришлось ему сказать:

– Сначала работа, а забавы потом. Никаких разговоров, пока не закончим эту клумбу.

ГЛАВА XV. Месть Бруно

Несколько минут мы молчали, в течение этого времени я сортировал голыши и втихаря с интересом наблюдал, как Бруно занимается садоводством. И в самом деле, это был невиданный способ: перед тем как прополоть клумбу, он сначала её вымеривал, словно бы опасался, как бы она не съёжилась от прополки; один раз даже, когда клумба против ожиданий вышла длиннее, он принялся дубасить маленькими кулачками свою дохлую мышь, приговаривая при этом:

– Вот тебе! Опять всё испортила! Почему ты не держишь хвост прямо, как тебе говорят?

Затем он с таинственным видом обратился ко мне:

– Слушай, что я придумал. Ты ведь любишь Фей и Эльфов?

– Конечно, – ответил я, – конечно, люблю, иначе меня бы здесь не было. Если бы я их терпеть не мог, то отправился бы в какое-нибудь другое место, где никаких Фей и Эльфов нет.

Бруно презрительно засмеялся.

– Ты ещё скажи, что отправишься в такое место, где нет никакого воздуха, потому что терпеть не можешь воздуха!

Я не совсем понял, что он хочет сказать. Поэтому я попытался сменить предмет.

– Вообще-то, ты первый Эльф, которого я встречаю в жизни. А вот, скажем, ты – видел ли ты в своей жизни других людей, кроме меня?

– Ещё сколько! – отозвался Бруно. – Мы встречаем их, когда ходим по дороге.

– Но они не могут заметить вас. Как же получается, что они никогда на вас не наступают?

– Они и не могут на нас наступить, – ответил Бруно, очень удивившись моему невежеству. – Сам подумай: ты идёшь... вот здесь... – Он прочертил по земле небольшую линию. – А вот тут Эльф – то есть я... он идёт здесь. Тогда получается, что ты ставишь одну свою ногу сюда, а другую ногу сюда. Поэтому ты никогда не наступишь на Эльфа.

Объяснение вышло на славу, но меня оно не убедило.

– А почему я не поставлю ногу прямо на Эльфа? – спросил я.

– Не знаю, почему, – задумчиво ответило маленькое существо. – Только знаю, что не поставишь. Ещё никто и никогда не наступал на Эльфа или Фею. Теперь я скажу тебе, что я придумал, раз ты так любишь Фей. Я раздобуду для тебя приглашение на званый ужин к Сказочному Королю. Я знаком с одним из старших блюдоносов.

Тут мне снова не удалось сдержать смеха.

– Разве же блюдоносы приглашают гостей?

– Конечно, приглашают, но только не ужинать, а прислуживать! – как ни в чём не бывало разъяснил Бруно. – Неплохо, правда? Разносить блюда и наливать в бокалы вино.

– Неплохо, неплохо, но всё равно это не так здорово, как самому сидеть за столом, верно?

– Эх, – сказал Бруно таким тоном, словно ему стало жаль моего невежества. – Если ты даже не Лорд Чего-нибудь, то, сам понимаешь, нельзя ожидать, что тебя пригласят на королевский ужин сидеть за столом.

Мягко, как только смог, я заметил ему, что вовсе не ожидал, что меня пригласят сидеть за столом, просто это единственный способ присутствовать на званом ужине, который мне по-настоящему нравится. Тут Бруно вскинул голову и обиженно сказал, что если я не хочу, то и не надо – вокруг и так полным-полно таких, которые отдадут всё на свете, чтобы только попасть на ужин к Королю.

– Да сам-то ты, Бруно, бывал на ужине у Короля?

– Они пригласили меня один раз, на той неделе, – с изрядной долей гордости ответствовал Бруно. – Чтобы мыть подносы из-под супа... нет, тарелки из-под сыра, хотел я сказать. Это была большая честь. А потом я прислуживал за столом. И сделал всего одну ошибку.

– А какую? – спросил я. – Уж расскажи, будь любезен.

– Подал ножницы, когда кому-то потребовалось разрезать свой бифштекс, – беспечно ответил Бруно. – Но самое главное – я поднёс Королю стакан сидра.

– Да уж, это самое главное! – отозвался я, кусая себе губы, чтобы вновь не рассмеяться.

– Правда же? – самодовольно переспросил Бруно. – Не каждый может удостоиться такой чести.

Эти слова заставили меня задуматься обо всех тех подозрительных вещах, которые мы в нашем мире именуем «честью», но в которых, тем не менее, присутствует не больше чести, чем та, которую вообразил себе Бруно, поднося стакан сидра своему Королю.

Даже не знаю, как долго бы я грезил по этому поводу, если бы голос Бруно внезапно не вынудил меня вновь обратить внимание на его персону.

– Сюда, скорее! – возбуждённо закричал он. – Хватай её за второй рог, а то я больше не могу удержать!

Он отчаянно боролся с огромной Улиткой: ухватившись за один из её рогов, он немыслимо изогнулся спиной назад в потугах стащить её с травинки.

Я понял, что нам больше не придётся заниматься садиком, если позволить Бруно потратить силы на всяких улиток, поэтому я просто снял её с листа травы и переложил на кучу земли, где мальчик не мог её достать.

– Поохотимся за ней позднее, Бруно, – сказал я, – если ты и в самом деле хочешь взять её в плен. Только какая тебе от неё польза?

– А тебе какая бывает польза от лисиц? – спросил в ответ Бруно. – Я знаю, что вы, большие существа, тоже за ними охотитесь.

Я попробовал придумать причину, по которой нам, большим существам, нужно охотиться на лисиц, а ему не нужно охотиться на улиток, но так ничего и не придумал, поэтому в конце концов сказал:

– Ладно; думаю, одно другого стоит. Я как-нибудь и сам отправлюсь ловить улиток.

– Надеюсь, ты не будешь настолько глупым, – сказал Бруно, – чтобы отправиться на ловлю улиток в одиночку. Тебе её ни за что не удержать, если кто-нибудь не схватит её за другой рог!

– Ну конечно же, я отправлюсь не один, – вполне серьёзно сказал я. – Кстати, неужели лучшая охота – на улиток? А как насчёт кого-нибудь без ракушки на спине?

– Ну нет, мы никогда не ловим таких, что без ракушки, – сказал Бруно, слегка поёжившись. – Они всегда очень сердятся, и к тому же такие липкие, когда их хватаешь!

К этому времени мы почти покончили с нашей работой по обустройству садика. Я сорвал несколько фиалок, и Бруно уже помогал мне сделать из них букет, когда внезапно он опустил руки и произнёс:

– Я устал.

– Тогда отдохни, – ответил я. – Закончу без тебя.

Повторять было излишне – Бруно сразу же принялся раскладывать свою мышь на земле на манер дивана.

– Я спою небольшую песенку, – предложил он, перекатывая мышь с боку на бок.

– Спой, спой, – ответил я. – Песни я слушать люблю.

– А какие песни тебе больше нравятся? – спросил он и за хвост оттащил мышь на то место, откуда мог хорошо меня видеть. – Самая лучшая песня – это «Дин, дин, дин».

Против такого откровенного намёка возразить было нечего, но всё же я сделал вид, будто размышляю. Затем я сказал:

– Да, песню «Дин, дин, дин» я люблю больше всего.

– Это говорит о том, что ты знаешь толк в музыке, – с довольным видом ответил Бруно. – Сколько желаешь колокольчиков? – И он сунул палец в рот, чтобы помочь мне думать.

Так как поблизости росла всего одна веточка с колокольчиками, я напустил на себя важный вид и заявил, что на сей раз, по-моему, одной веточки будет достаточно; я даже сорвал её и подал ему. Бруно разок-другой пробежал по веточке ручонкой – ну точно музыкант, настраивающий свой инструмент, – и при этом произвёл самое что ни на есть нежное и мелодичное позвякивание. Я не слыхивал, как цветы издают музыку (и не думаю, чтобы слышал кто-нибудь другой, если только он не был во власти «наваждения»), и я совершенно не представляю, как мне описать вам её звучание; могу лишь сообщить, что оно похоже на колокольный перезвон с расстояния в тысячу миль. Когда Бруно совершенно удовлетворился настройкой своей цветочной веточки, он уселся на дохлую мышь (казалось, что только верхом на ней он чувствует себя вполне комфортно) и, взглянув на меня снизу вверх глазами, в которых плясали весёлые искорки, начал играть. Мелодия, кстати сказать, оказалась весьма чудной; вы и сами можете сыграть её – вот вам ноты: <...>

 
Меркнет свет! И сна уж нет —
Мы хороводим, дин, дин, дин!
Поскорей будите фей,
А эльфы здесь уж, как один!
И спешит к нам Оберон,
Дин-дон, дон, дон.
 

Первые четыре строки он пропел весело и живо, одновременно вызванивая мелодию колокольчиками, но две последние строки он спел медленно и плавно, просто покачивая при этом веточкой вперёд-назад. После этого он прервал пение и принялся объяснять:

– Оберон – это и есть Король Эльфов, он живёт за озером и иногда приплывает в маленькой лодочке, а мы приходим и встречаем его, и тогда мы поём эту песенку, понятно?

– И вы вместе с ним ужинаете? – спросил я, подыгрывая ему.

– Не разговаривай, – запальчиво приказал Бруно. – А то мы и так прервали песенку.

Я пообещал, что больше не буду.

– Я никогда не разговариваю, когда пою, – строго продолжал Бруно. – И ты не должен. – Тут он опять настроил свой инструмент и запел:

 
Стрекоза во все глаза
Глядит, и мы глядим, дин, дин!
Как плывёт по глади вод
Всех фей и эльфов господин!
Королю приветный звон,
Дин-дон, дон, дон.
 
 
Светлячки! На все сучки
Мы вас посадим, дин, дин, дин!
До зари как фонари
Светите с елей и осин!
Королю с ветвей привет
И свет, свет, свет.
 
 
Ужин ждёт – нектар и мёд;
Мы на траве сидим, дин, дин!
Не спеши и от души...
 

– Тсс, Бруно! – предостерегающим шёпотом перебил я. – Она уже идёт!

Бруно замолк, и в то время, как Сильвия медленно пробиралась сквозь густую траву, он внезапно бросился к ней наклонив голову вперёд, словно маленький бычок.

– Смотри в другую сторону! Смотри в другую сторону!

– В какую сторону? – испуганно спросила Сильвия, озираясь по сторонам в поисках неизвестной опасности.

– В ту сторону! – сказал Бруно, торопливо повернув её за плечи, чтобы её взгляд оказался направлен в сторону леса. – Теперь иди спиной вперёд – ступай медленно, не бойся, не споткнёшься!

Всё же Сильвия то и дело спотыкалась, ведь, по правде говоря, Бруно и сам торопился, ведя её за руку по всем этим веточкам и камешкам; даже удивительно, как бедное дитя вообще смогло устоять на ногах. Но Бруно был слишком возбуждён, чтобы осторожничать.

Я молча указал Бруно пальцем на удобное место, откуда он мог бы показать Сильвии весь сад сразу – это было небольшое возвышение, почти на высоту картофельного кустика; и когда они взобрались на него, я отступил в тень, чтобы Сильвия меня не заметила. Тогда я услышал, как Бруно торжествующе воскликнул:

– Теперь можешь смотреть! – Затем послышались аплодисменты; их, правда, сам же Бруно и произвёл. Сильвия не издала ни звука – она лишь стояла и смотрела, сложив ручонки вместе; я уже забеспокоился, что ей наша работа отнюдь не нравится.

Бруно и сам с беспокойством взглянул на неё, и когда она спрыгнула с холмика и заметалась взад-вперёд по проложенным нами дорожкам, он предупредительно последовал за ней, опасаясь, что без подсказок с его стороны садик произведёт на Сильвию неправильное впечатление. А когда, наконец, она глубоко вздохнула и произнесла свой приговор (торопливым шёпотом и путаясь в грамматике): «Красивее этого как я ещё никогда в жизни не видела!» – малыш просиял, словно бы этот вердикт вынесли все судьи и присяжные Англии, собравшиеся вместе.

– И ты сделал всё это сам, Бруно? – промолвила Сильвия. – Для меня?

– Мне немножко помогли, – начал объяснять Бруно, с облегчением рассмеявшись при виде её удивления. – Мы работали весь день... Я думал, тебе понравится... – И тут губы бедного мальчика искривились, и он разрыдался. Бросившись к Сильвии, он страстно обхватил ручонками её шею и спрятал лицо у неё на плече.

Голос Сильвии тоже слегка дрожал, когда она прошептала: «Что такое, милый мой, в чём дело?» – и попыталась приподнять его голову, чтобы поцеловать.

Но Бруно словно прилип к ней; он шмыгал носом и успокоился лишь тогда, когда оказался в силах, наконец, признаться:

– Я хотел... испортить твой садик... сначала... но я никогда... никогда... – тут последовал новый взрыв рыданий, в котором утонуло окончание фразы. В конце концов он выдавил из себя: – Мне понравилось... собирать букет... для тебя, Сильвия... и я никогда ещё не был так счастлив. – И покрасневшее маленькое личико, наконец, поднялось навстречу поцелую, всё мокрое от слёз.

Сильвия тоже тихонько плакала; она ничего не говорила, кроме как: «Мой милый Бруно!» и «Я никогда ещё не была так счастлива», – хотя для меня лично оставалось загадкой, почему двое детишек, которые никогда ещё не были так счастливы, никак не могут наплакаться.

Я и сам почувствовал себя счастливым, только, разумеется, я не плакал: «большие существа», как ты понимаешь, не плачут – это мы оставляем для Фей и Эльфов. Я только подумал, что, наверно, начинается дождь, ибо у меня на щеках вдруг оказались две капли.

Затем они вновь обошли весь садик, цветок за цветком.

– Теперь знаешь, какое у меня место, Сильвия? – торжественно произнёс Бруно.

Сильвия весело рассмеялась.

– О чём ты говоришь, Бруно?

Обеими руками она отбросила назад свои густые каштановые волосы и взглянула на брата искрящимися глазами.

Бруно сделал глубокий вздох и с усилием продолжал:

– Я говорю... какая у меня... месть. Теперь ты понимаешь?

И он принял такой довольный и гордый вид, оттого что отважился наконец-то произнести это слово, что я ему даже позавидовал. Однако мне подумалось, что Сильвия всё же не «понимает», но она поцеловала его в обе щеки, так что беспокоиться было не о чем.

А потом они прохаживались среди лютиков, нежно обхватив друг друга одной рукой, разговаривая и смеясь на ходу, и хоть бы раз повернули голову, чтобы взглянуть на меня, бедолагу. Нет, всё-таки один раз, перед тем как окончательно пропасть из виду, Бруно обернулся и беззаботно кивнул мне через плечо. Вот и вся благодарность за мои труды. Последнее, что я увидел, глядя им вслед, – это как Сильвия остановилась, обняв брата за шею, и просительно прошептала ему на ухо:

– Знаешь, Бруно, я совсем забыла это странное слово. Скажи мне его ещё раз. Давай! Только разок, мой милый!

Но Бруно и пытаться не стал.

ГЛАВА XVI. Укороченный Крокодил

Тут всё Чудесное – всё Волшебное – улетучилось из моей души, и снова в ней безраздельно воцарилась Обыденность. Я двинулся по направлению к дому графа, ведь уже наступал «колдовской час» [44]44
  Выражение восходит к Шекспиру («Гамлет», III, 2, 406), у которого, однако, означает полночь.


[Закрыть] – пять пополудни – и я точно знал, что найду графа с дочерью собирающимися выпить по чашке чаю и скоротать время в неторопливой беседе.

Леди Мюриел и её отец приветствовали меня с восхитительным радушием. Они не принадлежали к тому сорту людей, которые, встречая нас в светских гостиных, стремятся подавить все подобные чувства, стоит им самовольно зашевелиться под непроницаемой личиной общепринятой безмятежности. «Человек в Железной маске» в своё время, несомненно, был несусветным дивом, но в современном Лондоне никто при встрече с ним и головы не повернет! Нет, мои хозяева были живыми людьми. Если у них на лицах сияла радость, это значило, что радость была и в их душе, и когда леди Мюриел произнесла со светлой улыбкой: «Как я рада снова вас видеть!» – я не сомневался, что так оно и есть.

Всё же я не отважился преступить запретов – какими бы они не казались мне безумными – снедаемого любовью молодого Доктора далее простого упоминания о его существовании на свете; но только лишь после того, как хозяева посвятили меня во все детали намечающегося пикника, на который я тут же был приглашён, леди Мюриел воскликнула, как будто вспомнив в последнюю минуту: «И обязательно приводите с собой доктора Форестера! Ему будет полезно побыть денёк на природе. Небось, читает свои трактаты до умопомрачения...»

Так и завертелась «на кончике моего языка» встреченная где-то фраза: «Одно ему знакомо чтенье – лишь юной девы лицезренье» – но я вовремя спохватился. В этот миг я почувствовал себя точно уличный пешеход, который едва успел отскочить от вылетевшего наперерез фаэтона.

– ...Да и жизнь у него ужас какая одинокая, – продолжала леди Мюриел с той нежной серьёзностью, которую невозможно заподозрить в неискренности. – Обязательно приводите его! Не забудьте же – через неделю во вторник. Вы поедете с нами. Жалко будет, если вам придётся ехать по железной дороге – просёлками столько чудесных видов! А у нас открытый четырёхместный экипаж.

– Постараюсь уговорить его во что бы то ни стало, – доверительно пообещал я, думая про себя: «Никакая сила не удержит его от поездки!»

До пикника оставалось ещё десять дней, и хотя Артур с готовностью принял приглашение, которое я ему передал, мне, как я ни пытался, не удалось уговорить его нанести визит – со мной ли, без меня – в дом графа до назначенного срока. Куда там! – он боялся «злоупотребить их гостеприимством», они-де и так слишком часто принимали его у себя, «чтобы лезть туда раньше времени», – и когда, наконец, наступил день поездки, Артур выглядел настолько по-детски возбуждённым и суетливым, что я подумал: а не лучше ли мне устроить так, чтобы мы добирались до графа по отдельности – у меня зародилось намерение поотстать и явиться после него, чтобы дать ему время придти в себя в обществе возлюбленной.

С этой целью по пути в «Усадьбу» (как мы называли графский дом) я сделал добрый крюк, «и если бы только мне удалось немножко заблудиться, – думал я по дороге, – это бы меня вполне устроило!»

Я и заблудился, причём даже скорее, чем сам отваживался надеяться. Дорога через лес давно сделалась мне знакомой благодаря частым прогулкам в одиночестве, которыми я развлекался в период моего предыдущего гощения в Эльфстоне, и как мне удалось столь внезапно и окончательно сбиться с пути – это осталось для меня полной загадкой, даже если принять во внимание, что я был настолькол погружён в размышления об Артуре и предмете его любви, что не замечал ничего вокруг. «Впрочем, та залитая солнцем прогалина, – сказал я самому себе, – кажется мне смутно знакомой, хоть я не могу точно припомнить... Ах да, это же то самое место, где я повстречал в тот раз этих сказочных детишек! Надеюсь, поблизости нет змей!» И я подумал вслух, усаживаясь на упавшее дерево: «Честно говоря, не люблю змей, и мне кажется, Бруно их тоже не любит!»

– Да, он их не любит, – серьёзным тоном промолвил около меня тонкий голосок. – Не то, чтобы он их боялся, понимаете? Просто он их не любит. Он говорит, что они слишком волнистые.

Словами не описать прелести маленькой компании, на которую наткнулся мой заметавшийся взор. Она расположилась на мшистом лоскутке, устилавшем ствол поваленного дерева: Сильвия, лежащая на боку утопив локоток прямо в мох, в то время как её розовенькая щёчка покоилась на раскрытой ладони, и Бруно, растянувшийся у её ног прислонясь головой к её коленям.

– Слишком волнистые? – только и смог я сказать от неожиданности.

– Я не привереда, – беззаботно сказал Бруно, – но мне больше нравятся прямые животные.

– Но ты же любишь, когда собаки виляют хвостом, – возразила Сильвия. – Признайся, Бруно!

– Но в собаке всё равно есть ещё много прямого, правда, господин сударь? – обратился Бруно ко мне. – Вам же не хочется иметь собаку, у которой нет ничего, кроме головы и хвоста?

Я согласился, что такая собака была бы совершенно неинтересной.

– Таких собак в природе и не существует, – заверила Сильвия.

– Они будут существовать, – возразил Бруно, – если Профессор укоротит одну для нас!

– Укоротит одну? – переспросил я. – Это что-то новенькое. А как он это сделает?

– У него есть такая замечательная машина... – начала объяснять Сильвия.

– Укоротительная машина, – встрял Бруно, который не мог допустить, чтобы такой интересный рассказ оказался у него похищен, – и если вы кладёте в неё что-нибудь с одной стороны, да? – а он покрутит ручку и это выходит с другой стороны, то оно получается короче!

– Короче-прекороче! – подтвердила Сильвия лучше всякого эха.

– И один раз, когда мы ещё были в Запределье – ну, вы знаете, перед тем, как мы пришли сюда, в Сказочную страну, мы с Сильвией принесли ему большого Крокодила. И он его для нас укоротил. И Крокодил стал таким забавным! Он всё оглядывался по сторонам и приговаривал: «Куда подевалось остальное?» И глаза у него с лоба глядели так печально...

– Не говори «лоба»! – перебила Сильвия.

– Сильвия права, – по-взрослому отвечал Бруно, – я не говорил «оба». Только один тот глаз, который не мог увидеть, куда девалось остальное. А тот глаз, который мог видеть, куда...

– И насколько же коротким получился Крокодил? – перебил я, потому что рассказ детишек становился всё запутаннее.

– Наполовину коротким, чем когда мы его словили – сказал Бруно. – Вот такой, – добавил он и расставил руки, насколько смог.

Я попытался вычислить, что же тогда от него осталось, но понял, что эта задача слишком сложна для меня.

– Но вы же не бросили несчастное животное, так сильно укороченное той машиной, а, дети?

– Нет, не бросили. Мы с Сильвией отнесли его назад к Профессору и там его растянули... Насколько он стал длиннее, Сильвия?

– В два раза с половиной и ещё чуточку, – ответила Сильвия.

– Боюсь, это понравилось ему не больше, чем когда его укоротили.

– Нет, это ему больше понравилось! – поспешил заверить меня Бруно. – Он стал гордиться своим новым хвостом. Вы ещё не встречали крокодила, который так сильно гордится своим хвостом! Посудите сами: теперь он мог развернуться и пойти гулять по своему хвосту до самого кончика, а потом назад по всей спине до самой головы.

– Не до самой головы, – сказала Сильвия. – До самой головы он не смог бы дойти.

– А он доходил! – победно вскричал Бруно. – Вы не видели, а вот я видел собственными глазами. И он прохаживался, качаясь из стороны в сторону, словно никак не мог проснуться, потому что он думал, что спит. Обе свои передние лапы он поставил себе на хвост и всё ходил и ходил у себя по спине. А потом он гулял у себя по лбу. А потом он немножко прогулялся у себя по носу. Вот так!

Я снова попытался представить, каким же Крокодил сделался теперь, но эта задачка была почище первой.

– Ни за что на свете нет таких крокодилов не ходят они по своей голове неправда! – заверещала Сильвия, слишком задетая за живое, чтобы заботится о грамотности своих восклицаний.

– Вы просто не знаете, из каких соображений он так ходил! – презрительно отмахнулся Бруно. – Это было очень веское соображение. Я сам его слышал: «Почему бы мне не прогуляться у себя по голове?» И вот он взял и прогулялся!

– Ну разве же это веское соображение, Бруно? – спросил я. – Почему бы тебе не взобраться на дерево?

– И заберусь, – ответил Бруно, – мы ещё даже не кончим разговаривать, как я буду наверху. Только не можем же мы спокойно разговаривать, когда один лезет на дерево, а второй не лезет!

Мне подумалось, что мы не сможем «спокойно» разговаривать, даже если одновременно станем влезать на дерево, но я понимал, как опасно спорить с теориями Бруно, так что решил не развивать эту тему, а лучше расспросить насчёт машины, которая способна удлинять вещи.

На этот раз Бруно стал в тупик и предоставил отвечать Сильвии.

– Она похожа на каток, – сказала Сильвия, – и когда в неё кладут вещи, они там пропихиваются...

– И притесняются, – вставил Бруно.

– Да, – Сильвия не стала возражать против употребленного Бруно технического термина, но повторить его не отважилась. Возможно, она услышала его впервые. – Они там... стесняются... и затем выходят – такие длинные!

– Один раз, – снова начал Бруно, – мы с Сильвией починили детскую песенку...

– Сочинили, – шёпотом поправила его Сильвия.

– Да, сочинили Детскую Песенку, и Профессор раскатал её для нас. Это была вот какая песенка:

 
Жил-был маленький старик
С маленьким ружьишком,
Он по улицам привык
Бегать как мальчишка;
Подзывал он голубей:
“Гули, гули, гули!” —
И пускал по ним скорей
Маленькие пули.
 
 
А потом бежал к жене,
Понабив карманы,
Чтобы птички на огне
Жарились румяны;
Звал он курочек своих:
«Цыпа-цыпа-цыпа», —
И пшена скорей для них
Не жалея сыпал.
 
 
А потом бежал на пруд,
На года не глядя,
Там ведь уточки снуют
По зеркальной глади.
Звал он уток-малышей:
«Утя, утя, утя», —
И метал из камышей
Дротиками прутья.
 
 
Как-то селезень привлёк
Видом непоседу,
И подумал старичок:
«Подстрелю к обеду!»
Торопливо он навёл
Дуло, дуло, дуло —
Грянул выстрел, дым пошёл,
Птичка упорхнула.
 

– Значит, это вы её сочинили? – спросил я [45]45
  Эта песенка тоже входит в собрание «Рифмы Матушки Гусыни»; вообще же герои Кэрролла не в первый раз «признаются» в авторстве этих песенок, см. поэму «Фантасмагория».


[Закрыть]. – Понятно... Но вы говорите, она стала длиннее? После того, как вышла из катка?

– А мы попросим Профессора спеть её для вас, – сказала Сильвия. – Если её пересказать, то она испортится.

– Хотел бы я встретиться с этим вашим Профессором, – сказал я. – А ещё мне вот что пришло в голову: хорошо бы взять вас троих с собой, чтобы вы познакомились с моими друзьями, которые живут неподалёку. Не желаете ли пойти со мной в гости?

– Мне кажется, Профессор не захочет идти, – сказала Сильвия. – Он такой застенчивый! Но нам очень хочется пойти. Только лучше нам не ходить туда, пока мы не станем другого роста.