Текст книги "Жаворонок Теклы (СИ)"
Автор книги: Людмила Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)
Уже на улице Митя, поразмыслив, сказал Даниэлю:
– Только Олю больше не стоит трогать, она сейчас совсем никакая. Ты, кстати, Пашку-то намерен увидеть? Такой парень растет! Помогает мне книгу писать, между прочим.
– Да зачем нам сейчас видеться? – хмуро отозвался Даниэль, – У него давно другой отец, что я буду вносить какую-то неразбериху? Хотя когда он подрастет, об этом можно будет подумать. Вдруг он тоже решит учиться и делать карьеру в нормальной стране? Дай-то бог, тогда я помогу, устрою его у нас – все-таки он мой первенец, а я перед ним немного виноват...
Митя бросил на него взгляд, в котором Даниэль заметил что-то похожее на скепсис.
– А чего ты переживаешь? – почему-то спросил он, – Что, сам когда-то по Оле вздыхал, Митрич? Сознавайся, что теперь-то...
– Ну и взбредет же тебе в голову! – искренне удивился Амелин, – Я и Оля? Да я и называл-то ее всегда «своим чуваком». Не удивлюсь, если и она меня за глаза называла «подружкой», да и сейчас называет. Только это, Данька, тоже бесценный дар: таких друзей, как она, у меня и среди мужиков немного. А влюблен-то я был в Нери!
– Шутишь! – ахнул Даниэль.
– Нет, серьезно, но это было только в детстве, пока школу не окончили. Потом я быстро из этого вырос, задолго до того, как она с этим корейцем сошлась. К счастью, мне вовремя стало понятно, что у странной девушки не может быть обыкновенного парня, а я именно такой и, представь себе, не стыжусь.
– Золотые слова, – произнес Даниэль, – И хорошо, что бог тебя миловал. Ладно, Митрич, спасибо за поддержку, очень на тебя рассчитываю. Мне скоро придется улетать, дела не ждут, но после Рождества обязательно снова приеду. Ничего, прорвемся, не впервой...
На следующий день в квартиру Даниэля неожиданно позвонили, и к его изумлению, этим внезапным гостем был Андрей Петрович Ли.
Этого человека он видел лишь несколько раз, много лет назад, и тем не менее узнал бы его сразу, хотя за минувшее время тот сильно постарел. Из-за набрякших век и густых морщин в уголках глаз их некогда красивый разрез совсем оплыл, высокий лоб прорезали борозды, на лице все больше проступали пигментные пятна. И взгляд у Андрея Петровича был совсем другим – вместо прежнего высокомерия в нем читалась... нет, не робость, не просьба, а скорее что-то вроде безнадежности.
Тем не менее Даниэль отметил, что пожилой мужчина все-таки старается держать марку, – ворот и манжеты рубашки под джемпером с логотипом клуба «Зенит» были безупречно отглажены, как и стрелки на брюках, идеально чистой была и обувь.
– Здравствуйте, – сказал Андрей Петрович, – Вы меня помните?
– Добрый день, – удивленно ответил Даниэль, – Разумеется, помню, только чем я могу быть вам полезен? Кажется, последняя наша беседа не задалась...
– Ничего страшного, Даниэль... прошу прощения, не знаю вашего отчества.
– Да бог с вами, просто Даниэль. Вы проходите. Мама, это отец Олиной подруги, – сказал он Светлане Васильевне, которая выглянула из кухни, – Чаю сделай, будь добра.
Андрей Петрович поспешил заверить, что не стоит беспокоиться, но Даниэль заявил:
– Никакого беспокойства, вам не помешает. Извините за нескромность: вы не больны? Я все-таки из медицинской семьи, сила привычки не отпускает.
– Странный вы, – усмехнулся Андрей Петрович, – Можете называть естественный процесс болезнью, если вам так больше нравится, но в моем возрасте ничего не болит только если ты уже умер. Хотя там, где вы сейчас живете, могут быть другие представления.
– Вот именно, – с ударением произнес Даниэль, – Поэтому я туда и уехал. Но вы вряд ли это хотели обсудить?
Андрей Петрович нерешительно кивнул и только тут обратил внимание на фотографии, стоящие на стеллаже с книгами. В двустворчатой рамке снимок слева изображал двух мальчишек в клетчатых футболках и кепках с козырьком – оба с пышными кудрями, большими темными глазами и широкими белозубыми улыбками. На правом они уже были взрослыми, но в такой же одежде, и так же беспечно улыбались, обнявшись за плечи.
– Такие же сейчас есть у меня дома, – вдруг сказал Даниэль, – Это мы тогда с Иви решили позабавиться, вспомнить былое... Вам Оля сообщила, что я приехал?
– Да, а что? Не нужно было? – растерянно спросил Андрей Петрович, пригубив поданный Светланой Васильевной чай.
– Я к тому, что если вы по поводу Иви Теклая, то Оля наверняка вам уже сказала, что новости плохие. Верно?
Тот сокрушенно вздохнул:
– Да, не то слово. Поверьте, что я такого не ожидал, я знал, что Айвар правильный парень.
– Ах вы знали? – мрачно повторил Даниэль, – Только говорили вы почему-то другое. И по-хорошему это мне стоило вас навестить, а заодно и вашего зятя. Без него ведь тут тоже не обошлось, разве я не прав? Он же зубами вцепится, если что-то примет за свое!
– Даниэль, к чему мне это с вами обсуждать? – уже решительнее сказал Андрей Петрович, – По мне, лучше такая любовь, чем никакой. А Айвар, будем откровенны, просто хотел устроить свою жизнь. Нет, я ни в чем его не виню, Нери сама его на это подбила, но мне как отцу это не могло нравиться. Окончательно я все про него понял потом, а тогда, честно, не знал что думать. Да, он ваш друг, вы сейчас очень за него переживаете, хотите во что бы то ни стало найти виноватого и в ваших глазах на эту роль лучше всего подходим я и Костя. Только когда это было? Разве у него не появилось других врагов? Просто вы о них не знали. Но я действительно хотел поговорить с вами не об этом.
– А какие у нас с вами еще могут быть общие темы?
– На данный момент – Паша, сын Оленьки. Вы не намереваетесь его забрать?
– Да что вы! – удивился Даниэль, – Скажете тоже, забрать! Во-первых, я не имею на это никакого права, а во-вторых, он хоть и несовершеннолетний, но уже достаточно взрослый, чтобы решать подобные вещи сам. Хотя позже я бы с удовольствием поговорил с ним и постарался его убедить в преимуществе образования и профессии в Штатах. У него, как я понял, есть настоящий талант, интерес к миру, желание развиваться, а там это сейчас основа жизни. Он точно заслуживает лучшего, чем эта страна, и если уж я ничего не дал ему в детстве, то готов помочь с будущим.
– Хорошо вы сказали, «эта страна», – задумчиво протянул Андрей Петрович, – Вы уже забыли ее название? А Паша, между прочим, гордится, что родился именно здесь. И я не уверен, что ваши аргументы будут интересны ему и ради американского паспорта он проникнется теплотой к чужому человеку.
– Стоп-стоп, а почему это вы называете меня чужим для него человеком? У вас-то с этим ребенком что может быть общего?
– А «этот ребенок», как вы изволили выразиться, рос у меня на глазах и знает меня сколько себя помнит, – твердо заявил Андрей Петрович, – И уже несколько лет меня зовет «дед Андрей», вот что у нас общего. Поэтому не буду скрывать, что я в его отъезде за рубеж не заинтересован: там нет ни одного человека, который будет его любить так, как Оля и я, и мне его терять на пороге старости тоже совсем не хочется.
– Да что вы говорите! – усмехнулся Даниэль, – Интересно будет вас послушать, если вы все-таки обзаведетесь законными внуками. Что-то я предчувствую: в таком случае ваша любовь быстро упорхнет в другом направлении, а Паша останется и без деда, и без нормальных перспектив. По-моему, для него так только хуже.
– Не пытайтесь меня уесть, Даниэль, – невозмутимо ответил пожилой человек, – Если у меня появятся другие внуки, я буду счастлив, но моя любовь к Паше никуда не денется.
– Да хоть бы и так, почему из-за вашего старческого эгоизма он должен лишиться шанса на нормальное будущее? Это у вас так проявляется любовь? – возмутился Даниэль, – Когда я слышу подобное, мне искренне жаль, что я не могу действительно забрать Пашу и растить его там, где сейчас прекрасно живу. Там не принято бездарно тратить жизнь на имитацию бурной деятельности на работе, ожидание подачек от власти и телевизор, а потом еще и нагибать других, чтобы они не смели жить по-другому, расти, развиваться! Чтобы таким, как вы, не было обидно! Вы всерьез считаете, что Паша должен жить здесь? Где что ни закон – то либо идиотизм, либо очередной запрет? Где коррупция тебя сопровождает от роддома до похоронного бюро? Где ни врачи, ни менты без вознаграждения разговаривать с тобой не будут? Где вместо науки – мракобесие, вместо культуры трэш, а на любой протест один ответ – «начни с себя»? Если вам это нравится, бог в помощь, вы человек взрослый, но ребенку, у которого все впереди, ни к чему впитывать такие понятия.
– Складная речь, – хмуро сказал Андрей Петрович, глядя на молодого собеседника поверх очков, – Вы беспокоитесь за сына или хотите старику преподать основы правового сознания, показать, какие мы тут дикие? Да только где же вы были раньше с вашей заботой? Почему столько лет вас не волновало, как Паша тут живет, лечится, учится? Вы как-то удобно в свое время об этом забыли, и о нем заботился ваш друг, который жил в Африке! И деньгами помогал, и присылал лекарства из Европы, и достал для отца Оли лучший кардиостимулятор, а для матери – поездку в центр лечения позвоночника в Чехии. А главное, постоянно общался с мальчиком, переписывался, давал советы, учил своему языку и хорошим книгам. И приезжал, хоть раз в год, но обязательно, а теперь Паша места себе не находит, не знает, почему они больше не видятся... Но мы ему все скажем как есть, пусть знает, что Айвар его не бросил.
Мулат долго смотрел на Андрея Петровича и полупрезрительное раздражение в его глазах сменялось изумлением и горечью. Явно желая дать резкий отпор поначалу, он задумался и сказал:
– Даже так? Господи, театр абсурда какой-то... Ну ладно, с Иви мне все до некоторой степени ясно, а вот ваша роль тут какова? С чего вы вдруг так сблизились с Пашей, когда он всего лишь сын подруги вашей дочки? И то они же с Олей потом почти не общались...
– Не буду отрицать, отчасти вы попали в точку и тут не обошлось без доли эгоизма с моей стороны, – произнес Андрей Петрович, – У меня, когда родился мальчик, был не самый легкий момент в жизни и хотелось почувствовать себя нужным. Быть отцом единственной дочери всегда чревато проблемами в будущем, а если вы – корейский отец единственной дочери, то эти проблемы надо смело умножать на два. Неизбежно окажетесь на задворках, когда она выйдет замуж и станет частью другой семьи. И чаще всего не сможете вмешаться и заступиться, если ей трудно, потому что вы свою функцию уже исполнили, и внуки будут в первую очередь внуками сватов, а вы – по остаточному принципу, как и вся ваша дальнейшая жизнь... Я всегда знал, что так будет, но на душе все равно было скверно. А искать у кого-то утешения я не привык, не так воспитан. И когда родился Паша, Оле тоже оказалась нужна поддержка, так вот все и совпало.
– С этого момента я перестаю понимать, – заметил Даниэль, – Насколько я знал со слов Иви, родители Оли ей помогали, так зачем ей понадобилось искать поддержки у вас? Или он что-то недоговаривал?
– Нет, дело в другом. Видите ли, – ответил Андрей Петрович, слегка замявшись, – Вашему другу Оленька действительно так сказала, но на самом деле все обстояло несколько иначе. Айвару, конечно, это уже ни к чему, а вот вы, по-моему, должны знать.
– Ну говорите, раз уж начали, – нервно промолвил Даниэль. И Андрей Петрович рассказал ему и о том, как мать и отец, которого на этот момент уже не было в живых, настаивали на аборте, и о том, как он узнал всю историю Оли, в том числе и о любви к Айвару.
– Я тогда просто в ужасе был, – горько констатировал Андрей Петрович, – Получалось, что я ради своей дочери другую девочку лишил любимого человека. А я Оленьку с малолетства знал, она так же на моих глазах росла, как и Паша. Нет, она сразу сказала, что на меня не в обиде, но я-то себе простить не мог. Вот и стал ей помогать, сначала денег немного подкидывал, позже работу с достойной зарплатой подыскал. Когда уже я сам на неполную неделю перешел, то частенько был на подхвате: то в аптеку съезжу, когда ребенок болеет, то в парикмахерскую его отведу, чтобы ей не отпрашиваться. А потом Паша подрос – такой чудесный мальчишка! Тогда уж я сам к Володе пошел и от души ему сказал: что ты творишь, дурак старый? Когда пожалеешь, поздно будет! Нет, он был хороший мужик, мы давно дружили, но в некоторых вопросах упертый как баран. После этого родители с Олей помирились, но по-настоящему оттаяли только когда она вышла замуж и родила Аню, сестру Паши. Теперь у вас, как говорит молодежь, пазл сложился?
– Вроде того. Выходит, что вы из чувства вины взялись опекать ее?
– Не только, – решительно сказал Андрей Петрович, – Да, я считал, что некоторым образом в ответе за их судьбу, но кроме того, мне искренне хотелось ее поддержать. У меня в юности было нечто похожее, мои родители тоже устроили разнос, когда я выбрал не кореянку. Но Оле-то, слабой девочке, пришлось куда труднее. А к Паше я просто прикипел душой, да и он во мне будто почувствовал нечто близкое. Детей ведь не обманешь. И Оля никогда не учила его считать меня дедом, это началось на интуитивном уровне.
– И Пашу никогда не смущало, что вы с ним, извините... не похожи? – спросил Даниэль.
Андрей Петрович впервые благодушно улыбнулся:
– Дети не задаются подобными вопросами, если только взрослые их не просветят. А мы с ним и Оленькой наоборот всегда относились к этому с юмором.
Тут лицо Даниэля помрачнело.
– Ну что же, рад за вас. Только, Андрей Петрович, подумайте, как в этой ситуации выгляжу я? Легко ли мне было всегда знать, что она любила Иви, даже когда он уехал? Что мне никогда с ним не сравниться, что я всегда буду думать, как далеко у них зашло? А теперь вы меня упрекаете, что я едва ли не спихнул на вас и на него заботу о ребенке, который никогда не был моим, хоть и зачал его я. Но это же было ваше решение! Вы боялись одиночества, а Иви не мог забыть Олю, поэтому и Пашу любил как родного сына. А я-то чем хуже всех, что меня нельзя понять? Разве я хотел чего-то особенного? Просто жить в радость, быть современным, свободным и счастливым человеком. Это что, преступление? Нет, это нормальное, здоровое желание, только меня почему-то за него осуждают. И кстати, если вы давно знали о невиновности Иви, почему не поговорили с ним? Не попросили прощения, не сказали, чтобы он спокойно возвращался сюда, не предостерегли от жизни в Эфиопии, которая его в конце концов искалечила? Что же вы теперь на мне-то отыгрываетесь?
Даниэль опустил голову и в этот момент показался Андрею Петровичу совсем молодым, как четырнадцать лет назад, без всякого приобретенного буржуазного флера.
– У каждого из нас свой груз ответственности, Даниэль, и все мы тут сильно обожглись, – строго сказал он, – Я только советую вам оставить эти мальчишеские обиды в прошлом и не травить сердце ни себе, ни другим. Называйте это как угодно, но вы отказались от Паши, вы бросили Олю беременной, и это ваша ответственность, а не Айвара. Живите для своей семьи и для себя, как вам всегда и хотелось, а ваш друг... Я искренне надеюсь, что он еще жив и что вам удастся чем-то ему помочь.
– Знаете, чего я всю жизнь не могу себе простить? – вдруг спросил Даниэль пронзительно и резко, – Что один раз, один-единственный чертов раз позволил себе подумать: ну чем он лучше меня?.. Подумал один раз, а грызу себя за это до сих пор!
– Господи! – вздохнул Андрей Петрович, – Когда же вы житейской мудрости наберетесь? Вы ведь хорошие парни, только дури бы вам поменьше!
Даниэль удивленно поглядел на него, но не стал уточнять, о ком еще шла речь. Он встал и, постукивая ладонью по столу, произнес:
– Ладно, старик, я понял. Настаивать ни на чем не буду, если только Оле когда-нибудь не потребуется помощь. Она, конечно, тоже гордая, просить не любит, но вы мне можете сообщить. Я всегда готов откликнуться. Но если мне удастся помочь Айвару с женой вернуться сюда, надеюсь, вы не будете вспоминать о своих претензиях. Тем более что если вы хотите участвовать в жизни Паши, то вам придется сталкиваться. Кстати, а где сейчас ваша родня?
– Родня? – растерялся Андрей Петрович, – Дочь в длительной командировке, зять в Питере, жена дома. А почему вы об этом спрашиваете?
– Ну, вы им тоже намекните. Нет, сам он их не побеспокоит, я думаю, что ему давно нет дела до всей вашей семьи. Но я все помню, и больше его в обиду не дам. Если случится еще что-нибудь сомнительное, мне и за океаном дадут знать, будьте уверены.
– Я вас понял, Даниэль, – заверил его Андрей Петрович.
Тут Даниэль всмотрелся в пожилого человека и сказал более мягко:
– Да, теперь и я вас понимаю. Похоже, из всего семейства совестью мучились только вы...
17.Это была любовь
Через два дня Даниэль улетал обратно в США. Оля, несмотря на свою разбитость, все же взяла себя в руки и поехала вместе с Митей проводить его.
– Прости, Даня, – вдруг произнесла она, взглянув на него помутневшими больными глазами.
– Да что ты? – тихо воскликнул мужчина и осторожно погладил ее по плечу, – За что мне прощать тебя, Оля? Ты меня прости! Это я перед тобой навсегда в долгу, из-за дурацкого упрямства, самолюбия... Я должен был остаться с тобой и сыном! Ведь если бы я все-таки остался, у нас бы получилось? Могло так быть?
Оля вздохнула и сказала с материнской мягкостью:
– Наверное, могло, Даня. Не мучай себя, будь счастлив, я всегда вспоминала о тебе только хорошее. Ты помоги ему, пожалуйста...
Когда они расстались, Оля спрятала лицо на плече у Мити и проговорила, с невыносимым трудом сдерживая слезы:
– Я ведь знала, я всегда знала, что однажды он больше не вернется...
– Он вернется, – твердо сказал мужчина и заставил подругу взглянуть ему в глаза, – И не смей его заранее оплакивать. Нам сейчас надо владеть собой, и относиться к нему как к прежнему, а не как к ущербному и больному. Этого он не потерпит.
Однако Айвар не вернулся. В декабре, в преддверии северного Нового Года, Даниэль Гиди и Ольга Северцева по разные стороны океана наконец получили от него послание с припиской от Налии, что он оставил его незадолго до отъезда.
«Если вы это читаете, значит, мы больше не увидимся. Только не корите себя и примите мое желание остаться в вашей памяти прежним, молодым, жизнелюбивым. За последние годы я понял, что меня и так было слишком много в жизни других людей. Иногда я этого не очень хотел, иногда мне это нравилось, но в какой-то момент просто стало не хватать на собственную жизнь, и она меня наказала, очень жестко наказала. Я едва ее не потерял и, к счастью, получил еще один шанс пожить только своей жизнью и Налии. А вам надо жить дальше без меня от слова „совсем“. Не обижайтесь на эту просьбу, не ждите меня и не пытайтесь ничего узнать: я и сам не знаю, что будет дальше. Об этом узнает только она, да и то скорее почувствует.
Я ни о чем не сожалею из всего, что случилось в тот год, да и вообще отвык от сожалений. Да, вам может показаться, что у меня в жизни ничего не происходит, да, я не слежу за мировыми новостями и мне вообще порой неважно, какой на дворе день, но я всегда улыбаюсь. Просто это все, что я сейчас могу сделать для дорогих мне людей, чтобы облегчить им жизнь, – улыбаться. И вам я советую то же самое. Что до тех, с кем я простился при плохих обстоятельствах, то дай им бог разобраться в собственной жизни. Да и вообще, ребята: будьте живы, остальное приложится. Я желаю вам помнить об этом перед Новым годом, который сейчас наступает в Эфиопии, и перед тем, который вы будете встречать позже. С любовью, Айвар»
Даниэлю он отдельно написал, что будет очень благодарен, если тот вместе с тестем, имеющим свой благотворительный фонд, поможет медицинскому колледжу в Семере и больнице, в которой Айвар работал. Причем лучше и надежнее всего будет не переводить деньги, а сразу прислать необходимое оборудование для лечения и реабилитации. Налия обещала позже написать подробно, что нужно купить, и Даниэль в ответном письме заверил, что все будет сделано.
В письме к Оле Айвар сказал, что его служебные и спортивные награды, любимые вещи, книги и личные записи должны «в свое время» достаться Паше. Кроме того, он написал ей: «Оленька, ты всегда очень много для меня значила, и я не прошу обо мне забыть – никто из нас не способен стереть свою память. Но постарайся хотя бы не страдать, помни только о всем хорошем, что мы пережили вместе. Иначе и мне будет больно, и в этом мире, и в прочих, – это такое старое негритянское поверье. Нас, конечно, трудно назвать мудрой расой, но порой и мы придумываем что-то дельное. Так что прощай, моя беляночка, и поцелуй за меня сына. Да, конечно, я всегда считал, что он мой».
Узнав от Оли про это послание, Андрей Петрович попросил у нее контакты Даниэля и смог до него дозвониться. Он спросил только одно:
– Скажите, я могу чем-то помочь Айвару?
– Можете, – ответил Даниэль, – Не бросайте Пашу. Этого будет достаточно. Я очень надеюсь, что вы были со мной честны и по-настоящему его любите.
Сама Оля, получив письмо, долго плакала. Это было не в ее правилах, но боль прорывалась наружу если не слезами, то головокружением, теснотой в груди, нехваткой воздуха. Сейчас ей казалось, что именно она подписала Айвару приговор, когда отвергла то, что он предлагал от всего сердца. И когда несколько лет спокойно принимала его электронные послания и деньги для сына, ничуть не насторожившись. Что с того, что он прожил несколько беззаботных лет с Налией, пока его рассудком руководила страсть? Зато теперь он погибнет, и никогда не узнает, что Оля, быть может, носила его ребенка, пусть и всего несколько недель. Она так и не решилась когда-то сказать ему это, сочтя, что правду уже не узнать, и если так и было, значит, судьба этого ребенка оберегать и ее, и Айвара, и Пашу, и Налию, и Алексея, и общих детей. И не надо тревожить его душу и отравлять этими сомнениями жизнь Айвару. А с другой стороны вышло так, что Оля все-таки решила за них обоих.
Муж старался не беспокоить ее и не хотел показывать, что у него самого творилось внутри. Конечно, ему было жаль Айвара, хотя прежде наркозависимые люди вызывали у него бескомпромиссное презрение. Догадывался ли он, что тот для Оли не просто друг ее бывшего парня? В этом Алексей не признавался даже себе самому. Вернее, первое время общение супруги с красивым чернокожим мужчиной, конечно, слегка его напрягало и он думал, нет ли здесь подвоха, но, в отличие от жены Айвара, так его и не нашел, потому что через призму мужских ориентиров искал не там, где следовало.
Так что Алексей успокоился на этот счет и сделал вывод, что для Айвара дружба с его пасынком была частью миссионерской деятельности, а со временем нашел в этом и свою выгоду. Паша в общем его не стеснял, но Алексей, не в последнюю очередь из-за общественного мнения, хотел иметь собственного сына и инвестировать именно в его будущее. Правда, с этим были сложности: Оля уже дважды не смогла выносить плод, но Алексей не терял надежды. К тому же на нем были две родные дочери, да и о стареющих родителях пришлось бы заботиться независимо от их дурного характера. Паше, на взгляд Алексея, было достаточно привить самостоятельность и волю, научить полагаться только на себя, как и подобает мужчине. Поэтому он не держал пасынка в черном теле, но и не допускал излишеств, хотя ребенок о них никогда и не просил.
И привязанность Паши к этому странному негру казалась ему не вполне понятной, но в целом такой расклад устраивал отчима, особенно когда Айвар стал еще и помогать деньгами. Это заметно улучшало психологический климат в семье: Алексей уже не чувствовал себя в неоднозначной роли источника ресурсов для чужого ребенка, у Паши появился тот, кого он считал отцом, да и Оля как-то просияла.
Мысль предложить Айвару опеку над мальчиком после школы поначалу казалась безумной, однако вскоре Алексей счел, что от этого все будут в выигрыше. Правда, Африка была не лучшим местом для жизни, но с другой стороны Паша сам мечтал жить с Айваром, учиться в Эфиопии и строить там новые города. Увы, поговорить об этом так и не удалось. Только справился бы Айвар с воспитанием сына, если в итоге разрушил даже собственную жизнь? А жена теперь плачет, не спит по ночам и подолгу бездумно глядит в темное окно. И самому так скверно на сердце, и так тягостно смотреть в глаза подросшему пасынку, который с годами все больше становится похож на Айвара...
В конце концов, устав молчать, Алексей все же зашел в полутемную гостиную, где Оля сидела на диване с ногами, укутавшаяся в свой любимый персидский платок. Он осторожно присел рядом и хотел коснуться ее руки, но Оля вдруг сказала:
– Леша, я не хочу в этом году ставить елку.
– Ну что за разговоры, Оленька? – произнес ошарашенный муж, – Мы всегда отмечали по-людски, а теперь вдруг не будем? Перестань, не выдумывай! Это у тебя сейчас какой-то порыв, а потом ты сама будешь сожалеть.
– Да ты же всегда так хотел, – возразила она, – Проведем этот день как все остальные и ляжем спать вовремя, ты каждый год это предлагаешь. Давай мы наконец тебе уступим.
Алексей нахмурился и сказал:
– Нет, Оля, так я точно не хотел.
Однако Оля так двусмысленно усмехнулась, что он сам услышал собственные слова в ином свете. Разумеется, она знала, что муж равнодушно относится к праздникам и прочим семейным развлечениям, что они даже его утомляют, но ему важно, чтобы жена и дети пытались его вовлечь, просили советов и помощи и радовались тому чуть насмешливому снисхождению, которое он оказывает, помогая с елкой и прочими, по выражению Алексея, «танцами с бубном». И он действительно не хотел, чтобы его лишили этой возможности. Но разве это было плохо? Все по-своему были довольны этой традицией: жена и ребята – игрой, а он знаками их доверия и даже какого-то почитания. И только теперь Алексей понял, насколько в действительности это было для него важно.
– Послушай, давай поговорим серьезно, – произнес он, – Это все из-за него? Так может быть, ты наконец объяснишь, что это вообще было? Нет, ну с твоей стороны понятно, допустим, а он? Вот его я в упор не понимаю! Ему все это зачем было нужно – лечить, учить, одевать чужого ребенка, дарить подарки, холить, лелеять, когда так называемый отец за все годы не прислал ни копейки и ни разу не позвонил? Что это было?
Оля взглянула мужу в глаза и, помедлив несколько секунд, промолвила:
– С моей стороны, Леша, были эгоизм и глупость. А с его стороны это была любовь.
– Господи, так я и знал! – глухо застонал Алексей, вцепившись ногтями в щеки. Некоторое время после этого он молчал и Оля тоже боялась нарушить тишину и даже ощутить на себе его взгляд.
Но потом мужчина поднялся с дивана, отдышался и снова повернулся к жене. Положив свою широкую ладонь на ее бледное запястье – в этот раз Оля не противилась, – он посмотрел на нее и тихо сказал:
– Ладно, пусть так. Только скажи, пожалуйста, мне одно: эта ваша любовь – это была только лирика? Не физика?
В лице Оли неожиданно что-то дрогнуло, и она осторожно дотронулась до его щеки, чуть колючей от привычной трехдневной щетины.
– Ну конечно, я тебе не изменяла, – заверила она мужа, – Я бы никогда не смогла, Лешенька. Прости, пожалуйста, если дала повод так подумать.
– Я верю, Оля, – вздохнул Алексей, обнял жену и погладил по голове, – Ладно, дорогая моя, не плачь только, пожалуйста. Все еще будет хорошо. И знаешь что, не надо тебе больше пытаться снова забеременеть. Не судьба, значит, зато внуков дождемся.
Так супругам удалось избежать кризиса и понемногу Оля стала приходить в себя, отвлекаясь в работе и играх с дочками. Паша тоже тяжело переживал недавние известия, но дома вел себя сдержанно и очень заботился о матери. Душу он в основном изливал Андрею Петровичу. К этому времени Паша очень вытянулся, раздался в плечах и окреп, в его лице с первого взгляда сложно было распознать африканские черты: прямые темные волосы, карие глаза и кожа медового оттенка отличались скорее приятным средиземноморским колоритом. Уши он еще не проколол, но заявил, что через пару лет обязательно это сделает, а от курения и татуировок Айвар все же успел его отговорить. Паша стал очень похож на него, но в его лице было больше жесткости, уверенности, даже романтической дерзости.
Тем не менее если бы они сейчас встали рядом, как казалось Оле, никто бы не усомнился в их связи, гораздо более сильной, чем биологическая. А что, размышляла она, ведь был же очень похожий случай в прекрасном и жутком сказе «Малахитовая шкатулка». Только что ждет Пашу, суждено ли ему вырасти счастливым и самодостаточным человеком или стать тенью и двойником? Куда он подастся и сохранит ли ниточки, связывающие с простой и понятной жизнью? Или будет искать те же тайные знания, что и Айвар, не боясь опасного прикосновения к потустороннему?
В конце декабря к Оле однажды пришла ее мать, Анна Ивановна. Они долго сидели на кухне и Оля наконец понемногу выговорилась, но мистические думы и тревоги за сына, конечно, решила держать при себе.
– Вот так он и решил, мама, – безнадежно произнесла она, – Больше никаких писем, звонков и вообще признаков жизни. Даже когда я получу «наследство» для Паши, я не смогу узнать никаких подробностей. Но разве это правильно? Конечно, я очень виновата перед Айваром, но почему теперь он захотел просто вычеркнуть меня из жизни? Почему я не могла знать о его здоровье, присылать лекарства, приезжать? Почему, в конце концов, не смогу хоть оплакать его потом по-человечески...
– Глупая ты, Оля, – мягко сказала Анна Ивановна, – Да он так и сделал только потому, что ты до сих пор ему дорога. Ведь ты всегда сможешь верить, что он еще жив! У меня вот после смерти твоего отца такой возможности нет...
Мать приумолкла и Оля, потрясенная этим порывом откровенности, бережно положила руку на ее плечо. Тут в кухню неожиданно вошел Паша и сказал:
– Вы что грустите, девчонки? Перед праздниками не положено! Давайте уже понемногу готовиться: с вас пироги, а я, так уж и быть, съезжу за подарками в торговый центр.
– И сестренок с собой возьмешь? – спросила Оля с улыбкой.
– Что мне остается делать? – притворно вздохнул мальчик, – Их, конечно, за уши будет не оттащить от нарядов и раскрасок, но я потерплю, если ты улыбнешься.
Он подошел к матери и поцеловал ее в щеку, а потом уважительно дотронулся до руки бабушки. Оля посмотрела на сына с нежностью, в которой проскальзывало что-то похожее на уважение, и еще – на благодарность к тому, чьи очертания она сейчас видела в его добром и в то же время строгом лице. «Спасибо тебе, Айвар», – подумала она и вдруг ощутила прилив спокойствия.
