Текст книги "И придут наши дети"
Автор книги: Любош Юрик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
3
– До каких пор мы будем ждать? – спросила Катя Гдовинова, и в голосе ее усталости было больше, чем ей бы хотелось. – Мне это уже не нравится. Мне уже и впрямь это действует на нервы. – Она шагала за Даниэлем Ивашкой, переступая через разбросанные доски, мешки с цементом, мотки проволоки, через лужи, грязь и бордюры незаконченных тротуаров в микрорайоне «Юг».
– Подождем, пока вернется Прокоп, – ответил Ивашка, и его голос тоже был уставшим и расстроенным. – Пойдем в гостиницу. Мы так договорились. – Он зашагал дальше, не обращая внимания ни на грязь, облепившую его ботинки, ни на Катю и ее протесты. Они подошли к скамейке.
Даниэль сидел рядом с Катей, легонько касаясь ее колена, но думая при этом о квартирах, которые они только что видели. Он испытывал отвращение, смешанное с усталостью и отупением, ему сейчас не хотелось думать ни о просроченных обязательствах, ни о проектных недоработках и строительных мощностях, ни о людях, которые жили в недостроенных домах и носили воду из колодца.
Он смотрел на серые стены домов и вдруг обратил внимание на железную печную трубу, торчащую из одного окна. Не веря своим глазам, он уставился на дым, поднимающийся из этой ржавой трубы.
Дома стояли, в них жили люди, но в незаконченных квартирах не было ни канализации, ни газа. Практически ими нельзя было пользоваться, но тем не менее они были сданы в эксплуатацию, чтобы строительная организация выполнила план и получила свои премии. Да это же принцип взаимного обмана, подумал Ивашка, строители делают вид, что построили квартиры, город притворяется, что разрешил жилищную проблему, и только люди, живущие в этих квартирах, выглядят угрюмыми. Квартиры приходится заканчивать с огромными расходами, жильцы ходят купаться к знакомым или в свои старые квартиры, а реставраторы никак не могут начать реконструкцию.
Так ничего и не решилось, хотя все заявляют, что плановые обязательства выполнены.
Он огляделся и хотел обратиться к Кате, но глаза у нее были закрыты, и, казалось, что она на мгновение заснула коротким беспокойным сном. Он прижался к ее бедру, она не шелохнулась.
Он вздохнул: сейчас не имеет смысла раздумывать над этим. Все равно ничего не решишь. Он нащупал в кармане сигареты и хотел закурить, но его остановил едкий привкус во рту. Вчера он перекурил. Да и перепил, так развлекался. Он никак не мог вспомнить, как звали ту девушку, и пожал плечами: сегодня одна, завтра другая, какая разница, как их зовут.
Катя потянулась в полудреме, вытянула ноги и, заложив руки за голову, потянулась. Потом зевнула и запустила руки в волосы. Ивашка искоса наблюдал за ней. Он провел языком по пересохшим губам: ведь он приехал в Банскую Каменицу только из-за нее! Она давно волновала его своей независимостью, своей диковатой красотой, однако он знал, что мечты эти несбыточны, как мечты о дальних путешествиях или дорогих автомобилях. Ему часто мерещилось, как он обнимает и целует ее, все остальные, в том числе и собственная жена, – это всего лишь ошибки.
Он схватил ее за руку.
– Катя! – забормотал он. – Катя… послушай!.. Ну, будь со мной хоть немножко… хоть чуть-чуть помягче!..
– Не начинай все снова, – сказала она сонным голосом, не открывая глаз и даже не отнимая руки. – Зануда ты.
– Катя, – снова бормотал он. – Ну хотя бы раз…
– Я уже все это слышала.
– Пойдем в гостиницу. Там никто не будет мешать…
Она замотала головой.
– Я не люблю спешки…
– У нас много времени…
– Я устала, – она освободила руку и слегка отодвинулась.
– За что ты меня мучаешь? – настаивал он. – Тебе он больше нравится… Разве не видишь, как он тебя использует?! Он никогда не разведется… У него не хватит характера…
– Не твое дело! – отрезала она грубо и открыла глаза. – Оставь меня в покое! – В ее голосе послышались плаксивые нотки. – Я думала, вы – друзья. – Она закрыла лицо руками. – Все мне кажется таким плоским и глупым, люди тупы и равнодушны… Каждый видит во мне доступную женщину… Оставьте меня в покое!
Он удивленно посмотрел на нее, словно видел впервые.
– Друзья?! – пробормотал он.
– Это просто невыносимо. Все причиняют мне боль. Я себя не понимаю… – Она вытерла глаза.
– Да, это так, – кивнул он, чтобы хоть что-то сказать. – Человек себя не понимает.
– И ты ничуть не лучше остальных, – продолжала она. – Разве ты считаешь себя порядочным? За спиной предаешь товарища!
Он невесело улыбнулся.
– Кого из нас можно считать порядочным? Каждый уже кого-то предал – себя или другого…
Катя молчала.
– Посмотри на эту смешную трубу, – он указал на окно, – абсурд какой-то… Это просто невероятно! И тем не менее это реальность. Сколько таких вот абсурдных реальностей в нашей жизни, а?
– Мы сами абсурдны, – проворчала она. – Как мы вчера говорили?.. Задерганное поколение… Кто может с этим смириться? Но что мы можем сделать, скажи, что? Сколько было ожиданий, обещаний, надежд! А мы такие… нерешительные! Лишь брюзжим, ругаем и ни одного поступка! Сколько можно?!
– Поступка? – повторил он. – Пойдем в гостиницу.
– Поступка! Собственно… Ну и пусть!
Микулаш Гронец подошел к самой воде, нашел большой камень и уселся на него. Река вздувалась мелкими волнами, они ударялись о берег и время от времени облизывали ему ботинки. Дунай был здесь широким, мутным и ленивым, он искрился в косых солнечных лучах и терялся за поворотом, где на другом берегу начиналась австрийская граница. Солнце плавно и медленно клонилось к горизонту, но все еще было жарко и душно. От реки поднимался нагретый воздух, смешанный с запахом речных трав, а заодно и с запахом грязи и масел, которые несла с собою вода.
Как только появлялась малейшая возможность, он шел к реке, чтобы обрести там покой и сосредоточиться. Анализировал накопленные факты, просматривал записи и пометки, обдумывал канву репортажа. Ему было над чем размышлять. Он прошел по всем крупным словацким рекам, видел их воду и грязь, и ему хотелось написать об этом.
Микулаш Гронец любил воду, реки, озера и моря, в детстве мечтал стать моряком. Он вспомнил, как некогда купался в Дунае: сбрасывал одежду и входил в воду около Карловой Веси в излучине, где Дунай поворачивал к Девину, или же возле трактира «Ривьера», куда братиславчане ходили отдыхать еще до того, как там построили новый микрорайон. Он переходил вброд через старицу на островок, где на песчаных мелях загорали одинокие парочки, укрытые камышовыми зарослями. С минуту он стоял на камнях, потом ополаскивался и прыгал в воду. Несколько взмахов, и он попадал в сильное равномерное течение, которое уносило его к старому мосту. Ему не надо было плавать, а просто держаться на воде, делая один-два гребка, чтобы ухватиться за проплывающее бревно. Под старым мостом он проплывал осторожно, потому что вода там пенилась, билась о сваи, кружилась. За Лидом он направлялся к берегу, переходил мелкие теплые лужицы, в которых барахтались головастики, потом шагал по валунам, поросшим зеленоватым мхом, по тропинкам, протоптанным в высокой траве, в одних плавках проходил мимо пляжа и игровой площадки к старому мосту. А потом долго лежал на белом шершавом песке и сквозь сетку листвы смотрел на облака, слушал плеск волн, гудки пароходов и тихие уединенные голоса. Это были волшебные дни, захватывающие, как путешествия в мир романов Марка Твена и Жюля Верна, – он чувствовал себя свободным, раскованным и беззаботным, он был околдован простыми вещами и простыми чувствами. Потом он сидел в саду, под старыми деревьями трактира, пил холодное пиво и возвращался в город уже с вечерними трамваями, которые грохотали по приветливым улицам братиславского предместья.
Вода была мутной, илистой, но все-таки чистой, по ней не плавали масляные пятна, она не пахла химикатами и канализацией. В ясные, погожие дни река отражала синий цвет небосклона, и деревья противоположного берега, и пилоны моста.
Дунай уже давно перестал быть голубым, и в нем давно никто не купался. В реку сбрасывали сточные воды заводов, помои канализации, рыба воняла нефтью, а на поверхности расплывались масляные пятна. Уже никто не ходил на остров, потому что старица превратилась в вонючую канаву с раскисшими грязными берегами. Все это было ему омерзительно, его не покидало чувство, будто навеки утрачено нечто прозрачное, чистое, принадлежащее детству. Он частенько хаживал за город, вверх по течению, вода и тут выглядела не чище, но зато было потише, сюда ходили только страстные рыболовы и влюбленные парочки.
Он вспомнил, что запасы питьевой воды на Житном острове записаны в каталоги ООН и что по своим качествам они являются лучшими на планете. Вскоре вода может стать стратегическим сырьем и государства будут ее использовать, как, например, нефть. Братислава стоит у основания Житного острова и своими заводскими стоками и городской канализацией может загрязнить и подземные источники питьевой воды. Очень трудно предугадать движение подземных вод: что будет, если в них попадут нефтяные отходы? Сразу же за Братиславой стоит «Словнафт» – огромный нефтехимический комбинат, и хотя очистка сточных вод потребовала здесь миллионных расходов, сквозь фильтры под землю проникает немало нефтяных веществ.
Гидравлическая завеса «Словнафта» уже нарушила водный режим местности, из-за недостатка влаги погибло 180 гектаров леса… «Словнафту» уже выделили миллиардные капиталовложения, чтобы предотвратить его губительное воздействие, но оказалось, что и этого недостаточно, защитные меры требуют все больше и больше денег, необходимы новые фильтры, новое оборудование. Загрязнение подземных вод Житного острова грозит уничтожением целой области, а это означало бы не только экологическую катастрофу, но и серьезные политические проблемы.
Микулаш Гронец об этом прекрасно знал. Знали об этом и специалисты и общественность. И тем не менее об этом говорили как-то нехотя, половинчато, с явным неудовольствием. Вопрос этот витал в воздухе, но никто не решался задать его вслух: зачем было строить такой комбинат именно на берегах Дуная, над хранилищем питьевой воды, рядом с большим городом, в плодородной низине?
Все словацкие реки уже загрязнены, затянуты отходами масел, это почти мертвые воды. Кроме Дуная, в Словакии нет большой реки, воды мало, но и той, что есть, не можем по-хозяйски распорядиться. Теперь лихорадочно строим очистные станции, покупаем дорогостоящие фильтры, но сколько же потребуется времени, чтобы снова очистить реки? И кто знает, можно ли их вообще очистить?..
Гронец наклонился и опустил руку в воду. Она была холодной. Он стряхнул с пальцев капли, на коже остался тонкий маслянистый слой. Он покачал головой: нет, в этой реке купаться уже вряд ли будут когда-нибудь…
Он медленно возвращался в город, обдумывая аргументы своей статьи.
Ему было грустно, он понимал, что ни он, ни кто другой уже не вычистит авгиевы конюшни словацких рек.
– Сядьте спокойно, расслабьтесь, дышите глубоко и попытайтесь сосредоточиться… вот так, хорошо… вытяните ноги перед собой, руки положите на подлокотники… вот так… головой обопритесь о подушку… так уже лучше, пан Флигер…
Вы – пан Фердинанд Флигер, редактор «Форума»… это интересно, посмотрим, что можно здесь сделать. А пока просто сидите, не ерзайте, как первоклассник, ничего не говорите, все в свое время…
Люди обычно представляют себе кабинет психиатра, как кабинет зубного врача… видите… ничего подобного… В общем, это обыкновенная комната, успокаивающие тона, удобная мебель, мягкий свет…
А там, посмотрите, наш аквариум, рыбки благотворно действуют на нервную систему, если вы туда посмотрите, то увидите лишь прозрачный мир тишины и гармонии… Жаль, что вы не увлекаетесь…
Завели бы себе попугая или кошку, знаете, человеку нужен собеседник – тихий, ненавязчивый, верный друг… Знаете, в людях можно разочароваться, но эти немые твари вас никогда не бросят, даже коллекция марок не уйдет от вас с соседом или с коллегой… надо иметь какое-то хобби, заняться какой-нибудь деятельностью, которая помогла бы вам добиться гармонии чувств…
Еще древние мудрые философы учили, что гармония является основной предпосылкой спокойной жизни. Сегодня мы называем это душевной психогигиеной, и мне кажется, пан Флигер, что вам не хватает именно гармонии, душевного покоя, внутреннего равновесия…
Вот вы жаловались на свою работу, если я правильно вас понял, что не находите удовлетворения в работе, а точнее, вас мучают противоречия между вашей совестью и тем, что вы пишете. Ну что же, это действительно серьезная вещь, то есть я хочу сказать, что журналист должен верить в то, о чем он пишет, иначе и быть не может, иначе… вы понимаете, эти противоречия могут привести к серьезным душевным проблемам, даже к шизофрении, к такому вот раздвоению личности, когда человек думает одно, а ведет себя по-другому… И если вы знаете Достоевского и его Двойника… и двойственность вообще как одно из душевных заболеваний… противоречие и неуверенность, противоречие между бытием и сознанием…
Однако вернемся к вашим представлениям, я бы сказал, к вашей «идее фикс» о работе и бессмертии, которая вас приводит в ужас, и к тому, что из всего этого следует, то есть к вопросам, которые вы задаете себе и мне. И хотя я всего лишь обыкновенный смертный, да, да, не то, что этот ваш… как там его… ну, который выдумал, что он бессмертен, этот бедняга Пустай, да, да. Пустай, так вы сказали? Ну, и что он будет делать с этой вечностью? Ведь это тяжелое бремя, которое трудно вынести, нам хватает этого в течение одной человеческой жизни. Причем вечность – это не для человека, это категория, которую мы при своем опыте не можем ни объять, ни понять…
Это, по-видимому, особая душевная болезнь. Возможно, это компенсация за неосуществление своих представлений и мечтаний молодости, причем вечность невозможна с точки зрения биологической, но она точно так же невозможна и с точки зрения психологической, потому что структура человеческой психики не способна смириться с тем фактом, что она должна будет до бесконечности сопротивляться напору жизни, хотя это в какой-то степени звучит парадоксально, потому что человек ведь не может себе представить, что однажды он умрет, равно как и то, что он должен был бы жить вечно…
Если мы задумаемся над этим, то, конечно же, вы признаете, что я прав, ну, скажите, кто из нас верит в то, что в один прекрасный день он умрет? То есть, чтобы вы правильно меня поняли: конечно же, человек знает об этом, он видит, как умирают другие, но он как-то не может отождествить себя с мертвыми, потому что у него нет опыта небытия или смерти, и потому считает смерть чем-то еще очень далеким, малореальным и лично к нему не имеющим отношения. Разве это может случиться именно со мной?! И так далее. Понимаете?
Так что оставим этот вопрос философам, а сами займемся вопросом «что дальше?», как вы его сформулировали, или еще точнее, в чем смысл журналистской работы, есть ли смысл писать, и о чем писать, если однажды все исчезнет, в том числе и газеты, и мы, и все, что существует…
Но только, дорогой пан Флигер, не думайте, что этим вопросом задаетесь только вы, журналист, не заблуждайтесь, пожалуйста!
Кто угодно из нас вправе задать вопрос, зачем я здесь, чего хочу и что будет, когда не будет нас, и может спросить точно так же, как спрашиваете вы, что же дальше, в чем смысл моей работы, моей смерти… Какой во всем этом смысл и почему в течение всей своей истории человек снова и снова задает эти вопросы, которые являются его проклятием, потому что это такие вопросы, на которые нет ответа, потому что они половинчаты, нечетки?..
И человек так и живет в постоянной неуверенности и может утешаться лишь одной мыслью, что он все-таки не одинок, что у всех его собратьев одна судьба и никто никогда не поймет смысла нашего присутствия на земном шаре.
Но я вам все-таки кое-что скажу, и все это будет выглядеть в ином свете: та реальность, тот неоспоримый факт, что человек смертен, не должен нас удручать, а как раз наоборот, должен нас стимулировать, побуждать к более полной и деятельной жизни, использовать все возможности, которые нам предлагает эта долина теней…
Значит, жить, да, жить полно, гармонично, жадно, работать, творить, это – единственная преграда смерти… это морщинка на теле вечности, да, это наш след во времени, и его надо оставить как можно глубже, а в вашем случае – это означает одно: работать, писать так, чтобы приносить людям радость, помогать им переносить тяготы жизни и находить удовольствие во всем, что есть хорошего в нашей жизни, потому что в противном случае это действительно все бессмысленно и бесполезно, борьба, обреченная заранее, проигранная война. Поэтому я и стараюсь, насколько это в моих силах, облегчить людям жизнь хотя бы тем, что хочу их понять, хочу дать им совет, как преодолеть трудности.
Ведь жизнь ставит порой в сложные ситуации, когда человек не знает, как ему реагировать, как к ним приспособиться и как справиться. Это происходит еще и потому, что время летит слишком быстро и все убыстряется, а наши психические возможности изменяются медленнее. Все меняется вокруг нас, увеличивается количество новых городов и людей, увеличивается хаос и неопределенность, старые истины заменяются новыми, иногда только полуистинами, а часто просто ничем, меняется иерархия ценностей, и все это влияет на нашу психику, подвергает человека стрессам и резким душевным колебаниям.
А вы, пан Флигер, вы думаете, что вы единственный, кого коснулись эти перемены. Куда там! Ведь в этом удобном кресле, в котором сейчас сидите вы, сидели уже сотни людей, и у каждого из них голова шла кругом от забот и вопросов, и, если вас интересует, если вам хоть немного это поможет, я расскажу вам об одном из моих выводов, к которому я пришел за годы своей многолетней психиатрической практики и который в известной мере является обобщением современного синдрома, я бы сказал, комплекса современного человека.
Так вот послушайте… Только сядьте поудобнее, а я вам расскажу, что ко мне ходят люди, которые уже занимают определенное положение, нашли свое место в обществе, добились успеха, имеют награды, словом, казалось бы, имеют все, чего только можно желать. Тем не менее они страшно недовольны, они находятся в постоянном конфликте с самими собой, потому что делают одно, а думают другое, а это действительно путь к разрушению личности, причина, по которой мы должны искать корни этих конфликтов, а корни эти берут начало в далеком детстве, и устранить их невозможно. Ведь каждый человек где-то имеет свои корни, где-то он питал и взращивал дерево своей личности, иначе быть не может.
Я обычно расспрашиваю этих людей об их детстве, о событиях и впечатлениях тех далеких лет, когда человек переживает лучшую пору своей жизни, к которой часто потом возвращается в своих воспоминаниях, откуда черпает живительную силу в трудные минуты и которая навсегда наложила на него свой отпечаток.
Вообще, для психиатра детство его пациента – вещь необычайно важная, здесь можно искать и, как правило, найти мотивировку многих его решений, взглядов и поступков, и, поверьте, психиатр редко ошибется в определении диагноза, если он знает все о детстве пациента, о его родителях.
Вы не поверите, как теряются люди, когда их просишь, чтобы они рассказали что-нибудь о своем отце или об окружении, в котором они вырастали.
Мои пациенты росли в различных условиях, я хочу сказать, что у них было нелегкое детство, чаще всего это дети из бедных семей, где куча голодных ребятишек… словом, нелегкая жизнь, не мне вам объяснять, вы, конечно же, об этом слышали и, возможно, даже писали… Но они это чувствовали на собственных желудках и жадно ловя глазами краюху хлеба в жесткой отцовской ладони. Они с малолетства слышали бунтарские отцовские речи, а я не сомневаюсь, что их отцы были настоящими пролетариями, которые не просто гнули спины, а могли при случае и кулаком грохнуть по столу, которые знали тяжелый, безрадостный труд… Надеюсь, вы меня понимаете, а если понимаете, то и согласитесь со мной, что их дети выросли под непосредственным авторитетом отца и его твердой руки, под влиянием его взглядов и убеждений, которые должны были врезаться и в их память, и в их дальнейшие поступки и решения и оказать влияние на всю их жизнь.
Для многих таких сыновей все это кончилось солидными должностями, дачами и машинами, желанием потягаться с господами времен их детства, усвоить их манеру поведения, овладеть, я бы выразился, всем этим господским комплексом, который был предметом зависти и зафиксировался в сознании.
А потом уже не остается ровным счетом ничего, только стремление сохранить свое положение, из которого можно извлекать пользу, получать шикарные квартиры, устраивать сына на юридический, а дочь на медицинский и чтобы жена имела возможность отовариваться в «Тузексе»… В отпуск они ездят только к морю, потому что этого требует строгий мещанский кодекс, и ясно, что каждый, кто захочет сказать в их адрес хоть одно критическое слово, сразу же становится подозрительной личностью, потому что их совесть уже давно заплыла жиром…
Но не заблуждайтесь, пан Флигер, потому что даже совесть нельзя обмануть и время от времени она будет напоминать в минуты просветления и задавать суровые вопросы: почему ты так поступил, где остались твои принципы, твои взгляды, что с тобой произошло и так далее. Да, и вот тогда, когда эти вопросы застают человека врасплох, вот тогда и возникает конфликт, поединок между прошлым и настоящим, сомнения, которые ставят под вопрос всю прожитую жизнь, и тогда…
Тогда наступает уже очередь психиатра, потому что такое состояние, если оно начинает повторяться, может закончиться шизофренией, раздвоением личности и потерей идентичности… словом, я бы сказал, что это может иметь серьезные последствия.
Запомните это, пан Флигер, потому что, на свой манер, это касается и вас, и вашей работы, и мы, психиатры, видим причину в том, что журналист ежедневно сталкивается с тем, что мы называем «недостижимостью цели», это – специальное выражение, и означает оно лишь то, что журналист не видит конца своего пути, он находится под постоянным давлением новых событий и новых фактов. Он не может, скажем, после четырех плюнуть на все и пойти пить пиво. Пиво, которое для многих мужчин является чем-то вроде символа свободы и независимости… Он не может пойти и поваляться в саду на травке, выбросив из головы работу, не может сказать себе: «Работа – не медведь, никуда не денется, сделаю это завтра!..», потому что он находится в поезде, из которого нельзя выпрыгнуть.
Журналист постоянно находится в стрессовой ситуации, в непрерывном напряжении, ему приходится принимать решения, когда нет никакой уверенности, и все это действует на организм, иногда оставляя глубокий след в сознании или порождая неврозы, подобные вашему, пан Флигер. Эти неврозы – всего лишь защита организма, ему хочется таким образом справиться со своим комплексом неполноценности, а некоторые идут по пути насильственного подавления проблем, которые возникли…
Вы меня, естественно, спросите, пан Флигер, как бороться против этих состояний, что делать, чтобы остаться здоровым и, так сказать, нормальным человеком?
И ответ мой прост, хотя все это вовсе не так просто, и мы должны понимать это во всех взаимосвязях…
Итак, пан Флигер, мой ответ звучит так: профилактика, жесткий режим, бережное отношение к себе, хотя, с другой стороны, этот совет может показаться сомнительным и не надо беречь себя, надо жить полной жизнью, как говорится, потому что, как утверждал какой-то древний философ, античный или средневековый – не помню, лучше надорваться, чем просто заржаветь…
Вы можете соглашаться с этим или не соглашаться, все зависит от вашего отношения к жизни и к работе, но мне кажется, что иногда у вас проявляется склонность ржаветь, а иногда вы готовы надорваться, поскольку вы нетерпеливы и неуравновешенны… сперва вы безудержно размышляете над тем, что же дальше, а когда не можете вырваться из заколдованного круга, то мигом отступаете, сдаетесь, но в любом случае вы от этого страдаете, потому и пришли ко мне, и просите совета.
Однако единственная наша беседа не может разрешить все проблемы, да даже и одной проблемы, так что это только первый маленький шажок, только вступление на путь, по которому мы должны пройти…
Пока могу вам посоветовать, чтобы вы отдохнули, выспались, на время ушли из редакции. Возьмите внеочередной отпуск, возможно, вам дадут творческую стипендию, но в любом случае – покой, отдых, смена обстановки. Уезжайте на какое-то время! А когда вы как следует отдохнете, то сможете решить, возвратиться ли вам в газету или уйти из нее, ведь человек может прокормиться и другим способом. А вы, пан Флигер, человек трудолюбивый, добросовестный, по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, так что…
На сегодня это все, о чем мы хотели поговорить.
Сестра скажет вам, когда надо прийти снова, а пока до свидания и подумайте над тем, что я вам сказал.
Выше нос! Все будет хорошо…
А что… что это у вас в руке?
Ах, таблетки снотворного?! Это вам, конечно, прописали в медпункте на работе!
Ну что ж, если не можете спать, пожалуйста, только принимайте их разумно, лишь в исключительных случаях и в предписанных дозах, пан Флигер…
А когда мы встретимся с вами в следующий раз, мы поговорим о бессмертии подольше, а также и о том, что одной человеческой жизни достаточно, чтобы познать все радости и горести и так далее…
До свидания, пан Флигер, рад буду с вами встретиться снова.
Сестра, есть там еще кто-нибудь?
Следующий, заходите, пожалуйста!..
