Текст книги "Жаворонок Теклы (СИ)"

Автор книги: Людмила Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

– Спасибо тебе, – сказала она, скромно улыбнувшись. – Честно говоря, мне в последнее время редко удается так отдохнуть душой. Сам знаешь, с работой и семьей часто становится не до себя.

– Да мне-то за что? – шутливо отозвался Айвар. – Это муж у тебя молодец, помнит ведь, какую музыку ты любишь. А мне, выходит, просто повезло.

Оля немного помолчала, потом сказала:

– Давай пока не будем ловить такси, пройдемся немного. Ты не против?

– Конечно, – тепло ответил Айвар, – Мне ведь по-прежнему очень дорог этот город, его улицы, дворы, речной запах... Постоянно это вспоминаю в Африке, Оленька.

– Так может быть, потом все же вернешься навсегда? Ведь вам с Налией при такой сумасшедшей жизни рано или поздно захочется отдохнуть, а здесь тебе всегда рады.

– Ну да, я не сомневаюсь, – усмехнулся Айвар. – Оля, некоторые вещи прекрасны именно своей несбыточностью. Я много лет помнил Питер как чудесную сказку, а потом, на деле, оказалось, что здесь ровно те же люди и те же проблемы, что у меня дома, разве что внешнего культурного налета побольше. Только к милосердию и заботе друг о друге он не имеет никакого отношения. Словом, дело не в перемене мест.

За разговором они не заметили, как прошли довольно далеко. По пути им встретилась кофейная будочка, и Айвар предложил немного отдохнуть возле нее. Они пили горячий шоколад со сливками и безмолвно смотрели в прозрачное небо.

– Знаешь, Айвар, что меня всегда в тебе особенно удивляло? – вдруг спросила Оля.

Он вопросительно посмотрел на нее, лукаво улыбаясь.

– Ты давно знаешь, что женщины способны сами зарабатывать деньги, решать проблемы и выбирать, с кем и как им спать, что они трезво смотрят на жизнь и не боятся боли и грязи, что многим хватает примитивного и натурального, честно купленного, и не нужны никакие высокие материи. Но при этом ты – именно ты! – всегда помнил, что несмотря на все это, мы – женщины, что нам нужно сочувствие, нежность, что мы устаем, болеем, что иногда хочется и просто поплакать, пожаловаться, или наоборот, помолчать, что самое тяжелое для нас – не все эти несчастные стирки-готовки-уборки, а хроническая тревога, за детей, за мужа, за родителей, как будто душа у тебя не внутри, а наружу выпотрошена и продувает ее со всех сторон...

– А как иначе, Оленька? – тихо произнес Айвар, и она с изумлением увидела, что его глаза странно блеснули. – Против природы-то не попрешь. Только главное даже не это: все мы порой нуждаемся в том, чтобы нас пожалели, но сами вбили себе в голову, что это неправильно и недостойно, что перебьемся, перетерпим. А потом и пожинаем плоды в виде болезней и нервных расстройств. Ну ладно, не будем о грустном, посмотри, какой сегодня вечер.

Он ласково сжал ее ладонь, и Оля благодарно улыбнулась.

16.Недетские тревоги

Несмотря на странные ощущения после разговора с Северцевым, Айвар был доволен, что сможет доставить Павлику радость. Детям в лагере очень нравилось, а им он доверял больше чем кому бы то ни было. В свои периодические заезды Айвар выкраивал время, чтобы пообщаться с воспитанниками, и беседы у них проходили тепло и весело. Налия тоже любила детей, причем ладила с трудными подростками не хуже, чем с малышами, – сказывался собственный опыт конфликтов и скитаний. Поэтому она охотно помогла устроить мальчика в лагерь на две смены.

В разгар лета супруги приехали в Питер по делам, связанным с разработкой системы паллиативного ухода, и при первой возможности навестили Павлика. Мальчик, который успел окрепнуть и загореть, с удовольствием показал им красочные панно на стенах игровых комнат – ребята рисовали их коллективно, но эскизы он в основном придумывал сам. С алкидными и акриловыми красками, кистями и специальным распылителем он уже управлялся как заправский художник-оформитель, и ему нравились все этапы работы, от сочинения композиции до очистки стен, шлифования шпаклевкой и наждаком и нанесения грунта.

Вода в заливе в эти дни была удивительно теплой и прозрачной. Устроившись вместе с Павликом на пляже, Айвар показал ему, как в Африке чистят кожу горячим песком и золой, и рассказал о племенах, которые до сих пор панически боятся воды, не говоря уже о моющих средствах. Они так увлеклись беседой, что не сразу заметили, как подошла Налия, неся с собой корзинку с нарезанными дольками арбуза и дыни.

– Как тут мои мальчишки? – весело спросила она, присаживаясь между ними и погладив Павлика по волосам.

Эти ласковые слова удивили и тронули Айвара, и он заметил, какой воодушевленной жена была весь день. Налия украдкой прикоснулась к плечу Айвара кусочком льда, оставшимся в корзинке, и он ответил лукавым, притворно строгим взглядом. А Павлик, полулежа и задумчиво грызя кусочек арбуза, прислонился к коленям женщины и прикрыл глаза.

– Что, устал, львенок? – мягко сказала Налия. Этим словом она обычно называла малышей, но иногда обращалась так и к подросшему Павлику. Тот неловко улыбнулся и кивнул.

– Слушай, Павлик, а ты не хочешь погостить у нас несколько дней? – вдруг спросил Айвар. – Мы остановились в служебных апартаментах, там вполне уютно. А у меня тут хлопот поменьше, чем у Налии, так что мы с тобой успеем и погулять, и пообщаться.

– Ой, это было бы супер! – оживился мальчик. – Мне здесь нравится, но с тобой еще лучше. Я даже маму спрашивал, можно ли будет на следующее лето поехать к вам в гости, в Эфиопию.

– И что же она сказала?

– Что если вы будете не против, она меня отпустит, но позже, когда я подрасту, – сказал Павлик с сожалением.

– Так приезжайте все вместе, – предложила Налия с веселой улыбкой.

– Ладно, ребята, вы что-то далеко забегаете вперед, – заметил Айвар. – Там у нас все еще очень много опасных болезней и недоброжелательных людей, и вряд ли это удастся искоренить к тому времени, когда ты подрастешь. Но если получится – тогда, конечно, мы позовем тебя в гости.

– Обещаешь? – спросил мальчик, расплывшись в доверчивой улыбке.

– Конечно, обещаю, – улыбнулся Айвар ему в ответ и подхватил мальчика на руки. Тот с удовольствием обнял его за шею, ткнулся носиком в темную щеку мужчины и тихо сказал:

– Тогда я тебе тоже обещаю, что приеду.

Айвар договорился с начальством, чтобы Павлика отпустили на несколько дней, и предупредил об этом Олю. Когда они приехали на квартиру, Налия приготовила мальчику горячие бутерброды с чаем, и пока он ел, муж потихоньку сказал ей:

– Как это все-таки странно: любознательному мальчишке совсем не интересно увидеть Америку, где живет его отец, но тянет в Эфиопию. И семья это, похоже, поощряет...

– Отец-молодец, – усмехнулась Налия. – Айвар, а какая тебе, собственно, разница, почему так, а не иначе? Ты разве не рад с ним побыть?

– Да что ты, не то слово! У меня сердце от нежности заходится, когда я его вижу. Просто переживаю, Налия: мне почему-то кажется, что у них там не все так гладко, как на первый взгляд. Но взрослые люди пусть со своими проблемами сами разбираются, а Павлик ведь еще совсем маленький. И потом, я слышал, что люди всегда интересуются своими корнями.

– Так Павлик и интересуется, а корни у него такие же, как у тебя: эфиопские, – иронично заметила Налия. – И не морочь себе голову! Павлику с тобой хорошо, а это главное. И знаешь, я уверена, что если ему в самом деле понадобится помощь или совет, он тебе скажет.

– Ладно, – почему-то устало улыбнулся Айвар и притянул жену к себе, зарываясь лицом в мягкие складки ее кофточки. – Как ты всегда умеешь ответить, чтобы все проблемы не казались такими уж серьезными?

На следующий день Налия рано уехала по делам и Айвар неторопливо накормил мальчика завтраком.

– Мне потом нужно будет в одно место, по работе, – сообщил он, когда Павлик умылся. – Могу тебя взять с собой, чтобы тебе одному тут не скучать, а когда освобожусь, мы еще погуляем. Как тебе такой план?

Павлик с радостью согласился, хотя строго говоря, место, куда собирался ехать Айвар, для детского досуга совсем не подходило. Это был дом инвалидов и престарелых, расположенный ближе к области, где Айвару надлежало собрать кое-какие сведения для будущих паллиативных проектов. Однако он находился в тихом и зеленом месте, к тому же долгая дорога увлекла мальчика. Айвар взял напрокат машину и Павлик восхищенно смотрел в окно и с ходу придумывал всякие интересные истории о зданиях и маленьких домиках, встречавшихся по пути.

Предложив Павлику погулять по уютному парку, Айвар отправился к директору, которого весьма удивил интерес африканца к паллиативной деятельности.

– Вы рассчитываете, что вскоре, так сказать, богоугодные заведения смогут стать частым явлением в вашей стране? – полюбопытствовал директор.

– Не могу прогнозировать, но очень этого хочу, – пояснил Айвар. – То, что в Африке люди живут мало, вовсе не значит, что они умирают молодыми: просто немощь у них наступает на двадцать лет раньше, чем у вас. Семья не всегда может обеспечить им комфортное дожитие, поэтому я считаю, что для этого должны работать специально обученные люди и места, где их обеспечат удобствами и анестезией.

– Ну вообще я думаю, что это должно быть крайней мерой: не от хорошей жизни существуют такие заведения, и в конце концов, каждый человек имеет право скончаться в собственной постели.

– А по-моему, вы не о праве говорите, а о какой-то навязанной услуге, – возразил Айвар. – Я очень много общался с безнадежно больными, и далеко не все они этого хотят. Кому-то, представьте, гораздо легче умирать, зная, что они не обременяют своей болью и беспомощностью тех, кого любят, что у близких останутся в памяти светлые моменты, а не этот последний ужас. Что, вас удивляет, что люди с черной кожей и недостатком образования способны на такие измышления?

– Нет, что вы! Но вообще есть такое впечатление, что к смерти у вас, по крайней мере, относятся иначе.

– У нас другие ритуалы: в последний путь принято провожать с песнями и танцами, а не со слезами, но чувства те же самые, и терять близкого человека очень больно. Так зачем мучить людей, вынуждая их следить за его угасанием? И зачем мучить его сознанием, что он им в тягость? Я часто веду с родственниками негласную психологическую работу и никогда не настраиваю их на то, что больной скоро умрет. Пусть они подольше думают, что в больнице ему еще смогут помочь, тем более что народ у нас в основной массе довольно наивный и докапываться не станет.

– В России тоже когда-то принято было скрывать безнадежные диагнозы, – заметил директор.

– Я не скрываю диагнозов, тем более что я не врач, я просто даю некоторые установки. А бывает и так, что говорить ничего не надо, достаточно взгляда или прикосновения. Я ведь продолжаю работу в качестве патронажного брата – сам, конечно, с больными сидеть не могу, но постоянно навещаю такие семьи, инструктирую, поддерживаю. Некоторым достаточно было объяснить, что стену и пол у постели больного надо отделать клеенкой, и уже стало намного легче справляться. А в столице удалось на благотворительные взносы организовать приют для одиноких пожилых людей, чтобы они там могли не только лечиться, но и читать, и рисовать, и смотреть хорошие фильмы, и время от времени общаться с молодежью, – среди них есть бывшие учителя, интеллигенты, работники культуры, которые бывали за границей, и им есть что передать. Раньше мне приходилось этим заниматься едва ли не в одни руки, следить и за питанием, и за чистым бельем, но теперь, слава богу, наметился прогресс. Некоторых вообще удалось вытащить из затяжной депрессии и в прямом смысле поставить на ноги: пожилые люди ведь часто перестают двигаться не от болезней, а из-за апатии, равнодушия к жизни.

– Странно, вы ведь еще совсем молодой человек, – вдруг сказал директор, которого явно тронули эти слова. – Но знаете, убеждения с годами меняются, и мало кому удается сохранить идеалы, которые в молодости казались нерушимыми. Вот вы уверены, что сами согласитесь освободить близких от своего присутствия в старости и немощи?

– Ну уж точно не стану умирать у них на глазах, если смогу это предотвратить, – спокойно ответил Айвар. – Благо в Африке много мест, удаленных от цивилизации и гуманизма, где не составит никакой проблемы достать оружие. Но пока об этом рано говорить, у меня много дел, которые надо успеть выполнить.

– Это отрадно слышать, – отозвался директор уже с заметным добродушием. – Таким, как вы, уж точно хочется пожелать долгой счастливой жизни. Давайте я вам покажу наше убежище, пока ваш мальчик там не заскучал. Неужели это у вас сын такой светленький?

– Нет, что вы! Это мой друг, – улыбнулся Айвар. – Просто он потрясающе умный мальчишка, я ему многое рассказываю, в том числе о своей работе. А он так все воспринимает, будто и умом, и сердцем...

– Он удивительно на вас похож, – заметил мужчина, и Айвар слегка смутился, поскольку ему эта странная мысль тоже порой приходила в голову.

Директор показал ему палаты, места общего пользования и рекреационную зону, которая была очень неплохо обустроена. Удалось и немного побеседовать с самими обитателями, которые не сразу освоились в присутствии такого необычного гостя, но Айвар быстро сумел их разговорить. Основной контингент по естественным причинам здесь составляли престарелые женщины, а на них его очарование действовало безотказно в любом возрасте. На прощание они подарили ему две пары прелестных пушистых варежек, которые мастерили на досуге, – вторую пару, маленькую, Айвар взял для Павлика.

Подарок понравился мальчику, однако по дороге обратно Айвар заметил, что Павлик чем-то опечален.

– Что это ты приумолк, Павлик? Утомился или, может быть, есть хочешь? Так сейчас заедем куда-нибудь пообедать, в уютное место. У Налии сегодня еще много работы, так что мы с тобой пока на самообеспечении.

– Спасибо, все хорошо, – робко улыбнулся мальчик. – Я просто почему-то подумал: неужели все люди обязательно умирают?

– Ну да, к сожалению, – спокойно ответил Айвар, подумав, что два самых неудобных вопроса, которые дети задают старшим, – это откуда берется жизнь и есть ли что-нибудь после смерти. И в том, и в другом случае обычно приходится выкручиваться, придумывать какие-то эвфемизмы и сказки, но он в силу своей профессии и жизненного опыта не мог лицемерить. В то же время очень не хотелось ранить восприимчивую душу дорогого ему ребенка.

– И ты когда-нибудь умрешь? – спросил Павлик уже совсем встревоженным голосом.

– Ну а чем я лучше других, родной мой? Давай верить, что это произойдет очень нескоро, и со мной, и с тобой, и с мамой, и со всеми, кого мы любим. А когда человек становится совсем пожилым, он уже легче относится к неизбежности, по-философски. Просто привыкает радоваться одному дню, одной приятной мелочи, почти как ребенок, – погулял по парку, попил чаю, купил новую книгу. А грустные, тяжелые мысли отгоняет. Никакого другого средства от конечности жизни, к сожалению, пока не изобретено.

– Спасибо, – почему-то снова сказал Павлик. – Знаешь, взрослые не любят делиться секретами, все время говорят: вырастешь, мол, узнаешь. То есть, мама так не говорит, но я не хочу ей грустные вопросы задавать, расстраивать. А вот дед Вова ни в какую не хочет объяснять что-нибудь важное: он считает, что это вроде как «не мужское дело» – малышню воспитывать. Дед Андрей гораздо более демократичный.

«Я бы так не сказал» – подумал Айвар, но ничем, конечно, не выдал этого соображения и вслух произнес:

– И что же тебе дед Андрей объясняет?

– Ой, да много чего, – улыбнулся Павлик, – он про науку и технику умеет интересно рассказывать, советует мне всякие мудрые книжки. Но самые главные тайны я все-таки только тебе доверяю.

Тут Айвар был до того растроган, что добродушно рассмеялся. Тут как раз выдалась возможность остановиться и перекусить в уютном месте с итальянской кухней. Когда они устроились на тенистой летней террасе, Айвар заказал мальчику куриный суп и спагетти с овощами и сыром, а себе острые брускетты и классическую «карбонару». Впрочем, в аппетите они нисколько не уступали друг другу.

– Вот и молодец, ешь на здоровье, – одобрительно сказал Айвар, заметив, что мальчик немного стесняется. – Ты ведь уже не малыш, ты будущий мужчина, так что тебе надо набираться сил. Увы, они по-прежнему решают очень многое, это как твой тыл на тот случай, если защитить себя интеллектом не получается. Хотя лично я всегда за второе.

Павлик весело кивнул старшему другу и с удовольствием принялся за фрукты и сок. У него совсем улучшилось настроение, и до вечера они еще успели погулять и побеседовать о всяких приятных секретах. Вернувшись, Налия приготовила ужин, а они в свою очередь порадовали ее купленными по пути сладкими булочками. До конца их командировки в Питере все трое провели время очень душевно и дружно.

Когда супругам предстояло уезжать, а Павлику – возвращаться в лагерь, мальчик долго о чем-то думал, а потому вдруг спросил очень серьезно:

– Айвар, а почему ты с Налией не хочешь жить здесь? Тогда мы бы виделись гораздо чаще: в день рождения, в школьные праздники, на соревнованиях. На стадион бы сходили, я давно об этом мечтал...

Этот вопрос сначала поставил Айвара в тупик. Он сам всегда терпеть не мог отговорки, на которые сетовал Павлик, потому что считал детей полноценными людьми, имеющими право на истину, свое мнение и уважение к нему. Но в данный момент он действительно не знал, что сказать, чтобы не обмануть и одновременно не оглушить мальчика какой-то неудобной вещью, к которой он явно не готов. Айвар был уверен, что ему не суждено еще когда-либо пересечься с Андреем Петровичем и его родней, а вот Павлик жил здесь, среди этих людей, и сеять в мальчике вражду к ним казалось недальновидным и непорядочным. Только как же при таком раскладе остаться честным?

– Павлик, это может показаться странным, но мне сейчас хорошо в Эфиопии, – сказал Айвар после короткой паузы. – Понимаешь, я очень люблю Питер, но в молодости, когда есть силы и не так зависишь от внешнего благополучия, надо успеть попробовать всякие трудности и испытания. Потом ведь шанса не будет. И когда у меня уже станет меньше задора, мы непременно сюда приедем.

– Обещаешь?

– Ну а как же! И ты не забывай, что обещал приехать к нам.

Рядом с Павликом он всегда ощущал безграничное умиротворение, но тем не менее сейчас к нему вдруг примешался какой-то странный холодок. Невнятная тревога кольнула его и, вероятно, не осталась незамеченной для мальчика: тот удивленно посмотрел на Айвара.

Он постарался отогнать это противное, маетное состояние и поцеловал Павлика в мягкую щечку – мальчику это всегда нравилось. На прощание тот подарил своим старшим друзьям новые рисунки, удивительно тонкие и не по-детски поэтичные. Когда Айвар снова посмотрел на них, настроение у него понемногу сгладилось, и когда они с Налией уезжали домой, он уже снова настраивался на интересную работу и приятные моменты отдыха.

17.Сезон дождей

В какой момент он чего-то недоглядел, где произошел надлом, только уже не имеющий никакого поэтического оттенка, Айвару впоследствии было сложно вспомнить. Возможно, это совпало с тем периодом, когда он переживал расцвет своего призвания, а также душевной радости и умиротворения с женой. Поначалу Налия разделяла его чувства, но в ее работе будни не всегда располагали к оптимизму. Контраст между условиями в Аддис-Абебе и бедных регионах, небольших городах и деревнях все-таки был очень четким, и порой красота и относительный комфорт столицы казались Налии не более чем напылением, чуть прикрывающим страшные раны и гнойники.

В своей деятельности по защите жертв насилия Налии пришлось тесно сотрудничать с криминалистами, медиками, социологами и даже церковью, среди представителей которой тоже встречались человеколюбивые энтузиасты. Как и Айвар, она считала, что отношение к детям, женщинам, пожилым и больным людям является той лакмусовой бумажкой, по которой можно определить физическое, культурное и психическое здоровье общества. И оба сознавали, что в Эфиопии оно по-прежнему поражено старыми недугами, наподобие чумы и оспы. Безусловно, что-то менялось, среди молодого поколения попадалось все больше активных и незаурядных умов. Но они чаще всего не желали задерживаться на родине, стремясь реализоваться на более щедрых и заманчивых просторах.

Налия помнила, какой шок у нее вызвало то, что закон о запрете усыновления сирот американцами был принят не только в Эфиопии, но и еще раньше в России. Выяснив все подробности этой истории, она тогда сказала мужу:

– Я даже не знаю, что страшнее: лицемерие властей, толкующих о родине, корнях и нравственной чистоте, или спокойствие народа, который, как водится, безмолвствует или открыто поддерживает подобные законы. Если такая дичь под морализаторской пеленой произошла в цивилизованной европейской стране и люди закрыли на это глаза, то чего можно было ждать от Эфиопии?

Айвар невозмутимо ответил, вытирая с лица остатки крема для бритья и глядя на ее отражение в зеркале:

– А с чего ты взяла, что Россия чем-то лучше нас? Она живет богаче по объективным причинам, там больше народа обитает в благополучных условиях, но ментальность такая же. Сытым нет дела до чужих трагедий, а голодные хотят, чтобы другим было так же паршиво, как им. С чего это они терпели, а новое поколение будет рыпаться?

– И ты спокойно это констатируешь? – удивилась Налия.

– Милая, я бы давно сошел с ума, если бы давал волю эмоциям от каждого виденного мною акта людоедства. А в России этот закон неформально прозвали именно так, – сказал Айвар серьезно. – Мне этого нельзя допускать, я не зритель скандального телешоу, а медик, от которого ждут помощи. И тебе я тоже настоятельно советую поберечь нервы. Это, знаешь, как в самолете: кислородную маску всегда сначала нужно на себя надеть, иначе ты никого не успеешь спасти.

– Знаешь, Айвар, в этой стране впору думать только о спасении самих себя, – мрачно произнесла женщина и вышла за дверь. Муж удивленно поглядел ей вслед.

То, что он поначалу принимал за минутные вспышки, на самом деле являлось хроническим состоянием стресса, которое в молодости было приправлено адреналином, а теперь все больше приобретало горький привкус. Налию стала пугать быстрая смена дней и месяцев, уносящая возможности испытать что-то новое, яркое, и вместе с тем жить спокойно. Родители всегда внушали ей, что долг перед родиной не менее священен, чем перед семьей, но ее ум все настойчивее отторгал те заповеди, которые раньше казались нравственной опорой и стержнем.

Ее инициативы по работе с эфиопскими женщинами, охране материнства и детства и укреплению института социальной опеки были встречены очень неоднозначно. В государственной прессе Налию все больше атаковали обвинениями в попытках разрушить устои общества, подвергнуть сомнению природную роль женщины и мужчины, внедрить чужеродные нормы западного мировоззрения. И когда деятельность Налии и ее соратников стала приносить плоды, недоброжелатели начали настоящую травлю, с самыми грязными методами демагогии, передергивания и ad hominem circumstantiae, припомнили и жизнь родителей Налии и ее самой в России, и ее вызывающий имидж, и брак-мезальянс, и отсутствие детей. Целевая аудитория подобных СМИ смутно представляла, где находится Россия, и ей несложно было внушить любые ужасы о том, как там воспитывают молодое поколение, прививая ему всевозможные пороки с колыбели. К тому же, дружба и доброжелательные отношения с белыми, которые Айвар и Налия не думали скрывать, для большинства африканцев воспринимались как ренегатство, даже если это не имело никакого отношения к рабству или колонизаторству. И все чаще в федеральных источниках рассуждали о том, можно ли доверить заботу о материнстве и детстве человеку, впитавшему порочные заповеди и нарушающему этикет эфиопской женщины, начиная со смелых нарядов и кончая матриархальным браком.

Пока дело касалось только ее, Налия держала себя в руках, но когда желтая пресса взялась непосредственно за родителей и Айвара, хладнокровие стало ей изменять. Пропагандисты выставили Соломона и Агарь чуть ли не предателями родины, воспитавшими столь ненадежную дочь и шиковавшими в чужой стране на «народные» деньги, и в таком же духе прошлись по Айвару, написав, что существование таких, как он, оскорбляет само определение настоящего мужчины.

Соломон тогда усмехнулся в седеющие усы и ободряюще потрепал ее по плечу, сказав, что было бы смешно, если бы деятельность их семьи у всех вызывала светлое умиление. «Дочь, ты же не актриса мелодрам, злить и провоцировать недалеких людей – твоя работа!» – заявил он тогда Налии.

Но вот учителя и товарищи Айвара искренне возмущались подобными пасквилями, изображающими его каким-то альфонсом, фаворитом при «железной леди», которая купила себе красивую игрушку для секса. Для отповеди в одном из немногих независимых изданий высказались люди из разных уголков страны, которым он помог, а в некоторых случаях и спас жизнь. И все они знали, что хоть жена и зарабатывает больше, чем он, на его мужскую ипостась в семье никто не думает посягать, потому что его работа несоизмеримо тяжелее.

Это соответствовало истине: Айвар очень часто допоздна был занят разъездами по городу и окрестностям, руководством в перевозке медикаментов, вакцинации и сборе анализов, посещением локальных очагов эпидемий, мест катастроф, регионов с дурной экологией и высоким уровнем криминала, поиском и обучением толковых людей вне «медийного» круга. И в такие дни Налия ждала его дома с горячим ужином, разжигала ароматные смолы с успокаивающим запахом, делала ему массаж шеи и плеч, а иногда мыла и причесывала волосы, что, по его словам, действовало лучше всякой психотерапии. Айвар рассказывал ей все, зная, что ее нервы не смутит описание любой страшной болезни или увечья, и очень часто она уговаривала мужа пойти с ней на какое-нибудь парадное мероприятие вовсе не для того, чтобы вместе покрасоваться, а ради его душевного отдыха.

Впрочем, такая забота в их отношениях всегда была обоюдной. Поклепов на себя Айвар старался не читать, чтобы поберечь собственные нервы, и хотя его искренне тронула поддержка друзей, воевать он ни с кем не собирался. Но вот душевное состояние жены его тревожило. Сначала Налия старалась не срываться при нем и в основном выпускала пар в разговорах с родителями. Но он понимал, что она чувствует, и не зная, как ее успокоить и не задеть самолюбие, терялся и ненавидел тех, кто причинял его жене боль. Про себя он их называл «энцефалитными клещами».

Подкидывала проблем и активная интеллигенция, которая вроде и стремилась к ценностям просвещенного мира, но почему-то выбирала наиболее сомнительные из них, пусть и модные. Когда западный романтизм накладывался на менталитет африканца, из этого получался огненный коктейль. Айвару пришлось иметь с ними дело, когда он протолкнул через городской комитет инициативу об отстреле бродячих животных с видимыми признаками бешенства и незамедлительном уничтожении трупов. Он знал о том, что в России и Европе такая суровая проза борьбы за человеческую безопасность вызывала трепет у некоторых слоев населения, которые именовали себя зоозащитниками. Но вот то, что это веяние проникло и в Африку, где, казалось бы, банальный вопрос самосохранения был превыше всего, показалось ему трагикомичным.

Все чаще Айвар видел жену погруженной в тяжелые думы, заметил, что она стала курить еще больше прежнего и даже принимала по вечерам какие-то успокоительные препараты. С ним Налия была ласкова, но как-то замыкалась в себе.

А потом Айвар стал наблюдать еще одну вещь: она все более напористо и жестко вела себя в интимных отношениях, что явно говорило о хроническом нервном расстройстве. Он после этого чувствовал себя откровенно использованным, как тогда, на даче у Оли, и в конце концов это стало его больно задевать, несмотря на понимание и жалость к жене. Правда, теперь Айвар уже никогда не возражал, привык механически раздеваться, а потом просто закрывался в ванной, подолгу отмокая в прохладной воде, пока Налия не начинала виновато стучаться в дверь. Она действительно всякий раз жалела о своем поведении, варила ему кофе, пекла сладости, покупала подарки, объясняла и оправдывалась, но проблему это не решало. А самым неприятным ему казалось то, что он всегда волей-неволей заводился и увлекался, хотя каждый раз давал себе установки держаться холодно и технично. Из-за этой сексуальной тяги Айвар понемногу переставал уважать себя, а трещина в их отношениях начинала разрастаться.

Сезонная непогода за окном угнетала даже его, привыкшего к питерским дождям. Это лишь усугубляло тяжелую атмосферу, которая воцарялась дома после очередного неприятного инцидента на работе, провального опыта или дурных вестей от правительства, и Налия все настойчивее говорила мужу, что они уже миновали этап, когда можно жить на голом энтузиазме. Да и где его взять в Эфиопии, в которую они уже и так вколотили много сил, знаний и лет и пока не получили никакой отдачи?

– О какой отдаче ты говоришь, милая? – как всегда спокойно спросил Айвар в одном из таких разговоров. – О благодарности или об улучшении жизни в стране, на которое направлена твоя деятельность?

– Да какая разница, Айвар? Никакого улучшения не будет, пока у людей в мозгах что-то не щелкнет. А для этого остается забирать младенцев у родителей и растить их в резервациях с полноценной инфраструктурой, иностранными нянями и педагогами, уроками права и норм жизни в цивилизованных странах. Только сразу забирать, при рождении, пока они с молоком не впитали, что вот это все и есть наша эфиопская жизнь и судьба! Но ты же понимаешь, что это неосуществимо.

– По-моему, хватит и программ обучения молодых людей за границей, через которые прошли и наши родители, и ты сама. А они, если ты помнишь, всегда намеревались вернуться на родину и изменить жизнь здесь.

– Значит, не очень-то им это обучение помогло, – задумчиво сказала Налия. – Иначе они бы смотрели на вещи трезво и понимали, что свою единственную жизнь надо ставить выше какого-то сомнительного «светлого будущего» и гордости за прошлое: великое Аксумское царство, Абиссиния, родина предков Пушкина, единственная страна в Африке, которая изгнала белых колонизаторов! Ну да, только когда все это было-то? Они бы еще вспомнили, что на нашей территории возникли древнейшие очаги земледелия! Это же такой вклад в мировую историю! Ну а ты сам? Много ты увидел радости от помощи стране, в которой ты даже не родился?

– Во-первых, мне абсолютно неважно, где я родился, Налия, – строго сказал Айвар. – Я все равно всегда был и останусь эфиопом, и родное для меня заключается в людях, а не в территории. Был момент, когда у меня не осталось ни близких, ни цели в жизни, и казалось, что и родины больше нет нигде, а теперь самое родное и важное связано с Эфиопией, такой, какая она есть. А во-вторых... Поводов для радости у меня было очень много, все и не расскажешь. Когда я видел, как люди, на моих глазах чуть не умершие от столбняка, туберкулеза или рака полости рта, шли в школу, женились, дожидались внуков, – это не радость? А еще радостнее было, когда они приучались к прививкам и анализам. Да, они живут в Эфиопии, а не в прованских усадьбах и не в альпийских шале, но живут! Разве подарить им такую возможность – это мало?