Текст книги "И придут наши дети"
Автор книги: Любош Юрик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Он сел в свою облупленную «шкоду» и включил дворники. Картина перед глазами то прояснялась, то затуманивалась от влаги, разгоняемой дворниками по стеклу, а горизонт за Дунаем медленно погружался в темноту. Он положил руки на руль и в ту же секунду почувствовал бесконечную усталость и опустошенность в этом своем маленьком незащищенном металлическом мирке.
Конец второго июньского дня застал директора нефтехимического комбината Юрая Матлоху в скверном настроении. Он вышел во двор своего дома, накинув на плечи черный непромокаемый плащ и натянув капюшон на голову, и из-за полуопущенных век глядел на тяжелые густые тучи, выплывающие из-за холмов и поливающие и без того расхлябанную землю новыми потоками. Он сделал несколько шагов по гравийной дорожке, при каждом движении чувствуя нестерпимое покалывание в правой ноге. Сдвинув брови и сжав зубы, он упрямо шагал дальше, словно желая наказать эту боль, растущую в нем. Он чувствовал жгучее покалывание нервных окончаний, но все-таки дошагал до самого забора, там развернулся и зашлепал назад, шаг за шагом, туда и обратно. Рядом с ним беспокойно вертелся пес. Он шагал, не останавливаясь, и боль переместилась в голову, но он делал это нарочно, чтобы не думать о худшем, не сосредотачиваться на других, более неотвязных мыслях.
Наконец он остановился и дал ноге отдохнуть, он уже не выдерживал и не мог больше так истязать себя. Опершись о забор, он смотрел на темный сад.
Он думал о своем комбинате, вспомнил вчерашнее совещание, все решения, принятые на нем, и сегодняшний контрольный обход. Вот и сейчас, глядя в черную пустоту вечера, он весь затрясся от злости. Ведь ни одно из его распоряжений так и не было выполнено, все осталось как есть и на все у этих мерзавцев нашлось объяснение. А потом начался этот ливень, оставивший у него впечатление, что наступил конец света.
Он медленно направился к дому, засунув руки глубоко в карманы плаща и глядя себе под ноги, хотя не видел даже своих ступней. Если бы его послушались, все бы теперь было иначе, размышлял он, словно позабыв о нестерпимой боли.
– А впрочем, какого черта! – бормотал он про себя. – Ничего бы не изменилось! Ведь и вчерашние меры – это те же заплаты! Уже давно надо было заменить напорный бак, уже давно надо было прочистить фильтры… Давно надо было снизить уровень производства, ведь прав был Хабер, предупреждая меня об этом… Этот Хабер… хорошо еще, что у него брат в эмиграции, иначе давно бы уселся в мое кресло! Но все равно, надо было его послушаться, надо было… Но что я мог? – Он выругался, наткнувшись на скачущего пса. – Ничего не мог. Ведь сняв напорный бак и начав прочистку фильтров, мы должны были бы остановить все цеха. А что делать с планом?! Нет, этого мы никак не могли допустить. План бы не выполнили, премии бы лишились, и пошли бы по всему заводу разговоры, мол, как же так, работаем, вкалываем, а заработков никаких, что же ты, дорогой, так о нас заботишься?! В генеральной дирекции дали бы втык, после вызвали бы в райком… Вот и объясняй там, какие у тебя сложности с поставщиками, что устарела технология и что ты не можешь постоянно подгонять людей, убеждать их, принуждать… Ах, да что говорить!
Матлоха подумал о людях, которые, как и он, сидят в ответственных креслах. Он понимает их. Не зря эти кресла такие мягкие – они подавляют. Угнетают… Ведь и другие директора гонятся за планом, ведь им тоже не хватает людей, станков, капиталовложений… Может, они точно так же не спят из-за какой-нибудь незаконченной стройки на их заводе, за которую кто-то несет ответственность, может, и они ждут каких-нибудь запчастей, которых хронически не хватает, ждут, когда кто-то придет и смонтирует оборудование… Им тоже не сладко.
Матлоха взглянул туда, где в черной дыре угадывались горы, где когда-то он чуть было не лишился ноги. Он грустно усмехнулся и направился к дому. Он страшно устал.
Он еще раз взглянул на горизонт, ничего не увидел и только почувствовал тяжелые капли дождя на своем лице. Да, подумал он, этот дождь так быстро не перестанет… Есть вещи, которые человек изменить не в силах и на которые он повлиять не может…
СРЕДА
1
Редакционный шофер Филип Трновский (или Файо, как его называли все в редакции и в гараже Пресс-центра) уже точно знал, сколько и чего потребуется для командировки, сколько вещей поместится в его зеленом чемоданчике, сколько потребуется времени, чтобы заехать за всеми редакторами, которых он повезет в своей синей служебной «Волге». Если в шесть утра они выедут из Братиславы, то где-то около десяти уже будут в Банской Каменице и еще смогут остановиться где-нибудь в мотеле позавтракать и выпить кофе. В десять часов в национальном комитете начинается контрольный день.
Будильник прозвонил ровно в пять. Спящая рядом жена на мгновение открыла глаза – и, перевернувшись на другой бок, тут же снова заснула. Он не мешал ей, сам приготовил завтрак, сам уложил вещи в дорогу: чистую пижаму, зубную щетку и бритвенные принадлежности, рубашку, брюки и домашние тапочки. Сверху положил легкий плащ, больше ему ничего не нужно.
Филип Трновский очень следил за тем, чтобы в командировках он был одет самым тщательным образом, так он увереннее чувствовал себя среди журналистов. Вот и на этот раз он очень старательно умылся, выбрился электробритвой, надел синюю рубашку, темный шерстяной костюм, элегантный, со вкусом сшитый, и к нему темно-синий галстук. Аккуратно уложил перед зеркалом волосы, в таком виде он мог выехать на прием, не то что в командировку.
Небо на востоке стало светлеть, сквозь тучи пробивались бледные солнечные лучи. «Волга» стояла перед домом, ответственный секретарь разрешал перед командировкой ставить машину возле дома, в другие дни она ночевала в большом гараже Пресс-центра. Машина блестела от дождя, чистенькая, вымытая, надраенная: Файо Трновский ездил в командировки не только элегантно одетым, но и в безупречно подготовленном автомобиле.
Мотор заработал сразу же, как только он включил зажигание, но Файо дал ему поработать на холостых оборотах, чтобы он прогрелся. Потом он закурил свою первую сигарету и включил радио, он чувствовал себя в полной форме, и настроение у него было отличное. Он взглянул на часы – было без двадцати шесть – и медленно тронулся с места.
Никто, пожалуй, так не знал скрытой жизни редакции, как он. Редакторы, во время долгих путешествий, оставшись один на один со своим шофером, пускались в пространные разговоры, обсуждали с ним газету, политику, своих коллег, говорили о себе и о своих интимных проблемах, а иногда даже доверяли свои сокровенные тайны. Он был свидетелем тайных признаний, неожиданных романов и маленьких афер. Он много знал, и о каждом из редакторов ему было что рассказать. Но он предпочитал помалкивать и только слушал.
Первая остановка была перед одноэтажным домиком в Горском парке, где снимала комнату Катя Гдовинова. Он посигналил и, пока ждал, записал в тетрадь километраж по спидометру. После возвращения он подсчитает пройденный путь и хоть сотню километров припишет, чтобы подработать, он уже давно так делает, впрочем, как и большинство водителей, которых он знает. Кроме того, он приписывает себе и неурочные часы и продает талоны на бензин у бензоколонок; если он возвращается из командировки в восемь, то в путевом листе пишет, что в двенадцать, и мало кто из редакторов обратит внимание на то, что подписывает, а если и догадается о проделках Филипа, все равно ничего не скажет. Это дань за его молчание. И только ответственный секретарь вечно злится и доносит шефу.
Но Файо свое дело знает, он знает жизнь и умеет вертеться. Он знаком с мафией на бензоколонках, которая спекулирует талонами, знает автомехаников, которым надо дать на лапу, и машина будет в полном порядке, знает, как поладить с начальником гаража. Без этих махинаций он не заработал бы даже на минеральную воду.
Вот и с Катей Гдовиновой они друзья, она всегда прощает Файо его маленькие хитрости, а кроме того, она ему обязана, он оказал ей несколько небольших услуг.
Катя уже вышла из калитки и быстрыми мелкими шажками приближается к машине. Файо с удовольствием наблюдает за ней сквозь мокрое стекло. На ее лице еще сохранились следы вчерашней усталости и сна, но вопреки всему она прелестна и уверена в себе.
– Привет, Файо, – поздоровалась она слегка охрипшим голосом, и ему кажется, что есть что-то интимное в этом обращении, что оно таит в себе скрытые обещания.
Он распахнул дверцу рядом с собой, ему хотелось, чтобы она села на переднее сиденье, чтобы он мог сбоку видеть ее профиль и длинные ноги в узких брюках. Однако Катя покачала головой и села сзади.
Рано утром город еще пуст, час пик начнется чуть позже. Пока им попадались только грузовики, развозящие молоко и свежий хлеб, оранжевые мусоросборщики и полупустые автобусы. Скоро город проснется, артерии улиц заполнятся машинами и людьми, он весь напряжется в транспортных судорогах, он почти задохнется. Файо в душе последними словами ругал братиславское уличное движение и торопился проскочить, чтобы не попасть в пробку, иначе они застрянут и опоздают.
Даниэль Ивашка уже стоял на углу улицы, переступая с ноги на ногу. Увидев машину, он махнул рукой и побежал ей навстречу.
– Доброе утро, – пробормотал он, усаживаясь на переднее сиденье. – Опаздываем.
Файо ничего не сказал, да и Катя не ответила на приветствие, шофер уже знал по опыту, что в такую рань никому не хочется разговаривать. Журналисты привыкли вставать поздно, в редакцию приходят только к девяти, а иные из них и к десяти, так что в шесть утра они еще полусонные, мысли у них ленивые и неповоротливые, они разговорятся только после первой чашки кофе.
Файо Трновский знал и то, что Дано Ивашка влюблен в Катю, но старательно это скрывает, он знал, что в командировках Дано заказывает только одноместные номера и что он не любит спать один. Файо знает, как меняется этот редакционный сухарь, как он переобувается в домашние шлепанцы и попивает крепкое пиво. Файо каждый раз поражает этот другой Даниэль Ивашка, который словно выныривает из каких-то неизвестных глубин. Кто знает, зачем он это делает, думает Файо, зачем носит свои элегантные костюмы и напяливает маску эдакого светского человека. Ему приходит в голову, что этот щеголь просто ищет приключений, которых ему недостает в слишком спокойном браке. Может быть, это и есть его настоящее лицо, а все остальное – редакция, семья, поэзия – все это лишь притворство. Файо еще немного думает об этом, а потом начисто забывает о Дано.
Надо следить за дорогой, вот как раз этот самый район блочных домов, где живет Матуш Прокоп. В бледном утреннем свете эти бетонные коробки выглядят пугающе безлико. Они настолько отчуждены, настолько лишены человеческого тепла, что Файо прошиб озноб. Лишь кое-где разбросаны зеленые пятнышки газонов или худосочные деревца. Да и люди в этом лабиринте напоминают безликие и бездушные фигуры, механические игрушки, двигающиеся по инерции, будто заведенные незримой рукой судьбы, лишенные всяких мыслей и чувств. Один дом похож на другой, одна улица – на другую. Файо вспоминает маленькие тихие и богатые деревеньки на Трнаве, возле Звончина, откуда он родом, и ему вдруг становится необъяснимо грустно от этих бетонных коробок, которые стоят тут, словно неудавшиеся монументы своего времени.
Где-то здесь, в одной из таких коробок, живет Матуш Прокоп. Они проехали магазин самообслуживания и остановились возле тротуара. Файо протяжно засигналил. Он больше всего любил ездить с Прокопом. Весь день Прокоп занят делом, а у Файо при этом всегда возникало чувство, что это каждый раз непременная встреча с чем-то увлекательным. Прокоп всегда хотел изучить проблему со всех сторон, выслушать мнение директора завода, техника, рабочего. Файо вспомнил, как однажды Прокоп писал репортаж об одном заводе, который не выполнял план. Он поступил туда простым рабочим и целый месяц там вкалывал, жил в общежитии, ходил к ним домой, работал, как и они. А потом написал о том, что он там пережил.
Файо знал, что Матуш Прокоп веселится так же, как работает, то есть обстоятельно. Когда они садились вместе где-нибудь в баре, Прокоп забывал обо всем: о работе, о газете, он пил вино, танцевал, веселился; Файо казалось, что Матуш таким манером прочищает себе голову, возрождается, открывает новые грани жизни и мира, в котором очутился. Файо знал и о нерешительности Прокопа в его взаимоотношениях с Катей, у него сложилось впечатление, что Прокоп – жертва, муха в паутине, что он тщетно старается выпутаться из ее сладких сетей. Файо наблюдал за этой борьбой с интересом и любопытством.
Из двери дома вышел Прокоп с небольшой дорожной сумкой в руках. Он выглядел свежим, хорошо выспавшимся и полным надежд. Они поздоровались. Файо включил зажигание и сделал потише радио. Было минуты две-три седьмого. Они тронулись в путь.
В кабинете директора нефтехимического комбината в Буковой Юрая Матлохи было тихо. Не трещали телефоны, не раздавались голоса, не шуршали бумаги. Воздух был чист, на столе не стояли неубранные кофейные чашки, пепельницы были пусты. Было раннее утро, день начался мелким моросящим дождем, но скоро и этот дождь прекратился. Прежде чем заступила утренняя смена, небо очистилось, будто выстиранное полотно, а пропитанная водой земля начала подсыхать. Директор вздохнул.
Окна кабинета были обращены к горам. Директор отдернул штору и посмотрел на вершины, окутанные легкой дымкой, словно искал там утешения. Пики гор возвышались благородные и молчаливые, гордые в своем величии. Матлоха любил смотреть на них, особенно в такое утро, как сегодня.
Он спокойно насвистывал, думая о том, что и в природе и в жизни любые грозы погремят-погремят… и пройдут. Он вспомнил о репортаже в журнале «Форум» и мысленно даже махнул рукой: что ж, слова это всего лишь слова, это же не дубина, авторитета его они не разрушат, Буковую не разгромят, кресло его не покачнут. Жизнь двинется дальше. Люди, прочитавшие репортаж, возможно, покачают головой, пожмут плечами… и отложат газету в сторону. О чем только уже не написано…
А если даже кто-то чересчур разойдется и примет факты из репортажа слишком близко к сердцу, у Матлохи хватит сил постоять за себя. Ведь он не какой-нибудь сопляк, уж он-то знает, к кому обратиться, кому о себе напомнить, кому позвонить. У него есть заслуги, влияние. Наконец, есть друзья. И он знает, у кого какие слабости. В худшем случае обратится к влиятельным людям, а уж если дело будет совсем плохо, потребует, чтобы журналиста из «Форума» строго наказали.
Он смотрел на далекие горы и чувствовал, как их спокойствие передается и ему. Он снова стал сильным. Он стоял, широко расставив ноги, на своей земле, уверенный в своей правоте, непоколебимый в своей решительности. Он все-такие еще директор!
Он, собственно, был даже благодарен журналисту из «Форума». Тот заставил его встряхнуться, напугал слегка и тем самым мобилизовал. Может быть, он пришел как раз вовремя, может, его приход был своеобразным предупреждением, чтобы он, Матлоха, не был слишком уж уверен в себе, чтобы он наконец взялся за решение проблем, которые так долго откладывал. После посещения журналиста директор и о своих подчиненных узнал больше, чем когда-либо, ярче проявился характер каждого из них.
Вошла секретарша, принесла ароматный кофе и почту. Директор обратил внимание, что сверху положен свежий номер «Форума». Он улыбнулся, хорошее настроение не покидало его. Он отложил газету в сторону и придвинул к себе чашку с кофе, статью он прочитает потом.
Он сделал первый глоток, и тут до его сознания дошли две вещи: во-первых, что в соседней комнате уже собираются его подчиненные на производственное совещание, а во-вторых, что в их поведении было что-то настораживающее. Матлоха снова отхлебнул горячего душистого кофе, но почему-то уже без всякого удовольствия. Он не знал, кто из его сотрудников вошел в кабинет, он не видел его лица, не знал, зачем он вошел. Может быть, что-то изменилось в воздухе, может, кофе на этот раз был не таким вкусным, может быть, просто сработал инстинкт самосохранения, но только вдруг он почувствовал сильное беспокойство. И сразу начала болеть правая нога.
В кабинет без стука вошла секретарша, она никогда раньше этого не делала и, войдя, прислонилась к дверному косяку, мимо нее, словно мимо часового, прошли его заместители, начальники цехов, Вера Околичная и, наконец, Мартин Добиаш. Они толпились возле стола, но не рассаживались. Матлоха тоже встал, он чувствовал, как в кабинете растет напряжение, ему вдруг показалось, что если он сейчас вытянет руку, то наткнется на стену, выросшую между ним и его подчиненными.
– Ну вот, так оно и случилось, – произнес Добиаш, и его голос был необычно спокоен.
Уже в ту минуту, когда все вошли в кабинет, директор понял, что именно произошло. Теперь он поймал себя на мысли, что знал об этом гораздо раньше, еще тогда, когда ранним утром загляделся на эти обманчивые горы. Ему показалось, что комната медленно закружилась и перед глазами замелькали какие-то фигурки, словно на карусели. Он ухватился за край стола.
– Когда? – выдавил он из себя.
– Ночью, – ответил Добиаш, и директору почудилось, что он говорит это с каким-то удовлетворением. – Скорее всего под утро.
– Почему мне никто ничего не сказал? – спросил он, проталкивая слова сквозь онемевшие губы. – Почему я узнаю обо всем в последнюю очередь?
– Это обнаружила только утренняя смена, – отозвался кто-то из собравшихся.
Директор на задеревеневших ногах обошел стол, подошел к двери и сдернул с вешалки плащ.
– Пошли, – пробормотал он через плечо. – По дороге вы мне все объясните.
Солнышко отражалось в лужах на заводском дворе, воздух был чист и свеж, машины монотонно гудели, откуда-то слышался женский смех и мерное жужжание мотора. Все было светлым и ясным. Дым из заводских труб поднимался прямо к небосводу.
Впереди группы шагал директор, полы его плаща хлопали по коленям, словно мокрые крылья. Возле него чуть ли не вприпрыжку шел Добиаш, остальные не поспевали за ними, и им приходилось все время убыстрять шаг.
– Ну, начинай! – бросил директор главному инженеру, даже не повернув головы.
– Работники на центральных маслоотделителях обнаружили ухудшение состава отработанных вод, – зачастил Добиаш, стараясь идти в ногу с директором.
– Ну и что?
– Ну… в отходы попали щелочные вещества. Они превратили масло в эмульсию… в отстойниках… – Он помолчал, переводя дух.
– Каким образом? – перебил его директор, ни на минуту не замедляя шага и устремив взгляд прямо перед собой.
– У нас не было времени установить причину… Возможно, натриевый зольник. Через треснувший трубопровод на перекачивающем устройстве… А оттуда – в напорный бак, потом в канализацию… Масло вытекло в Грон…
– Почему не перекрыли отток?
– Потому… потому что вентиль испорчен!
Директор неожиданно остановился, остановилась и вся группа людей, спешивших за ним. Они обступили его. Матлоха оглядел вначале каждого по очереди, потом всех вместе. Медленно выговаривая слова, спросил:
– Сколько же вытекло?
Добиаш, ссутулясь, произнес:
– Примерно… судя на глаз… Тонн двести…
Матлоха с минуту стоял, задумавшись, словно не понимая слов Добиаша. Двести тонн… Двести тонн. Его пробрала дрожь. Эти масляные отходы уничтожат Грон! Они погубят все живое, потребуется несколько месяцев, чтобы река очистилась. Рыба, питьевая вода, холодильные установки заводов, что стоят на Гроне, оросительные системы – все, все это погублено, уничтожено. Последствия: штрафы, снижение уровня производства, плана, премий. Возможно, теперь его просто снимут, а возможно, пришлют сюда прокурора. И вдобавок проклятый репортаж в «Форуме»!
– Перекройте отток, – проворчал он. – Надо приостановить производство…
– Уже сделано, – веско ответил его заместитель Хабер.
Директора задел этот сухой тон. Только спокойствие, сказал он себе. Будь благоразумен. Нельзя, чтобы они подумали, будто ты застигнут врасплох.
– Машину! – повернулся он к Добиашу. – Поехали, посмотрим на цистерны… Остальные – на свои места. И чтоб без паники!
Группа людей даже не шелохнулась.
– Вы что, не слышали? – заорал директор. – Смотрите, не наложите в штаны, если лопнет бак! Приступайте к работе! Где машина?
– Мы никуда не опоздаем, – сказал Добиаш, когда все разошлись и они вместе с директором шагали к служебному гаражу. – Этих рыб уже не научишь плавать.
Директор покосился на него, но ничего не сказал. Да и сказать было нечего.
– Это длинная и сложная история, – сказал рассудительно Даниэль Ивашка, полный сознания собственной значимости, удобно расположившись на переднем сиденье служебной «Волги». В этот момент «Волга» как раз выезжала со стоянки перед рестораном мотеля «Зубр».
Впереди была длинная дорога, и Прокоп надеялся узнать от Ивашки или от Кати подробности или какие-нибудь факты, которые он не успел прочитать.
– Историческое ядро города вот-вот развалится, – продолжал Ивашка. Он прикурил сигарету, словно решив, что теперь стоит начать длинное и сложное свое объяснение. – Все ужасно запущено. Поскольку многие годы о Каменице совсем никто не заботился. Прекратилась добыча в шахтах, а в городе не было никакой промышленности. Такое медленное умирание города… Люди бежали из него – не было работы. Памятники так обветшали, что теперь находятся в критическом состоянии…
– Это я знаю, – кивнул Прокоп. – Читал. А что же все-таки мы можем изменить?
– Можем, – сказала Катя тихим и все еще охрипшим голосом. – Всколыхнем общественное мнение… – Потом скептически добавила: – Это как раз то единственное, что мы можем сделать.
– А что вы от меня-то хотите? – спросил Прокоп, взглянув сначала на Катин профиль, а потом на затылок Ивашки.
– До сих пор мы писали только об исторических памятниках, а теперь на сцену выходят строительные организации, поставщики, заказчики, всякая там проектная документация и весь этот странный мир, который мы понять не в состоянии, – усмехнулся Даниэль.
– Объясни ему, – сказала Катя Ивашке, положив ладонь на руку Прокопа.
– Попробую, – кивнул Даниэль, – объясню… Троицкая площадь, ядро города, нуждается в реконструкции. Каждый дом, от подвала до самого чердака. Это значит, что надо бурить скважины, разработать проекты, отремонтировать… Но ведь надо выселить людей из этих домов и где-то их разместить. А квартир нет, их нужно еще построить!
– Квартиры, – усмехнулся Прокоп. – Это повсюду проблема. Давай дальше.
– Дороги, – продолжал Ивашка. – Коммуникации. Ты уже был в Каменице?
– Был. Давно. Были однажды в турпоходе возле Банского Колодца. Там великолепное озеро.
– Конечно, – Ивашка рассеянно кивнул. – Но каменицкие дороги еще прекраснее…
– Почему же их не отремонтируют? Для этого тоже нужно правительственное постановление?
Ивашка открыл окно и выбросил недокуренную сигарету, в машину ворвался порывистый ветер.
– Улочки там узкие и кривые. Весь город подкопан, там все сотрясается от малейшего колебания… Под дорогами и домами проходит старая канализация… Строили ее когда-то в шестнадцатом столетии, и теперь никто не знает ее планировки… И если бы захотели отремонтировать как положено дома и дороги, то сперва должны привести в порядок канализацию. Но кто тебе будет ремонтировать вековые стоки, полные дерьма?
Никто не засмеялся.
– Итак, дороги и канализация. Дальше, – подгонял его Прокоп.
– Тебе этого мало? – Ивашка повернулся к нему. – Как только возьмутся за канализацию, придется закрывать главную дорогу. А ее нельзя перекрыть, пока не построят объездные пути.
– Понятно.
– Но это не все, – продолжал Ивашка. – Трудности начинаются уже при подготовке проектной документации. Проектные организации и поставщики не желают подписывать с заказчиком хоздоговор…
– Нет, вы только посмотрите! – ворчал Прокоп. – Ведь из тебя получился готовый специалист!
– Я вообще в этом ничего не понимаю, просто повторяю то, что слышал.
– Чего не понимаешь?
– А ничего. Не понимаю, например, почему они не желают подписывать…
– Не знаю, чего вы от меня хотите, – Прокоп смотрел и на Катю и на Ивашку. – Откуда я знаю, почему строительные организации не хотят ремонтировать исторические памятники! Наверное, им это невыгодно. Им выгоднее строить, скажем, коровники, это же гораздо проще.
– А город гниет! – буркнул Ивашка.
Прокоп вздохнул.
– Странно все это. Руководящая инстанция приказывает строителям-реставраторам строить коровники. А потом та же самая инстанция гонит их реставрировать памятники, потому что эту самую инстанцию, в свою очередь, подгоняет более высокая инстанция и к тому же общественное мнение. И никто вам не скажет, что важнее – памятники или коровники.
Спутники Прокопа молчали, будто их поразила эта странная логика.
– Отказываются подписывать хоздоговор, – продолжал Прокоп, – и не подпишут. Ни на проектную документацию, ни на строительство. С их точки зрения это понятно. Разработать проект коровника проще и легче, чем проект реконструкции памятника, который к тому же находится в плачевном состоянии. Коровник они построят за пару недель, а со старым домом будут возиться целый год. Пока приведут в порядок один памятник старины, построят несколько коровников. А премии платят за объем работы. Вот где собака зарыта! Вы себе представляете, какие премии получает, например, директор строительного управления?
– Значит, Банская Каменица рухнет ради премий и коровников! – подвела итог Катя Гдовинова.
– Я привел это в качестве примера. Может, они строят что-нибудь другое.
– Иногда у меня от всего этого такое чувство, – отозвался Даниэль, – будто я передвигаюсь в мире Кафки. Но кто виноват?
– Люди. За всем этим стоят люди.
Ивашка потянулся за сигаретами, но остановился на полдороге.
– Им все это осточертело. Они видят, как на их глазах умирает город. Годами там ничего не делалось. Ничего. И никто не желал их слушать, хотя они кричали. Может быть, мало кричали. Может, никто не хотел вникать в этот крик. И только, когда дело чуть тронулось с места, оказалось, что все это неимоверно сложно…
Матуш кивнул в ответ.
– Они не могут ждать, что ремонт города сделает за них правительство.
– Да никто так и не думает. Просто они устали от долгого ожидания.
– А теперь явимся мы, – съязвил Прокоп, – и все сразу изменится. Так вы это себе представляете, да?
Ивашка вновь потянулся за сигаретой, но на этот раз прикурил и с наслаждением затянулся.
– Скажи мне, – он повернулся к Прокопу, – зачем ты пошел в журналисты?
Прокоп ответил не сразу, глядя в окно на убегающий пейзаж.
– Ладно, – отозвался он наконец. – Ты прав. Все вы правы. Давайте возьмемся за это…
Машина свернула с шоссе и теперь медленно продвигалась по старому узкому деревянному мосту. Доски под колесами трещали. Под мостом протекал Грон. Прокоп глянул вниз – на поверхности воды плавали огромные маслянистые пятна. Он даже не предполагал, что совсем скоро узнает, откуда они там взялись.
– А ну-ка, приготовились, – сказала деловито Катя. – Подъезжаем к Банской Каменице.
