Текст книги "Жаворонок Теклы (СИ)"

Автор книги: Людмила Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

В то время он частенько после работы ужинал в одном местечке, где можно было дешево и сытно поесть и заодно посидеть за учебниками. Окружающая суматоха и постоянно звучащие из динамиков старые восточные шлягеры Таркана и Араша ему не мешали. Айвар успел полюбить шум большого города и чувствовал себя вполне комфортно.

И однажды он увидел, как из подсобного помещения вышла девушка – очень юная, младше его лет на восемь, а то и на десять, невысокая, сутулая, с худыми руками и ногами. Ее пепельно-черная кожа, типичная для жителей юга страны, контрастировала с волосами, которые были окрашены хной в бордовый цвет, переплетены во множество косичек и скреплены цветными заколками. Одета она была в растянутую белую футболку, рваные джинсовые шорты и резиновые шлепанцы.

Но самым примечательным было то, что к спине у нее был привязан крохотный младенец. Айвар не сразу его разглядел, так как ребенок, по-видимому, крепко спал. Молодого человека это удивило: конечно, в Африке до сих пор носили детей за спиной, занимаясь хозяйством, но все-таки в основном это было характерно для деревни. В столице такое встречалось гораздо реже, к тому же, в кафе могло быть опасно. В руках девушка несла ведро с мыльной водой, в котором, должно быть, ополаскивались тряпки для мытья столов и пола. Было заметно, что при ее комплекции тащить его нелегко.

Заметив, что девушка направлялась во двор, чтобы выплеснуть ведро, Айвар догнал ее и осторожно, стараясь не потревожить ребенка, окликнул:

– Девочка! Подожди, давай я помогу ведро вынести.

Она оглянулась и посмотрела на парня с едва обозначенной досадой, но в целом безразлично, будто нездоровый человек или измученная своим долголетием одинокая старуха. Уголки ее сочных губ были скорбно опущены.

– Какая я тебе девочка? – вяло спросила она. – За девочками иди в школу, или в монастырь, а я, если ты не слепой, уже вполне взрослая.

Айвар не стал выспрашивать, приходится она младенцу матерью или старшей сестрой, и протянул руку за ведром. Она так же безмолвно отдала его. Ребенок к тому времени забеспокоился, и когда Айвар вернулся со двора, девушка уже сняла его со спины и пыталась укачать. Вернее, она довольно грубо встряхивала малыша, отчего он раздражался еще сильнее.

– Голодный, что ли? – спросил Айвар, поставив ведро.

– Да как же, – отмахнулась девушка. – С голоду он точно не умрет. А мне еще час пахать до конца смены, и как его теперь угомонить, чтобы не мешал? Ты знаешь, что в деревне младенцам для этого жеваную травку дают?

– Я много что знаю! Не болтай лишнего,– сказал Айвар уже строго. – Давай лучше я его сам подержу, пока ты свои дела закончишь. Кстати, это у тебя сын или дочка?

– А знаешь что, подержи! – отозвалась девушка и быстро сунула малыша ему в руки. На ее лице даже мелькнуло что-то похожее на бодрость. – Всяко больше пользы, чем вопросы задавать. Ты откуда вообще взялся такой любопытный?

Не дожидаясь никакого ответа, она ушла обратно в подсобку, а Айвар вернулся за столик. Здесь к нему уже привыкли и ничего не спросили. Маленький негритенок на удивление быстро успокоился, и Айвар с удовольствием рассмотрел его сморщенное личико, заплывшие глазки и крохотные ручки с белыми крупинками ноготков и розовыми ладошками. Головка уже была покрыта легким кудрявым пушком.

Айвар всегда любил детей, и хотя по-прежнему не желал заводить своих из-за пережитых в подростковом возрасте страшных впечатлений, ему было с ними хорошо и он с радостью возился с малышами и в больнице, и в том квартале, где жил.

Затем Айвар уже с тревогой подумал о том, как легко девчонка отдала младенца совершенно незнакомому парню, будто не только не боялась за него, но была не прочь сама подтолкнуть дитя к какой-нибудь опасности.

Эта мысль могла показаться невероятной, но Айвар хорошо знал, что Африка только на вид чадолюбива, традиционна и растит своих отпрысков неприхотливыми, но крепкими. На деле детоубийство встречалось здесь не реже подпольных абортов, и никто не думал расследовать такие случаи, так как в сельской прослойке младенец не считался человеком. И помимо нищеты, голода или болезненности ребенка, матерей порой толкало на это внутреннее расстройство, которое в цивилизованном мире называлось послеродовой депрессией. Айвару доводилось слышать, как ее называли «блажью», «баловством» и вообще мистификацией, которая неведома беднякам. Но он знал, что гормоны не считаются с экономикой, верой и идеологией, а в одиночестве и после травматичных родов превращаются в смертельный яд.

Спустя час он решил позвать наконец девушку, отдать ей малыша и, может быть, проводить ее домой, но она не показывалась. Собрав свои вещи, парень заглянул в подсобку и увидел ее сидящей на полу у двери и лениво что-то пережевывающей. Айвар не исключал, что это могла быть та самая травка, которая в Эфиопии называлась «кат».

– Девушка, тебя как зовут-то? – спросил он, растолкав ее.

– А тебе зачем? – вяло отозвалась она, поднимаясь и беззастенчиво одергивая футболку.

– Да не затем, чтобы знакомиться, будь спокойна, – ответил Айвар, решив не церемониться. – Просто мне вообще-то давно покурить хочется, и в туалет, и домой идти пора, а я не знаю, кого позвать.

Судомойка взглянула на него неожиданно прояснившимися черными глазами. Тут молодой человек заметил, что у нее были правильные и мягкие черты лица, но отекшие веки, мелкие складочки у носа и сжатые губы придавали ему унылый и сонный вид.

– Ты сам-то вообще кто? – спросила она.

– В смысле – кто? Санитар я, из больницы, но какое это имеет значение? – сказал Айвар, решив, что вопросы с ее стороны уже выглядят добрым знаком. – Меня Айвар зовут, или просто Айви, друзья обычно так называют.

Юная негритянка вздохнула и сказала:

– Ладно, давай его сюда... Слушай, «просто Айви», мне вон тоже много чего хочется, только это никого не волнует. И мне разницы нет, домой идти или куда еще, потому что человеком я нигде себя не чувствую. Это ты вот час потерпел и сейчас мне его сдашь и пойдешь по своим делам, а я так и останусь...

Айвар помолчал, так как эти горькие слова его задели за живое, и наконец спросил:

– Ну, если ты еще чего-то хочешь, то не все потеряно. Тебе что, совсем некому помочь?

– Ага, – кивнула она. – Родня у меня в деревне осталась, и я им с этим ребенком ни в какое место не уперлась. Обратно они меня не пустят, да и самой унижаться не хочется. А на чужих в городе рассчитывать нечего, тут давно нет общинно-племенных связей.

Все же Айвар вызвался проводить ее до дома, который был не очень далеко от его района. По дороге Лали (так представилась девушка), кое-что ему поведала о себе. Она сбежала из деревни без родительского согласия и какого-либо подспорья, мечтая стать танцовщицей или актрисой. Такие грезы появились у нее в сельской школе – одна из ее учительниц и старших подруг, чуть ли не единственная любительница книг во всем поселке, приучила Лали к любовным романам разных эпох, которые читала вслух или пересказывала на свой лад. Впитав фантазии о красивых домах, садах, нарядах, героях, интригах и любви, девочка стала мечтать прикоснуться к такому миру хотя бы через игру и притворство.

Поэтому в Аддис-Абебе Лали попыталась зарабатывать уличными танцами, но это и принесло ей беду. Ее гоняли попрошайки со стажем, а среди прохожих попадались люди, чей интерес к пластичной и раскованной девушке был отнюдь не только эстетическим.

В конце концов кто-то из них совершил над ней насилие – об этом она упомянула очень кратко и сухо. Будучи совсем девчонкой, она не предугадала, к чему это приведет, и аборт делать было поздно, да и страшно. Почему она не бросила ребенка сразу после родов, Лали толком не смогла объяснить. Но никакой любви к нему она до сих пор не ощущала, не давала ему имени, не пыталась приласкать и, по ее собственным словам, очень хотела как-нибудь прокрутить все назад.

После рассказа девушки Айвар невольно проникся к ней уважением. То, что она, родив ребенка, не опустилась до криминала и попрошайничества, говорило о многом, как и ее склонность к мечтам и самокопанию, странная для деревенской среды.

2.Женская благодарность без прикрас

Дом, где жила Лали, кишел не просто беднотой, но и пьяницами, которые, правда, по ее словам были тихими и только клянчили грош-другой на «стаканчик». И все же Айвару было неспокойно оставлять ее там. Увидев ее крайне неприглядную и унылую комнатушку, он понял, что девушка все больше заболевает равнодушием к жизни, и на это есть не только личные и социальные, но и сугубо медицинские причины.

– У тебя что, совсем нет еды? – полюбопытствовал он.

Лали мрачно усмехнулась и сказала, приподняв футболку:

– Если ты голоден, то вот здесь еды хоть залейся! Как назло, сама я кое-как питаюсь, а этого добра через край, ему столько и не съесть. Так что я не буду против, если он с тобой поделится, потому что она уже чертовски пухнет и болит.

– Понял, благодарю, но не стоит, – поспешно сказал Айвар. – Лали, мне уже пора домой, но я к тебе завтра зайду в кафе. Заодно подумаю, чем вам помочь.

– Не надо меня жалеть, Айви! Ей-богу, не понимаю, откуда ты такой взялся. Вроде черный, а ведешь себя как-то не по-здешнему.

– Ну, это действительно запутанная история, но расскажу как-нибудь в другой раз. А жалею я не тебя, а ребенка: у него еще гордость не выросла.

Он и сам не понимал до конца, почему его так взволновала история этой девушки и ее ребенка (это, как выяснилось, был мальчик). В больнице Айвар повидал много ужасов от насилия, недоедания, грязи и духовного падения, которое порой разлагало организм хуже болезней. Но от Лали он узнал нечто новое – что жизнь в спартанских условиях вовсе не дает иммунитет от слабости, страха и жалости к себе. Кроме того, у Айвара уже по-медицински был наметан глаз на скрытые недуги, и за столь короткое знакомство он вполне представлял, чем девушке можно помочь, пока ее нервное расстройство не привело к страшным последствиям.

На следующий день у него был выходной, поэтому он решил проведать Лали пораньше. Она обмолвилась, что на работу пойдет после полудня, и Айвар с утра сходил на рынок, где купил картошки, оливкового масла, хлеба, фасоли, орехов, овечьего сыра и сухофруктов. Из теории он уже знал, что к депрессии часто приводит дефицит кое-какой «химии» и восполнить его можно прозаическим способом.

Девушка при виде этого изобилия вначале посмотрела на него как на безумца, но потом все же сдержанно поблагодарила, сама почистила и поджарила картошку. За едой они снова разговорились и Айвар даже немного рассказал ей о том, как жил за границей, какие у его родителей были хлебосольные знакомые, встречавшие гостей изумительными домашними пирогами с ягодами и творогом. Лали немного оживилась от этих историй и поела, хоть и без особого аппетита. Страна, о которой говорил парень, показалась ей какой-то невероятной сказкой.

– Забавное у тебя тату, Айви, – вдруг заметила она. – Кем ты там в больнице работаешь? Уж очень неформальный у тебя вид.

– Пока просто санитаром, – улыбнулся Айвар. – Мне там и пол приходилось мыть, так же, как тебе. Правда, сейчас я учусь, только не на врача, а на медбрата. И кое в чем уже разбираюсь. Кстати, тебе бы надо ко мне в больницу сходить, сдать кое-какие анализы, а заодно и малыша следует осмотреть. Он же у тебя в полной антисанитарии растет. Хорошо еще вшей пока нет, это я разглядел.

– Слушай, здесь все так растут, как сорняки, – резко заявила девушка, – и никто над детьми не трясется: пять из десяти помрет, но остальные-то кое-как держатся. Правда, не знаю, какая половина более везучая...

– У тебя не десять детей, Лали, а один, – строго сказал Айвар, – и вы оба везучие, потому что живете и пока не болеете чем-нибудь страшным. Так что к врачу ты обязательно сходишь.

Правда, многое Айвар уже понимал сам: гормональный сбой, застой молока, незалеченные травмы и воспаления после родов сочетались с обычной нагрузкой на любую женщину в первый год жизни ребенка. Поэтому он смог раздобыть для Лали приличный молокоотсос, белье из безопасной ткани, прокладки и кое-какие лекарственные мази. Заодно он купил детский крем от опрелостей у малыша и научил девушку их обрабатывать. Эти сюрпризы потрясли ее больше, чем еда, но она их приняла и даже впервые слегка улыбнулась.

Потом Айвар помог ей развести огонь под большим котлом и прокипятить простыни и полотенца в мыльно-содовом растворе. Ему показалось, что с момента несчастья она совсем махнула рукой на свой быт, и он стал понемногу вовлекать ее в дела по хозяйству. Сначала Лали реагировала на это резко, но вскоре стала прислушиваться.

Они развесили белье сушиться на солнце и устроились рядом на крылечке, чтобы перекусить инджерой с красным луковым соусом.

– Скажи, Айви, а что это ты повадился мне помогать? – спросила девушка, протягивая ему баночку пепси-колы. – Моему отцу и братьям до меня никакого дела нет, а ты вроде как чужой и столько на меня времени тратишь.

– Да просто страшно стало за вас. Я сам через такое прошел, когда чувствуешь, что никому до тебя нет дела, но мне было все-таки гораздо легче. Так что ты можешь уже не считать меня чужим.

С этого времени Айвар регулярно приходил к Лали по вечерам и в выходные, если она не работала, приноровился сидеть с ребенком на руках и одновременно заниматься медицинской теорией или английским. Ей за это время удавалось постирать, сходить в баню или просто подремать. С продуктами он тоже продолжал помогать. В кафе она справлялась сама, и даже настояла на том, чтобы Айвар не слишком с ней возился в ущерб собственному досугу. Он не возражал, заметив, что ее нервы понемногу приходят в равновесие и ей уже нравится наблюдать, как подрастает малыш. Девушка даже попросила его сходить с ними на рынок за новой детской одежкой, купила ванночку, мыло со вкусным запахом, и когда Айвар приносил со двора воды, купала мальчика. Назвала она его Самуэлем. Он уже улыбался, изучал все вокруг огромными вишневыми глазками из-под пушистых ресниц, узнавал их обоих и рос вполне здоровым и спокойным.

Конечно, не все было гладко, пережитые травмы еще напоминали о себе и Лали частенько срывалась, но тут выручал спокойный и терпимый характер самого Айвара, который умело гасил подобные вспышки и знал, какие больные места лучше не трогать. И Лали все больше к нему привязывалась, как и он к ней. Она не могла, как свободные девчонки, гулять до утра или ходить на танцы, но Айвар все же находил способы ее развлечь. Его рассказы о питерских белых ночах, русской зиме и холодном море казались ей захватывающими словно их родные африканские сказки, пропитанные мистикой, опасностью и кровью. Иногда он приносил с собой магнитофон и ставил кассеты с какой-нибудь приятной мелодией, которая нравилась и младенцу.

Айвар чувствовал со стороны Лали зарождающийся женский интерес, да и сам успел проникнуться к ней какой-то интимной теплотой. Но помня о ее трагическом опыте, он остерегался резких движений, хотя ему было очень приятно видеть кокетливый блеск в ее прежде безжизненных глазах, таких же больших, как у Самуэля.

И однажды Лали позвала его в гости, пообещав, что сама приготовит что-нибудь вкусное. Это тоже его обрадовало: прежде девушка прохладно относилась к стряпне и жаловалась, что работа в общепите вызывает отвращение ко всем запахам кухни. Айвар по дороге купил для нее абиссинскую кремовую розу и конфет из жженого сахара, хотя раньше избегал явных признаков ухаживания.

Увидев Лали, он был взволнован не на шутку. Она принарядилась в дикого вида платьице из блестящей ткани и с принтом в виде рыбьих костей, причесалась, надела ярко-красный пластиковый ободок и даже намазала ногти на ногах розовым лаком. Кроме того, на столик она постелила новую цветастую клеенку. Малыш к тому времени был уже сыт и спал в своей вместительной плетеной корзиночке, и они с удовольствием поели жареных грибов с луком и инджерой. Они получились слегка пересушенными, а соус, на взгляд Айвара,– островатым, но тем не менее вечер ему очень нравился. Впрочем, подспудно он, конечно, думал о продолжении и о том, как далеко девушка готова зайти.

После того, как молодые люди попили кофе, Лали убрала со стола, подошла к Айвару и осторожно коснулась его плеча.

– Айви, скажи, я тебе нравлюсь? – спросила она вдруг, неловко переступая худыми босыми ножками.

– Ну да, нравишься, ты красивая, – спокойно произнес Айвар без всякого лукавства: ему действительно казалось, что Лали очень похорошела, а особенно ее украшала улыбка. Губы и щеки девушки налились и приобрели задорную округлость, кожа красиво блестела, тело окрепло, стало женственным и грациозным. Но в глазах все еще был страх и неуверенность.

Она притихла, по-видимому что-то обдумывая, и Айвар добавил:

– А почему ты спросила? Тебя что-то беспокоит?

Лали смущенно взглянула на него и не нашла что ответить.

– Ты меня не бойся, пожалуйста, – сказал он мягко, но серьезно. – Если я тебе не нравлюсь, то ничего не случится, я умею держать себя в штанах. Но все-таки ты не просто так об этом спрашиваешь, да?

– Да, ты мне тоже нравишься, и я в последнее время часто о тебе думаю, но мне все равно страшно. Знаешь, что об этом говорят в деревне?

– Представляю, – кивнул Айвар, – только жизнь, Лали, простирается далеко за пределы того, как ее изображают в таких деревнях. Я не могу это объяснить так, в один момент, мне самому потребовалось много времени, чтобы понять, что нормально, а что нет. Может быть, ты все же разрешишь просто поцеловать тебя, а там будет видно?

Лали еле заметно улыбнулась, что он растолковал как одобрение. Айвар поднялся со стула и обнял ее за плечи. Когда они поцеловались, парень органически почувствовал, какая волна желания исходит от этой беззащитной девочки, впервые доверяющейся мужчине. Эта волна еще больше подхлестнула его самого, будто поток соленой океанской воды, разбившейся о скалы. Он обожал ощущение здоровой женской чувственности, активность и откровенность партнерши в ласках, и сейчас без слов просил ее об этом. Не отрываясь от его губ, Лали провела ладонями по мускулистым плечам и рукам молодого человека, попыталась обхватить его запястье, но оно было слишком широким для ее тоненькой, почти детской ручки.

На секунду Айвар вдруг подумал: «Какой ублюдок может защищать обрезание женщины, после которого любое прикосновение будет вызывать у нее только страх и гадливость? Клянусь, если когда-нибудь при мне вздумают покалечить еще одну девчонку, я сам их кастрирую». От злости он напрягся и тяжело выдохнул, отчего Лали испуганно спросила:

– Что, Айви? Я тебе сделала больно?

– Да что ты, девочка моя, – тихо ответил Айвар, растрогавшись. – Наоборот, мне очень приятно, а если ты не против, то будет совсем хорошо.

Быстро, но бесшумно, чтобы не побеспокоить спящего неподалеку ребенка, Айвар подвел ее к застеленной пледом лежанке, которая, впрочем, была в двух шагах от них, и помог расстегнуть платье, подсказав, что остальное она может снять потом. После этого можно было погасить лампу и тогда уже раздеться самому.

Впрочем, Лали, как он заметил, все же украдкой за ним наблюдала, хоть и с опаской, и особенно ее заинтересовал странный блестящий конвертик. Не удержавшись, девушка полюбопытствовала:

– А это что такое? И зачем?

Айвар улыбнулся: ему на этот вопрос уже приходилось отвечать неоднократно.

– Это чтобы ты сейчас не забеременела снова, тебе пока рано, – пояснил он. – К тому же, у тебя внутри еще ранки не зажили и без этого в них можно занести какую-нибудь грязь.

– Но ты же мужчина, откуда ты знаешь? – удивилась Лали.

– Научился, – лаконично ответил Айвар. – Ну Лали, не будь ты такой серьезной! Давай я тебе помогу отвлечься.

Лали немного поколебалась, стянула хлопчатобумажные трусики и села, обхватив себя руками и уткнувшись лицом в колени. Он осторожно погладил ее по спине:

– Ну что, маленькая? С тобой все в порядке?

– Ничего, просто волнуюсь, – смущенно ответила девушка. Наконец она смогла его рассмотреть: без одежды Айвар выглядел еще более могучим, его натертое одеколоном тело матово сияло даже при слабом свете из окна. Лали невольно вздохнула, но не от испуга: ей нестерпимо хотелось его обнять, прижаться губами к острому бугорку на шее, завиткам татуировки, упругим пластинам грудных мышц, пройтись жадными и боязливыми поцелуями по животу. Она понимала, что парня сейчас одолевают более грубые и напористые желания, подтверждение тому было налицо и это еще немного ее тревожило. Но Лали уже была готова на все, чтобы прикоснуться к этому совершенному мужскому телу, которое, как ей казалось, бог создал из каких-то неземных ингредиентов и справедливо наделил силой и мощью. Вдруг у нее вкрались совсем пугающие, непристойно затейливые порывы, которые любая женщина из ее деревни сочла бы дикостью, – да что там, она никому бы не осмелилась прежде о них сказать. Но Айвар... Может быть, он ей разрешит?

Когда он помог девушке лечь и сам лег рядом, тревожным был только первый момент, наподобие погружения в прохладную воду. Но Айвар быстро взял себя в руки, понимая, что сейчас ни жалость, ни деликатность между ними не были уместны. Лали поначалу просто доверилась ему, давая ласкать свое глянцево-черное тело, сладко пахнущее молоком, но все еще стыдливо сжимая ноги. Когда он стал целовать ее живот и бедра, девушка прерывисто задышала, даже испуганно всхлипнула, но не попыталась его оттолкнуть. Ее нежное тельце доверчиво обмякло, и боли удалось избежать. Приподнявшись, чтобы убедиться, что она не плачет, он спросил:

– Поцелуешь меня еще?

Лали осмелела, обняла его за шею и подняла колени для удобства. Когда поцелуй ненадолго прервался, у нее вырвался тихий сдавленный стон, она все больше забывалась и даже запустила пальцы ему в волосы. Жар внутри нарастал и распирал, наконец Айвар перестал себя сдерживать и несколькими мощными движениями достиг желаемого, пока очаровательный эмоциональный подъем не успел потускнеть.

Потом Лали уснула по-детски крепко, пригревшись у его большого уютного тела и продолжая обвивать рукой его талию, а он с удовольствием оберегал ее сон, поглаживал жесткие кудри, щекотавшие ему лицо, целовал худые выпирающие лопатки. «Совсем птенчик, воробушек» – думал он потрясенно. И удивлялся, сколько мудрости и такта было в этой молоденькой полуграмотной эфиопке, которая так хотела доставить ему радость, не смущала лишними расспросами и позволила положиться на безмолвие, точнее – на язык обнаженного тела, который лучше всяких слов успокаивал и объединял растревоженные души.

Айвар думал и о том, что кто-нибудь наверняка снова обвинил бы его в аморальности, – переспать с кормящей матерью, по сути подтолкнув ее к этому, здесь равнялось святотатству. Но он считал иначе, а кроме того, ему просто было очень хорошо с ней, и они провели вместе не только ночь, но и почти весь следующий день. Преодолев робость, Лали даже попросила пожилую соседку присмотреть за ребенком два-три часа. Она пыталась сказать что-то в оправдание, но та добродушно отмахнулась. Наедине они совсем осмелели, и Лали удивила парня пробудившимся темпераментом и неутомимостью: познав обостренное наслаждение, она просила еще, будто взялась испытать его выносливость. Ей нравилось покоряться его власти, но когда Айвар уставал, она охотно сама забиралась на него сверху, что доставляло не менее бурное удовольствие обоим.

К вечеру Лали почти задремывала на его плече, прикрывшись постельным тряпьем. Айвар предпочел его откинуть, чтобы охладить тело и высушить пот, поскольку к его наготе она уже привыкла. Неожиданно девушка встрепенулась и удрученно сказала:

– Слушай, Айви! Я же совсем не подумала, что у тебя наверняка невеста есть. Она ведь расстроится, если узнает... Ты не говори ей ничего, ладно?

– Да с чего ты взяла? – улыбнулся Айвар. – Нет у меня сейчас никого, кроме тебя. Иначе что бы я тут делал, по-твоему? Я тоже не люблю никого расстраивать!

– Уж будто? – недоверчиво спросила Лали. – У такого хорошего, как ты, и нет невесты? Да тебе вообще жениться давно пора!

Эти слова, типичные скорее для какой-нибудь консервативной матроны, прозвучали так забавно в ее устах, что Айвар невольно рассмеялся и прижал девушку к себе. Она доверчиво потерлась лицом о его грудь. Неожиданно он почувствовал, что расслабленность уходит, и снова потянул Лали за собой.

Ему очень понравилась та легкость и уют, которым были овеяны их отношения, и нежный даже в моменты бесцеремонности секс, прекрасный вне всякой моральной подоплеки. И все же Айвара что-то смущало, несмотря на то, что Лали, к его радости, ожила и прониклась любовью к ребенку. Ни одна из его прежних девушек (да и последующих) не смотрела на него такими глазами, серьезными и полными какого-то одухотворенного блеска даже в моменты страсти, как смотрела Лали. Он чувствовал, что не может отблагодарить ее за это в полной мере, хотя она и не рассчитывала на благодарность и от этого Айвару становилось еще более неловко.

И спустя некоторое время Лали призналась ему, что ей хочется поселиться в каком-нибудь тихом и живописном местечке подальше от Аддис-Абебы, которая так и не пришлась ей по сердцу. Например, в какой-нибудь резиденции, куда можно устроиться домашней прислугой. Жизнь вблизи природы, тишина, красивый дом и культурные люди вокруг казались Лали чем-то родственным атмосфере любовных романов или старых фильмов, сведения о которых доходили до нее урывками.

Айвар пообещал помочь подруге и через свои знакомства нашел место на южном курорте Арба-Мынч. Ему показалось, что ей лучше устроиться в хорошей гостинице, чем в частном жилище, где хозяева будут иметь неограниченную власть над ней и ребенком.

Когда Лали уезжала вместе с Самуэлем, они попрощались очень тепло и нежно, и она коснулась лба и плеч Айвара каким-то неизвестным жестом, сочетающим христианское благословение и языческое заклинание.

– Айви, ты будь счастлив, пожалуйста, – тихо сказала она. – Обещаешь? Мне не надо от тебя ничего другого. Да и что там, если бы не ты, нас с Сэмом сейчас, наверное, уже не было бы на этом свете.

– Ты преувеличиваешь, маленькая моя, – заверил ее Айвар. – На самом деле ты очень сильная, тебя нужно было только немного подержать за руку.

– Немного, но зато как, – отозвалась Лали и доверчиво прижалась к нему.

Вскоре Айвар получил от нее письмо с восхищенным рассказом о местных озерах, реках, уютных домиках и нарядных людях. При нем была фотография, на которой Лали в красивой голубой форме и с белым цветком в волосах держала на руках окрепшего и кудрявого сына в такой же голубой щегольской курточке. Позже она вышла замуж за одного из местных управляющих. Он был вдовцом намного старше ее, но добрым и участливым человеком, охотно взявшим под опеку Самуэля. Впоследствии Лали регулярно присылала Айвару открытки с желтыми ромашками в эфиопский Новый Год, и он бережно их хранил вместе с первым письмом, где были те же слова, что она сказала ему перед отъездом.