Текст книги "И придут наши дети"

Автор книги: Любош Юрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Прокоп кивнул.

– Эти ученые, – продолжал академик, – разработали теорию так называемого глобального равновесия, которая призвана предотвратить экологический кризис. Согласно их воле, необходимо затормозить дальнейшее развитие производства и рост народонаселения, чтобы человечество могло избежать катастрофических последствий. Вы понимаете, какие моральные, этические да и политические проблемы принесло бы такое решение…

Академик остановился, повернулся на пятках и взглянул на Прокопа из-под насупленных бровей.

– Извините. Я столько лет преподаю в университете, что, представьте себе, иногда и с женой говорю, как будто стою на кафедре…

Прокоп вежливо улыбнулся, сказал, что все в порядке, и просил его продолжать. Академик тряхнул гривой.

– Видите ли, идея о прекращении дальнейшей индустриализации, а тем самым идея замораживания современного состояния производства по своей сути не реальна, этого объяснять не надо. Развитие производства должно быть уравновешено по всему земному шару, это связано с запасами сырья, которые, я повторяю, ограничены. Но, благодаря научно-техническому прогрессу, использование сырья становится все более и более эффективным, а если мы добавим к этому новые, еще не найденные запасы, получится, что в будущем столетии запасы сырья станут сравнительно больше! Мы начнем использовать вторичное сырье, и, таким образом, появится антропогенный цикл материи… А что касается числа жителей на планете, то ученые убеждены, что и при современном уровне техники Земля могла бы прокормить в десять раз больше людей, чем сейчас… Ведь есть океаны! Это неисчерпаемые кладовые продовольствия и энергии!..

Прокоп внимательно слушал.

– Возможно, я размахнулся слишком широко, – повернулся к нему Кубенко, – но мне хотелось бы ознакомить вас с проблемой самым подробным образом. Все взаимосвязано. Вот, скажем, энергия. С одной стороны, постоянно растет потребление энергии, но при этом растут и потенциальные возможности ее получения. Человечество может практически неограниченно использовать ядерную и солнечную энергию, термоядерное тепло из недр Земли и массу других источников. Мы должны иметь в виду, что не нехватка энергии, а ее неразумное использование может привести человечество к негативным результатам. Ну, например. Если общее производство энергии на планете повысится, то общее количество тепла, произведенное человечеством, будет составлять уже не ноль целых одна десятая или ноль и две десятых процента того, что получает Земля от Солнца, а один или целых два процента! Это может привести к климатическим изменениям. К каким? Сегодня никто точно сказать не может…

Климат может измениться и в связи с иным родом человеческой деятельности, – продолжал он. – Загрязнение пространства смогом и углекислым газом снижает прозрачность воздуха и уменьшает количество солнечной энергии, падающей на Землю. Понижается и инфракрасное тепловое излучение Земли в космическое пространство. Изменяется равновесие водных ресурсов. Значительная часть воды в реках используется для ирригации и для нужд промышленности. Тем самым понижается приток воды в океаны и повышается испаряемость на континентах. Все эти процессы могут изменить климатические условия планеты. Но каким образом, этого я предсказать не в состоянии…

Академик подошел к свободному креслу и уселся в него, положив руки на подлокотники. – Вы, конечно же, спросите, может ли человек предотвратить климатические перемены. – Он резко встал. – Конечно, то, что человек испортил, он должен исправить! Не сомневаюсь, что эта проблема будет решена, как всегда решались все проблемы, встававшие перед человечеством. Хотите знать, каким образом? По моему мнению, во-первых, нужно решить ряд научных задач, направленных на разработку методов динамических подсчетов последствий негативного воздействия, а во-вторых, перестроить производство согласно этим подсчетам. Непонятно? Проще говоря, предвидеть и в соответствии с этим планировать!

Академик Кубенко производил впечатление человека, который старается что-то втолковать недалекому студенту.

– Попробую выразиться иначе. Человечество должно как-то справиться с последствиями загрязнения среды промышленными отходами. Этого можно достичь путем совершенствования очистных сооружений на производстве и перестройкой на безотходную технологию. Необходимость такой технологии диктуется не только соображениями защиты окружающей среды, но и эффективностью производства, то есть полным использованием всей материи…

Прокоп заерзал в кресле и впервые подал голос.

– Вы говорите, перестройка производства… Но это потребует огромных средств!

– Ничего подобного, – заворчал академик, которого, очевидно, это замечание несколько выбило из колеи. – С технической точки зрения, такие меры вполне возможны. Например, в Соединенных Штатах такая перестройка потребовала бы несколько сот миллиардов долларов. Да, это много! Но эта сумма не превышает военных расходов Америки за пять-шесть лет. А если речь идет о будущем человечества, то нет такой суммы, которая была бы слишком велика! Послушайте, – тут он в упор взглянул на журналиста, – сохранение здорового жизненного пространства не является делом какого-нибудь одного завода или предприятия. Это проблема всего человечества! Ведь вещества, выбрасываемые вместе с дымом в воздух на рурских предприятиях, оседают на скандинавских озерах!..

– Мне вспомнился эпиграф к книге Хемингуэя «По ком звонит колокол», – сказал Прокоп и взглянул на академика, проверяя, слушает ли он его. – Когда умирает человек, не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит и по тебе, потому что со смертью одного человека умерла маленькая часть человечества… Или что-то в этом роде.

– Да, – кивнул Кубенко, хотя казалось, что он и не слушал его. – Я хочу закончить эту часть проблемы, – после минутного раздумья продолжил он. – Я не пессимист. У меня нет причин смотреть в будущее с тоской в глазах. Человечество, конечно же, справится с нехваткой энергии, с загрязнением среды, с демографическими проблемами и запасами сырья. Проблема в чем-то другом… Тенденции развития общества определяются социальной системой и политическим строем. В этом все дело. – Он снова начал выхаживать по кабинету. – Итак, вывод из сказанного состоит в том, что если человечество остановит гонку вооружений и будет вкладывать деньги в охрану природы, в перестройку промышленности в соответствии с требованиями экологии, если оно сможет стереть все возрастающие различия между уровнем развития отдельных стран, то можно смотреть в будущее без опасений. Но это задача не только ученых, это дело всего человечества… Как в этой цитате из Хемингуэя…

Он остановился возле стола и уставился на магнитофон.

– Таким образом, я ответил на ваш первый и на последний вопросы. Не знаю, убедили ли вас мои слова.

Прокоп с готовностью кивнул. Да, все это в точности так, как он себе представлял, и теперь, мол, можно перейти к следующему вопросу, то есть, как обстоит у нас дело с охраной окружающей среды.

– Что ж, давайте отведаем кислого яблока, – академик горько улыбнулся, словно и впрямь почувствовал на губах вкус незрелого плода. – Даже не знаю, с какого бока начать. – Он прошелся от стола к двери, от двери к окну, потом к креслу. Все это время Прокоп с интересом наблюдал за ним. Наконец тот уселся, положив ногу на ногу и нервно покачивая ею, словно отбивая такты какой-то песни. – Здесь мы встречаемся сразу с несколькими проблемами, – начал он медленно, осторожно подыскивая слова. – Загрязнение воздуха, воды и почвы, возрастание шума. Наибольшие сложности у нас с чистотой воздуха, он загрязнен более всего.

Академик не выдержал долгого сидения в кресле, вскочил, словно его выбросила пружина, и начал снова ходить по комнате. С минуту молча почесывал подбородок, потом направился к столу, выдвинул ящик и вытащил оттуда захватанную папку.

– Как вы думаете, почему в воздухе столько грязи? – обратился он к журналисту, но, не дожидаясь ответа, продолжал: – Проблема чистоты воздуха осложняется топливно-энергетической ситуацией. Проще говоря, у нас нет в достаточном количестве высококачественного топлива. Поэтому мы вынуждены прибегать к установке очистного оборудования. Хуже всего дело обстоит в Братиславе, Кошице и Горной Нитре. – Он заглянул в бумаги, которые держал в руке. – За год в воздух выбрасывается до четырехсот пятидесяти тысяч тонн отходов. Это только в Словакии!

Он закрыл папку и положил ее на стол. – Когда я начал заниматься этой проблемой, я спросил сам себя, неужели это такой неразрешимый вопрос? Нет. Там, где немного пораскинули мозгами, там эту проблему решили. Но не везде это получается. Знаете, почему? Нет фильтров. То есть их очень мало. Для их производства у нас нет мощностей, а для закупки за границей нет валюты. – Он снова с минуту помолчал.

– Скверное положение и с уловителями отработанных газов. С окисью серы проблемы во всем мире. Это сложный технико-экономический вопрос, фильтры здесь не помогут. Надо менять топливную базу, а это не так просто. Но речь не об этом. Скорее речь идет о людях и об их образе мышления.

Академик снова взял папку и тут же ее отложил.

– Есть десятки руководящих работников, которым вопросы защиты окружающей среды ничего не говорят. Поезжайте в глубинку, увидите сами, вы же журналист. Многие директора заботятся только о плане и премиях. Что им до какой-то реки или чистого воздуха!.. На состояние экологического оборудования им наплевать, а в результате это приносит гигантские убытки… Хуже всего, что мы действенно не боремся против таких людей. Мы бьем тревогу только тогда, когда дело доходит до аварии. На предприятие налагается штраф, а директору срезают премию. Но это же все полумеры. Мы должны убедить людей, что самое ценное, что у нас есть, это здоровая природа. Погубив природу, мы погубим себя… А коль скоро мы не можем людей убедить в этом, мы должны их заставить…

Прокоп, слушая, кивал головой.

– Следующая проблема. Вода. Вы видели Ваг пониже Ружомберка? Вонючая сточная канава. Мертвый канал. – Он грустно усмехнулся. – Когда-то там было столько рыбы… – Махнул рукой. – Может быть, когда-нибудь мы снова будем там рыбачить… Я – уж нет, вы – может быть, если вы, конечно, рыбак…

Матуш Прокоп неуверенно улыбнулся.

– В Липтовском Микулаше уже пустили очистную станцию, заканчивается строительство больших очистных сооружений в Ружомберке и Жилине… Надеюсь, что после этого Ваг станет чистым. Но ведь речь не только о Ваге, есть еще Грон и Нитра… Положение несколько выправится, так как строятся станции в Брезовой, Шагах, Тисовце, в Жарновице… Центральную станцию очистки канализации получит Братислава и особо «Словнафт». Уж этот несчастный «Словнафт»! Не знаете, зачем его построили на Житном острове? Мы не имели права строить химические заводы в верхнем течении рек… Где теперь эти проектировщики? Где эти люди, которые утверждали проекты?

Академик повернулся к Прокопу.

– Я рассказываю об этом вкратце, но, думаю, для вас этого достаточно. Если хотите, могу дать вам на время эти бумаги, – он указал на папку. – Это обоснование нашего института для совещания в правительстве по вопросам окружающей среды.

Прокоп снова кивнул. Рассказа ученого вполне достаточно, но папку он все-таки возьмет, она может еще пригодиться.

– Пошли дальше, – продолжал Кубенко. – Земля. Каждый год у нас ее сжирают заводы, новые жилые районы, коммуникации и так далее. Конечно, я ничуть не противник ни новых заводов, ни новых домов. Однако мы должны строить их на менее ценных землях. Создают проблемы и искусственные удобрения, некоторые из них дают лишь кратковременный эффект, а в результате портят воду и землю.

Магнитофон щелкнул, и Прокоп быстро перевернул кассету. Потом взглянул на собеседника, приглашая его продолжать.

Однако академик молчал. Он задумчиво смотрел на вытертый ковер, на носки своих ботинок и так стоял, заложив руки за спину. Когда же молчание слишком затянулось, журналист нарушил его:

– Почему же всегда снова и снова повторяются одни и те же ошибки?

– Да, да, – буркнул Кубенко, но Прокопу показалось, что тот не слышал вопроса. Он уже хотел повторить, но тут академик выпрямился и снова двинулся по кабинету. – Не выполняется план строительства очистных станций, – сказал он. – Таких незаконченных строек полно, и это тоже проблема. Правительство принимает меры, чтобы ускорить их завершение, но все равно движется это очень медленно. Причины все те же: недоработка самой идеи, плохое качество предпроектных и проектных разработок, срывы поставок необходимого оборудования, их монтажа… ну и, конечно, строители, не выполняющие обязательств… Видите сами, мы ругаем тех, кто отравляет нам жизненное пространство, а они зачастую сами ничего поделать не могут…

Прокоп сказал, что такие примеры знает по собственному опыту.

– Ну и какой же из этого сделать вывод? – спросил академик и тут же ответил: – Лучше координировать деятельность предприятий, лучше проектировать, установить более строгий контроль, применять малоотходную технологию, многократную очистку сточных вод… Необходимо изменить образ мышления руководящих работников, заставить их уважать законы, научить их ответственности не только за себя, но и за будущие поколения…

Он устало опустился в кресло.

– Возможно, мои слова вам кажутся слишком высокопарными… или даже дешевыми… и смешными. Ведь когда мы их слишком часто повторяем, они становятся смешными, это правда… – Он повернулся к журналисту. – Ну как, достаточно?

– Спасибо, – Прокоп благодарно кивнул. – Буду рад, если вы прочитаете материал и завизируете его.

– Зачем? – Кубенко махнул рукой. – Я вам доверяю.

Прокоп усмехнулся, у него уже был опыт в этих делах. При первой встрече люди часто разговаривают откровенно, но когда потом приносишь готовый материал, они вдруг будто пугаются собственных мыслей и начинают вычеркивать суть, оставляя лишь голые фразы.

– Мы еще хотели поговорить о вашем институте, – напомнил он.

Академик оживился.

– Все, о чем мы тут говорили, касается и нашего института. Мы – научная организация, но живем мы отнюдь не среди пробирок. Мы вмешиваемся непосредственно в производство, изучаем действенность всевозможных фильтров, даем рекомендации предприятиям, подсказываем, какие меры им следует принять, готовим материалы по этим вопросам для совещаний в верхах… Диапазон нашей деятельности очень широк. Почти все, чего бы мы ни коснулись, имеет отношение к окружающей среде. – Он удовлетворенно улыбнулся и взглянул на журналиста. – К счастью, у меня подобрался отличный коллектив. Молодые способные ребята. Очень увлечены своим делом.

Прокоп тут же вспомнил Томаша Сатлера.

– Вы, однако, оптимист, – произнес он, сам того не желая.

– Да, – буркнул Кубенко. – Я – оптимист. Вот только быть оптимистом иногда очень утомительно.

Прокоп понял, что беседа окончена. Он захлопнул блокнот и выключил магнитофон.

– Благодарю вас. Этого вполне достаточно. Разрешите прийти к вам еще раз, если понадобится.

– Приходите, когда хотите.

– Приду. Вы действительно не хотите прочитать материал?

Академик покрутил головой.

– Через несколько минут у меня научная конференция, а я еще даже не обедал. До свидания.

Он подал Прокопу руку и, даже не оглянувшись, быстро вышел из кабинета. Прокоп убрал блокнот и магнитофон и вышел вслед за ним.

Томаш Сатлер снова сидел за столом спиною к двери.

Когда Прокоп вошел, он поднялся, и на его худощавом лице снова заиграла улыбка, натягивающая кожу.

– Ну что, закончили? Небось старик наболтал тебе на целый роман, а?

Прокоп неуверенно кивнул.

– Ты действительно не хочешь выпить кофе? А то могли бы немного поговорить. Знаешь, нашему брату надо держать ушки на макушке… Уж в очень странном мире мы живем.

Прокоп спросил, что он имеет в виду.

– Не принимай нашего старика всерьез. Наш брат должен и о себе подумать. О чем, собственно, вы говорили?

Прокоп кратко изложил суть беседы.

– Будь добр, перед тем, как напечатать, принеси мне взглянуть…

– Академик сказал, что он мне доверяет. Что визировать не надо…

Сатлер усмехнулся.

– Это он только делает вид. Лучше принеси. Мы слегка подчистим. А то старик слишком уж смел. И напрасно. Зачем дразнить гусей? Кому это надо?

Прокоп еще раз отказался от кофе и попрощался с бывшим сокурсником. Тот снова пригласил его на дачу, где можно вспомнить студенческие времена и поговорить о сложностях нынешней жизни.

Прокоп спускался вниз по лестнице Академии наук со смешанным чувством. У него слегка болела голова, и он подумал, что надо бы все-таки выпить кофе, но при мысли, что надо было бы снова сидеть с Сатлером, его передернуло. Он думал о том, какими разными бывают люди, как быстро они меняются, и это открытие было неутешительным.

Лишь пройдя несколько метров по тротуару, он почувствовал, что идет дождь.

Редактор Фердинанд Флигер сидел в комнате один и был рад этому обстоятельству. Рука его все еще лежала на телефонной трубке, и он чувствовал, как пальцы у него слегка дрожат. Сердце гулко стучало, на лбу выступил холодный пот. Он только что кончил говорить с ответственным секретарем. Разговор был коротким и деловым. Оскар Освальд спросил, готов ли материал о детских игровых площадках, так как он стоит в плане, и нельзя ли его заслать в типографию с опережением.

Репортаж о детских площадках, начисто перепечатанный, лежал на столе, и Фердинанд Флигер с опаской поглядывал на черненькие буковки, которые расплывались и танцевали у него перед глазами. И вдруг он почувствовал резкое, непреодолимое отвращение, такое, что ему почти физически стало плохо. Одновременно пришли усталость, разочарование и неуверенность, эти ощущения возвращались к нему каждый раз, когда он заканчивал материал или садился писать новый.

Флигер не верил в себя: каждая работа над рукописью, каждая фраза, даже каждое слово стоили ему огромных душевных сил. Это была безжалостная борьба со своими способностями, он не верил, что у него есть талант. От номера к номеру он терзался сомнениями, но не было сил совсем уйти из редакции. Он мучился, и продолжалось все это вот уже несколько лет.

Он сопротивлялся, как мог. Старался быть самокритичным, на всех редакционных совещаниях казнил себя («Я знаю, товарищи, что материал у меня не получился. Мне он не нравится, вы вообще не должны были его публиковать! Я знаю, что он вам тоже не нравится… Вот следующий материал я постараюсь… я приложу все силы, действительно…»).

Сотрудники привыкли к самобичеванию Флигера. Вначале они пытались успокоить коллегу и говорили ему именно то, что ему хотелось слышать: «Да это не так уж плохо, вполне можно читать!» Но поскольку Флигер стоял на своем, это всех утомляло, и никому не хотелось с ним связываться, думали, что он просто чудак.

Он мучился неразрешимыми вопросами: есть ли вообще смысл писать, быть журналистом? Разве не бессмысленно все это и не бесполезно, как и вся его жизнь? Что изменится после того, как выйдет газета, как в ней о чем-то напишут? Что от этого изменится: будет чище воздух или скорее начнет вызревать хлеб? Перестанут умирать люди, и человек поймет смысл своих ошибок? Ничего подобного, говорил он себе, ничего такого не случится. Жизнь пойдет своим чередом, невзирая на то, просидит всю ночь над рукописью Фердинанд Флигер или нет.

Несколько дней назад он получил письмо. Читатель прислал отклик на не очень удачный материал Флигера о национальных комитетах. Он писал: ну, хорошо, это все прекрасно, вы сделали то-то и то-то, еще сделаете вот это, а дальше-то что? Да, да, в этом и была суть дела: что дальше? Все останется по-старому, земля все так же будет вращаться, о статье все забудут: и те, кого хвалили, и те, кого ругали, кто-то разозлится, кого-то порадуют слова одобрения, кто-то отложит газету в сторону, где она так и умрет в тихом уголке. Но вопрос-то останется: что дальше?

Письмо не давало ему покоя. Может, он занимается бесполезной работой? Но если его работа бесполезна, то бесполезна и сама его жизнь. В таком случае он должен покончить с работой в редакции и, наконец, покончить с собой. Что это за жизнь, полная сомнений и тревог?

Он решил, что ответит читателю. В уме он уже шлифовал фразы, подыскивал точные, деловые и бьющие в цель слова. В письме он объяснит все, что хотел объяснить сам себе. Это будет письмо о том, насколько нужны газеты, почему они должны выходить, как они отражают общественное мнение и становятся общественным контролером. Газеты похожи на людей: они тоже ошибаются, проигрывают, уклоняются, их топчут, они молчат, бывают грустными, но так же, как человек, собираются с силами, берут себя в руки и каждое утро выходят, чтобы принести хоть одно малое зернышко правды. Он напишет ему, газеты, как и природа, неистребимы.

Это будет письмо о журналистской этике. О том, что журналист должен быть первым среди граждан, он должен защищать правду и только правду, он должен эту правду искать, он не смеет бояться ни авторитетов, ни ковров в кабинетах директоров и начальников. Все это будет в письме.

Он вынул из стола бумагу и фирменный конверт редакции. Положил их на стол. Вложил бумагу в машинку и быстро настучал два первых слова: «Уважаемый читатель!..»

Он остановился. Нет, он не будет писать, он лучше к нему съездит!

А Соне Вавринцовой, сидящей в соседней комнате отдела социальной жизни еженедельника «Форум», в эти минуты было не по себе. Она сердилась. Возмущенная, она ходила по кабинету с дымящейся сигаретой, зажатой в зубах. Несколько минут назад она вернулась из города, и в ней все еще кипело негодование после того, что она видела: здоровые, могучие, ветвистые деревья лежали срубленные на тротуаре, напоминая павших солдат, с отсеченными, словно руки, ветвями, с поломанными кронами. Вокруг валялись щепки, пожухлые листья, сучья и кусочки коры. Соня Вавринцова была не слишком чувствительной, картина срубленных деревьев знакома ей с детства. Она часто видела, как на лесистых липтовских склонах работали лесорубы, они пилили высокие мощные стволы, которые потом медленно и величественно падали, соскальзывая на землю с глухим стоном. Лесорубы очищали их от коры, и гладкие стволы пронзительно пахли смолой. Но спиленные деревья на братиславских улицах – это же совсем другое дело!

На Тренчанской улице полегла аллея огромных каштанов.

Соню Вавринцову предупредил об этом сердитый голос по телефону сразу же после того, как она разговаривала с главным редактором о проблемах братиславского озеленения. Какое-то мгновение она колебалась, стоит ли идти на Тренчанскую и смотреть, но в конце концов все-таки отправилась туда, тем более что от здания Пресс-центра это всего несколько минут ходу. Увидев картину разгрома, она тут же решила, что напишет статью о человеческой глупости и равнодушии. Ее трясло от возмущения.

Прямо с Тренчанской она отправилась в городское управление парков и дорог, в ведении которого находились все братиславские улицы, каждое дерево, каждый квадратный метр озеленения. Там ее отсылали от одного референта к другому, пока наконец какой-то хмурый и нелюбезный чиновник не объяснил ей, что на Тренчанской улице будут ремонтировать тротуар, менять канализационные трубы и расширять дорогу. Деревья мешали, вот их и вырубили.

Соня расхаживала по комнате в надежде, что это ее как-то успокоит, она знала, что в таком состоянии не сможет написать ни строчки. Но чем дольше она ходила, тем больше нервничала.

Только что звонил ответственный секретарь и спрашивал, написала ли она статью, запланированную в следующий номер.

– Болван! – выдохнула она с облегчением, положив трубку. – Что я, фокусница, что ли?!

Лишь докурив до конца сигарету, она села за стол. Вытащила из пачки другую, прикурила и попыталась спокойно все обдумать. «Собственно, это даже хорошо, что я побывала на Тренчанской, хорошо, что этот Кто-то позвонил в редакцию. Тем самым у меня в руках наглядный пример, который стоит больше любых самых убедительных слов. Жаль, что со мной не было кого-нибудь из фоторепортеров. Могли бы дать фотографию срубленных деревьев. Это произвело бы впечатление. Люди возмутились бы. А может, махнули бы рукой и сказали, что иначе у нас и быть не может?..»

Она погасила недокуренную сигарету. Слишком я разволновалась, сказала она себе самой. Переживаю сильнее, чем дело того стоит. И зачем я это делаю? Почему меня это так сильно трогает?

Возможно, размышляла она, если бы я была замужем и имела семью, я бы думала совсем о других делах. Волновалась бы за детей, за мужа… У меня просто не оставалось бы времени на чужие горести. А так… вот мучаюсь сама по себе. Мучаюсь из-за каждого дерева, подумала она с горечью.

Хорошо еще, что я такая взрослая и самостоятельная женщина, продолжала она свой внутренний монолог, что могу со всем справиться сама. Абсолютно со всем.

И только с одним не могу справиться – с тем, что я одинока. Глупо, безнадежно и бессмысленно одинока.

Мариан Валент, заведующий международным отделом, пытался сосредоточиться на редакционных делах, но у него ничего не получалось. Он убеждал себя, что ему мешает непрерывный стук пишущей машинки, доносящийся сюда из соседней комнаты, а кроме того, раздражала барабанная дробь дождевых капель по окнам Пресс-центра. Он выпил кофе, выкурил несколько сигарет, походил по комнате и полистал иностранные журналы. Его вывел из этого состояния звонок ответственного секретаря, после которого он с досадой отодвинул кипу рукописей и вытащил из ящика стола маленький кассетный магнитофон, которым пользовался иногда на пресс-конференциях. Он вставил кассету с меланхоличными песнями французских шансонье, которую привез из Парижа и которую слушал всегда, когда у него было плохое настроение или когда хотелось пожалеть самого себя.

Кассета щелкнула, и раздался голос Жана Ферака, поющего песню «Моя Франция». Эта песня всегда рождала в Валенте одни и те же образы: улицы парижского Сен-Жермена и Латинский квартал, бульвар Сан-Мишель и здание университета, Люксембургские сады и маленькое кафе на Пон Нёф, воскресные прогулки по Монмартру пешком до самого Пляс дю Тертр и обед в «Катарине» прямо на маленькой площади, над которой торчали купола Сакре-Кёр.

Валенту никак не удавалось избавиться от мыслей о Даше и о своем неудавшемся браке. Всегда, когда он слушал эту музыку, как и на этот раз, он пытался объяснить сам себе, почему же он развелся. Ведь все-таки они жили нормальной спокойной жизнью, так, как живут тысячи других семей, без волнений и ссор, с устоявшимся стереотипом отношений, без материальных проблем, поскольку он всегда прилично зарабатывал и получал высокие гонорары, о них никогда не ходило никаких сплетен… Может быть, за эти годы, подумал Валент, они все-таки надоели друг другу? Жизнь без детей утомила их своим однообразием?

С первых дней супружества его жена мечтала о детях, но у Валента на детей не было времени.

А кроме всего, он просто боялся. Боялся мира, в котором жил. Он, комментатор-международник, он, заглянувший за кулисы политических течений, он, Педантичный Читатель Последних Известий, не мог себе представить, как в этот мир тревог, неуверенности, раздоров и гонки вооружений ввести ребенка. Зачем продолжать человеческий род, если он сам себя истребляет?! Каждый день в его сознание вторгались тревожные сообщения со всего мира, радио и телеволны доносили картины насилия, взрывов, убийств, террора, похищений и покушений. Ежедневно проходили процессы, бесполезные конференции, вырабатывались обращения, коммюнике, призывы, а в его представлениях мир катился в пропасть, и в этом уничтожительном апокалипсисе для детей не было места.

Он вспомнил Дашу, свою бывшую жену, вспомнил, как сидит она на краю постели уже в ночной сорочке, светлые длинные волосы распущены по плечам, сидит и пытливо смотрит прямо перед собой в тихом ожидании, как будто таит в своем теле тысячелетнюю мудрость женщины, хранительницы жизни. Она сидит и молча ждет. Но ее муж не может идти спать, не может ласкать ее и шептать на ухо всякие сладкие глупости, не может, потому что надо к утру написать комментарий, за который он так и не взялся в течение дня, потому что еще надо посмотреть телевизор и почитать иностранную прессу. Он должен все знать, потому что мир находится в постоянном движении, рвется в свое неопределенное будущее, все время меняется и развивается на своем сложном и противоречивом пути. А он, Мариан Валент, должен все время наблюдать за этим движением, он должен понять его. Ведь он в первую очередь журналист, и типография ждет, крутятся машины, чтобы насытить информационный голод, направить мышление масс и объяснить логику движения и суть вещей. Ну, кто при этом может думать о детях?

И даже когда он уже лежит рядом с женой и ничто не мешает им, в нем снова просыпается Педантичный Читатель Последних Известий и снова срабатывает его озабоченное сознание, рисуя образы миллионов пушек, танков, ракет, горящих домов, разбегающихся детей с вытаращенными глазами, фигуры, стоящие у стенки, казни, разбитые нефтепроводы и сжатые кулаки в свете молний… Эти образы настолько ярки и сильны, что он ни на что не способен, а жена грустным голосом просит его, чтобы он сходил и показался психиатру.

Если бы… если бы у них сразу появились дети… Даже ценой отказа от учебы в Париже, даже при том, что он не стал бы корреспондентом в Нью-Йорке, что он не уследил бы за переменами в испанском правительстве, итальянскими кризисами, арабскими конфликтами и английской безработицей.

Он с горечью подумал, что газета и есть главная причина его неудавшегося брака.

Он нервно выключил магнитофон и запихнул его в ящик стола. Нет времени на то, чтобы жалеть себя. Надо работать. Газета ждет, словно ненасытный молох, словно алчный вампир. Она сжирает мозг журналиста Мариана Валента, пьет его кровь, а он добровольно отдает себя на заклание, принимает условия игры, которая его погубит. У него нет выхода.

Он подпирает голову руками и уже не думает ни о чем, кроме своей работы.

Климо Клиштинец, заведующий экономическим отделом, со злостью шваркнул телефонной трубкой и в отчаянии подумал, что такого неудачного сына лучше было бы вообще не производить на свет. Минуту назад позвонила жена и взволнованным голосом сообщила ему, что Борис без разрешения взял отцовский «Фиат» и где-то возле Сенса врезался в заграждение. Разбито правое крыло и фара, с мальчишкой, к счастью, ничего не случилось.

Несчастье Клиштинца было в том, что Борис рос единственным ребенком в семье. Сразу же после родов, а они были необычайно тяжелыми, врачи единодушно сказали, что его жена больше детей рожать не сможет, скорее всего, она просто не перенесет следующих родов. Родителям очень хотелось, чтобы их сын стал врачом, ученым, артистом, а уж раз он не стал ни тем, ни другим, ни третьим, то пусть будет хотя бы журналистом.