Текст книги "Сильвия и Бруно"
Автор книги: Льюис Кэрролл
Жанры:
Детские приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА IV. Коварный заговор
Тут в комнату вошёл Правитель, а следом, красный лицом и запыхавшийся, появился и Лорд-Канцлер, на ходу поправляя свой парик, который совершенно съехал на бок.
– А где мой драгоценный ребёнок? – вопросила миледи, когда все четверо уселись вокруг маленького столика для закусок, отведённого сегодня под конторские книги и счета.
– Вышёл из комнаты пару минут назад – с господином Канцлером, – поспешно объяснил Под-Правитель.
– А! – сказала миледи, милостиво улыбаясь названному высокому должностному лицу. – Вы, Ваше Сиятельство, покоряюще обращаетесь с детьми! Никто другой не сможет заставить уши моего дорогого Уггуга воспринять доводы так же успешно, как вы! – Для такой абсолютно тупой женщины реплики миледи были удивительным образом полны смысла, о котором сама она совершенно не догадывалась.
Канцлер поклонился, хоть и несколько стеснённо.
– Я полагаю, Правитель имеет кое-что сказать, – заметил он, страстно желая сменить тему.
Но миледи было не сбить.
– Он такой умный мальчик, – восторженно продолжала она, – только ему нужен кто-нибудь наподобие вас, ваше сиятельство, кому по силам было бы с ним потягаться.
Канцлер закусил губу и промолчал. Он явно забеспокоился, что, как бы ни была миледи глупа, на этот раз она всё же осознаёт, что говорит, и ещё, пожалуй, издевается над ним. Право же, ему нечего было бояться: какой бы случайный смысл ни имели её слова, сама миледи никогда ничего в них не вкладывала.
– Значит, решено! – объявил Правитель, не желая тратить времени на предисловия. – Под-Правление упраздняется, а мой брат назначается Вице-Премьером на срок моего отсутствия. Карету для меня вот-вот заложат, а посему он может приступать к своим новым обязанностям немедленно.
– И наконец он станет официальным Лицемером! – воскликнула миледи. Она выглядела весьма довольной и даже захлопала в ладоши, но с таким же успехом вы могли бы ударять друг о друга двумя перинами – звука не было. – А уж раз мой муж занимает эту должность, это всё равно, как будто у нас теперь сотня Лицемеров!
– Слушайте, слушайте! – воскликнул Под-Правитель, от растерянности несколько по-парламентски [23]23
Под-Правитель, конечно же, хотел сказать «Вы только послушайте!»; миледи так и поняла это и возмутилась. Курьёз заключается в том, что слаженным возгласом «Слушайте, слушайте!» (в значении «Верно, верно!») в особой певучей манере та или иная парламентская фракция выражает одобрение выступающему в английском парламенте. В романе «Сильвия и Бруно» этот возглас мы слышим уже во второй раз; ранее он раздавался в первой главе со стороны толпы манифестантов, где был воспроизведён нами по смыслу именно как «Верно, верно!»
[Закрыть].
– Уж не в диковинку ли тебе, – с сарказмом напустилась на него миледи, – что и твоя жена способна высказать истину!
– Нет, вовсе не в диковинку! – стремительно возразил её муж. – Ничего мне не в диковинку из того, что вы способны сказать, моя радость!
Миледи одобрительно кивнула и продолжала:
– А я теперь, значит, Лицемерша?
– Если вам нравится такой титул, – сказал Правитель. – Но «Ваше Превосходительство» будет более подходящей формой обращения. И я полагаю, Его Превосходительство и Её Превосходительство просмотрят соглашение, которое я подготовил. – Он развернул большой свиток пергамента и громко прочёл следующее: – «Отдельный пункт: мы будем щедры к неимущим». Это Канцлер подсказал мне выражение, – добавил он, бросив взгляд на сего великого служаку. – Я полагаю, слова «отдельный пункт» имеют строгий юридический смысл?
– Несомненно! – отозвался Канцлер настолько отчётливо, насколько позволяло ему зажатое в зубах перо. Он нервно развернул и снова свернул ещё несколько свитков, после чего расчистил на столике место для их собрата, который Правитель сейчас передал ему.
– Это просто черновые копии, – пояснил Канцлер. – Только и осталось, что внести последние правки. – Тут он опять беспорядочно разворошил лежащие перед ним пергаменты. – Точку с запятой или ещё какой-нибудь знак препинания, случайно мною пропущенный... – И Канцлер, лихо орудуя пером, принялся чёркать весь свиток сверху донизу, прикладывая к своим поправкам по целой кипе промокательной бумаги.
– Нельзя ли сперва прочесть? – спросила миледи.
– Не нужно, не нужно! – в один голос зашикали на неё Под-Правитель и Канцлер.
– Совсем нет надобности, – мягко подтвердил Правитель. – Мы с вашим супругом вместе его проработали. Здесь утверждается, что Вице-Премьер будет иметь всю полноту власти Правителя и сможет распоряжаться частью годового дохода, отпускаемого на содержание канцелярии, вплоть до моего возвращения, или, если я не вернусь, до совершеннолетия Бруно, – а затем он должен будет передать мне или Бруно, смотря по обстоятельствам, Правление и нерастраченные средства, а также всё содержимое Казны, которая должна неприкосновенно сохраняться под его надзором.
Всё это время Под-Правитель был занят тем, что с помощью Канцлера перекладывал бумаги из одной стопки в другую и на каждой указывал Правителю место, где ему поставить подпись. Затем он подписал всё сам, а миледи и Канцлер поставили свои имена как свидетели.
– Лучшие прощания – краткие, – сказал Правитель. – Для моего путешествия всё готово. Мои дети ожидают внизу, чтобы проводить меня. – Тут он торжественно поцеловал миледи, обменялся с братом и Канцлером рукопожатиями и вышел из комнаты.
Оставшаяся троица сидела в полном молчании, пока стук колёс не возвестил, что их речи для слуха Правителя больше недосягаемы; затем, к моему удивлению, они разразились раскатами неудержимого хохота.
– Какая игра, о, какая игра! – кричал Канцлер. Они с Вице-Премьером ухватили друг друга за руки и принялись бешено скакать по комнате. Миледи была чересчур полна достоинства, чтобы скакать, зато она ржала, как лошадь, и махала над головой платочком: даже её ограниченному умишке было ясно, что они провернули какое-то удачное дельце – только какое именно, ей всё ещё было невдомёк.
– Вы обещали, что когда Правитель уедет, я узнаю все подробности, – заметила она, как только мужчины оказались способны её услышать.
– Ты всё узнаешь, Табби! – снисходительно откликнулся её супруг, убирая промокательную бумагу, так что стали видны два листа пергамента, лежавшие бок о бок. – Вот документ, который он прочёл, но не подписал. А вот документ, который он подписал, но не прочёл! Видите – он был прикрыт, кроме того места, где нужно было поставить подпись.
– Да, да! – нетерпеливо перебила миледи, которая уже сравнивала оба Соглашения. – «Отдельный пукнт: он облекается властью Правителя в отсутствие последнего». Так, и это изменено на «станет пожизненным суверенным государем с титулом Императора, если будет избран на эту должность народом». Что? Так ты Император, дорогой?
– Ещё нет, дорогая, – ответил Вице-Премьер. – Не нужно, чтобы эту бумагу сейчас кто-нибудь видел. Всему своё время.
Миледи кивнула и продолжила чтение.
– «Отдельный пункт: мы будем щедры к неимущим». Ага, это вовсе пропущено!
– Разумеется! – сказал её супруг. – Не собираемся же мы беспокоиться о черни!
– Хорошо, – сказала миледи с ударением и вновь продолжила чтение. – «Отдельный пункт: содержимое Казны сохраняется в неприкосновенности». И это изменено на «предоставляется в полное распоряжение Вице-Премьера»! Ну, Сибби, умнейший ход! Все Драгоценности, только подумать! Можно мне пойти и сейчас же их примерить?
– Пока ещё нет, любовь моя, – поспешил остановить её супруг. – Общественное мнение для этого ещё не созрело. Следует прощупать почву. Но мы, разумеется, сразу же заведём себе выезд четвернёй. И я приму титул Императора, как только мы сможем без помех провести Выборы. Но едва ли они спокойно снесут, если мы станем увешиваться Драгоценностями, пока Правитель жив. Пусть сперва распространится весть о его смерти. Наш Заговор нужно сохранять в тайне...
– Заговор! – вскричала восхищённая миледи, всплеснув руками. – Как я люблю всякие Заговоры! Это всегда так захватывает!
Вице-Премьер и Канцлер перемигнулись.
– Пусть себе играет в Заговор для собственного удовольствия, – коварно прошептал Канцлер. – Вреда не будет!
– А мы – Заговорщики, да?
– Тс-с! – торопливо прошептал её супруг, так как двери отворились и Сильвия с Бруно вошли в комнату, нежно обнимая друг дружку. Бруно конвульсивно всхлипывал, уткнувшись лицом в плечо сестры; по щекам Сильвии тоже катились слёзы, хотя она сдерживала себя и оставалась безмолвной.
– Не хныкать там! – резко сказал Вице-Премьер, но это не подействовало на детей. – Успокойте их как-нибудь, – прошептал он супруге.
– Пирог! – с мрачной решимостью процедила миледи сквозь зубы, отворила дверцу буфета, после чего направилась к детям с двумя кусками пирога с изюмом. – Ешьте вот, и не плачьте! – коротко и ясно приказала она. Бедные детишки уселись рядышком, явно не имея никакой охоты отведать пирога.
Спустя секунду двери отворились – вернее, рывком раздвинулись, – и в комнату стремительно влетел Уггуг, голося что было мочи:
– Сюда снова заявился этот старый Попрошайка!
– Есть ему не давать... – начал было Вице-Пермьер, но Канцлер его перебил:
– Всё в порядке, – сказал он, понизив голос. – Слуги получили указания.
– Но он уже стоит внизу, – сказал Уггуг, выглядывая из окна в садик.
– Где, мой дорогой? – спросила любящая мать, обвивая рукой шею маленького чудовища.
Все мы (за исключением Сильвии да Бруно, совершенно не замечавших происходящего) последовали за ней к окну. Старик Нищий голодными глазами взглянул на нас снизу вверх.
– Хоть кусочек хлеба, Ваше Высочество! – взмолился он. Это был крепкий ещё пожилой человек, только выглядел он печальным и усталым. – Кусочек хлеба – вот всё, что мне нужно, чтобы не умереть с голоду! – повторил он. – Только кусочек – и немного воды!
– Вот тебе вода, на, пей! – завопил Уггуг, выливая на голову Нищему кувшин воды.
– Молодец, сынок! – вскричал Вице-Премьер. – Это отучит их попрошайничать.
– Умница! – присоединилась к мужу и Вице-Премьерша. – Такой доблестный!
– Палкой его, палкой! – ревел Вице-Премьер, пока Нищий стряхивал воду со своего видавшего виды плаща, чтобы затем вновь смиренно возвести глаза на компанию в окне.
– Лучше горячей кочергой! – снова вмешалась миледи.
Возможно, поблизости и не было горячей кочерги, а вот несколько палок появилось по первому же слову, и угрожающие рожи со всех сторон обступили несчастного пришельца, который с тихим достоинством поднял перед собой руку.
– Не стоит ломать мои старые кости, – сказал он. – Я уже ухожу. Даже кусочка пожалели!
– Бедный, бедный старик! – послышался из-за спины миледи тонкий голосок, срывающийся от рыданий. Это Бруно подошёл к окну, желая бросить убогому свой кусок пирога, хотя Сильвия изо всех сил тянула его назад.
– Нет, я отдам ему мой пирог! – закричал Бруно, яростно вырываясь из рук Сильвии.
– Конечно, милый, – мягко настаивала Сильвия. – Но не бросай из окна, а то он упадёт на землю и запачкается. Лучше спустимся вниз. – И она повела его прочь из комнаты, не привлекая внимания остальных, всецело занятых надругательством над стариком.
Наконец Заговорщики вернулись к своим креслам и уселись, продолжив беседу на пониженных тонах, чтобы не было слышно Уггугу, всё ещё неподвижно стоящему у окна.
– Кстати, там было что-то насчёт Бруно, который якобы наследует Правление, – сказала миледи. – Что говорится по этому поводу в новом Соглашении?
Канцлер захихикал.
– То же самое, слово в слово, – ответил он. – С единственным отличием, миледи. Вместо «Бруно» я позволил себе вольность вписать... – тут его голос понизился до шёпота, – вписать, знаете ли, «Уггуг»!
– «Уггуг», ещё чего! – вскричал я в порыве негодования, которое уже не мог больше сдерживать. Но оказалось, что мне требуется гигантское усилие, чтобы произнести хотя бы эти три слова, – и вот, когда крик уже вырвался, моё напряжение спало, и внезапный шквал смахнул эту сцену, а я оказался сидящим в вагоне прямо напротив девушки, которая теперь откинула свою вуаль и смотрела на меня с выражением весёлого удивления на лице.
ГЛАВА V. Дворец Нищего
Что в минуту пробуждения я нечто промямлил, в том не было никаких сомнений: сиплый сдавленный отзвук ещё барахтался у меня в ушах, да и без него изумлённый взгляд моей спутницы был тому достаточным доказательством; но вот как мне было теперь выкручиваться?
– Надеюсь, я вас не напугал? – пробормотал, наконец, я. – Сам не знаю, что у меня вырвалось. Я задремал.
– Вы сказали: «Уггуг, ещё чего!» – произнесла девушка трепетными губами, которые сами собой неудержимо растягивались в улыбку, несмотря на всё её старание сохранить серьёзность. – Даже и не сказали, а – прикрикнули.
– Прошу меня простить, – только и смог я ответить, ощущая себя раскаивающимся грешником во всей его беспомощности. «У неё Сильвины глаза, – подумал я ещё, хотя даже сейчас немного сомневался, проснулся ли я окончательно. – И этот ясный взгляд невинного изумления – тоже как у Сильвии. Но у Сильвии нет этого самоуверенного решительного рта и такого рассеянного взгляда мечтательной грусти, как будто давным-давно её поразила какая-то глубокая печаль...» И тут меня толпой обступили фантазии, увлечённый которыми я едва расслышал следующие слова девушки:
– Если бы у вас был с собой «Колдовской шиллинг», – продолжала она, – или что-нибудь о Привидениях, или про Динамит, или про Полночное Убийство, тогда ещё можно было бы понять: такие вещи ни шиллинга не стоят, если не вызывают Кошмаров. А так, от медицинского трактата, – нет, знаете ли... – Тут она, бросив взгляд на книгу, почти что послужившую мне подушкой, с милым презрением пожала плечиками.
Её дружелюбие, её беспредельная откровенность на секунду смутили меня; но в этом ребёнке – а она казалась почти ребёнком, и едва ли ей можно было дать больше двадцати – не было намёка ни на развязность, ни на дерзость, одна только искренность некоего небесного гостя, новая для наших дольних мест и тех условностей – а по мне, так варварских обычаев – что царят в Обществе. «Вот так же точно, – подумал я, – и Сильвия будет глядеть и разговаривать на втором десятке».
– Значит, Привидения вам неинтересны, – отважился предположить я, – если только они не устрашают по-настоящему?
– Вот именно, – подтвердила девушка. – Обычные Вагонные Привидения – я имею в виду, Привидения из книжек для чтения в вагонах, – никуда не годятся. Как сказал Александр Селькирк [24]24
Александр Селькирк (или Селькрейг) (1676—1721) – шотландский моряк. Повздорив с капитаном корабля «Чинкве Портс» Томасом Страдлингом, был высажен на остров Хуан Фернандес, где провёл около четырёх лет в полном одиночестве. Послужил прототипом Робинзона Крузо и стал героем нескольких биографий. Данные слова взяты из стихотворения Уильяма Каупера «Одиночество Александра Селькирка»: так его герой отзывается о встреченных им на необитаемом острове диких животных, никогда не видавших человека.
[Закрыть]: «Они настолько ручные, что дрожь пробирает!» И они никогда не совершают Полночных Убийств. И самим им валяться, «истекая кровью», вряд ли пристало!
– «Истекать кровью» – выражение слишком сильное [25]25
Приведённое здесь у Кэрролла английское выражения восходит по меньшей мере к «Эдуарду II» Кристофера Марло (1593 год; акт II, сцена 5). Выражение стало расхожим в криминальной хронике девятнадцатого века; уже в самом начале 1800-х годов в целый ряд американских книг для чтения в классах – а они впоследствии неоднократно переиздавались – вошёл рассказ о подвергшемся нападению человеке, который был бы непременно найден «истекающим кровью», если бы не собака, которая зализывала ему рану.
[Закрыть]. Пожалуй, привидению подошло бы испускать флюиды.
– Вряд ли, – с готовностью ответила девушка, как если бы она давно над этим размышляла. – Истекать. Плавать в луже кро… чего-то вязкого. Например, на вас может протечь хлебная подливка. А она ведь белая, так что прекрасно подходит Привидению, если ему вздумается чем-то истечь.
– Значит, в этой вашей книге, – указал я, – есть по-настоящему ужасное Привидение?
– Как вы догадались? – воскликнула она с завораживающей искренностью и передала свою книгу мне.
Я нетерпеливо раскрыл её, чувствуя отнюдь не неприятный трепет (а именно такой, какой и возбуждает любая хорошая история о привидениях) при мысли об и впрямь внушающем дрожь совпадении моих собственных видений со столь неожиданно разоблачённым предметом, одновременно занимавшим и её досуг.
Это была Поваренная Книга, открытая на рецепте Хлебной Подливки.
Я вернул книгу, выглядя при этом, боюсь, слегка озадаченным, отчего девушка весело рассмеялась.
– Но это действительно захватывает гораздо сильнее, чем все современные истории о привидениях [26]26
Означает ли этот пункт про хлебную подливку, что наша новая знакомая готовится вскоре приступить к обязанностям хозяйки дома? К новым для неё обязанностям, должны мы сказать, ведь она с таким увлечением вникает в описание приготовления одного из самых повседневных английских блюд! Не с него ли и начала она чтение этой поваренной книги?
[Закрыть]. Было тут одно Привидение месяц назад – не настоящее, я хотела сказать, а Журнальное. Совершенно пресное Привидение. Оно даже мышь не напугало бы! Нет, такому Привидению стула никто не предложит [27]27
Предложить привидению присесть нужно не только из обычной светской вежливости. Это – простейшее средство завязать с ним разговор. Как известно (см., хотя бы, Кэрролловскую «Фантасмагорию», а также любое другое толковое сочинение о призраках, хотя бы «Гамлета» или «Фауста»), призраку не полагается заговаривать первым.
[Закрыть]!
– Зрелые годы, лысина, очки – всё это, оказывается, имеет свои преимущества, – сказал я про себя. – Вместо какого-то несмелого юноши и застенчивой девушки, выдыхающих междометия через невыносимые паузы, мы имеем здесь пожилого мужчину и ребёнка, беседующих непринуждённо и раскованно, словно старые знакомые! Так вы считаете, – продолжал я вслух, – что временами следует предложить Привидению или Духу присесть? Полноте, они на нас и внимания не обратят! Согласно Шекспиру, например, вот здесь, вокруг нас, вертится множество духов – а есть ли хоть в одной Шекспировской пьесе ремарка «Подвигает Привидению стул»?
Лицо девушки на какую-то секунду приняло озадаченный вид, а затем она едва не захлопала в ладоши.
– Да, да, есть! – вскричала она. – Ведь Гамлет говорит у него: «Присядь, присядь, разгорячённый Дух!» [28]28
Гамлет в первом акте одноимённой пьесы пытается успокоить тень своего отца, требующую мести. Разумеется, ни о каком стуле речи не идёт, леди Мюриел шутит. Просьба «Rest, rest» в устах Гамлета означает на самом деле не «Присядь» (как это слово могло быть понято в светской гостиной), но «Успокойся, не волнуйся». Так стоит в русских переводах «Гамлета».
[Закрыть]
– Тогда он, наверно, предлагает ему мягкое кресло?
– Думаю, американское кресло-качалку.
– Железнодорожный узел Фейфилд, миледи, пересадка на Эльфстон, – объявил проводник, отворяя двери вагона, и вскоре мы оказались на платформе, окружённые нашей кладью.
Для пассажиров, ожидающих здесь пересадки, на платформе не было подготовлено никаких удобств – одна-единственная деревянная скамья, явно не способная вместить больше трёх седалищ, да и та была [29]29
Согласно Русскому дневнику, на Доджсона очень хорошее впечатление произвела российская железная дорога. Вероятно, для некоторого объяснения этого факта можно сослаться на слова Чехова, сказанные им весной 1891 года в письме своим родным из путешествия в Ниццу по береговой железнодорожной ветке: «Заграничные вагоны и железнодорожные порядки хуже русских. У нас вагоны удобнее, а люди благодушнее. Здесь на станциях нет буфетов» (ПСС, Письма, т. 4. С. 214).
[Закрыть] частично занята очень старым человеком в робе, который сидел с опущенными плечами и понурой головой. Морщинистым лицом, на котором застыло выражение терпеливой усталости, он, словно в подушку, уткнулся в собственные руки, обхватившие опёртую оземь клюку.
– Давай, проваливай, – грубо набросился на бедного старика станционный смотритель. – Не видишь, благородные господа стоят! Сюда, миледи! – добавил он совершенно другим тоном. – Если ваше сиятельство изволит присесть, поезд подойдёт через несколько минут. – Подобострастная услужливость его манер была, несомненно, вызвана отчётливо видным на чемоданах адресом, который объявлял, что багаж принадлежит «Леди Мюриел Орм, на Эльфстон через Фейфилд».
Когда я увидел, как старик медленно поднимается на ноги и шлёпает по платформе, с моего языка сами собой сорвались строки:
Но леди, моя спутница, едва ли обратила внимание на происходящее. Бросив лишь один-единственный взгляд на «изгнанника», стоявшего поодаль и робко опирающегося на свою палку, она повернулась ко мне.
– Да уж, это не американское кресло-качалка! Но позвольте и мне, – тут она слегка подвинулась, как бы освобождая рядом место для меня, – позвольте и мне сказать вам словами Гамлета: «Присядь, присядь...» – и она, не договорив, залилась серебряным смехом.
– «...разгорячённый Дух!» – закончил я за неё. – Подходящее название для пассажиров поезда! Хоть бы и такого, – добавил я, когда крошечный местный поезд подошёл к платформе и проводники засуетились вокруг, отворяя двери вагонов. Один из них помог бедному старику взойти в вагон третьего класса, в то время как другой подобострастно провожал леди и меня в первоклассное отделение.
Девушка задержалась на верхней ступеньке вагона, чтобы понаблюдать за взбирающимся в поезд стариком.
– Бедный старичок! – сказала она. – Он выглядит таким старым и больным! Негоже было так с ним обращаться. Мне очень жаль... – Но в этот момент до меня дошло, что её слова вовсе не были предназначены для моих ушей – она просто рассуждала вслух, сама того не замечая. Я прошёл в вагон и подождал, пока она присоединится ко мне. Тогда я возобновил нашу беседу.
– Шекспир, должно быть, ездил по железной дороге, пусть даже только в мечтах: «Разгорячённый Дух» – такое удачное выражение!
– Ну в нас-то, – подхватила девушка, – «горячность» происходит по большей части от этих чувствительных брошюр для чтения в поездах. Если бы даже Пар ни на что больше не годился, он, по крайней мере, добавил к Английской Литературе совершенно новые Жанры!
– Верно, – откликнулся я. – Вот откуда происхождение этих медицинских книг – и всех наших поваренных книг тоже...
– Да нет же, нет, – весело прервала она. – Я не имела в виду наши книги! Мы-то с вами совершенно ненормальны. Но вот эти брошюры – эти небольшие дразнящие романы, где на пятнадцатой странице Убийство, а на сороковой – Свадьба – они-то, несомненно, рождены Паром!
– А когда мы будем путешествовать при помощи Электричества – если мне позволительно развить вашу теорию, – то вместо брошюр у нас будут просто листовки, где Убийство и Свадьба окажутся на одной и той же странице.
– Развитие в духе Дарвина! – с энтузиазмом воскликнула девушка. – Только вы перевернули его теорию. Вместо развития мыши в слона вы пророчествуете о развитии слона в мышь! – Но тут мы нырнули в туннель, поэтому я откинулся на спинку сиденья и на время прикрыл глаза, пытаясь припомнить отдельные эпизоды моего недавнего сна.
– Кажется, я видел... – пробормотал я сонно, но моя фраза тут же обрела собственную жизнь и дальше потекла самостоятельно: – Кажется, вы сказали... Кажется, он думал... – И внезапно преобразовалась в песенку:
«Он думал – это просто Слон
Дудит в свою трубу.
Он присмотрелся – нет, жена
Долдонит: “Бу-бу-бу!”
Сказал он: “Что ж, и я узнал
Коварную Судьбу!”»
Что за идиот спел такую дурацкую песню? Похоже, то был Садовник, только несомненно спятивший: он остервенело размахивал над головой своими граблями; и вправду сумасшедший: он то и дело принимался отплясывать неистовую жигу; да просто бешеный: надо же так пронзительно прореветь последние слова своей песни!
В песне, кстати, содержался намёк на него самого, ибо ноги у него были слоновые, а верхняя часть тела – один скелет, обтянутый кожей, и колючие клочья соломы, разбросанные вокруг, наводили на мысль, что он каким-то чудным образом первоначально был весь набит соломой, только набивка выше пояса отчего-то повылазила.
Сильвия и Бруно терпеливо ожидали окончания первого куплета. Затем Сильвия сама по себе (Бруно неожиданно заробел) подошла к Садовнику и застенчиво представилась следующими словами:
– Будьте добры, я Сильвия!
– А то другое существо – оно кто? – сказал Садовник.
– Какое существо? – спросила Сильвия, поглядев вокруг. – Ах, это Бруно. Он мой брат.
– А вчера он был твоим братом? – беспокойно спросил Садовник.
– Конечно, был! – крикнул подкравшийся поближе Бруно. Мальчик обиделся, что его обсуждают, а в разговор не зовут.
– Ну-ну, – проговорил Садовник с глубоким вздохом. – А то ведь у нас тут глазом моргнуть не успеешь, как то, что было – уже не то. Стоит ещё раз повнимательнее приглядеться – и всё уже по-другому! Но у меня, знаете ли, дел по горло! Я начинаю корячиться с шести утра.
– Если бы я был садовником, – сказал Бруно, – я не стал бы корячиться так рано. Это похуже, чем быть змеяком, – добавил он полушёпотом, обращаясь к Сильвии.
– Но ты не должен лениться по утрам, Бруно, – сказала Сильвия. – Помни, что ранняя пташка червячка клюёт!
– Ну и пусть клюёт, если хочет! – сказал Бруно с лёгким зевком. – Мне змеяки не нравятся. Я буду лежать в кровати, пока ранняя пташка не переклюёт их всех!
– И ты нам в глаза говоришь такие вещи? – вскричал Садовник.
На что Бруно со знанием дела ответил:
– Я говорю вам не в глаза, а в уши.
Сильвия благоразумно сменила тему.
– А это вы посадили все эти цветы? – спросила она. – Какой чудесный садик вы сделали! Вы знаете, я бы хотела жить здесь всегда!
– Зимними ночами... – начал было Садовник.
– Но я совсем забыла, что мы собрались сделать! – перебила его Сильвия. – Не будете ли вы так любезны вывести нас на дорогу? Туда только что пошёл нищий старик – он был очень голоден, и Бруно хотел отдать ему свой пирог!
– Моё место его стоит, – проворчал Садовник, вынимая из кармана ключ и отпирая калитку в стене, огораживающей садик.
– А сколько стоит ваше место? – невинно спросил Бруно.
Садовник в ответ лишь усмехнулся.
– Секрет! – сказал он. – Возвращайтесь побыстрее, – крикнул он вдогонку детям, выбежавшим на дорогу. Я едва успел проскочить вслед за ними, прежде чем калитка вновь оказалась заперта.
Мы поспешили по дороге, и вскоре, приметив старика-нищего примерно в четверти мили впереди нас, дети бросились к нему со всех ног. Они неслись невесомо и быстро, совсем не касаясь земли, да и я сам перестал понимать, как это мне так легко удаётся не отстать от них ни на шаг. В любое другое время эта нерешённая проблема не давала бы мне покоя, но здесь и без того происходило так много занятного!
Старик-нищий был, вероятно, весьма туг на ухо, ибо не обращал никакого внимания на громкие крики, которыми Бруно пытался привлечь его внимание. Старик продолжал устало брести и остановился только тогда, когда мальчик забежал ему вперёд и протянул свой пирог. Бедный малютка никак не мог отдышаться и выдавил из себя всего одно слово: «Пирог!» – но зато оно получилось у него отнюдь не такое грубое и угрюмое, как недавно у Её Превосходительства, но по-детски мягкое и непосредственное.
Старик выхватил у мальчика пирог и жадно его проглотил, точно голодный зверь, но ни словом благодарности не одарил он своего маленького благодетеля – только прорычал: «Ещё, ещё!» – и уставился на перепуганных детей.
– Больше нету, – произнесла Сильвия со слезам на глазах. – Я свой съела. Стыдно, конечно, что вас так грубо прогнали. Мне очень жаль...
Конца фразы я не расслышал, ибо мысли мои переметнулись (чему я и сам несказанно удивился) к леди Мюриел Орм, которая так недавно произнесла эти же самые слова – да, и тем же Сильвиным голосом, и с тем же блеском нежно печалящихся Сильвиных глаз!
– Ступайте за мной! – таковы были слова, которые пробудили меня от раздумий; произнеся их, старик с величавой грацией, так мало соответствовавшей его ветхому платью, взмахнул рукой над придорожными кустами, и они тут же начали никнуть к земле. В другое время я бы глазам своим не поверил или, на худой конец, почувствовал бы сильное изумление, но на этом странном представлении всё моё существо оказалось поглощено сильнейшим любопытством: что же дальше-то будет?
Когда кусты совершенно выстелились по земле, прямо за ними мы увидели мраморные ступени, ведущие куда-то вниз и во мрак. Старик первым двинулся по ним, а мы заспешили следом.
Лестница поначалу была столь тёмной, что я мог разглядеть только силуэты детей, которые, держась за руки, ощупью продвигались за своим ведущим; но с каждой секундой становилось всё светлее и светлее благодаря какому-то странному серебристому сиянию, разлитому, казалось, в самом воздухе, так как ни одной лампы не было приметно; и когда мы, наконец, достигли ровной площадки, то оказались в помещении, где было светло, как днём.
Помещение было восьмиугольным, и в каждом углу стояло по стройной колонне, обёрнутой шёлковой тканью. Стены меж колоннами были сплошь покрыты на высоту шести-семи футов вьющимися растениями, так густо увешанными гроздьями спелых плодов, что за ними и листьев-то было не увидать. В одном месте моё удивлённое внимание привлёкли плоды и цветы на одном и том же побеге – дело в том, что ни таких плодов, ни таких цветов я в жизнь свою не встречал. Выше этой поросли в каждой стене было проделано по круглому окну цветного стекла, а ещё выше находились арочные перекрытия, сплошь усыпанные драгоценным каменьями.
С неуменьшающимся изумлением обращал я свой взор то туда, то сюда, пытаясь постичь, как же мы здесь оказались, ибо дверей не было вовсе, а каждая стена густо заросла живописными вьюнами.
– Здесь нас никто не потревожит, дорогие мои! – произнёс старик, кладя руку на плечо Сильвии и наклоняясь, чтобы поцеловать её. Сильвия с отвращением отпрянула, но в следующее же мгновение раздался её радостный крик:
– Ой, это же отец! – и она кинулась в его объятья.
– Отец! Отец! – повторил за ней Бруно; и в то время как счастливое семейство обменивалось объятьями и поцелуями, я только и мог, что утирать свои глаза и приговаривать:
– Хорошо, а куда же подевались лохмотья? – ибо теперь старик был одет в королевское платье, мерцавшее драгоценностями и золотым шитьём, а голову его украшал золотой обруч.
