Текст книги "Сильвия и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

ГЛАВА X. Другой Профессор

– А мы вас искали! – воскликнула Сильвия и крепко вцепилась в Профессора, словно боялась снова потерять его. – Мы так сильно хотели вас видеть, что вы не представляете!

– А что такое, милые детишки? – спросил Профессор, одарив их совершенно иным взглядом, чем тот, который обычно получал от него Уггуг.

– Мы хотим, чтобы вы попросили Садовника вместо нас, – сказала Сильвия. Бруно тоже вцепился в Профессора с другой стороны, и детишки потащили старика в вестибюль.

– Он стал нам грубить! – печально добавил Бруно. – Они теперь все грубят нам, когда отец уехал. Лев и то был гораздо лучше.

– Но объясните же мне, дети, – с беспокойством сказал Профессор, – который из них Лев, а который – Садовник? Очень важно, чтобы мы их не перепутали. А такое легко может случиться – ведь оба они имеют пасть!

– А вы разве не умеете отличать животных друг от друга? – спросил Бруно.

– Боюсь, что у меня это не всегда получается, – честно признался Профессор. – Взять, например, клетку для кроликов и напольные часы. – Профессор указал на них пальцем. – Эти-то две вещи очень легко спутать: обе имеют дверцы, примечаете? Не далее как вчера, изволите видеть, я положил в часы немного салата, а потом попытался завести кролика!

– А кролик пошёл, когда вы его завели? – спросил Бруно.

Профессор схватился за голову и простонал:

– Пошёл? Ещё как пошёл! И куда только он ушёл, хотел бы я знать! Как только я его не искал! Даже полностью прочёл статью «Кролики» в толстенной энциклопедии. Войдите!

– Я всего лишь портной, сударь; у меня для вас небольшой счётец, – послышался из-за дверей кроткий голос.

– А, хорошо, я сейчас быстренько разберусь с ним, – сказал Профессор детям, – если вы подождёте минутку. Ну, сколько там у вас в этом году, любезный? – обратился он к портному, который в это время входил в вестибюль.

– Изволите видеть, за этот год счёт стал вдвое большим, – неприветливо ответил портной, – и я хотел бы получить деньги немедленно. Всего с вас две тысячи фунтов!

– О, ерунда какая! – беспечно откликнулся Профессор, копаясь у себя в кармане, как будто бы что-что, а такую сумму он всегда имел при себе. – Но не желаете ли подождать ещё годик, чтобы стало четыре тысячи? Рассудите-ка, насколько вы станете богаче! Вы сможете даже сделаться Королём, если вам этого захочется!

– Ну, Королём, я, положим, не собираюсь, – задумчиво проговорил портной, – только это и в правду будет знатная куча денег! Что ж, я бы, пожалуй, и подождал...

– Ну конечно! – сказал Профессор. – Вот вы-то, как я вижу, обладаете здравым смыслом. Прощайте же, любезный!

– А вы хоть заплатите ему эти четыре тысячи фунтов? – спросила Сильвия, когда кредитор закрыл за собой дверь.

– Никогда, дитя моё! – со значением ответил Профессор. – Он будет удваивать свой счёт до самой смерти. Это очень мудро – всякий раз ждать ещё год, чтобы получить вдвое большую сумму денег. Ну, а чем вы намереваетесь заняться сейчас, мои маленькие друзья? Не навестить ли нам Другого Профессора? Самое время заглянуть к нему, – сказал он сам себе, взглянув на свои наручные часы. – Обычно в это время он позволяет себе немного отдохнуть – ровно четырнадцать с половиной минут [36]36
  Это замечание Профессора о своём коллеге наводит на предположение, что в образе Другого Профессора заключена пародия на Леонардо да Винчи, который, по воспоминаниям современников, в значительной степени сам являл собой как бы пародию на гения науки: он завёл себе обыкновение спать по пятнадцать минут каждые четыре часа и был столь же мало способен подолгу сосредотачиваться на какой-либо одной проблеме.


[Закрыть].

Бруно тут же перебежал на другой бок Профессора – прямиком к Сильвии, и схватил её за руку.

– Пойти-то можно, – с сомнением сказал он. – Только я рядом с тобой. Ведь нужно держаться безопасной стороны, правда?

– Ты рассуждаешь прямо как Сильвия! – воскликнул Профессор.

– Да, я знаю, – скромно ответил Бруно. – Я даже забыл, что я не Сильвия. Потому что я боюсь – а вдруг он будет свирепым.

Профессор от души расхохотался.

– Поверьте мне, он совершенно ручной. Даже не кусается. Он всего лишь… всего лишь немного мечтательный.

С этими словами Профессор взял Бруно за свободную руку и повёл детей долгим коридором, в который я прежде не захаживал – не то чтобы в этом коридоре не было ничего для меня интересного, а просто я всякий раз попадал во всё новые и новые покои и переходы этого необычного Дворца, и очень редко удавалось мне наткнуться на какое-нибудь место из ранее виденных.

В конце коридора Профессор остановился.

– Его комната здесь, – сказал он, ткнув пальцем в глухую стену.

– Но мы же тут не пройдём! – возмутился Бруно.

Сильвия, перед тем как высказать своё мнение, внимательно обследовала стену – может, та где-нибудь да откроется. В конце концов девочка весело рассмеялась.

– Вы нас разыгрываете, милый Профессор! В этой стене нет двери!

– Но в комнату Другого Профессора и нету двери, – ответил Профессор. – Нам придётся влезать через окно.

Поэтому мы тут же отправились в сад и вскоре разыскали то окно, что вело в комнату Другого Профессора. Оно находилось в нижнем этаже и было гостеприимно распахнуто. Профессор сперва подсадил обоих детишек, а уж после них в окно влезли и мы с ним.

Другой Профессор сидел за столом. Перед ним лежала огромная книга, и его лоб покоился прямо на раскрытых страницах, а руки обхватили книгу сомкнутым кольцом. Другой Профессор громогласно храпел.

– Он всегда так читает, – объяснил Профессор, – когда ему попадается очень интересная книга, и тогда его довольно трудно бывает оторвать от неё.

Сейчас, по-видимому, как раз и был такой трудный случай: Профессор пару раз приподнял своего коллегу за плечи и основательно его потряс, однако стоило того отпустить, как Другой Профессор тот час же возвращался к своей книге, громким сопением давая понять, что она по-прежнему интересует его больше всего на свете.

– Совсем зачитался, – вынес заключение Профессор. – Наверно, эта глава здорово его увлекла.

Тут он обрушил на спину Другого Профессора целый град тяжеленных ударов, восклицая при этом: «Эй! Эй! Эй!»

– Ни за что не оторвать, когда он желает проникнуть в основу основ! – вынужден был объявить Профессор специально для Бруно.

– Раз он так сладко спит, – заметил Бруно, когда Профессор устал, – значит, он уже проник в... снов.

– Но всё-таки, что нам-то делать? – недоумевал Профессор. – Он же совершенно зарылся в свою книгу!

– А может, нужно закрыть книгу? – предложил Бруно.

– Правильно! – восхищённо вскричал Профессор. – Так мы и сделаем! – И он проворно захлопнул книгу, прищемив ею нос Другого Профессора.

Другой Профессор мигом вскочил на ноги, схватил свою книгу и отнёс её подальше, в самый конец комнаты, где и поставил на полку рядом с другими книгами.

– Я читаю вот уже восемнадцать часов и три четверти часа, – объявил он, – а теперь собираюсь отдохнуть четырнадцать с половиной минут. Вы уже подготовились к Лекции?

– Почти, – уклончиво отозвался Профессор. – Я хотел просить вас дать мне один совет...

– Как вы говорите, один Банкет?

– Ах, да! Сначала, разумеется, будет Банкет. Люди, как вы понимаете, не способны получать удовольствие от Абстрактной Науки, если они умирают с голоду. К тому же намечается Бал-маскарад. О, нас ждёт масса развлечений!

– А когда Бал закончится? – спросил Другой Профессор.

– На мой взгляд, ему бы лучше закончиться прямо к началу Банкета, чтобы все успели помаленьку собраться, не правда ли?

– Да, это правильная организация дела. Сперва Развлечение, а потом Лечение – ведь воистину любая Лекция, которой вы нас одарите, будет бальзамом для наших душ! – сказал Другой Профессор, который во всё время разговора стоял спиной к нам и был занят тем, что брал с полки книги одну за другой, а затем ставил их на то же место, только вверх ногами. Тут же рядом стоял пюпитр для чтения, на котором была водружена классная доска, и всякий раз как Другой Профессор ставил книгу вверх ногами, он сразу же чертил на этой доске мелом галочку.

– А как насчёт той истории с Поросячьим визгом, которой вы сами так любезно обещали нас порадовать? – продолжал Профессор, в нерешительности скребя подбородок. – Я думаю, Поросячий визг лучше оставить на конец Банкета – тогда люди спокойно смогут выслушать эту историю.

– Пропеть её вам? – спросил Другой Профессор, просияв от удовольствия.

– Если сможете, – осторожно ответил Профессор.

– Попробую, попробую, – сказал Другой Профессор и подсел к пианино. – Чтобы не слишком мудрить, давайте условимся, что песня начинается с ля-бемоля. – И он попытался ударить по соответствующей клавише. – Ля, ля, ля! Думаю, что попал в пределах октавы. – Он вновь ударил по клавише и обратился к Бруно, который стоял ближе всех. – Похоже я пропел эту ноту, мой мальчик?

– Нет, не похоже, – уверенно ответил Бруно. – Вы поёте всё равно как утка крякает.

– Ну да, одна нота часто вызывает подобные ассоциации, – со вздохом сказал Другой Профессор. – Я лучше спою вам начало:

 
У колонки день и ночку
Молодое Порося
Всё сидело в одиночку,
Громким криком голося.
 
 
Этот славный Поросёнок
Как никто и никогда
Был визглив, а также звонок,
И сильна его беда.
 

– Как полагаете, Профессор, прозвучит мелодично? – спросил он, закончив второй куплет.

Профессор немного подумал.

– На мой взгляд, – сказал он в конце концов, – некоторые ноты повторяются, другие – нет, но едва ли это можно назвать мелодией.

– Тогда я попробую ещё раз, – сказал Другой Профессор и принялся там и сям нажимать на клавиши. При этом он жужжал себе под нос, словно рассерженная муха.

– А вам понравилось его пение? – спросил Профессор детей, понизив голос.

– Не то, чтобы красивое, – поколебавшись, ответила Сильвия.

– Крайне прегадкое, – сказал Бруно ничуть не колеблясь.

– Все крайности плохи, – очень серьёзно сказал Профессор. – Взять, к примеру, Трезвость: это очень хорошая вещь, если только предаваться ей умеренно: но если Трезвость доходит до крайности, получается один вред.

«Какой ещё вред?» – возник у меня в голове вопрос, но Бруно, как обычно, задал его за меня:

– А какой от Трезвости получается бред?

– А вот какой, – сказал Профессор. – Когда человек пьян (это, как ты понимаешь, одна крайность) он видит вместо одной вещи две. Но когда он крайне трезв (это будет другая крайность), то вместо двух вещей он видит одну. И то и другое положительно неудобно.

– А что значит «жительно неудобно»? – осмелился спросить Бруно.

– Это значит «неудобно для жизни», – поспешил влезть в разговор Другой Профессор. – Разницу между удобным и неудобным лучше всего показать на примере. Нужно только придумать какое-нибудь Стихотворение, в котором встречались бы эти слова... Сейчас подумаю...

Тут Профессор не на шутку встревожился, даже схватился за голову.

– Если только позволить ему начать читать Стихотворение, – прошептал он Сильвии, – он ни за что не закончит! Никогда!

– А разве он уже начинал читать Стихотворение и не заканчивал его? – спросила Сильвия.

– Целых три раза, – ответил Профессор.

Бруно встал на цыпочки, чтобы дотянуться губами до Сильвиного уха.

– А что стало с теми тремя Стихотворениями? – спросил он. – Он всё ещё читает их?

– Тсс! – перебила Сильвия. – Другой Профессор что-то хочет сказать.

– Я постараюсь минимизировать это Стихотворение. То есть, сделать его поменьше, – потупив глаза, сообщил Другой Профессор печальным голосом, который совсем не вязался с его лицом, ведь он забыл, что всё ещё продолжает весело улыбаться. («Только это вряд ли была улыбка, – говорила впоследствии Сильвия, – просто, наверное, рот у него сделан такой формы».)

– Только бы получилось! – воскликнул Профессор. – Впрочем, чему быть, того не миновать!

– Запомни это! – прошептала Сильвия Бруно. – Очень хорошее правило на тот случай, если ты поранишься.

– И на тот случай, если я начну шуметь, – добавил маленький проказник. – Так что не забывай его тоже, сестрица!

– О чём это ты? – произнесла Сильвия, усиленно пытаясь нахмуриться (любопытство мешало ей).

– Я ведь постоянно, – продолжал Бруно, – слышу от тебя: «Можно поменьше шуметь?»  И я всегда отвечаю тебе: «Нельзя». Потому что чему быть, того не мини… зовать».

ГЛАВА XI. Питер и Пол

– Как я уже говорил, – начал Другой Профессор, – нужно всего лишь придумать Стихотворение, в котором встречались бы эти слова – ну вот такое хотя бы:

 
«“Как беден Питер, – думал Пол. —
Но с ним друзья недаром мы.
И хоть я сам почти что гол,
Я дать готов ему взаймы.
Как меркантилен этот век!
Одним собою занят всяк.
Я НА ПОЛСОТНИ ФУНТОВ ЧЕК
Для Пита выпишу, вот так!”
 
 
В восторге Питер – наступил
В судьбе счастливый поворот!
Распиской Полу подтвердил,
Что всё до шиллинга вернёт.
И Пол сказал: “Не тратя слов,
Мы установим дату всё ж.
Ты деньги к маю приготовь —
Четвёртого числа вернёшь”.
 
 
Но Пит ему: “Сейчас апрель!
Уж первое число, заметь.
Ты дал мне только пять недель —
Чихнуть, и то мне не успеть!
Поторговать бы мне хоть
Я здесь куплю, а там продам”.
Но Пол ответил: “Не пойдёт.
Прости, ни дня ещё не дам!”
 
 
Ответил Питер: “Хоть бы так!
Тогда скорее чек давай.
Я выпущу пакет бумаг,
Чтоб заработать честный пай”.
Но Пол ему: “Куда – скорей!
Тебя ссужу я, ты мне верь.
Вот через десять, скажем, дней,
Но неудобно мне теперь”.
 
 
Летят недели, ходит Пит,
Но всё ни с чем идёт назад.
Ведь Пол одно ему твердит:
“Сегодня неудобно, брат!”
Прошли апрельские дожди,
К концу подходят пять недель,
А Пол заладил: “Жди да жди!”
Тянул, короче, канитель.
 
 
Пришло четвёртое, и Пол
С юристом входят к Питу в дом.
“За долгом я, вишь, сам зашёл,
Давай расплатимся добром”.
От горя Питер сам не свой;
Он рвёт власы; растерян Пол.
Уж кудри скошенной травой
У ног друзей устлали пол.
 
 
Жалел беднягу сам юрист,
Бросал на Пита слёзный взор.
Что делать – вот он, этот лист;
Подписан Питом договор!
Юристу, впрочем, не впервой;
И взял он свой обычный тон:
“Платите лучше, милый мой,
Не то рассудит вас закон!”
 
 
Тут молвил Пол: “Ужасный час!
О Питер-друг, остановись!
Не рви ты кудри, горячась:
Богат не станешь – станешь лыс!
Приди в себя скорей, молю!
Ты в крайней горести своей
Не умножай печаль мою
И эти кудри пожалей!”
 
 
“Желал бы я вам отплатить, —
Ответил Пит, – от всей души.
Я верность дружбе оценить
Умею. Но к чему спешить?
Пускай и впрямь велит закон:
Чего не брал – отдай назад!
Такой расчёт, однако ж, – он
Уж больно неудобен, брат!
 
 
Пол благороден – я бы так
И про себя желал сказать.
(Тут Пол зарделся, словно рак,
И долу опустил глаза.)
Но всё поглотит этот долг,
Что я сумел за жизнь скопить!”
“Нет, нет, мой Питер! – молвил Пол. —
Судьбу не можешь ты хулить!
 
 
Ты уважаем там и здесь,
Не носишь рвань и вроде сыт;
Ещё и средства, вижу, есть
В цирюльне подзавить усы;
Хоть Благородством ты и впрямь,
Сказать по правде, обделён, —
Путь Чести короток и прям,
Хоть неудобен, точно, он!”
 
 
А Питер: “Да, я в свете свой,
И с голодухи мне не выть,
И ухитряюсь в выходной
Усы нафабрить и завить.
Но мой доход ничтожно мал,
Увы, совсем не по трудам.
А посягать на капитал
Так неудобно – знаешь сам!”
 
 
А Пол – своё: “Плати же долг!
Расписку сам же ты мне дал!
И что с того, не взять мне в толк,
Что он проглотит капитал?
Ты мне был должен час назад,
Однако, дружество любя,
На это я закрыл глаза
И НЕ ВОЗЬМУ ЛИХВЫ С ТЕБЯ!”
 
 
Воскликнул Пит: “Вот это друг!
Продам я галстук сей же миг!
Продам я пару лучших брюк
И выходной продам парик!”
Решил он с этим поспешить —
Распродал быстро что кому.
При этом становилось жить
Всё неудобнее ему.
 
 
Совсем поизносился Пит —
Скелет, да кожа лишь на нём.
В слезах он через год вопит
“Ты обещал мне, Пол, заём!”
А Пол: “Смогу – так выдам чек;
Лишь соберу деньжат опять.
Ах, ты везучий человек!
Тебе ли, Питер, горевать!
 
 
Да, у меня живот большой,
Но я тому отнюдь не рад:
Давно уж нет охоты той,
Когда к обеду мне звонят.
Но ты счастливее, дружок:
Как мальчик, худенький на вид;
Приятно действует звонок
На твой здоровый аппетит!”
 
 
Ответил Питер: “Знаю сам,
Каких я преисполнен благ;
Их все я с радостью раздам,
Когда возьмёт какой дурак!
Ты мнишь – здоровый аппетит,
Скажи-ка лучше – волчий глад;
Такой тоской звонок звучит,
Когда не для меня звонят!
 
 
Одет я – нищему под стать,
Мои ботинки – просто стыд;
Ах, Пол, да мне бы фунтов пять,
Чтоб я обрёл приличный вид!”
А Пол: “С чего ты слёзы льёшь?
Какой упаднический тон!
Никак ты, видно, не поймёшь,
Что благодатью осенён!
 
 
Перееданье не грозит,
Костюм так живописно рван!
А голова тогда болит,
Когда деньгой набит карман.
Воздержан ты – гордись собой,
Ведь это высшее из благ.
Признай же – образ жизни твой
Весьма удобен – что, не так?”
 
 
Ответил Пит: “Готов признать
Глубины мудрости в тебе.
Однако должен указать
Несообразность, даже две.
Ты мне ни шиллинга не дал,
Моей распиской заручась
Когда ж расплаты срок настал —
Явился точно в день и час!”
 
 
“Несправедлив ты, – молвил Пол, —
Ведь тут вопрос в защите прав:
Когда вернуть мне нужно долг,
Я пунктуален, здесь ты прав.
Пусть каждый платит по счетам;
А кто поднакопил деньжат —
Тот, право, выбирает сам,
Когда удобнее ссужать!”
 
 
Раз Пит обедал сухарём
(Давно он хлеба не держал),
Как Пол стремглав ворвался в дом
И руку дружески пожал.
“Чужих не нужно, – молвил Пол, —
Во избежание обид.
Хоть я юриста и привёл,
Но он за дверью постоит.
 
 
Давно в нужду ты впал, мой друг!
Но, сколько бедность не являл,
Тебя чуждались все вокруг,
А я тебя не оставлял!
С годами опустел твой дом,
И столько слёз ты в нём пролил;
Но вспомни, брат, – при всём при том
Как я к тебе благоволил!
 
 
Не просто так пришёл я, друг!
Придумал я отличный ход.
Он стоит многих тех услуг,
Что делал я за годом год.
Но про меня – ни-ни, молчок —
Хоть много сделал я чего:
Сильнее, чем любой порок,
Я ненавижу хвастовство!
 
 
Я столько тратил с детских лет,
Чтоб помогать друзьям во всём!
Как и тебя – других от бед
Я спас первоапрельским днём!
Ты был последним! Истощась,
Уж мой закончился запас.
Но Благородство – это страсть!
ТЕБЯ СПАСУ И В ЭТОТ РАЗ!”
 
 
“Не надо, – добрый Пит сказал,
Стерев слезу, ему в ответ. —
Ведь ты и так меня спасал
На протяженье стольких лет!
Ты так любезен, что заём
Ты предлагаешь мне опять;
Но только, друг, удобства в нём
Большого нет – ни дать, ни взять!”»
 

– В этом-то и заключается разница между удобным и неудобным. Теперь, надеюсь, тебе понятно? – спросил Другой Профессор, ласково глядя на Бруно, который сидел рядышком с Сильвией на полу.

– Да, – очень тихо отозвался Бруно. Столь короткий ответ был совершенно не в его характере, просто в настоящую минуту, как мне показалось, мальчик был порядком утомлён. И в самом деле, он взобрался к Сильвии на колени, склонился головкой к её плечу и прошептал: – Как много в этом Стихотворении строчек!

ГЛАВА XII. Музыкальный Садовник

Другой Профессор с беспокойством посмотрел на него.

– Маленькое существо должно лечь в кровать, и лучше сразу, – авторитетно заявил он.

– Так уж и сразу! – отозвался Профессор.

– Именно, именно! Укладывать за два раза – лучше и не пытаться, – ответил Другой Профессор.

Его коллега только руками всплеснул.

– Видала? – обратился он к Сильвии. – Кто ещё способен столь же ловко выдумать довод? Конечно, не нужно пытаться за два раза! Если разделить мальчика надвое, ему не поздоровится.

Это замечание резко вывело Бруно из оцепенения.

– Не хочу я, чтобы меня делили надвое, – решительно заявил он.

– Нет-нет, достаточно будет просто показать это на графике, – сказал Другой Профессор. – Изображу вам сию секунду, вот только мел немного притупился.

– Осторожнее! – в тревоге воскликнула Сильвия, когда он весьма неуклюже принялся его затачивать. – Вы себе палец отрежете, если будете так держать нож!

– А когда отрежете, дадите мне? – снова встрепенулся Бруно [37]37
  Вероятно, Бруно вспомнилась детская песенка:
Дядя, дядя, не хотитеПоменяться вы со мной?Если палец мне дадите,Дам я тоже пальчик свой!  Эта песенка входит в известное собрание английских детских стишков и песен «Рифмы Матушки Гусыни».


[Закрыть].

– Должно выглядеть примерно так, – сказал Другой Профессор, торопливо вычерчивая на классной доске длинную линию со стрелкой на конце и помечая её возле стрелки буквой x. Посередине линии он поставил жирную точку и обозначил её буквой А. – Сейчас объясню. Если ось «икс» разделить надвое в точке А, мы получим две полуоси, которые...

– Которые упадут на землю, – уверенно произнёс Бруно.

– Что упадёт на землю? – в замешательстве остановился Другой Профессор.

– Две полуосы, конечно же! – сказал Бруно. – Ведь половинки осы не могут летать.

Пришлось Профессору поспешить на выручку коллеге, ибо Другой Профессор был совершенно сбит с толку и забыл, что хотел доказать своим графиком.

– Когда я сказал «не поздоровится», – пояснил Профессор, – я имел в виду просто-напросто нервную деятельность...

Другой Профессор моментально просиял.

– Нервная деятельность, – торопливо заговорил он, – является на удивление медленным процессом у некоторых людей. Был у меня друг – так если его обожжёшь раскалённой кочергой, годы пройдут, прежде чем он это почувствует!

– А что будет, если его только ущипнуть? – спросила Сильвия.

– Тогда он, представьте себе, почувствует ещё позже. Я даже сомневаюсь, что он успеет почувствовать это сам. Скорее всего – его правнук.

– Не хотел бы я быть правнуком ущипнутого дедушки. А вы, господин сударь? – прошептал Бруно мне. – Только-только захочется быть счастливым, а тут приходит дедушкин щипок!

Проговорив это, мальчик внезапно взглянул мне прямо в глаза, и мне стало неловко оттого, что на его замечание никто не спешит ответить.

– А тебе всегда хочется быть счастливым, Бруно? – спросил я у него.

– Не всегда, – твёрдо произнёс Бруно. – Иногда, когда я слишком счастливый, мне хочется побыть чуть-чуть несчастным. Тогда я говорю об этом Сильвии, и она задаёт мне какой-нибудь урок. И всё происходит.

– Мне жаль, что тебе не нравятся уроки, – сказал я. – Тебе следует брать пример с Сильвии. Она-то занята весь долгий день.

– И я тоже! – ответил Бруно.

– А вот и неправда, – вмешалась Сильвия. – Ты занят весь короткий день.

– А какая разница? – спросил Бруно. – Вот скажите, господин сударь, ведь день настолько же короткий, насколько и длинный?

Так как сам я ни разу ещё не рассматривал этот вопрос с подобной точки зрения, то предложил им спросить об этом Профессора, и дети тут же бросились тормошить своего доброго друга. От замешательства Профессор даже перестал протирать стёкла своих очков.

– Дорогие мои, – произнёс он спустя пару минут, – день имеет ровно такую же длину, как и любой предмет той же длины, что и он. – И Профессор вновь спокойно занялся нескончаемой процедурой протирания стёкол.

Дети вернулись ко мне, чтобы сообщить этот ответ.

– Наш Профессор, наверно, слишком умный, – произнесла Сильвия почтительным шёпотом. – Если бы я была такой же умной, у меня бы целый день голова болела, уж это точно.

– Вы, кажется, разговариваете с кем-то, кого здесь нет, – сказал Профессор, повернувшись к детям. – И с кем же это?

Бруно озадаченно посмотрел на него.

– Я никогда ни с кем не разговариваю, если его нет, – ответил он. – Это неприлично. Сперва нужно подождать, чтобы он пришёл, и тогда с ним разговаривать.

Профессор беспокойно воззрился в моём направлении, но, как мне почудилось, глядел сквозь меня, никого не видя.

– Тогда с кем же вы разговаривали? – спросил он. – Здесь нет никого, кроме Другого Профессора... но его здесь нет! – испуганно добавил он, закружившись на месте, как волчок. – Дети! Помогите же его найти! Скорее! Он опять потерялся!

Дети радостно встрепенулись.

– Где нам поискать? – спросила Сильвия.

– Ищите везде! – возбуждённо воскликнул Профессор. – Только скорее! – И он принялся суетиться по всей комнате, вскидывая стулья и встряхивая их.

Бруно достал с полки какую-то очень маленькую книжицу, раскрыл её и тоже потряс, подражая Профессору.

– Здесь его нет, – объявил он.

– Там его и не может быть, Бруно! – возмущённо сказала Сильвия.

– Конечно, не может, – ответил Бруно. – Если бы он там был, то бы выпал.

– Мы попали в сложное положение, – произнесла Сильвия вычитанную где-то фразу, пока приподнимала за уголок каминный коврик и заглядывала под него.

– В сложном положении, – сразу же отозвался Профессор, – главное – найтись. Однажды я не нашёлся в лесу, и тогда почувствовал себя совсем потерянным…

– А почему же вы не кричали «Ау!»? – спросил Бруно. – Вы бы услышали себя – и тогда бы сразу нашлись: не могли же вы отойти далеко!

– А давайте мы и сейчас покричим, – предложил Профессор.

– А что нам кричать сейчас? – спросила Сильвия.

– Если подумать, то и кричать не стоит, – сказал Профессор. – А то ещё Вице-Премьер услышит. А он ужасно строгий.

При этих словах детишкам невольно припомнились все те обиды, от которых они и сбежали под защиту своего пожилого приятеля. Бруно сел на пол и заплакал.

– Он такой несправедливый! – хныкал мальчик. – Позволил Уггугу забрать все мои игрушки! И еда у них такая противная!

– А что вам давали сегодня на обед? – спросил Профессор.

– Киселя, – со всхлипом ответил Бруно.

– Он хотел сказать – кашу-размазню, – объяснила Сильвия.

– Нет, киселя, – настаивал Бруно. – Там был ещё яблочный пирог, только Уггуг его всего съел, и мне одна корка досталась. Я попросил апельсин, а мне не дали! – И бедный малыш уткнулся лицом в передник Сильвии, которая ласково погладила его по волосам и произнесла:

– Да, дорогой Профессор, это правда! Они очень плохо обращаются с моим милым Бруно! Да и со мной тоже, – добавила она более тихим голосом, как будто последнее было уже не так важно.

Профессор вытащил огромный носовой платок красного шёлка и вытер им свои глаза.

– Как бы я хотел помочь вам, милые дети! – сказал он. – Но что я могу сделать?

– А мы знаем дорогу в Сказочную страну – туда отправился наш отец, – сказала Сильвия. – Если бы только Садовник выпустил нас...

– Он не хочет отпирать вам калитку? – спросил Профессор.

– Нам не хочет, – ответила Сильвия, – но вам, я думаю, захочет. Пойдёмте попросим его, дорогой Профессор!

– Хорошо, только подождите-ка минутку, – сказал Профессор.

Бруно, который всё ещё сидел на полу, распрямился и утёр глаза.

– Профессор добрый, правда, господин сударь?

– Да, он очень добрый, – сказал я. Но Профессор не слышал моих слов. Он надел красивую шляпу с кисточкой, свисающей на длинном шнурке, и выбрал одну из принадлежащих Другому Профессору тростей со стойки в углу комнаты.

– Толстая палка в руке – и ты уважаемый человек, – пробормотал он себе под нос. – Пойдёмте же, милые дети! – И мы вчетвером направились в сад.

– Перво-наперво я обращусь к Садовнику с игривыми замечаниями о погоде, – объяснил Профессор по пути. – Затем я спрошу его, не видал ли он Другого Профессора. От этого будет двойная выгода. Во-первых, у нас завяжется разговор. Вы ведь даже в башмаках ходить не сможете, не завязав предварительно шнурков. А во-вторых, если он видел Другого Профессора, то мы, таким образом, его найдём, а если он – нет, то и мы – нет.

По дороге в сад мы прошли мимо мишени, в которую стрелял Уггуг во время визита Посла.

– Поглядите! – сказал Профессор, указывая на дырку в самом яблочке. – Стрелу Его Имперская Тучность выпустил оттуда, а вошла точно сюда!

Бруно осмотрел дыру поближе.

– Выпустила туда, но не вошла бы сюда, – прошептал он мне. – Его Имперская Тучность слишком толстая.

Отыскать Садовника было совсем не трудно. Он хоть и был скрыт от нас деревьями, но знакомый пронзительный голос точно указал нам, в какой стороне его искать, и чем ближе мы подходили, тем отчётливее раздавались слова его песни:

 
«Он думал, это Альбатрос
Отправился в полёт.
Он присмотрелся – нет, Ночник
И Марок хоровод.
Сказал он: “Дуйте по домам —
Сырая ночь грядёт!”»
 

– Они что, могут схватить простуду? – спросил Бруно.

– Нет, просто если ночь будет слишком сырой, – ответила Сильвия, – они могут к чему-нибудь приклеиться.

– И тогда оно должно будет отправиться по почте! – не на шутку встревожился Бруно. – А вдруг это будет корова? Ужас что может произойти!

– Все эти вещи с ним и происходили, – сказал Профессор. – Вот отчего его песня имеет такой познавательный интерес.

– У него, наверно, была удивительная жизнь, – сказала Сильвия.

– Можешь не сомневаться, – с улыбкой ответил Профессор.

– Нет, она не может! – воскликнул Бруно.

Но мы уже высмотрели Садовника, который стоял в своей любимой позе на одной ноге и сосредоточенно поливал цветочную клумбу из абсолютно пустой лейки.

– У вас в лейке нет воды! – сразу же заявил Бруно Садовнику, дёрнув его за рукав.

– Ещё бы! Ведь без воды она намного легче, – ответил Садовник. – Держать на весу полную лейку – небось, рука заболит. – И он продолжил своё занятие, напевая себе под нос:

 
«Сырая ночь грядёт!»
 

– Роясь в земле (что порою требуется проделывать там и сям), – так начал Учитель свою речь, возвышая голос, – сгребая мусор в кучу (ведь вам же частенько приходится этим заниматься), или спихивая ногою с дороги всякий хлам (ибо этим занятием невозможно пренебречь), доводилось ли вам приметить ещё одного Профессора – человека вроде меня, и всё же другого?

– Никогда! – рявкнул Садовник с вызовом и так громогласно, что все мы чуть не отскочили от неожиданности. – В моём хламе такой не попадался!

– Попытаюсь спросить его о не столь животрепещущем предмете, – тихо сказал Профессор детишкам. – Если не ошибаюсь, вы просили меня...

– Мы просили его, чтобы он выпустил нас из сада, – сказала Сильвия. – Но нам он калитки не откроет. Может быть, он откроет вам?

Профессор очень почтительно и в изысканных выражениях изложил Садовнику просьбу.

– Не возражаю, вы можете выйти, – ответил Садовник. – Но детям я не стану открывать. Думаете, я нарушу Правила? Да ни за шиллинг!

Профессор осторожно протянул ему два шиллинга.

– Тогда другое дело! – рявкнул Садовник и, швырнув свою лейку через клумбу, вытащил из кармана целую пригоршню ключей, среди которых были один огромный и несколько маленьких.

– Послушайте, дорогой Профессор! – прошептала Сильвия. – А пусть он не открывает калитку для нас. Мы выйдем вместе с вами.

– А и правда, милое дитя! – одобрительно отозвался Профессор, пряча свои монеты в карман. – Это сбережёт нам два шиллинга! – И он взял детишек за руки, чтобы они втроём смогли выйти из сада, когда калитка откроется. Открыть калитку, однако, оказалось не так-то просто. Садовник перепробовал все свои маленькие ключи. В конце концов Профессор отважился высказать робкое предположение.

– Почему бы воспользоваться большим ключом? Я не раз наблюдал, что дверь легче всего открывается своим собственным ключом.

Первая же попытка с большим ключом удалась; Садовник отпер калитку и протянул руку за деньгами. Профессор отрицательно помотал головой.

– Вы всё сделали согласно Правилу, – сказал он, – отперев калитку для меня. А раз она отперта, мы и выйдем через неё согласно Правилу – Правилу Троих [38]38
  Имеется в виду так называемое в англоязычной математической литературе «правило трёх», или тройное правило. Неизбежная (и главнейшая!) принадлежность курса элементарной математики, всё ещё носившего в кэрролловскую эпоху сугубо утилитарный уклон (т. е. предназначенного для начального и вместе завершающего образования «коммерческих классов» общества – торговцев и ремесленников) и допущенного в так называемые общественные школы (для детей высших классов, ранее изучавших почти исключительно классических писателей) и колледжи лишь к концу первой трети XIX века, да и то при полном отсутствии доказательной части арифметики, «правило трёх» представляет собой всего лишь способ решения и практического применения пропорции. Оно нередко поминается Кэрроллом в сочинениях самого разного жанра, причём в данном случае особенно к месту. Суть комического эффекта заключается в самой ситуации гротескного «взаимозачёта», как о том говорится ещё в самой первой книге по теории расчётов, содержащей изложение тройного правила (издана в 1514 году в Аугсбурге; цит. по: Вилейтнер Г. Хрестоматия по истории математики. Вып. I. Арифметика и алгебра. Гос. технико-теоретич. изд., М.—Л., 1932. С. 10. Пер. П. С. Юшкевича.): «Тройным правилом называется... золотое правило, с помощью которого совершаются все торговые расчёты всех ремесленников и купцов; оно называется так в гражданском обиходе... ибо содержит в себе три величины, при помощи которых можно вычислить всё».


[Закрыть].

Садовник растерянно воззрился на него, а мы тем временем прошмыгнули мимо; но вскоре мы вновь услышали, как он задумчиво напевает, запирая за нами калитку:

 
«Он думал, это Горсть Ключей
И малых и больших.
Он присмотрелся – нет, Пример
На Правило Троих.
Сказал он: “Никогда задач
Я не решал таких!”»
 

– Теперь мне нужно назад, – сказал Профессор, когда мы прошли несколько ярдов по дороге. – Понимаете, читать здесь совершенно невозможно, ведь все мои книги находятся в доме.

Но дети продолжали крепко-крепко держать его с двух сторон за руки.

– Нет, пойдёмте с нами! – со слезами на глазах и с мольбой в голосе проговорила Сильвия.