Текст книги "Сильвия и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

ГЛАВА XX. На Нет и Суда нет

Леди Мюриел не смогла совершенно укрыть за улыбкой приветствия того удивления, с которым она разглядывала моих новых друзей. Я представил их по всей форме.

– Это Сильвия, леди Мюриел. А это – Бруно.

– А фамилии есть? – спросила она, и в её глазах засверкали весёлые огоньки.

– Нет, – веско ответил я. – Фамилий нет.

Она рассмеялась – она подумала, что я её разыгрываю; и склонилась одарить детишек поцелуями – ритуал, которому Бруно подчинился с неохотой, а что до Сильвии, так она вернула долг с процентами.

И пока леди Мюриел, которой помогал Артур (пришедший ранее), готовила детям чай и нарезала пирог, я пытался занять графа разговором; однако он был невнимателен и рассеян, и дело не двигалось. Наконец внезапным вопросом он выдал причину своего беспокойства (истинный английский джентльмен, он, видимо, долго с собой боролся).

– Не позволите ли взглянуть на цветы, что у вас в руке?

– С удовольствием! – сказал я, передавая ему букет. Я отлично знал, что Ботаника – его страсть, а эти цветы казались такими необычными и загадочными, что мне самому было интересно узнать мнение ботаника.

Его беспокойство нимало не ослабело. Наоборот, граф что ни секунда, то более возбуждался, разглядывая букет со всех сторон.

– Всё это цветы из Центральной Индии! – промолвил он, откладывая часть цветов в сторону. – Это очень редкие цветы даже для тех мест, и я никогда не встречал их в других частях света. Эти два – из Мексики, а этот... – он вскочил и подбежал с цветком к окну, чтобы обследовать его при лучшем освещении, и даже кожа на его лбу ходуном заходила от возбуждения, – этот, я готов поклясться... Но у меня же имеется книга по Индийской Флоре... – Тут он снял с полки том и дрожащими пальцами стал перелистывать страницы. – Так и есть! Сравните его сами с этим рисунком! Копия! Это цветок анчара, который обычно растёт в самой чаще, а его цветы, стоит их сорвать, так быстро вянут, что не успеваешь даже выйти из лесу, а они уже совершенно потеряли свой вид и цвет! А этот ещё сохраняет всю свою свежесть! Где вы раздобыли эти цветы? – спросил он, едва способный от волнения говорить.

Я взглянул на Сильвию, которая ни словом мне не ответила, но с тревожным видом приложила палец к губам, затем движением головы приказала Бруно следовать за ней и выбежала в сад. Я почувствовал себя подсудимым, у которого внезапно дали дёру два самых важных свидетеля.

– Позвольте мне подарить вам эти цветы, – промямлил я наконец, совершенно не видя выхода из тупика. – Вы всё равно лучше в них разбираетесь.

– Принимаю с величайшей благодарностью! Но вы так и не ответили мне... – решился было настаивать граф, но тут его прервало, к моему несказанному облегчению, появление Эрика Линдона.

А вот что до Артура, то его настроение, как я заметил, с появлением новоприбывшего отнюдь не улучшилось. Его лицо потемнело, он несколько подался назад из нашего кружка и больше не принимал участия в разговоре, который в последующие минуты всецело принадлежал леди Мюриел и её бодрому кузену – а обсуждали они кое-какие новые музыкальные сочинения, только-только дошедшие из Лондона до этих мест.

– Попробуй-ка вот это, – попросил Эрик. – Ноты, на первый взгляд, не слишком сложные, а сама песня как нельзя лучше подходит к случаю.

– Тогда это наверно вот какая песня:

 
Чаепитье в пять часов
Так люблю, что нету слов!
Выпить я всегда готов
Чашку чая в пять часов! —
 

со смехом говорила леди Мюриел, садясь за пианино и пробегая пальцами пару-другую аккордов.

– Не совсем, эта песня на старую тему «вечно верна, вечно одна». Про несчастную влюблённую парочку: он пересекает солёные воды, она оплакивает своё одиночество.

– Подходящая к случаю, ничего не скажешь, – поддразнила она его, в то время как он ставил перед ней ноты. – Я, значит, оплакиваю одиночество? И кто же это меня так разобидел, позвольте спросить?

Она разок-другой проиграла мелодию, сначала бегло, потом помедленнее, и наконец исполнила перед нами саму песню, притом с такой элегантной непринуждённостью, словно знала её с детских лет:

 
«Сошёл он с трапа как герой,
Удачами богат,
К её щеке приник щекой,
Она же прячет взгляд.
Молчит она – “Кому нужна
Чреда моих скорбей?
Неужто он любил меня,
Плывя за семь морей?”
 
 
“Тебе жемчужину я вёз,
Пересекал моря —
Узнай же свет глубинных звёзд,
Любимая моя!”
Суёт в ладонь, в глазах – огонь,
А сердце шепчет ей:
“Любил меня, любил меня,
Плывя за семь морей!”
 
 
Сверкает искрами в глаза
Прибрежная волна;
Вдали сокрылись паруса,
И вновь она одна.
Но, боль поглубже затая,
Верна мечте своей —
“Любя меня, любя меня,
Поплыл за семь морей!
 
 
Меж ним и мной простор морской,
Но не порвалась нить;
И нет помех сближенью тех,
Кто может так любить.
Готова ждать, любовь храня,
Немало лет и дней —
Любя меня, любя меня,
Плывёт он средь морей!”»
 

Выражение неудовольствия, которое появилось на Артуровом лице, стоило молодому капитану в таком легкомысленном тоне заговорить о Любви, во время исполнения песни совершенно исчезло, и слушал он с видимым восхищением. Но лицо его вновь потемнело, когда Эрик с притворной скромностью промолвил:

– Я же говорил: подходит к случаю – ведь и я капитан.

Желая прекратить мучения моего друга, я поднялся, чтобы откланяться, тем более что граф снова начал свои в высшей степени обременительные расспросы насчёт цветов: «Вы ещё не...»

– Нет, нет, благодарю, чаю с меня достаточно! – поспешно отозвался я. – Нам и в самом деле пора идти. Доброго вечера, леди Мюриел! – Мы распрощались и сбежали, пока граф неотрывно рассматривал свой букет.

Леди Мюриел проводила нас до дверей.

– Вы не представляете, какой приятный подарок сделали моему отцу, – с теплотой в голосе сказала она. – Он страстный ботаник. Сама я, боюсь, ничего не понимаю в этой науке, но содержу его Сухой Сад в полном порядке. И сейчас я должна буду подготовить несколько листов промокательной бумаги, чтобы засушить его новые сокровища, пока они не начали вянуть.

– Это нисколечко не поможет, – сказал Бруно, поджидавший нас в саду.

– Почему не поможет? – спросил я. – Знаешь ли ты, что я вынужден был подарить букет, чтобы пресечь расспросы?

– Пользы от этого никакой, – подтвердила Сильвия. – Они только огорчатся, когда увидят, что цветы исчезли.

– Как, исчезли?

– Не знаю, как. Но они исчезнут. Наша няня, и та оказалась всего лишь Помелом – помните, та, которую Бруно соорудил?

Последние слова она произнесла шёпотом, не хотела, видимо, чтобы Артур слышал. Но этого можно было не опасаться; маловероятно, чтобы он вообще замечал детей – шагал себе, молчаливый и отсутствующий, и когда на опушке леса дети торопливо попрощались с нами и побежали прочь, он, казалось, пробудился от сна наяву.

Букет исчез, как Сильвия и предсказывала, и когда пару дней спустя мы с Артуром вновь посетили Усадьбу, то нашли графа с дочерью в саду, где они вместе со старой экономкой обследовали задвижки на окне гостиной.

– Ведём следствие, – сообщила леди Мюриел, поспешив нам навстречу. – И позволяем вам, как Соучастникам до События Преступления, выложить всё, что вы знаете об этих цветах.

– Соучастники до События Преступления на вопросы отвечать отказываются, – внушительно проговорил я. – И они оставляют за собой право на защиту.

– Так-так. Требуем назвать Сообщников с целью облегчить свою участь. Цветы исчезли ночью, – сказала она, обращаясь к Артуру, – и мы совершенно уверены, что никто в доме к ним не притрагивался. Похититель должен был влезть в окно...

– Но задвижки не повреждены, – сказал граф.

– Это случилось, должно быть, когда вы ужинали, миледи, – сказала экономка.

– Вот именно, – согласился граф. – Вор, скорее всего, видел, как вы несли букет, – обернулся он ко мне, – и обратил внимание, что вы не уносили его. Он, вероятно, понимал огромную ценность цветов – а они просто бесценны! – Граф явно начинал горячиться.

– К тому же вы так и не сказали нам, где вы их взяли, – напомнила леди Мюриел.

– Когда-нибудь, – промямлил я, – меня, возможно, освободят от запрета рассказывать. А пока извините меня, ладно?

Граф едва имел силы скрыть разочарование за вежливостью:

– Ничего не поделаешь, оставим расспросы.

– И запомним, что облегчить свою участь вы не пожелали, – добавила леди Мюриел, когда мы входили в беседку. – Мы обвиняем вас в соучастии, и мы приговариваем вас к одиночному заключению. На хлебе и... масле. Сахару хотите?

– Но всё же это довольно неуютно, – продолжала она, когда «земные блага» были как подобает расставлены на столе, – знать, что в доме побывал вор – места у нас всё-таки глухие. Вот если бы цветы были чем-то съестным, можно было бы заподозрить воришку совершенно иного рода...

– Вы имеете в виду это универсальное объяснение всех загадочных исчезновений – «кошка съела»? – спросил Артур.

– Да, – ответила она. – Как было бы удобно, если бы все воришки имели один и тот же облик! Это так всё запутывает, когда одни из них четвероногие, а другие двуногие!

– Я вижу в этом, – сказал Артур, – любопытную проблему из области Телеологии... науки о Конечной Причине, – добавил он в ответ на вопросительный взгляд леди Мьюриел.

– И что же такое эта ваша Конечная Причина?

– Скажем так: последнее событие из ряда событий, связанных одно с другим, когда каждое предыдущее событие ряда является причиной последующего, ради которого, собственно, и имело место самое первое событие.

– Но тогда последнее событие фактически является следствием самого первого, не так ли? А вы называете его причиной!

Артур на минуту задумался.

– Допускаю, что слова немного сбивают с толку, – произнёс он. – Дело тут вот в чём. Последнее событие является следствием первого, однако необходимость наступления этого последнего события есть причина необходимости появления первого.

– Вполне понятно, по-моему, – сказала леди Мюриел. – И как это применить к нашему случаю?

– Очень просто. Какую цель, по нашим понятиям, может иметь тот порядок вещей, согласно которому всякое живое существо определённого размера (грубо говоря) имеет определённый облик? Взять, например, человеческое племя; его представители – двуногие существа. Другая совокупность живых существ, начиная львом и заканчивая мышью, четвероноги. Спускаемся ещё на шаг или два, и видим насекомых с шестью ногами – гексаподов, красивое название, правда? Но красота, в нашем смысле слова, на глазах пропадает, чем дальше мы идём вниз: существа становятся всё более... Не хочу сказать «отвратительными», всё-таки Божье творение, но более чуждыми. А когда мы берём микроскоп и спускаемся ещё на несколько шагов ниже, то находим тварей ужасно нескладных и с ужасным количеством ног!

– Можно придумать альтернативу, – сказал граф. – Ряд из повторяющихся diminuendo [64]64
  Здесь: постепенно уменьшаясь (ит.).


[Закрыть] особей одного и того же типа. Оставим пока вопрос о скучном однообразии такой последовательности, просто давайте взглянем, как это действует. Начнём с человеческих существ и тех животных, в которых они имеют нужду – лошадей, коров, овец и собак – ведь пауки и лягушки нам не слишком-то нужны; верно, Мюриел?

Леди Мюриел аж передёрнуло – слишком болезненным был предмет.

– Обойдёмся как-нибудь, – со знанием дела ответила она.

– Так вот, получим вторую человеческую расу, высотой в пол-ярда...

– ...у которой будет один источник возвышенного наслаждения, которого лишены обычные люди, – вмешался Артур.

– Какой источник? – спросил граф.

– Ну как же – величественность ландшафта! Судите сами: величественность горы – для меня – зависит от её размера по отношению ко мне. Удвойте высоту горы, и величественности ей тоже прибавится вдвое. Уменьшите наполовину меня – эффект будет таким же.

– Счастлив, счастлив Малышок! – захлопала в ладоши леди Мюриел. – Лишь тот, кто мал, лишь тот, кто мал, понять Высот величье смог [65]65
  Леди Мюриел переиначивает Первый припев из пиндарической оды Джона Драйдена «Пир Александра, или Власть музыки. Ода ко дню св. Цецилии» (1697; на сюжет оды написаны два крупных произведения Генделя – «Праздник Александра» и «Ода ко дню св. Цецилии»):
Счастлив, счастлив наш герой!Лишь тот, кто храбр,Лишь тот, кто храбр,Обласкан девою-красой!

[Закрыть]!

– Но позвольте продолжить, – сказал граф. – Дальше у нас будет третья раса людей, пять дюймов высотой; четвёртая раса, в один дюйм...

– Они не смогут питаться обычной говядиной или бараниной, сам посуди! – вмешалась леди Мюриел.

– Верно, дочка, я и забыл. Каждая такая раса должна иметь собственных коров и овец.

– И собственную растительность, – добавил я. – Разве управится корова высотой в дюйм с травой, что колышется у неё над рогами?

– И то правда. У нас должны быть пастбища, так сказать, на пастбищах. Обычная трава послужит нашим дюймовым коровам этаким пальмовым лесом, в то время как вокруг каждого высокого стебля расстелется крохотный коврик микроскопический травки. Думаю, такая схема будет действовать превосходно. Наш контакт с низшими расами окажется прелюбопытным! Какими милашками должны быть бульдоги высотой в дюйм! Думаю, что даже Мюриел при виде их не сбежит.

– А ты не думаешь, что нам следует также иметь ряд crescendo [66]66
  Здесь: постоянно увеличивающихся (существ) (ит.).


[Закрыть]? – спросила леди Мюриел. – Только представь человека в сто ярдов высотой! Ему понадобится слон в качестве пресс-папье и крокодил вместо пары ножниц!

– А ваши расы столь разных размеров будут друг с другом общаться? – спросил я. – Скажем, воевать или заключать договоры?

– Войны, я думаю, нам следует исключить. Когда вы способны одним махом стереть в порошок целый народ, вы не можете вести войну на равных. Но вот стычки умов в нашем идеальном мире вполне будут возможны, ведь мы, разумеется, должны будем признать мыслительные способности у всех безотносительно к размеру. Наверно, честнейшим правилом будет такое: чем меньше раса, тем сильнее её умственное развитие!

– Не хочешь ли ты сказать, – спросила леди Мюриел, – что эти карлики ростом в дюйм способны будут перечить мне?

– Именно, именно! – воскликнул граф. – Ведь логическая сила доводов не зависит от роста существа, которое эти доводы высказывает.

Леди Мюриел с негодованием замотала головой.

– Я не стану вступать в пререкания ни с кем, в ком меньше шести дюймов росту! – воскликнула она. – Я лучше посажу его за работу!

– За какую работу? – спросил Артур, с улыбкой восхищения слушая эту нелепицу.

– За вышивание! – не моргнув глазом, ответила леди Мюриел. – Какая прелестная вышивка будет у них получаться!

– Однако если они сделают что-нибудь не так, – сказал я, – то вы не сможете им ничего доказать. Не знаю почему, но согласен с вами: сделать это будет совсем нелегко.

– А вот почему, – ответила она. – Нельзя же настолько поступаться своим достоинством.

– Конечно нельзя, – эхом откликнулся Артур. – Точно бьёшь, простите за каламбур, ниже пояса. Своего, собственного. Как с картошиной пререкаешься!

– Не уверен, – сказал я. – Даже буквально понятые каламбуры меня не убеждают.

– Ну хорошо, если это не причина, – сказала леди Мюриел, – то какова она должна быть по-вашему?

Я изо всех сил попытался понять смысл её вопроса, но меня всё время отвлекало неотвязное жужжание какой-то пчелы, а в воздухе разливалась такая дремотность, что каждая мысль застревала на полпути, да и поворачивала восвояси спать; потому всё, что я смог из себя выдавить, ограничилось словами: «Это должно зависеть от веса картошины».

Я-то чувствовал, что моё замечание не настолько осмысленно, как мне бы хотелось. Однако леди Мюриел восприняла его как натуральный ответ на свой вопрос.

– В таком случае... – начала она, но внезапно смолкла и обернулась, прислушиваясь. – Вы его не слышите? – спросила она. – Он плачет.  Надо выяснить, в чём дело.

А я сказал себе: «Как странно! Я был совершенно уверен, что это леди Мюриел со мной разговаривает. Но это всё время была Сильвия!» И я сделал ещё одно тяжкое усилие сказать что-нибудь, что имело хотя бы какой-нибудь смысл:

– Что-то случилось с картошиной?

ГЛАВА XXI. За Дверью из Слоновой кости

– Не знаю, – сказала Сильвия. – Тише! Мне нужно подумать. Я бы, конечно, и одна могла сходить к нему. Но мне хочется, чтобы вы пошли со мной.

– С большим удовольствием, – обрадовался я. – Думаю, что смогу идти так же скоро, как и ты.

Сильвия весело рассмеялась.

– Что за нелепость! Так вы и шагу не сделаете. Вы же лежите, растянувшись на спине! Вы что, сами не чувствуете?

– Я могу идти так же скоро, как и ты, – повторил я. И попытался изо всех сил сделать пару шагов, однако почва ровно с той же скоростью заскользила назад, так что я ни капельки не продвинулся. Сильвия вновь засмеялась.

– Ну вот, я же говорила! Вы и не представляете, как забавно двигаете в воздухе ногами, словно ходите! Подождите-ка. Я спрошу Профессора, как нам лучше поступить. – И она постучала в дверь его кабинета.

Дверь тут же отворилась, и Профессор выглянул из-за неё.

– Чей это плач я только что слышал? – вопросил он. – Это плачет человеческий детёныш?

– Это плачет мальчик, – ответила Сильвия.

– Надо полагать, ты его дразнила?

– Да нет же, – нетерпеливо ответила Сильвия. – Я никогда его не дразню!

– Хорошо, хорошо, мне нужно расспросить об этом Другого Профессора. – Он нырнул обратно в кабинет, и мы услышали его бубненье. – Маленький человеческий детёныш... говорит, что не дразнила его... вид, называемый «Мальчик»...

– Спросите её, что это за Мальчик такой, – произнёс иной голос. Голова Профессора вновь появилась в дверях.

– Что это за Мальчик – такой, что ты его даже не дразнила?

Сильвия сверкнула мне глазами.

– Мой милый старичок! – воскликнула она и встала на цыпочки, желая поцеловать его, в то время как он степенно склонился, чтобы милостиво принять этот знак приветствия. – Всегда вы меня запутываете! На свете много мальчиков, которых я никогда не дразнила.

Профессор вернулся к своему коллеге, и тогда второй голос произнёс: «Скажите ей, пусть ведёт их сюда, всех разом!»

– Я не могу, да и не хочу я! – воскликнула Сильвия в ту секунду, как Профессор вновь появился в дверях. – Тот, кто плакал, это был Бруно, он мой брат, и сейчас мы хотим пойти к нему, оба, только он не может, понимаете? Он слишком мечтательный, – это она произнесла полушёпотом из боязни, что я могу обидеться. – Позвольте нам пройти через Дверь из Слоновой кости!

– Я спрошу, – сказал Профессор и опять исчез, чтобы столь же молниеносно вернуться. – Он говорит, что вы можете пройти. Следуйте за мной, только на цыпочках.

Но для меня загвоздка была не в том, на цыпочках идти или нет. Я вообще не в состоянии был дотянуться ногами до пола, пока Сильвия тащила меня через кабинет.

Профессор забежал вперёд, чтобы отомкнуть нам Дверь из Слоновой кости. Мне только на одно мгновение удалось бросить взгляд на Другого Профессора, который читал, сидя к нам спиной, как Профессор уже выпроводил нас в пресловутую Дверь, вошёл сам и запер её за собой. А за Дверью стоял Бруно, спрятав лицо в руки и горько плача.

– Что случилось, мой милый? – спросила Сильвия, обнимая его за плечи.

– Я сильно-пресильно поранился, – всхлипнул бедный малютка.

– Какая жалость, мой милый! Как же ты ухитрился?

– Потому что я хитрый! – ответил Бруно, улыбнувшись сквозь слёзы. – Что думаешь, только одна ты такая хитрая?

Ого, Бруно принялся рассуждать – значит, дело пошло на поправку!

– Ну, давайте послушаем, что же произошло, – предложил я.

– Я поскользнулся на склоне и полетел вниз. И налетел на камень. И ударил об камень ногу. А потом я наступил на Пчелу. А Пчела ужалила меня за пальчик! – И бедный Бруно опять принялся всхлипывать. Выложив полный перечень своих бед, он вновь пал духом. – Она же знала, что я нечаянно на неё наступил! – добавил он, обозначив кульминацию всей драмы.

– Пчеле должно быть стыдно, – возмущённо отозвался я, а Сильвия нежно обняла и принялась целовать раненого героя, пока его слёзы не просохли.

– Теперь мой пальчик почти не жгёт, – сообщил Бруно. – Для чего на свете существуют камни? Господин сударь, вы не знаете?

– Они нужны... для чего-то, – ответил я, – даже если мы не знаем, для чего именно. Для чего, например, нужны одуванчики?

– Как для чего? О-диванчики – ведь они и есть диванчики, потому что они мягкие-премягкие, а камни всегда такие твёрдые-претвёрдые! А вы любите собирать о-диванчики и складывать из них диванчики, господин сударь?

– Бруно! – укоризненно зашептала Сильвия. – Ты должен говорить либо «господин», либо «сударь», а не то и другое одновременно! Запомнишь ты когда-нибудь?

– Но ты всё время твердишь мне, чтобы я говорил «господин», когда говорю о нём, и «сударь», когда говорю с ним.

– Но одновременно ты же этого не делаешь!

– А вот и одновременно, сестрица! – победно воскликнул Бруно. – Сейчас я говорю с Джен… меном, и я спрашиваю о Джен… мене. Что же мне и говорить, кроме «господин сударь»?

– Ты всё делаешь правильно, Бруно, – заверил я его.

– Конечно, правильно! – подхватил Бруно. – Сильвия в этом не разбирается.

– Такого нахала ещё свет не видывал! – произнесла Сильвия, нахмурив брови до такой степени, что они совсем укрыли её глаза.

– Такой непонимаки ещё свет не видывал! – ответил Бруно в том же духе. – Пойдём собирать о-диванчики. Только на это она и годна! – добавил он в мою сторону очень громким шёпотом.

– Не «о-диванчики», Бруно. Правильно будет «одуванчики».

– Это всё потому, что он постоянно подпрыгивает, – сказала Сильвия и засмеялась.

– Да, поэтому, – не стал возражать Бруно. – Сильвия говорит мне слова, но потом я начинаю прыгать, и они все перебалтываются у меня в голове.

Я заверил его, что это, конечно же, всё объясняет.

– Ну, идите же, да сорвите для меня парочку о-диванчиков?

– Сорвём, сорвём! – встрепенулся Бруно. – Айда, Сильвия! – И счастливые дети вприпрыжку понеслись по траве с быстротой и грацией молодых антилоп.

– А вы так и не отыскали дорогу назад в Запределье? – спросил я Профессора.

– Разумеется, отыскал! – ответствовал тот. – Правда, мы не попали на Людную улицу, но я нашёл другую дорогу. С тех пор я уже несколько раз сбегал туда и назад. Я, видите ли, должен был присутствовать на Выборах – как автор нового Финансового Закона. Император был так добр, что доверил это дело мне. «Будь что будет» (я помню императорскую речь слово в слово) «и если дело повернётся так, что Правитель окажется жив, то вы засвидетельствуете, что изменения в чеканке монеты были предложены Придворным Профессором, а я ни при чём!» Ну меня и возвеличили в тот момент, скажу я вам! – При этих воспоминаниях, не совсем, по-видимому, приятных, по его щекам заструились слёзы.

– Так Правителя сочли умершим?

– Да, таково было официальное заявление, но, между нами, лично я никогда в это не верил! Подтверждений, как таковых, не было – одни только слухи. Бродячий Шут со своим Танцующим Медведем (которого как-то раз даже допустили во Дворец) – так он толковал встречному и поперечному, что идёт, дескать, из Сказочной страны, и что наш Правитель там скончался. Я пожелал, чтобы Вице-Премьер хорошенько порасспросил его, но, к большому сожалению, они с миледи всегда отлучались из Дворца, когда Шут крутился поблизости. Вот все и решили, что Правителя нет больше в живых, – и по его щекам опять ручьём потекли слёзы.

– А что нового внёс в жизнь Финансовый Закон?

Услышав такой вопрос, Профессор просиял.

– Инициатива принадлежала Императору, – пустился он в объяснения. – Его Величество пожелали, чтобы каждый житель Запределья стал вдвое богаче – ну, просто ради популярности нового Правительства. Однако в Казне не оказалось достаточно для этого денег. И тогда я предложил другой путь: увеличить вдвое достоинство каждой монеты и каждой банкноты в Запределье. Простейшая штука. Удивляюсь, почему никто раньше до этого не додумался! А такой всеобщей радости вы ещё не видывали. Магазины были с утра до вечера полны народом. Все всё покупали!

– А как они вас возвеличили?

Весёлое лицо Профессора омрачилось.

– Это произошло, когда я возвращался домой после Выборов, – печально ответил он. – У них в мыслях не было ничего плохого, но мне всё равно пришлось не сладко! Они махали вокруг меня флагами, пока я почти не ослеп, звонили в колокола, пока я не оглох, и усыпали дорогу таким толстым слоем цветов, что я всю дорогу увязал в них и падал! – Бедный старик скорбно вздохнул.

– А далеко ли отсюда до Запределья? – спросил я, чтобы сменить предмет.

– Примерно пять дней пути. Но туда приходится возвращаться – время от времени. Понимаете, я, как Придворный Учитель, всегда должен быть к услугам Принца Уггуга. Императрица очень сердится, если я оставляю его хотя бы на час.

– Но ведь всякий раз, как вы отправляетесь сюда, вы отсутствуете по крайней мере десять дней?

– О, даже больше! – воскликнул Профессор. – Бывает и по две недели. Но я, разумеется, всегда записываю, в какой момент я отлучаюсь из Дворца, так что могу потом вернуться в ту же секунду по Дворцовому времени!

– Простите, не понял.

Профессор, не говоря ни слова, вытащил из кармана квадратные золотые часы с шестью или восемью стрелками и протянул мне для обозрения.

– Вот это, – начал он, – Часы из Запределья...

– Так я и подумал.

– ...особенность которых заключается в том, что это не они идут соответственно времени, а время идёт по ним. Теперь, надеюсь, вы поняли?

– Не очень, – признался я.

– Позвольте объяснить. Предоставьте эти часы самим себе, и они будут идти своим ходом. Скорость хода от времени не зависит.

– Мне известны такие часы, – заметил я.

– Часы, разумеется, идут обычным темпом. Время всего лишь идёт вместе с ними. Следовательно, стоит мне передвинуть стрелки, и я изменю ход времени. Сдвинуть стрелки вперёд, на более позднее время, невозможно, но зато я могу передвинуть их хоть на месяц назад – это, правда, предел. И все события пройдут перед вашими глазами повторно, вы даже сможете придать им другое, более желательное направление.

– Такие часы – просто спасение, сударь мой! – вслух возликовал я. – С ними человек способен оставить непроизнесённым какое-нибудь неосторожное слово или отменить какой-нибудь опрометчивый поступок! Могу я взглянуть, как это делается?

– С удовольствием покажу! – сказал отзывчивый старик. – Если я передвину эту стрелку назад вот сюда, – он указал пальцем, – История тоже вернётся на пятнадцать минут назад.

Дрожа от возбуждения, я наблюдал, как он вслед за объяснением переводит стрелку.

– Я сильно-пресильно поранился.

От этих слов, снова зазвучавших у меня в ушах, я вздрогнул и закрутил головой в поисках говорившего, более изумлённый, чем позволяли приличия.

Так и есть! Это был Бруно, по лицу которого вновь катились слёзы (каким я и увидел его четверть часа назад) а рядом стояла Сильвия, обнимающая его за плечи!

У меня сердце разрывалось от вида детишек, вторично переживающий одно и то же несчастье, поэтому я немедленно попросил Профессора вернуть стрелку в прежнее положение. В секунду Сильвия с Бруно унеслись прочь, и я смог разглядеть их только в отдаленье, где они собирали «о-диванчики».

– Вот это да! Замечательно! – воскликнул я.

– У них есть и другая особенность, ещё более чудесная, – продолжал Профессор. – Видите эту головку? Она называется «Обратная головка». Если вы нажмёте на неё, события следующего часа будут следовать в обратном порядке. Только сейчас не будем её трогать. Я одолжу вам Часы на пару дней, и вы сможете экспериментировать, сколько захотите.

– Премного вам обязан! – сказал я, принимая от него Часы. – Буду беречь их пуще глаза – а вот и детишки!

– Мы нашли всего шесть о-диванчиков, – сказал Бруно, суя их мне в руку, – потому что Сильвия сказала, что пора возвращаться. И эта большущая ежевичина – тоже вам! Мы только две нашли.

– Благодарю вас, мне очень приятно, – сказал я. – Другую, я полагаю, ты сам съел, Бруно?

– Нет, не съедал, – беспечно ответил Бруно. – А наши о-диванчики вам нравятся, господин сударь?

– Они просто прекрасны; но почему ты хромаешь?

– Снова повредил ногу! – скорбно сообщил Бруно. Он сел на траву и принялся потирать больное место.

Профессор схватился за голову – я уже знал, что он всегда поступал так в минуты душевной сумятицы.

– Приляг на время – тогда полегчает, – забормотал он. – Или станет хуже. Если бы я имел при себе мои лекарства! Я, видите ли, Придворный Врач, – добавил он специально для меня.

– Хочешь, я схожу и принесу тебе ещё ягод ежевики, мой дорогой? – пролепетала Сильвия, погладив его по головке.

Лицо Бруно тут же просветлело.

– Было бы здорово! – провозгласил он. – Мне кажется, что если я поем ежевики, моя нога снова сделается невредимой... две-три ягодки... шесть-семь ягодок...

Сильвия заторопилась.

– Лучше я пойду, – сказала она, обращаясь ко мне, – пока он не перешёл к двузначным числам!

– Позволь тебе помочь, – предложил я. – Ведь я смогу достать повыше, чем ты.

– Да, помогите, пожалуйста, – ответила Сильвия, всовывая свою руку в мою ладонь. Мы отправились. – Бруно всё-таки любит ежевику, – сообщила она, пока мы неспеша брели вдоль высокой изгороди, где вполне могли укрываться ежевичные ягоды, – и это было так мило с его стороны, позволить мне съесть ту ягоду.

– Значит, это ты её съела? Мне показалось, что Бруно не очень-то хотел об этом упоминать.

– Да, я видела, – сказала Сильвия. – Он всегда боится, что его начнут хвалить. А ведь на самом деле он просто заставил меня съесть её! Я говорила ему, чтобы он сам... А это что такое? – и она испуганно вцепилась в мою руку, когда нам на глаза попался заяц, лежащий на боку прямо у лесной опушки.

– Это заяц, дитя моё. Он, наверно, спит.

– Нет, он не спит, – сказала Сильвия, боязливо приближаясь к нему, чтобы взглянуть поближе. – У него глаза открыты. Он... он... – её голос дрогнул и понизился до испуганного шёпота. – Он умер, вы не видите?

– Верно, умер, – подтвердил я, наклонясь над зайцем. – Бедный! Его, наверно, до смерти загнали охотники. Вчера здесь носилась свора гончих. Но они не тронули его. Может быть, они заметили ещё одного зайца и оставили этого умирать от страха и истощения.

– Загнали до смерти? – машинально повторила Сильвия, не смея в такое поверить. – Я думала, что охота – это как игра, и люди в неё играют. Мы с Бруно охотимся на улиток, но когда мы их ловим, то не причиняем им вреда!

«Милый мой ангел! – подумал я. – Как мне довести до твоего невинного сознания идею „Спорта“?» И пока мы так стояли, держась за руки, и, склонив головы, разглядывали лежащего у наших ног зайца, я попытался преподать предмет в таких словах, которые она в состоянии была бы уразуметь.

– Знаешь ли ты, какими свирепыми бывают дикие животные – львы или тигры? – Сильвия кивнула. – И в некоторых странах людям даже нужно их убивать, чтобы спасти собственную жизнь.

– Да, – ответила Сильвия. – Если бы кто-то пытался убить меня, Бруно убил бы его самого... если бы смог.

– А люди-охотники делают это ради удовольствия. Видишь ли, все эти погони, борьба, стрельба, опасность – сами по себе заманчивые штуки.

– Да, – сказала Сильвия. – Бруно любит опасность.

– Вот видишь; только в этой стране нету ни львов, ни тигров, разгуливающих на воле, поэтому люди охотятся на других зверей, понимаешь? – Я произнёс это с надеждой, только, видимо, напрасной, что моё объяснение окажется доходчивым, и она не будет больше задавать вопросов.