Текст книги "Сильвия и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– А раньше она разве этого не знала? – продолжала расспросы Сильвия.

– Ты что, не слышала? – рассердился рассказчик. – Она же думала, что это Мышеловка! Пожалуйста, господин сударь, скажите ей, чтобы она слушала внимательно. – Сильвия умолкла и вся превратилась в слух; на самом-то деле мы с ней составляли почти всю аудиторию, так как Лягушки продолжали потихоньку улепётывать, и теперь их осталось две или три.

– Тогда Мышка отдала Человеку его Башмак. Человек очень обрадовался, потому что он очень устал искать на одной ноге.

Здесь я отважился задать вопрос:

– Как ты сказал – «искать» или «скакать»?

– Ага, и то и другое, – как ни в чём ни бывало ответил Бруно. – И тогда Человек достал Козла из Мешка. – («О том, что Козёл сидел у него в мешке, ты нам ничего не говорил», – сказал я. – «И не буду больше», – ответил Бруно.) – Человек сказал Козлу: «Будешь гулять тут, покуда я не вернусь». Он пошёл и провалился в глубокую нору. А Козёл всё гулял и гулял. И забрел под Дерево. И всё время вилял хвостом. Он посмотрел наверх на Дерево. И спел печальную Песенку. Вы никогда ещё не слыхали такой печальной Песенки [80]80
  «Песня козла» по-гречески называется трагедией. Наверно, потому она такая печальная.


[Закрыть]!

– Ты можешь нам её спеть, Бруно? – спросил я.

– Могу, – охотно сообщил Бруно, – но не буду. А то Сильвия ещё расплачется.

– Я не расплачусь! – с негодованием вмешалась Сильвия. – Мне вообще не верится, что Козёл её спел!

– Он спел! Спел всё правильно. Я сам видел, как он пел со своей длинной бородой.

– Он не мог петь со своей бородой, – возразил я, думая озадачить своего маленького приятеля. – У бороды нет голоса.

– Тогда и вы не можете ходить с корзинкой! – завопил Бруно с торжеством. – У корзинки нету ног!

Я решил, что лучше всего последовать примеру Сильвии и слушать молча. Для нас Бруно был слишком уж скор на ответ.

– И когда он пропел всю Песенку до конца, то пошёл дальше – поискать того Человека. А за ним пошёл Крокодил – ну, чтобы покусать его, понимаете? А Мышка побежала за Крокодилом.

– Крокодил, наверно, побежал, – сказала Сильвия. Затем спросила, обратившись ко мне. – Крокодилы ведь бегают, разве нет?

Я возразил, что больше подходит слово «ползают».

– Он не побежал, – сказал Бруно. – И не пополз. Он с трудом тащился, как тяжёлый чемодан. И ещё он всё время хмурил брови. А Козёл очень боялся его бровей!

– Я бы не стала бояться каких-то бровей! – воскликнула Сильвия.

– Как миленькая забоялась бы, если это такие брови, за которыми сразу начинается Крокодил! А Человек всё прыгал, прыгал и, наконец, выпрыгнул из норы.

И опять Сильвия в изумлении разинула рот: у неё даже дыхание спёрло от такого стремительного перепрыгивания с одного героя на другого.

– И он побежал оттуда, чтобы посмотреть, как поживает его Козёл. Потом он услышал хрюканье Льва...

– Львы не хрюкают, – возразила Сильвия.

– Этот хрюкал, – повторил Бруно. – А рот у него был как большущий шкаф. У него во рту было очень много места. И Лев побежал за Человеком – ну, чтобы съесть его. А Мышка побежала за Львом.

– Но Мышка уже бежала за Крокодилом, – встрял я. – Не могла же она бежать за обоими одновременно!

Бруно вздохнул, видя такую тупость своих слушателей, однако собрался с силами и терпеливо разъяснил:

– Она и побежала за обоими одновременно – они ведь бежали в одну и ту же сторону! И первым она сцапала Крокодила, поэтому не смогла сцапать Льва. И когда она сцапала Крокодила, то угадайте, что она сделала! Подсказываю: в кармане у неё были щипцы.

– Сдаюсь, – сказала Сильвия.

– Никто не сможет угадать! – очень довольно сообщил Бруно. – Она выдернула у Крокодила этот зуб!

– Какой «этот»? – отважился спросить я.

Ответ был у Бруно наготове.

– Зуб, которым Крокодил собирался укусить Козла!

– Но как же Мышка узнала, что это именно тот зуб? – возразил я. – Ей пришлось бы выдернуть у Крокодила все зубы.

Бруно весело засмеялся и принялся раскачиваться на своей веточке, припевая:

– Она – выдернула – все – зубы – у – него!

– А Крокодил прямо так и дожидался, пока у него выдернут все зубы? – спросила Сильвия.

– Пришлось подождать, – ответил Бруно.

Я задал ещё один вопрос:

– Но что стало с Человеком – тем, который сказал: «Можешь погулять здесь, пока я не вернусь»?

– Он не сказал «можешь», он сказал «будешь». Так же как и Сильвия говорит мне: «Будешь делать уроки до двенадцати часов». Я бы и сам хотел, – со вздохом добавил он, – чтобы Сильвия говорила мне: «Можешь делать уроки».

Сильвия почувствовала, что беседа принимает опасное направление. Она поспешила повернуть её назад к Сказке.

– И что стало с тем Человеком?

– Лев на него бросился. Только очень медленно, поэтому провисел в воздухе три недели...

– И всё это время Человек его ждал? – поинтересовался я.

– Конечно, нет! – ответил Бруно, съезжая вниз головой по стеблю наперстянки – очевидно, Сказка уже подошла к концу. – Он продал свой дом и упаковал вещи, пока Лев к нему летел. А потом он уехал и поселился в другом городе. Поэтому Лев съел неверного человека.

В этом, очевидно, и заключалась Мораль, поэтому Сильвия сделала последнее объявление Лягушкам:

– Сказке конец! А вот какой из неё напрашивается вывод, – тихонько добавила она мне, – лично мне это неизвестно!

Мне тоже ничего не пришло в голову, поэтому я смолчал; но Лягушки выглядели вполне удовлетворёнными с Моралью или без Морали, и заверещали хриплым хором: «Кватит! Кватит!» – поскорее упрыгивая прочь.

ГЛАВА XXV. Привет тебе, Восток!

– Сегодня ровно неделя, – сказал я Артуру три дня спустя, – как мы узнали о помолвке леди Мюриел. Полагаю, что мне-то, во всяком случае, следует зайти и поздравить их. Со мной не сходишь?

На его лице промелькнуло страдальческое выражение.

– Когда ты думаешь покидать нас? – спросил он.

– В понедельник, первым поездом.

– Хорошо, я схожу с тобой. Странно бы это выглядело и не по-дружески, если бы я с тобой не пошёл. Но сегодня всего лишь пятница. Завтра, завтра вечером. А я тем временем оправлюсь.

Прикрыв глаза рукой, словно устыдясь появившихся в их уголках слёз, он протянул другую руку мне. Я схватил её, она дрожала. Я попытался сочинить пару фраз сочувствия, но они выходили холодными и жалкими, поэтому я смолчал.

– Спокойной ночи, – только и сказал я напоследок.

– Спокойной ночи, мой друг! – ответил он. В его голосе преобладала решительность, убедившая меня, что он противостал – и вышел победителем – великой скорби, едва его не уничтожившей, и что с этой ступени своего опустошённого существования он непременно воспрянет к чему-то высшему!

Когда в субботу вечером мы отправились в Усадьбу, я утешался мыслью о том, что уж хоть Эрика-то мы не встретим, поскольку на следующий день после объявления о помолвке он вернулся в город. Его присутствие могло бы нарушить то почти неестественное спокойствие, с которым Артур предстал перед владычицей своего сердца и пробормотал несколько приличествующих случаю слов.

Леди Мюриел буквально светилась счастьем; печаль не могла обитать в сиянии такой улыбки, и даже Артур просветлел под лучами её взгляда, а когда она произнесла: «Смотрите, я поливаю цветы, хотя сегодня и суббота», – его голос тоже зазвенел весельем почти как встарь, когда он отвечал ей:

– Даже в субботу разрешается проявлять милосердие [81]81
  Основание – разъяснение Иисуса в Евангелии от Матфея, гл. 12, ст. 12, из которого следует вывод: «Можно в субботы делать добро».


[Закрыть]. Но уже не суббота. Суббота закончила своё существование [82]82
  Артур намекает на то, что коль скоро леди Мюриел в шутку принимает точку зрения иудаизма на субботу как на такой день, в который не следует заниматься чем бы то ни было, то логично будет придерживаться иудейского же представления, что новый день, то есть новые сутки, начинаются сразу после захода солнца.


[Закрыть].

– Я знаю, что уже не суббота, – сказала леди Мюриел. – Но ведь именно воскресенье зовётся «христианской субботой»!

– Я полагаю, оно зовётся так из уважения к духу иудейского установления, согласно которому один день из семи должен быть днём отдыха. Но считаю, что христиане освобождены от буквального соблюдения Четвёртой заповеди.

– Тогда какие у нас основания наблюдать воскресенья?

– Ну, во-первых, седьмой день по нашим понятиям «освящён» тем, что Бог отдыхал в этот день от труда Творения. Это пример нам, кто верует. Кроме того, «Господень день» – это христианское установление. А уже это обязывает нас как христиан.

– Каковы же ваши рекомендации?

– Во-первых, поскольку мы веруем, то обязаны чтить святость этого дня и, насколько возможно, делать его днём отдыха. Во-вторых, нам, как христианам, следует посещать в этот день церковь.

– А как насчёт развлечений?

– Я бы ответил, что, независимо от рода деятельности, если что-либо безвредно в любой день недели, то оно безвредно и в воскресенье, при условии не мешать выполнению насущных обязанностей.

– Так вы позволили бы детям играть в воскресенье?

– Конечно, позволил бы. С какой стати заставлять их беспокойные натуры скучать в какой-либо день недели?

– У меня где-то есть письмо, – сказала леди Мюриел, – от одной моей давней подруги. В нём она описывает, как она, будучи ребёнком, обычно проводила воскресные дни. Сейчас найду.

– Я слышал нечто похожее несколько лет назад, – сказал Артур, когда леди Мюриел вышла. – Мне маленькая девочка рассказывала. Воистину трогательно было слышать её меланхолический голос, когда она жаловалась: «По воскресеньям я не должна была играть со своей куклой! Мне нельзя было бегать в дюнах! Мне запрещалось играть в саду!» Бедный ребёнок! Она имела полное право ненавидеть воскресенья!

– Вот оно, это письмо, – сказала леди Мюриел, вернувшись. – Позвольте, прочту кусочек.

«Когда, будучи ребёнком, я воскресным утром открывала глаза, овладевавшее мной ещё в пятницу мрачное предчувствие достигало высшей точки. Я прекрасно понимала, что меня ждёт, и криком моей души, только что не срывавшимся с губ, было: “Господи, хоть бы уже наступил вечер!” Никакой это не был день отдыха, а день Библейских текстов, день катехизиса (Уоттса [83]83
  Вновь речь идёт о том сам Исааке Уоттсе, богослове и поэте конца XVII – начала XVIII в., два назидательных стихотворения которого Кэрролл пародирует во второй и десятой главах «Алисы в Стране чудес».


[Закрыть] ), брошюр об обращённых богохульниках, благочестивых подёнщицах и назидательной смерти спасённых грешников.

От первых жаворонков до восьми мы должны были заучивать наизусть гимны и главы Писания, затем следовали семейные молитвы и завтрак, от которого я совсем не получала удовольствия, частично из-за того, что мы уже подвергались посту, частично из-за ненавистной перспективы.

В девять наступало время воскресной школы; я ненавидела, когда меня наравне с другими деревенскими детьми вводили в класс, и до смерти боялась, как бы из-за какой-нибудь оплошности меня не сочли ниже их.

Но истинным Божьим наказанием была церковная служба. Мои мысли блуждали, я изо всех сил стремилась водрузить скинию своих дум на подкладке, положенной на широченную семейную скамью, и терпеливо сносила суетливые телодвижения меньших братцев, а также ужас осознания того, что в понедельник мне предстоит по памяти делать выписки из неподготовленной и бессвязной проповеди, у которой вообще не было текста, и в зависимости от решения этой задачи заслужить поощрение или кару.

Далее нас ожидал остывший обед в час (слугам возбранялось выполнять свои обязанности), опять воскресная школа с двух до четырёх, и вечерняя служба в шесть. Промежутки были даже ещё большим испытанием для нас из-за тех усилий, которые я прилагала – дабы оставаться не более грешной, чем в обычные дни, – читая книги и проповеди, бессодержательные как Мёртвое море. Сейчас, с дальнего расстояния, вспоминается только один радостный момент – “время ложиться спать”, которое никогда не наступало так рано, как нам бы хотелось!»

– Такая манера обучения, была, несомненно, задумана с самыми лучшими намерениями, – сказал Артур, – но она довела многих своих жертв до того, что они вообще с тех пор избегают церковных служб [84]84
  Как читатель уже не раз имел возможность убедиться, Кэрролла беспокоили многие стороны церковной жизни. В частности, его очень заботила тема «дети в церкви», он не раз к ней возвращался. Весьма поэтому характерно, что этому вопросу он посвятил своё последнее сочинение для детей и их родителей, написанное им под Рождество 1897 года, почти перед самой своей смертью. Это предисловие к книжке «Пропавший кекс с изюмом» Э. Аллен; оно достойно того, чтобы привести его вслед за письмом, прочитанным леди Мюриел, описание воскресного дня в котором, как признаёт Кэрролл в самом начале предисловия к «Сильвии и Бруно» (эти строки выпущены в настоящем переводе), «заимствовано... дословно из речи, которую специально для меня произнёс один из моих маленьких друзей, а также из письма, присланного мне взрослой подругой».
  «Автор предисловия к книге, если он не является в то же время автором этой книги, обладает одним своеобразным преимуществом: он способен распространяться о её достоинствах с той свободой, на которую не многие авторы могут отважиться, ведь сколь бы сладостно не звучало «дуденье в собственную трубу», чужим ушам оно быстро приедается. Так позвольте уж мне воспользоваться этим преимуществом и сказать, что по моему мнению миссис Эджертон Аллен обладает весьма особенным даром писать книги для очень маленьких детей. Её диалогам присуща живописность фотографии, и я уверен, что все настоящие дети, т. е. дети, не избалованные повышенным к себе вниманием и оттого не имеющие привычки напускать на себя вид маленьких мужчин и маленьких женщин, с удовольствием прочтут рассказ о крошке «Джой» и позабавятся умными и полными сочувствия зарисовками, которыми украсила его миссис Шьют. И ещё я считаю настоящей потерей для тысяч читателей-детишек, для которых написано так много чудесных книг, что первая книжка миссис Аллен – «Приключения маленького Хамфри» – попустительством издателей, которые держат на неё права, исчезла из продажи <...>
  Но на этот раз порадуется не один автор данного предисловия: читатель этой небольшой книжицы также награждён своеобразным преимуществом – оно связано с обложкой, разработанной для данного случая мисс Е. Гертрудой Томсон. Если взять эту книгу обеими руками посерёдке с каждой стороны и поворачивать до тех пор, пока свет (которому надлежит падать из-за спины) не заставит заблестеть такие малюсенькие пупырышки на красном фоне, а затем покрутить её из стороны в сторону – чему легко можно будет наловчиться, – то золотой орнамент словно бы воспарит на пол-дюйма над обложкой, и глаз наблюдателя, если не сам разум, легко поверит, что стоит только подвинуть книжку, как орнамент упадёт на соседнюю часть красного фона обложки. Довольно любопытная оптическая иллюзия.
  Позвольте не упустить случая и сказать одно веское слово матерям, в чьи руки может попасть эта книжица и которые имеют обыкновение брать детей с собой в церковь. Сколь бы ни были эти малютки приучены вести себя пристойно и почтительно, нет никаких сомнений, что столь долгий период вынужденнного бездействия есть слишком жестокая дань со стороны их терпения. Гимны, возможно, в меньшей степени подвергают его испытанию, и какую патетическую красоту мы находим в нежных свежих голосках детишек, и с какой серьёзностью они поют! Однажды я взял с собой в церковь девочку шести лет; мне сказали, что она почти совсем не умеет читать – однако она заставила меня найти ей все те места, где ей полагалось вступать! После я сказал её старшей сестре: «С чего вы взяли, будто Барбара не умеет читать? На моих глазах она присоединилась к пению и участвовала в нём от начала до конца!» А маленькая сестрёнка напыщено заявляет: «Она знает мелодию, но не знает слов!» Ну хорошо, вернёмся к нашей теме – дети в церкви. Они вполне могут снести как уроки, так и молитвы; частенько они способны ухватить то немногое, что умещается в пределах их маленького разума. Но проповеди! Сердце болит, когда видишь (а со мной это случается нередко) прелестных малюток пяти или шести лет, принуждённых сиднем высидеть утомительные полчаса, не смея пошевельнуться и слушая речь, из которой они не способны уразуметь ни слова. Я искренне сочувствую маленькой девочке из приюта, которая, как мне рассказывали, писала своему другу: «Мне кажется, что когда я вырасту, то больше никогда не стану ходить в церковь. Я, мне кажется, на всю оставшуюся жизнь наслушалась проповедей!» Неужто так и должно быть? Так ли уж зазорно позволить своему дитяти иметь при себе книжку сказок – почитать во время проповеди, чтобы скоротать эти невыносимые полчаса и превратить посещение церкви в яркое и счастливое воспоминание, а не предаваться мыслям вроде: «Больше никогда не пойду в церковь»? Думаю, нет. Мне, со своей стороны, очень хотелось бы увидеть осуществление такого опыта. Совершенно уверен, он будет успешным. Мой совет таков: специально держать кое-какие книжки для этой цели – я бы назвал их «Воскресным развлечением» – и тогда ваш мальчик или девочка с нетерпеливой надеждой станут ожидать прихода того получаса, который раньше казался им невыносимым. Будь я священником, разбирающим какую-то тему, чересчур тяжкую для своих маленьких слушателей, я бы только порадовался, видя как они развлекаются своими книжками. И если эта небольшая книжица тоже когда-нибудь послужит в качестве «воскресного развлечения», то я полагаю, что она выполнит свою задачу наилучшим образом».


[Закрыть].

– Боюсь, и я сегодня избежала, – сокрушённо согласилась леди Мюриел. – Должна была написать Эрику письмо. Не знаю... сказать ли вам, что он думает о молитвах? Представил мне всё в таком свете...

– В каком свете? – спросил Артур.

– Что всё, происходящее в Природе, совершается согласно незыблемым, вечным законам – и Наука нам это доказывает. Поэтому просить о чём-нибудь Бога (за исключением, разумеется, тех случаев, когда мы молимся о ниспослании духовных благ) – значит требовать чуда; а этого мы делать не вправе. Я таким вопросом никогда и не задавалась, может быть поэтому мне стало вдруг грустно-грустно. Скажите же мне, прошу вас, что бы вы на это ответили?

– Я не расположен обсуждать затруднения капитана Линдона, – сурово ответил Артур, – тем более в его отсутствие. Но если это ваши затруднения, – уже более спокойно закончил он, – то я выскажусь.

– Это мои затруднения, – произнесла она, вся подаваясь к нему.

– Тогда начнём с вопроса: «Почему вы ожидаете ниспослания духовных благ?» Разве ваш разум не часть Природы?

– Да, но ведь нужно учесть Свободу Воли – я способна выбрать это или то, и Бог может повлиять на мой выбор.

– Так вы не фаталистка?

– Нет, нет! – с горячностью воскликнула она.

– Благодаренье Богу! – сказал Артур, обращаясь к самому себе и так тихо, что я один расслышал [85]85
  Вопрос Артура, ответ леди Мюриел и дальнейшие рассуждения Артура возвращали английского читателя к спорам о сущности сознания и свободе воли. Поиски ответов начались в конце XVIII века, при Пейли (см. прим 4 к главе XIX), но с большей силой возобновились в связи с успехами естествознания в середине XIX века. Последнее с неизбежностью повлекло и первое, ведь англиканская церковь, во-первых, внушала строгую «викторианскую» нравственность, и во-вторых, придерживалась концепции рабства воли, а столпы естествознания поставили себе целью бороться с авторитетом церкви в вопросе происхождения живого на Земле; как же было обминуть вопрос о природе человеческого сознания и человеческой воли?
  Рядовым викторианцам было от чего потерять голову, ведь даже мнения светил науки разделились. В 1874 году Гексли, уже добившийся всемирной славы, признал, что связь между движением молекул и сознанием пока ещё не найдена (в XX веке наука уточнит, что сознание связано не с движением молекул, но с движением зарядов). В докладе «Гипотеза о том, что животные есть автоматы, и её история» Гексли указывал, что идея автоматов (или старая идея животных-машин, принадлежащая французскому просветителю Ламетри) испытала второе рождение благодаря открытию рефлекторной деятельности, а также оказалась распространённой и на человека (чем Ламетри также не гнушался). Затем, в работе «Автоматизм у животных», Гексли высказывает идею автоматов уже в самой крайней форме, как будто отрицая не только способность мысли влиять на моторную деятельность организма, но и саму возможность возникновения мысли в мозгу. Иными словами, деятельность человека, по Гексли, имеет только физическую природу, психическая отрицается. Как пишет Уильям Ирвин в книге «Обезьяны, ангелы и викторианцы», желая «избавить психологию и нравственность от скверны пагубного влияния невидимого... Гексли отбросил сознание, дабы во всей чёткой и резкой нетронутости сохранить мозг».
  Однако почему бы науке не привнести свои методы, доказавшие свою всесильность в сфере материального, также и в нравственность, осторожно возражал этому «научному Вельзевулу» и «педагогическому монарху» его коллега из Оксфорда, сам «советник целой империи» и «великий тьютор», как его титуловали студенты, Бенджамен Джоуэтт. «Мне отрадно, – писал он в письме Гексли, – что Вы не окончательно отвергаете моё предположение. Кажется, Вам тоже приходило на ум, что теперь, когда нравственность вот-вот окажется погребена под физикой, Вам следовало бы попытаться найти для неё новое основание... Люди спрашивают, где тот принцип, на котором им строить теперь свою жизнь, и желают получить ответ...» (цитата по книге Уильяма Ирвинга).
  Сам Дарвин склонялся к иной точке зрения. В книге «Происхождение человека и половой отбор» (1871 г.) он даже не упоминает о нервах и рефлексах, хотя признаёт автоматизм многих типов моторных действий человека. Но воля и сознательный выбор занимают в его книге центральное место; при этом Дарвин считает сознание неким ярко выраженным свойством, присущим не только человеку, но и животным – в виде неких «зачатков сознания». В противовес дерзким и безапелляционным заявлениям Гексли его учитель подходил к этой проблеме осмотрительно.
  И только Уильям Джемс (в книге «Основы психологии»), вероятно, первым высказал истину, которая уже никогда не будет оспорена: человек не машина и животное не машина, и человек не животное; удовольствия и боль он воспринимает по-иному, нежели животное, более остро, поскольку к чисто физическим ощущениям человека примешиваются ещё нравственные соображения о связанными с ними пользе и вреде.


[Закрыть]. – Тогда вы согласитесь, что я могу, путём свободного выбора, передвинуть эту чашку, – и он сопроводил слова действием, – в ту сторону или в эту сторону.

– Я согласна.

– Что ж, давайте посмотрим, как далеко простирается действие «незыблемых законов». Чашка сдвигается, потому что моя рука приложила к ней определённую механическую силу. Моя рука также двигается вследствие того, что некие определённые силы – электрические, магнитные или какие ещё там силы оказываются в конце концов «нервическими» – приложены к ней моим мозгом. Впоследствии, когда завершится построение данной науки, эти запасённые мозгом нервические силы, вероятно, сведут к химической энергии, поставляемой мозгу кровью и в конечном счёте извлекаемой из пищи, которую я ем, и из воздуха, которым я дышу.

– Но не будет ли это самым настоящим Фатализмом? Где же тогда искать Свободу Воли?

– В выборе нервных путей, – ответил Артур. – Нервическая энергия мозга, вполне естественно, может быть пущена как по одному нервному пути, так и по другому. И чтобы решить, какой нерв её заполучит, нам требуется нечто большее, чем «неизменный Закон Природы». Это «нечто» и есть Свобода Воли.

Глаза леди Мюриел заблестели.

– Я поняла, что вы хотите сказать! – радостно вскричала она. – Человеческая Свобода Воли есть исключение в системе неизменных Законов. Эрик говорил что-то похожее. Он, как я теперь думаю, указывал на то, что Бог способен и на Природу повлиять, но только через влияние на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем обращаться к Нему с молитвой: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – поскольку множество тех причин, от которых зависит производство хлеба, находится в ведении Человека. А молить о дожде или о хорошей погоде так же нелепо, как... – она остановилась, словно из боязни непочтительного слова.

Тихим, низким голосом, дрожащим от переполнявших его чувств, и с торжественностью человека, присутствующего наедине со смертью, Артур медленно проговорил:

– Будет ли состязающийся со Вседержителем ещё учить [86]86
  Книга Иова, гл. 39, ст. 32.


[Закрыть]? А мы, «полуденным лучом рождённый рой» [87]87
  Томас Грей (1716—1771), «пиндарическая ода» «Бард».


[Закрыть], даже чувствуй мы в себе силу направить энергию Природы в ту или в эту сторону, – энергию той Природы, в структуре которой мы занимаем такое незначительное место, – разве сможем мы, со всем нашим безграничным высокомерием, со всем нашим жалким чванством, воспрепятствовать этой способности Предвечного? Говоря нашему Создателю: «На сим хватит. Ты сотворил, но править не можешь!»?

Леди Мюриел спрятала лицо в ладонях и сидела не шевелясь. Только шептала:

– Благодарю, благодарю, благодарю!

Мы поднялись для прощания. Артур с видимым усилием произнёс:

– Ещё одно слово. Если пожелаете узнать силу Молитвы – обо всём и вся, в чём только Человек имеет нужду, – испытайте её. Просите, и дано будет вам [88]88
  Артур цитирует Первое послание к коринфянам апостола Павла, гл. 7, ст. 16. Более полно слова Павла звучат так (ст. 13-14, 16): «И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его; ибо неверующий муж освящается женою верующею... Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?»


[Закрыть]. Я – испытал. И знаю теперь, что Бог отвечает на мольбу!

Возвращались мы молча, пока не подошли к нашему дому, и тогда я услышал Артуров шёпот, словно эхо моих собственных мыслей: «Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?» [89]89
  Артур цитирует Первое послание к коринфянам апостола Павла, гл. 7, ст. 16. Более полно слова Павла звучат так (ст. 13-14, 16): «И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его; ибо неверующий муж освящается женою верующею... Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?»


[Закрыть]

Больше мы этого предмета не касались. Сидели и беседовали, час за часом провожая этот последний совместный вечер, незаметно утекающий в небытие. Артур имел много чего рассказать мне об Индии, о той новой жизни, что ожидала его впереди, и о предстоявшей ему деятельности. Его широкая и щедрая душа казалась вся исполнена благородным честолюбием, чтобы в ней хватило места пустым сожалениям или обидам на несправедливость судьбы.

– Ну вот и утро! – сказал, наконец, Артур, вставая и направляясь к лестнице, ведущей наверх. – Через несколько минут покажется солнце. Я коварно лишил тебя возможности отдохнуть в эту последнюю ночь, но ты меня прости – всё не мог принудить себя сказать тебе «Спокойной ночи». И Бог знает, увидишь ли ты меня когда-нибудь вновь или услышишь обо мне!

– Ну услышать-то услышу, не сомневаюсь в этом! – как можно сердечнее отозвался я и тут же процитировал заключительные строки этой загадочной поэмы Роберта Браунинга «Уоринг»:

 
«Звезда не гибнет, исчезая —
Вдали взошла, горит, живая!
Где Вишну возрождался встаре,
Любой способен к Аватаре.
Взгляни в неверьи на Восток —
Ты зришь ли новых звёзд приток?»
 

– Да, взгляни на Восток! – подхватил Артур, останавливаясь у лестничного окошка, из которого открывался захватывающий вид на море и восточный горизонт. – Запад – вот подходящая могила для тоски и печали, для всех ошибок и глупостей Прошлого, для его увядших надежд и схороненной Любви! С Востока приходит новая сила, новые стремленья, новая Надежда, новая Жизнь, новая Любовь! Здравствуй, Восток! Привет тебе, Восток!

Его последние слова всё ещё звучали в моей голове, когда я входил в свою комнату и раздвигал на окне занавески, ибо как раз в эту минуту солнце во всём своём великолепии вырвалось из водяной тюрьмы океана и осенило мир светом нового дня.

– Пусть так и случится с ним, со мной и со всеми нами! – проговорил я в раздумье. – Всё, что есть злобного, мертвящего, безнадёжного, да исчезнет с прошедшей Ночью! И пусть всё, что есть доброго, живительного и дарящего надежду, восстанет с рассветом Дня!

Исчезайте с Ночью, холодные туманы и вредоносные испарения, мрачные тени и свистящие ветры, и заунывное уханье совы; просыпайтесь с появлением Дня, неудержимые стрелы света и целебный утренний бриз, рвение пробуждающейся жизни и безумная музыка жаворонка! Привет тебе, Восток!

Исчезайте с Ночью, облака невежества, губительное влияние греха и тихие слёзы печали; выше, выше поднимайтесь в свете Дня, сияющая заря знания, свежее дыхание чистоты и трепет всемирного вдохновения! Привет тебе, Восток!

Исчезайте с Ночью, память умершей любви и сухие листья погибших надежд, слабый ропот и унылые сожаления, от которых цепенеют лучшие движения души; вставайте, расширяйтесь, вздымайтесь выше живительным приливом, мужественная решимость, бесстрашная воля и устремлённый к небесам горячий взгляд веры, которая есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом [90]90
  Так толкует веру апостол Павел в Послании к евреям, гл. 11, ст. 1.


[Закрыть]!

Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!