Текст книги "Сильвия и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА VIII. Верхом на Льве

Следующий день пробежал достаточно приятным образом, частью в хлопотах по моему устройству на новой квартире, частью в обходе окрестностей под предводительством Артура и в попытках получить общее представление об Эльфстоне и его жителях. А когда подошло время пятичасового чая, Артур предложил – на этот раз уже безо всяких колебаний – вдвоём заглянуть в «Усадьбу», с тем чтобы я мог познакомиться с графом Эйнсли, снимающим её на сезон, и возобновить приятельские отношения с его дочерью леди Мюриел.

Моё первое впечатление от благородного, величественного и вместе с тем радушного старика было самым благоприятным; а то неподдельное удовольствие, что разлилось по лицу его дочери, встретившей меня словами: «Вот уж воистину нежданная радость!», совершенно сгладило все следы круговерти личных неудач и разочарований долгих лет, и нанесло сокрушительный удар по огрубелой корке, сковавшей мою душу.

Но я отметил, и отметил с удовлетворением, свидетельство более глубокого чувства, чем простое дружеское расположение, в её обращении к Артуру – хотя его визиты, как я понял, происходили чуть не ежедневно, – и их беседа, в продолжение которой граф и я только иногда вставляли своё слово, протекала на редкость легко и непосредственно, как бывает лишь при встрече очень старых друзей; а поскольку я знал, что они-то знакомы друг с другом не дольше, чем длится это лето, уже переходящее в осень, то у меня сложилось убеждение, что данный феномен можно объяснить Любовью и только ею.

– Вот было бы здорово, – со смехом заметила леди Мюриел – в ответ, кстати, на моё настоятельное предложение избавить её от труда пронести через всю комнату чашку чая графу, – если бы чашки с чаем вообще ничего не весили! Тогда, возможно, дамам позволялось бы иногда носить их не очень далеко!

– Легко можно вообразить ситуацию, – сказал Артур, – когда вещи с неизбежностью будут лишены веса друг относительно друга, хотя каждый предмет при этом будет обладать своим обычным весом, если рассматривать его самого по себе.

– Какой-то безнадёжный парадокс! – сказал граф. – Объясните же нам, как это возможно. Мы никогда сами не догадаемся.

– Вообразите, что этот дом, весь полностью, поместили на высоте нескольких биллионов миль над планетой, и поблизости нет никакого возмущающего фактора – такой дом ведь станет падать на планету?

Граф кивнул:

– Конечно. Хотя, чтобы упасть, ему понадобится несколько столетий.

– А мы сможем продолжать наш пятичасовой чай? – спросила леди Мюриел.

– И чай, и всё остальное, – ответил Артур. – Обитатели этого дома будут жить себе поживать, расти и умирать, а дом будет падать, падать и падать. Но взглянем на относительный вес предметов в нём. Ничто, как вы понимаете, не сможет быть в нём тяжёлым, за исключением той вещи, которая попытается упасть, и ей в том помешают. Вы со мной согласны?

Мы все были согласны.

– Например, если я возьму эту книгу и буду держать её в вытянутой руке, я, разумеется, почувствую её вес. Она ведь стремится упасть, а я ей препятствую. Если бы не я, она упала бы на пол. Но если бы мы падали вместе, она не могла бы, скажем так, стремиться упасть быстрее меня, понимаете? Ведь даже отпусти я её – что ещё она могла бы делать, как не падать? Но так как моя рука падает тоже – и с той же скоростью, – книга никогда не оторвалась бы от руки, постоянно несущейся в этой гонке бок о бок с ней. И она никогда не смогла бы настигнуть падающий пол [33]33
  Этот свободно (а дальше – и несвободно) падающий дом есть не что иное, как усложнённый вариант мысленного эксперимента, который в следующем столетии назовут лифтом Эйнштейна. В статье о Кэрролле Честертон пишет: «Подозреваю, что лучшее у Льюиса Кэрролла написано не взрослым для детей, но учёным для учёных... Он не только учил детей стоять на голове, он учил стоять на голове и учёных». (См. Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., 1978. Пер. Н. Демуровой. Стр. 238.)


[Закрыть]!

– По-моему, это ясно, – сказала леди Мюриел. – Но когда думаешь об этом, начинает кружиться голова! Как вы можете доводить нас до такого?

– Предлагаю ещё более любопытное рассуждение, – отважился вставить я. – Представьте себе, что снизу к такому дому привязали верёвку, и некто, находящийся на планете, потянул за другой конец. В этом случае дом двигается быстрее, чем его естественная скорость падения, но вот вся мебель – с нашими персонами – продолжает падать в своём прежнем темпе, поэтому отстаёт.

– Фактически, мы вознесёмся к потолку, – сказал граф. – Нас неминуемо ждёт сотрясение мозга.

– Чтобы этого не случилось, – сказал Артур, – нам нужно закрепить мебель на полу, а самим привязаться к креслам. Тогда наше чаепитие пройдёт спокойно.

– С одной небольшой неприятностью, – весело перебила леди Мюриел. – Чашки-то мы будем держать при себе, но как быть с чаем?

– Про чай-то я и забыл, – признался Артур. – Уж он улетит к потолку, это точно, если только вы не пожелаете выпить его по пути!

– Ну уж это, я думаю, совершенно невозможная штука – выпить чашку чая залпом! – отозвался граф. – А какие новости привёз нам этот джентльмен из необъятного мира, называемого Лондоном [34]34
  На этом заканчивается первый из многочисленных учёных разговоров, которые не раз ещё развлекут читателя этого романа. Такие разговоры были совершенно в духе времени, а ведь «Сильвия и Бруно» – это именно роман в духе времени, даже по форме (точно так же формально, с двумя параллельными планами бытия, сказочным и реальным, выстроен роман Джорджа Макдональда «Фантасты»), викторианский до самой ничтожной запятой. В структуре «Сильвии и Бруно» такие разговоры занимают неслучайное место, но упоминаются и в иных сочинениях той эпохи – мимоходом, как нечто привычное, вроде обедов или чаепитий. В качестве примера можно напомнить читателю краткий эпизод из огромного романа «Мидлмарч» Джордж Элиот. Здесь характерно, что принимающая участие в сценке Доротея Кейсобон всего час или два назад испытала сильнейшее нравственное потрясение. И тем не менее ей, приглашённой отобедать в дружеский дом, удаётся найти облегчение от невесёлых мыслей. «Вечер прошёл в оживлённой беседе, и после чая Доротея обсуждала с мистером Фербратером, каковы могут быть нравы и обычаи существ, беседующих между собой посредством усиков и, быть может, способных созывать парламент и проводить в нём реформы» (книга VIII, глава LXXX; пер. И. Гуровой и Е. Коротковой). Излишне и пояснять, что подобные разговоры зачастую затрагивали самые насущные темы – в данном случае билль о реформе. (В «Окончании истории» читатель встретит очень похожий разговор – также на «биологическую» тему.)
  Исследователь викторианской эпохи Уильям Ирвин в книге «Обезьяны, ангелы и викторианцы» специально останавливает свой взгляд на этой склонности, присущей англичанам в XIX веке (первое издание названной книги вышло в самом начале Холодной войны, что наложило свой отпечаток на приведённые ниже строки): «Сегодня людям внушает священный ужас не столько сам мир, сколько способность человека заставить его взлететь на воздух. Но в XIX веке истина ещё не находила воплощения ни в сверхвзрывчатке (хотя, как мы только что видели, уже описан лифт Эйнштейна – преддверие теории относительности – А. М.), ни в грозных газетных выступлениях, ни в правительственных указах; она не была объектом преследования идеологической полиции и даже в самых значительных своих выражениях не принимала вида математической формулы. Она была не только отвлечённой, но и человечной; её скорей не создавали, а открывали... Она ещё могла быть поэтической; ещё считалось, по крайней мере, что ею жив человек. Если иной раз поиску соответствовали муки и терзания, то бывало, что он проходил и радостно, самозабвенно, а порой даже весело и празднично. Истину находили за обеденным столом или покуривая с друзьями у камина... Дискуссионные клубы были неотъемлемой принадлежностью жизни викторианцев, как для нас клубы поборников новых идей или врачи-психиатры». (Здесь и ниже мы цитируем названную книгу по изданию М., «Молодая гвардия», 1973, в переводе М. Кан.)


[Закрыть]?

Беседа приняла более светский характер. Спустя некоторое время Артур подал мне знак, что пора прощаться, и в вечерней прохладе мы побрели к побережью, наслаждаясь тишиной, нарушаемой лишь шёпотом моря да отдаленной песней какого-то рыбака, а в равной мере и нашей поздней задушевной беседой.

По дороге мы присели среди скал у тихой заводи, такой богатой по части животной, растительной и зоофитической – или как там её правильно назвать – жизни, что я весь ушёл в её изучение, и когда Артур предложил вернуться домой, я попросился остаться на некоторое время здесь, чтобы понаблюдать и поразмышлять в одиночестве [35]35
  Итак, рассказчик всё ещё обуреваем, как, возможно, выразился бы сам Кэрролл, Научным Поиском. С физики его внимание внезапно переключается на биологию, и такой переход совершенно неслучаен. Жизнь зоофитов здесь и ботаника несколько далее, к концу первой части, – два самых, пожалуй, популярных в ту эпоху предмета учёного обсуждения в научных кругах и светского разговора на учёные темы среди широкой публики. С исследования зоологии морских беспозвоночных, с систематики моллюсков, кишечно-полостных и оболочников во время плавания к берегам Австралии в 1846-1850 годах на судне «Рэттлснейк» начал свою научную деятельность Гексли (несколько ранее, ещё до поступления на медицинское отделение при Черинг-кросской лечебнице, Гексли наобум взялся участвовать в публичном (!) конкурсе по ботанике и получил серебряную медаль). Герберт Спенсер, прослушав блистательный доклад Гексли об океанских гидроидных на съезде Британской ассоциации в 1852 году, использовал кое-какие из приведённых в нём фактов в своей работе «Теория популяции, выведенная из общего закона плодовитости у животных», в которой впервые было высказано знаменитое суждение: «Ибо в обычных условиях безвременно погибают те, в ком меньше всего способности к самосохранению, а отсюда с неизбежностью следует, что выживают и дают продолжение роду те, в ком способность к самосохранению проявляется с наибольшей силой, то есть отборная часть поколения» (цитата по книге У. Ирвина). Из последующих публикаций следует выделить популярную, но тщательно иллюстрированную книгу «Главк, или Сокровища прибрежных вод» 1855-го года (переиздания следовали ещё и в XX веке), автор которой, Чарльз Кингсли, с улыбкой, но и не видя способа уклониться, приводящий в ней Спенсерову максиму «выживает сильнейший» – впоследствии создатель других знаменитых викторианских сказочных повестей (из которых известнейшая – «Дети воды»!) и литератор социалистического толка.
  Названных авторов опережал Дарвин: его вторая, вышедшая после «Путешествия натуралиста на корабле „Бигль“», книга (1842), была посвящена строению и распределению коралловых рифов, а в 1848 году Дарвин приступил к работе над фундаментальным трудом об усоногих рачках, одна своеобразная группа которых попалась ему на чилийском побережье ещё во время плавания на «Бигле». Эта работа длилась восемь лет, в течение которых препарирование рачков «сделалось в семье Дарвина чем-то до такой степени привычным и неизбежным, что один из малышей, рождённый на свет, когда работа была в самом разгаре, спросил об одном из их соседей: „А где он режет рачков?“» (У. Ирвин, названная книга), и, по словам крупнейшего английского ботаника Джозефа Гукера, превратила Дарвина из наблюдателя-натуралиста, собирателя коллекций жучков, костей, камней и проч., в собственно учёного-естествоиспытателя.


[Закрыть].

Песня рыбака послышалась ближе и ясней, когда его лодка достигла причала, и я бы непременно спустился к берегу посмотреть, как он будет выгружать свой улов, если бы микрокосм у моих ног не возбуждал моё любопытство ещё сильнее.

Особенно восхищал меня один древний краб, который без устали таскался из стороны в сторону по заводи; взгляд его был рассеян, а в поведении сквозило бесцельное неистовство, неотвязно вызывающее в памяти образ Садовника, сделавшегося приятелем Сильвии и Бруно, и, продолжая всматриваться в краба, я даже уловил концовку его безумной песни.

Последовавшая затем тишина была нарушена нежным голоском Сильвии:

– Будьте любезны, выпустите нас на дорогу.

– Что? Опять вдогонку за этим старым нищим? – вскричал Садовник и запел:

 
«Он думал – это у плиты
Возилась Кенгуру.
Он присмотрелся – нет, ведро
Под сор и кожуру.
Сказал он: “Я не стану есть
Такого поутру!”»
 

– Но мы не собираемся никому давать есть, – объяснила Сильвия. – Тем более отбросы. Просто нам нужно повидать его. Я понимаю, что вы недовольны...

– Ещё чего! – быстро отозвался Садовник. – Я вполне волен. Идите себе на здоровье! – И он распахнул калитку, открыв нам доступ в пыль большой дороги.

Вскоре мы отыскали путь к знакомым кустам, которые таким чудесным образом пригнулись в тот раз к земле. Здесь Сильвия извлекла на свет свой Волшебный Медальон, задумчиво покрутила его в руке и в конце концов беспомощно обратилась к Бруно:

– А что мы должны с ним сделать, Бруно, чтобы он заработал? У меня всё вылетело из головы!

– Потри его с лева, – предложил Бруно.

– А где у него лево? – Недоумение Сильвии было вполне извинительным. Но тут она догадалась, что стоило бы попытаться потереть как слева направо, так и справа налево.

Трение слева направо не дало никакого результата.

А справа налево...

– Стой, стой, Сильвия! – тревожно воскликнул Бруно. – Что-то начинается!

Ряд деревьев, стоящих у ближнего холма, торжественным шагом двинулся вверх по склону, в то время как неширокий мелкий ручеёк, мирно журчавший у наших ног минутой раньше, принялся плескаться, пениться и пугающе набухать пузырями.

– Потри по-другому! – закричал Бруно. – Потри вверх-вниз! Быстрее!

Это была счастливая мысль. Трение вверх-вниз сделало своё дело. Местность, начавшая было выказывать признаки умственного расстройства в разных форах, вернулась к своему нормальному состоянию сдержанности – за исключением маленькой жёлто-коричневой мышки, продолжавшей дико метаться по дороге и хлеставшей хвостиком, словно маленький лев.

– Давай пойдём за ней, – сказала Сильвия; и это тоже была счастливая мысль. Мышка сразу же припустила деловой рысцой, под которую мы с лёгкостью подстроились. Меня беспокоила лишь одна странность: маленький зверёк, за которым мы следовали, быстро увеличивался в размерах и с каждым мгновением всё больше делался похожим на настоящего льва.

Вскоре превращение полностью завершилось, и вот уже на дороге стоял благородный Лев, терпеливо ожидая, когда мы нагоним его, чтобы двинуться дальше. Дети, казалось, не испытывали ни малейшего страха, они похлопывали и поглаживали Льва, будто тот был всего лишь шотландским пони.

– Помоги залезть! – крикнул Бруно. Не заставляя просить себя дважды, Сильвия подсадила его на широкую спину благородного зверя, после чего сама уселась позади брата на дамский манер. Бруно схватил каждой рукой по доброму клоку львиной гривы и стал похож на заправского всадника, правящего невиданным конём.

– Но-о! – этой команды оказалось достаточно, чтобы Лев немедленно припустил лёгким галопом, и вскоре мы оказались в лесной чаще. Я говорю «мы», потому что я, похоже, сопровождал их, хотя как именно ухитрился не отстать от галопирующего Льва, совершенно не могу объяснить. Но я точно был вместе с детьми, когда мы наскочили на место, где старик нищий рубил хворост; у его ног Лев сделал низкий почтительный поклон, и в этот момент Сильвия и Бруно спрыгнули на землю, чтобы тот час же броситься в объятья старика.

– От плохого к худшему, – задумчиво пробормотал старик, когда дети закончили весьма сбивчивый рассказ про визит Посла, о котором они, несомненно, узнали из официального сообщения, ведь их-то никто Послу не представил. – От плохого к худшему! Их намерения ясны. Всё вижу, но ничего не могу изменить. Себялюбие низкого и могущественного человека, себялюбие честолюбивой и глупой женщины, себялюбие злобного и не ведающего иной любви ребёнка – путь для них один: от плохого к худшему. И я опасаюсь, что вам, мои дорогие, придётся ещё долго всё это сносить. Однако, если дела пойдут хуже некуда, вы можете приходить ко мне. Пока ещё я могу сделать немногое...

Схватив пригоршню пыли и рассеивая её по воздуху, он медленно и торжественно произнёс несколько слов, прозвучавших как заклинание, в то время как дети, благоговейно замерев, не сводили с него глаз:

 
«Пусть же Злобы снежный ком
Нарастает с каждым днём —
Встретит зло в себе самом,
Затрещит по швам кругом,
Задохнётся Кривда в нём;
Засияет полночь Днём!»
 

Облако пыли распростёрлось в воздухе и, словно живое, стало принимать разные забавные очертания, непрестанно сменяющиеся одно другим.

– Оно делает буквы! Оно делает слова! – в страхе прошептал Бруно, уцепившись за Сильвию. – Только я не могу прочесть! Прочитай их, Сильвия!

– Сейчас попробую, – смело ответила Сильвия. – Подожди-ка, дай мне как следует рассмотреть это слово...

– Я не стану есть! – ворвался в наши уши неприятный голос.

 
«Сказал он: “Я не стану есть
Такого поутру!”»
 

ГЛАВА IX. Шут и Медведь

Да, мы опять были в саду; и, чтобы только не слышать этого ужасного голоса, режущего слух, мы поспешили в дом и сразу оказались в библиотеке. Но и там было не лучше: что было мочи ревел Уггуг, Профессор понуро стоял у него за спиной, а миледи, обвив своими руками шею сынка, гладила его по головке и приговаривала:

– Да как они только смеют требовать, чтобы он учил этот противный урок? Мой ты котёночек!

– Что тут за шум? – гневно вопросил Вице-Премьер, стремительно входя в комнату. – И кто поставил тут эту вешалку для шляп? – С этими словами он нахлобучил свою шляпу на голову Бруно, столбом стоявшего посреди комнаты в глубоком ошеломлении от внезапных перемен местности. Мальчик даже не сделал попытки снять эту шляпу, хотя её поля опустились прямо ему на плечи, отчего он стал похож на малюсенькую свечку, накрытую огромным колпачком-гасителем.

Профессор заискивающе объяснил, что Его Высочество милостиво изволили отказаться делать уроки.

– Живо займись уроками, ты, маленький оболтус! – загремел Вице-Премьер. – Получи вот! – И звучная оплеуха заставила несчастного Профессора кубарем покатиться через всю комнату.

– Не бейте! – взмолился Профессор, в полуобмороке оседая к самым ногам миледи.

– Не брейте? А вот и побреем, – откликнулась та, затаскивая беднягу в кресло и обёртывая его шею салфеткой. – Где это наша бритва?

Тем временем Вице-Премьер, придерживая Уггуга одной рукой, другой охаживал его своим зонтиком.

– Что это за гвоздь торчит здесь в полу? – громыхал он. – Забить его немедленно! Забить его! – И удар за ударом обрушивались на извивающегося Уггуга, пока тот, захлёбываясь слезами, не повалился на пол.

Тогда его папаша повернулся к разыгрываемой сцене «бритья» и разразился хохотом.

– Прошу прощения, дорогая, не могу остановиться, – произнёс он, едва переводя дух. – Ну что ты за дурочка! Поцелуй же меня, Табби!

И он обхватил руками шею устрашённого Профессора, который издал дикий вопль, но получил ли при этом предвещаемый поцелуй, мне не довелось увидеть, так как Бруно, освободившийся к этому времени от своего колпачка-гасителя, ринулся прочь из комнаты, и Сильвия за ним; я также поспешил за детьми, настолько боялся остаться один в обществе этих сумасшедших.

– Бежим к отцу! – промолвила Сильвия, тяжело дыша, когда все мы оказались в саду. – Лично мне кажется, что дела пошли хуже некуда. Попрошу-ка Садовника снова нас выпустить.

– Ой, только не идти всю дорогу, – захныкал Бруно. – И почему у нас нет выезда четвернёй, как у дяди!

Но тут снова раздался знакомый голос, пронзительный и неистовый:

 
«Он думал, это Четверня
Склонилась у ботвы.
Он присмотрелся – нет, стоит
Медведь без головы.
Сказал он: “Бедненький, медку
Ты не поешь, увы!”»
 

– Ну уж нет, не выпущу вас снова! – сказал Садовник, не дав детям и рта раскрыть. – Знаете, какого чёсу задал мне Вице-Премьер, за то что я в прошлый раз позволил вам выйти? Так что я вам не товарищ! – И, отвернувшись от детей, он принялся исступлённо рыть прямо посреди посыпанной гравием аллеи, вновь и вновь припевая:

 
«Сказал он: “Бедненький, медку
Ты не поешь, увы!”» —
 

только уже более музыкальным тоном, чем тот пронзительный визг, с которого он начал.

Песня с каждой минутой становилась всё более громкой и насыщенной: к её припеву пристраивались какие-то посторонние голоса, и вскоре я услыхал тяжёлый удар, возвестивший, что лодка коснулась берега, и резкий скрип гальки, когда люди принялись вытаскивать лодку из воды. Я поднялся и, оказав им помощь, помедлил ещё немного, желая понаблюдать, как они выгружают живописную мешанину из отвоёванных с таким трудом «сокровищ глубин».

Когда я, в конце концов, добрался до своего жилища, усталость и сон грозили совсем меня одолеть, поэтому я с превеликим облегчением опустился в мягкое кресло, пока Артур радушно хозяйничал у буфета, желая угостить меня куском пирога и бокалом вина, без которых, заявил он, никакой доктор не имеет права позволить мне лечь в постель.

И тут дверца буфета как заскрипит! И вовсе это не Артур, а кто-то другой непрестанно открывал и закрывал её, беспокойно суетясь и бормоча на манер трагической актрисы, репетирующей свой монолог.

Голос-то был женский! И силуэт тоже, полускрытый буфетной дверкой, был женским силуэтом, объёмным и в просторном платье. Не наша ли то хозяйка? Дверь отворилась, и в комнату вошёл незнакомец.

– И что эта дура тут делает? – пробормотал он, озадаченно остановившись на пороге.

Женщина, о которой незнакомец отозвался так грубо, была его женой. Она раскрыла одну буфетную дверку и, стоя спиной к вошедшему, разглаживала на одной из полок лист обёрточной бумаги, шепча про себя: «Так, так! Ловко сработано, искусно задумано!»

Любящий муж на цыпочках подкрался к ней сзади и хлопнул её по макушке.

– Прихлопнул, как муху, – игриво проговорил он.

Миледи заломила руки.

– Разоблачили! – простонала она. – Ах, да! Это же свой! Бога ради, никому не открывай! Нужно выждать время!

– Не открывать чего? – запальчиво вопросил её супруг, вытаскивая лист обёрточной бумаги. – Что это вы здесь прячете, моя милая? Отвечайте, я требую!

Миледи опустила очи долу и тихо-претихо произнесла:

– Ты только не смейся, Бенджамен, – взмолилась она. – Это... это... Не понимаешь разве? Это кинжал!

– Он-то ещё зачем? – усмехнулся Его Превосходительство. – Наше дело – лишь внушить всем, будто мой брат умер. Нет нужды убивать его. Э, да он к тому же из жести! – и Вице-Премьер презрительно покрутил лезвие в пальцах. – А теперь, мадам, будьте любезны, объяснитесь. С чего это вы назвали меня Бенджаменом?

– Это часть Заговора, любовь моя! Ведь заговорщики всегда прикидываются кем-то другим, правда?

– Другим, да? Что ж! А этот кинжал, в какую сумму он вам обошёлся? Ну же, без увёрток! Меня вам не обмануть!

– Я приобрела его за... за... за... – забормотала уличённая Заговорщица, изо всех сил пытаясь изобразить на лице выражение записного убийцы, в чём она заранее тренировалась перед зеркалом. – За...

– За сколько, мадам?

– Ну, за двугривенный, если тебе так уж нужно знать, дорогой! На свои...

– Не верю я вам! – заорал второй заговорщик. – Станете вы тратить свои деньги!

– На свои именины, – смиренно понизив голос, закончила миледи. – Должен же кто-нибудь иметь кинжал. Это ведь часть...

– Ох, только не рассуждайте о Заговорах! – грубо перебил её муж, швырнув кинжал в буфет. – Курице – и той лучше удалась бы роль Заговорщицы! Тут, прежде всего, нужно уметь маскироваться. Взгляните-ка вот на это!

И он со справедливым чувством гордости напялил на себя колпак с бубенцами и весь остальной шутовской наряд, подмигнул ей и упёр язык изнутри в щёку.

– Не правда ли, мне идёт? – вопросил он.

Глаза миледи вспыхнули неподдельным энтузиазмом.

– То, что нужно! – воскликнула она, всплеснув руками. – Ты выглядишь совершенно по-дурацки!

Ряжёный нерешительно улыбнулся. Он не вполне был уверен, как отнестись к этому комплименту, высказанному столь прямо.

– Вы имеете в виду – как шут? Да, этого я и добивался. А самой-то вам какая маскировка к лицу, вы подумали? – И под восхищённым взглядом супруги он принялся разворачивать какой-то свёрток.

– Изумительно! – вскричала миледи, когда платье, наконец, было ей предъявлено. – Отличная маскировка! Эскимосская крестьянка!

– Скажете тоже – эскимосская крестьянка! – проворчал её супруг. – Наденьте-ка, да посмотритесь в зеркало. Это же Медведь, разуйте глаза! – Но тут он круто обернулся – это в комнату влетел пронзительный голос:

 
«Он присмотрелся – нет, стоит
Медведь без головы!»
 

Но то был всего лишь Садовник, поющий под раскрытым окном. Вице-Пермьер на цыпочках подкрался к окну, бесшумно затворил его и только тогда решился продолжать.

– Да, любовь моя, Медведь, но, надеюсь, не без головы. Вы будете Медведем, а я Поводырём. И уж если кто-либо нас узнает, то, скажу я вам, у него острое зрение!

– Мне нужно немного поупражняться в ходьбе, – сказала миледи, выглядывая сквозь медвежий рот. – Труднёхонько будет на первых порах избавиться от человечьих манер. А ты смотри приговаривай: «Давай, Мишка!» Хорошо?

– Ладно, ладно, – отозвался Поводырь. Теперь он держал в одной руке конец цепи, свисающей с медвежьего ошейника, а другой в то же время похлёстывал маленькой плёточкой.

– Пройдитесь теперь по комнате, как будто танцуете по-медвежьи. Очень хорошо, моя дорогая, очень хорошо. Давай, Мишка! Давай, говорю!

Последние слова он проревел уже ради Уггуга, который в этот момент вошёл в комнату и теперь стоял растопырив руки и широко разинув глаза и рот – вылитый портрет изумлённого идиота.

– О-го-го! – Только и смог он произнести.

Поводырь притворился, что поправляет на медведе ошейник, а сам незаметно для сыночка прошептал супруге:

– Моя оплошность, чёрт возьми! Совсем забыл запереть дверь. Заговор расстроится, если он обнаружит нашу уловку. Не выходите из роли! Изобразите свирепость!

И тут, сделав вид, будто изо всей силы тянет цепь на себя, он позволил Медведю сделать пару шагов навстречу испуганному мальчишке; миледи же с восхитительным присутствием духа издавала, по её мнению, злобное рычание, хотя по большому счёту это напоминало мурлыканье кошки. Уггуг с такой поспешностью рванул из комнаты, что зацепился ногами о ковёр, и было слышно, как он тяжело грохнулся в коридоре – несчастье, на которое его любвеобильная мать, довольная собственной игрой, даже внимания не обратила.

Вице-Премьер затворил дверь и щёлкнул замком.

– Долой маскировку! – сказал он, переводя дыхание. – Нельзя терять ни минуты. Он наверняка доложит Профессору, а его, как ты понимаешь, мы не можем посвятить в дело.

Маскировка тот час была упрятана в комод, дверь отперта, а двое Заговорщиков мило уселись рядышком на диване, увлечённо обсуждая книгу, которую Вице-Премьер впопыхах схватил со стола и которая оказалась Адресной книгой столицы Запределья.

Дверь очень медленно и осторожно открылась, и Профессор, позади которого едва виднелось глупое лицо Уггуга, заглянул в комнату.

– И какая прекрасная планировка! – восторженно говорил Вице-Премьер. – Поглядите-ка, моя драгоценная, – на Зелёной улице имеется целых пятнадцать домов перед поворотом на Западную улицу.

– Пятнадцать домов, подумать только! – откликнулась миледи. – Я-то полагала, их всего четырнадцать! – И они так увлечённо занялись обсуждением этого открытия, что даже не подняли глаз на вошедших, пока Профессор, ведя Уггуга за руку, не приблизился к ним вплотную.

Миледи первая заметила их присутствие.

– Ах, это же Профессор! – воскликнула она самым что ни есть приветливым голосом. – И с ним моё драгоценное дитя! Урок уже закончился?

– Произошла какая-то странная штука! – начал Профессор с дрожью в голосе. – Его Высокотучность, – это был один из многочисленных титулов Уггуга, – изволили мне сообщить, будто собственными глазами видели в этой самой комнате танцующего Медведя и придворного Шута!

Вице-Премьер с супругой так и прыснули со смеху.

– Где угодно, только не в этой комнате, дорогуша! – сказала любящая мать. – Мы сидим здесь уже с час или больше, читая... – тут она справилась с названием лежащей у неё на подоле книги, – читая... Адресную книгу.

– Позволь, мой мальчик, я пощупаю твой пульс, – сказал заботливый отец. – Теперь высунь язык. Ах, я так и думал! У него лёгкий жар, дорогой Профессор, и он бредит. Немедленно положите его в постель и дайте ему охлаждающего питья.

– Но я не бредю! – запротестовал Его Высокотучность, стоило Профессору потащить его прочь.

– Вы выражаетесь неграмотно, сударь! – строго заметил отец. – Будьте любезны, исправьте этот маленький недостаток, Профессор, как только вы управитесь с его лихорадкой. И кстати, Профессор! – При этих словах Профессор оставил своего выдающегося ученика стоять в дверях, а сам резво вернулся. – Ходят слухи, что народ желает избрать... ну, фактически... вы же понимаете, что я имею в виду...

– Только не другого Профессора! – в ужасе воскликнул бедный старик.

– Нет! Конечно, нет! – нетерпеливо объяснил Вице-Премьер. – Всего-навсего Императора, понимаете?

– Императора! – вскричал изумлённый Профессор, схватившись за голову, как будто опасался, что от потрясения она разлетится на кусочки. – А что скажет Правитель?

– Да поймите же, Правитель, скорее всего, и будет новым Императором, – объяснила миледи. – Где ж мы возьмём лучшего? Возможно, правда, что... – тут она красноречиво скосила взгляд на своего муженька.

– Вот именно, где? – пылко отозвался Профессор, совершенно не уловив намёка.

Но Вице-Премьер не желал отвлекаться:

– Причина, по которой я упоминаю об этом, дорогой Профессор, заключается в том, что я хочу просить вас любезно взять на себя руководство Выборами. Понимаете, это придаст солидности Избирательной Кампании – избавит от подозрений о закулисных интригах.

– Боюсь, я не смогу, Ваше Превосходительство! – промямлил старик. – А что скажет Правитель?

– Верно, верно! – махнул рукой Вице-Премьер. – Вам, как Придворному Профессору, будет, пожалуй, несподручно. Так и быть! Перебьемся на Выборах без вас.

– Вот и славно: бейтесь, сколько захотите, но только без меня, – пробормотал Профессор со смущённым видом, словно бы и сам понимал, что говорит что-то не то. – В постель, вы сказали, Ваше Превосходительство, и охлаждающее питьё? – И он, словно в забытьи, направился назад к двери, где его угрюмо ожидал Уггуг.

Я последовал за ними из комнаты; и пока мы шли коридором, Профессор беспрестанно бормотал про себя, словно не надеялся на свою дырявую память: «П, П, П: положить в постель, подать питьё, поправить произношение», как вдруг, завернув за угол, он столкнулся с Сильвией и Бруно. От неожиданности Профессор выпустил своего толстого ученика, который моментально улизнул.