Текст книги "Завтра будет солнце"
Автор книги: Лука Бьянкини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
12
Похоже, я заснул моментально.
Стефан отпустил своего водителя, предупредив, что в бюро не вернется, затем сел за руль моего «мадджолино» и решил, что лучше всего сейчас отправиться к нему домой в Перпиньян. Перед тем как окончательно отрубиться, мне показалось, что он сказал именно это, да-да, он так и произнес – ma maison. Слава богу, хоть один близкий человечек, давно пропавший с горизонта, но оттого ничуть не менее дорогой. Ниточка, связывавшая меня с беспечными годами в Эйглон-колледже.
Что касается среднего образования, тут все решала моя мать. А я, само собой разумеется, не возражал. Этот колледж пользовался репутацией самого строгого в Швейцарии, из тех, что формируют в юношах идеалы моральной чистоты, чести, твердости и самодисциплины. Запрещены мобильные телефоны, наличные деньги и кредитные карты, ровно в двадцать два часа отбой. И самое главное – прилетать в школу на вертолетах, что моя матушка считала ужасно непедагогичным – тоже было запрещено. Таким образом мне пришлось жить строго по уставу, который я обязан был прочитать и подписать, правда, заплатив сперва годовую плату в семьдесят тысяч франков плюс пять тысяч на депозит, еще три тысячи – на униформу Eagle Association, разные там страховки, и, разумеется, родительский взнос на нужды школы, от которого ни один родитель не смел уклониться. Короче, идеальная модель для моего здорового роста.
Однако должен признать, что преподаватели там были достойные, и если бы у меня имелась хоть толика позитивных устремлений, я, несомненно, научился бы в колледже намного большему нежели сматываться оттуда вечером по субботам или как лучше прятать в комнате жрачку.
Слава богу, в этом маразме, который гордо назывался порядком, меня заселили в комнату – такую, знаете, со светленькой мебелью, аккуратными полочками, прямо Ikea какая-то – с классным соседом, которого звали Стефан. Мы друг друга понимали с полуслова, хотя и разговаривали на смеси французского и итальянского. Это специфическое общение стало нашей с ним фишкой.
И вот я вновь встречаю его, и у меня такая уверенность, что я встречаю человека более одинокого, чем я.
У Стефана не было брата, которого он мог бы обожать или ненавидеть. Родители его – люди необычайно жесткие. Отец – армейский генерал, мать из парижской аристократической семьи: у такой пары не мог не появиться сын-гомосексуалист. Я, правда, никогда не был в этом уверен на сто процентов, но и в ужас от такого расклада не приходил. Стефан казался таким беззащитным, и я всегда старался оградить его от насмешек окружающих. Первый раз в своей жизни, а возможно, и единственный, когда я был движим тем, что можно назвать чувством солидарности. Часами я выслушивал истории про его одиночество, как он таскался по всему миру вслед за родителями, про неусыпный надзор нянек из Эфиопии и Панамы, об отсутствии товарищей по играм, о запрете разговоров за столом. Его папа с мамой, правда, имели право поговорить, но все равно молчали, поскольку не знали, что сказать друг другу. До семнадцати лет Стефан ни разу не был на пляже, то есть он, конечно, иногда проводил каникулы на море – но на яхте. А так, чтобы растянуться на песочке и поджариться, как следует, такого не было. Моя же семейка напоминала рынок Вуччириа в Палермо или какой-нибудь базар в Редджо-Калабриа, не знаю, с чем и сравнить, главное, что в этих местах на Юге все постоянно шумят, и поэтому ты себя ощущаешь в своей тарелке.
Машина резко затормозила, и я проснулся. Звучала песня Ван Моррисона, которую я считаю самой красивой песней о любви всех времен и народов: Have I Told You Lately That I Love You?
Я открыл глаза и увидел, что Стефан поет, не отрывая взора от дороги. Тонкий профиль, выдающийся нос, черт возьми, он был в точности похож на Паоло Уччелло, портрет которого висел в нашей библиотеке, ну просто копия.
– Ты ведь голубой, правда?
– Зачем спрашиваешь, Леон, если и сам все понимаешь?
– Ну, так, кое-что уточнить для себя. Я понял по твоей манере вести: геи машину водить вообще не умеют, и ты еще одно тому доказательство. Резко тормозишь на повороте вместо того, чтобы чуть сбросить…
Стефан улыбнулся мне обезоруживающей улыбкой. От него веяло такой братской приязнью, что я чувствовал, что он и в самом деле бесконечно близкий мне человек, хотя от этой мысли мне становилось как-то не по себе.
– Леон, ты что, злоупотребляешь коксом?
– С чего ты взял?
– У тебя кровь идет из носа.
Элегантнейшим жестом – о, как подобные манеры нравились моей маме! – Стефан извлек из кармана носовой платок и протянул мне. Блин, опять у меня кровь, опять. В последнее время все чаще и чаще, даже если я и не усердствовал особо с дозами. Принимая во внимание последние приключения, иммуннозащитные свойства организма, видимо, истощились до минимума. Моя несчастная плоть молила о пощаде.
Я не спешил утирать кровь. Сначала я достал мобильник и сфоткал самого себя. Меня прикалывало, как у меня кровища из носа хлещет. Когда я замечал такое по утрам, цифровой камеры, как назло, под рукой не случалось. Я теперь, наверное, распечатаю этот снимок в большом формате да и повешу у нас дома – над кроватью Лолы.
Вот так, обменявшись колкостями, Стефан и я признались друг другу в собственных пороках.
– Что, по-твоему, лучше: быть педиком или наркоманом?
– В нашем доме, Стефан, лучше быть педиком, вне всяких сомнений.
– А вот у нас – наркоманом!
– Ага, а вот если бы одновременно – и педик, и наркоман, это был бы аллес.
Мы стали ржать, и впервые я не чувствовал себя неловко в компании с голубым. Как-то летом, на Ибице, мне довелось познакомиться с одним. Было понятно, что он на меня глаз положил, он мне предложил выпить в одном из чирингуитос, смотрел на меня похотливым взглядом – еще одно слово, от которого я тащусь, похотливый – а главное, смеялся над моими шутками, в которые вообще никто не врубался. Этот крендель все трындел и трындел без умолку, а я все заказывал и заказывал: чистую водку, водку со льдом, водку с лимоном, ну и водку с тоником – для разнообразия. А потом ситуация обострилась, парнишка возбудился настолько, что стал как бы невзначай трогать меня за ляжки. Подкатился, сука, с лаской, так что у меня уж никаких сомнений относительно его намерений не оставалось, и я даже чего-то такого с его стороны ожидал. Тогда я ему швырнул салфетку в лицо и обматерил. Он окаменел на своем табурете, сконфуженный донельзя. Что, человек не может просто так тебя угостить, и все? Нет же, обязательно должны быть какие-то задние мысли – блин, меня это особенно бесит. Проблема в том, что у меня всегда были сомнения относительно собственной натуры, и потом, меня беспокоило пристрастие к анальному сексу. Так ведь и параноиком недолго стать.
Со Стефаном совсем другое дело. Именно он частенько организовывал мои залеты и сам же потом из них меня вытаскивал с потрясающим изяществом. Спасая меня, он, похоже, и сам испытывал невероятное удовольствие. Жаль, что я не оценивал его присутствие в моей жизни так, как он этого заслуживал.
Разумеется, я пытался подсадить его на алкоголь и на ганджубас – о коксе и о девочках даже речи быть не могло, – но пробить этого парня мне так и не удалось, хотя и очень хотелось. Стефан единственный относился ко мне с искренним и глубоким уважением. На меня ведь все всегда смотрели неодобрительно, потому что мне нравилось рыгать, а главное, я почему-то всегда смеялся во время утренней медитации: а о чем еще может думать подросток в восемь утра? Правильно – чтобы никто не мешал ему справлять естественные потребности.
Мы въехали в окрестности Перпиньяна, окутанные словами и мыслями. Я был счастлив вновь обрести Стефана. Он между тем открывал ворота своего дома, вокруг которого бегали лабрадоры. Такой, знаете, французский maison, белый, полный жизни, с живописным навесом, увитым глициниями, и стульчиками из кованого железа во дворе. Моя мать расставила бы их таким же образом.
Я попросил, можно ли мне прилечь ненадолго, и он тут же отвел меня в свою комнату, хотя в доме было две комнаты для гостей. Но я не был гостем, я был Леон.
Я упал в кровать, не снимая двухдневной рубашки с пятнами крови. Хорошо еще, что я не забыл сбросить ботинки, в которых казался самому себе Наполеоном, входящим в «Отель-дю-Пале». От постельного белья шел невероятный аромат, прямо не знаю, с чем и сравнить, и я погрузился в тихий, умиротворенный сон. Анита не существовала. Анита умерла. Анита не должна была уходить от меня.
Я проснулся от кошмара. Из соседней комнаты доносились звуки музыки – Шопен или Моцарт, в общем, что-то медленное. На кресле в ногах кровати лежала моя сумка, банный халат, пара полотенец и одноразовые шлепанцы, которые Стефан, очевидно, тырил в гостиницах. Я пошел в душ и не вылезал оттуда добрых полчаса. Кровь из носа не шла, с рожей тоже вроде было более или менее, вот только мои волосы, стриженные под горшок, даже после душа выглядели ужасно. Может, Анита ушла от меня именно из-за прически, только сказать мне об этом не решилась?
Я привел себя в порядок – из уважения к Стефану – и вышел в гостиную. Он сидел в кресле фиг знает какого столетия, поглощенный чтением, нога на ногу, будто позировал фотографу. Мне показалось, что я вернулся на двенадцать лет назад.
Когда мы учились с ним вместе в «Эйглоне», пока меня оттуда не выперли, у Стефана была такая отдушина, из которой никто был не в силах его достать: чтение. Книги были его страстью. Он любил великих классиков и время от времени читал вслух отрывки из романов. Я помню, как ржал, когда Стефан зачитывал мне «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Этот Лоренс Стерн наверняка был еще тот прохиндей, жил бы он сейчас, пыхал бы обязательно. Я открывал книги и читал вслух заключительные абзацы – специально чтобы испортить Стефану удовольствие. С моей стороны это было проявлением ревности, что ли, а Стефану было поперек. Один лишь только раз он возмутился, когда я прочитал ему: «Фон Гогенфельц, Конрадин, обвиняемый в покушении на Гитлера. Оправдан». Это был финал «Обретенного друга», и это стало бурным началом нашей дружбы.
Стефан говорил, что книг, которые реально заканчиваются на последней строке, мало, совсем мало, и это самые жестокие произведения, в том смысле, что они не дают тебе возможности со вкусом дойти до конца сюжета и попрощаться с главными героями. К финалу следует добираться неторопливо, с чувством, посматривая время от времени, сколько там еще страниц осталось, следуя по стопам автора за развитием истории. Не существует на свете любви более нежной и странной, нежели любовь к замечательной книге. Стефан говорил мне это несколько раз, и мне казалось, что это слова пожилого человека.
И вот через столько лет я опять вижу его, левый указательный палец на подбородке, правый указательный уперт в страницу. Я со своей обычной деликатностью вытащил книгу из его рук. Стефан, улыбаясь, поднялся с кресла.
– «Про меня позабудут. Про меня скоро позабудут».
Это была последняя строчка из «Платформы» Мишеля Уэльбека.
– Что это за несчастный страдалец?
– Он потрясающий. Это хирург, человек слова и глубоких чувств. За его внешним цинизмом скрывается невероятное одиночество. Все самое плохое, что есть в мужчине, в нем проявляется, и это меня воодушевляет. Мои тревоги оставляют меня.
– Ты сейчас один, Сте?
– Нет.
– А твои знают, что ты, как бы это сказать, скорее сякой, чем такой?
– Нет.
– Но подозревают?
– Нет. Они меня подозревают только в том, что я промотаю их имущество.
– И как же ты маскируешься, без женщины… Такой парень симпатичный…
– У меня есть подруга, лесбиянка, и мы друг друга прикрываем. Так уж повелось. Практически на все официальные мероприятия являемся вместе, на свадьбы там, на разные приемы. Нас даже называют образцовой парой. Чтобы не возникало подозрений, мы и в отпуск тоже вместе ездим, все четверо, я с Мэтью, она с Элен.
Неожиданно я обнаружил, что не готов выслушивать подобные откровения. Меня прямо затошнило, так что я оборвал разговор.
Стефан это заметил и сказал, что ужин давно готов, осталось только яйца пожарить. Когда мы подошли к столу, я разволновался. Стефан приготовил для меня то самое блюдо, которое готовил в колледже, один раз, когда нас запустили на кухню. Это был его фирменный рецепт: спаржа с луком, два ломтика бекона с яичницей и обжаренные в масле гренки.
Как в старые добрые времена. Я думал, что все будет как-то по-другому, что у нас уже никогда не будет ни общих дел, ни общих тем для разговоров. А сейчас казалось, что мы будто и не уходили никуда от тех наших коек с безобразными подушками, от письменных столов, вид коих приводил в ужас даже самых примерных студентов. Наверное, между мной и Стефаном проснулась братская дружба, та самая, которая неподвластна пространству и времени. Насчет прочной дружбы я похвалиться не могу. Если не считать моего брата и этого ублюдка Беттеги, совсем не многим людям я мог бы доверить свою паранойю (за исключением путан, разумеется).
Однако в этот вечер я предпочел не говорить про Аниту. Я не хотел думать об этом. Я не хотел советов. Хотя у Стефана, я уверен, нашлись бы для меня мудрые слова. Но для этого должен быть еще и тот, кто их готов выслушивать.
Стефан видел мой тупой взор, устремленный в пустоту, и, чтобы расшевелить меня, наполнил бокалы великолепным бургундским вином. Закурил. Мы оба радовались возможности посидеть просто так, без слов. Сидеть друг напротив друга, как в былые времена – вот самый чудесный разговор, который стоило поддержать.
13
Утром над нами нависло столь сумрачное небо, что мне вспомнился Милан зимой. Я решил, нет, я захотел, очень захотел подвезти Стефана в его бюро в Монпелье, где он занимался проектами интерьеров или чем-то в этом роде, я не совсем понял. Когда он объяснял, мне все еще приходилось делать усилия, чтобы сконцентрироваться. Хотя в целом мне несколько полегчало.
Нажав на газ, я устыдился, что насмехался над водительскими способностями своего друга, он же не мог знать, что двигатель у моей тачки с примочками и в принципе мог обеспечить чуть ли не вертикальный взлет. Что же, прощения, что ли, у Стефана теперь, на свежие мозги, просить? Попрощались мы довольно сдержанно, будто должны были увидеться этим же вечером, однако очень искренне, с чувством, сопутствующим всем примирениям, когда слова сдерживаются из робости, а скорее всего, потому что вовсе не нужны.
В Милан, я должен возвращаться в Милан, к необходимости заполнять чем-то целые дни, к обязательству воздерживаться от кайфа, к позору поражения, к «теперь об этом все узнают». Но рога, как известно, как и ботинки: у каждого в шкафу своя пара имеется. Самое смешное, что внешне я все еще представлял из себя отпрыска приличной семьи – картавое «эр» в нужных местах, прямая осанка, костюмчик по мерке. Как и раньше, я должен буду посещать все эти бесконечные праздники, куда меня затаскивал мой братец из-за своей мании повыеживаться: «to see and to been seen», – так он мне ответил, когда я однажды спросил его, отчего он так зациклен на вечеринах. Сам гуляет, а своего Ламенто тупо пытается удержать в доме.
Мне захотелось выпить каппуччино в барчике недалеко от площади Комедии, в двух шагах от того места, где я оставил Стефана. Я уселся за столик, заказал кофе и огляделся. В заведении было полным-полно молоденьких студенточек, наверное, на каникулах, и вид у них у всех был ну ужас какой сексуальный. Наконец-то мои гормоны проснулись и зашевелились, и, слава богу, в этом баре было разрешено курить. Я бы хотел быть поэтом, чтобы написать одну-единственную оду бару, в котором можно покурить после кофе. Я решил взбодриться и принялся листать какую-то местную газетку, в основном чтобы привлечь внимание одной девицы, сидевшей неподалеку. Похожа на скандинавку, чуть вульгарна на вид, однако гладкая и юная, как Грэнни Смит.
Я использовал свою классическую технику съема: поднимаю глаза и упираюсь в девушку взглядом: типа кто это, ой, обознался, потом опять смотрю в газету, потом изгибаю правую бровь дугой, левой у меня так эффектно не получается, опять гляжу на нее, складываю газету, вздыхаю, отхлебываю глоточек кофе и говорю девушке: «Не выпить ли нам перно?» Девушка смущается и отказывается, но все, она уже в моих руках, я начинаю предлагать ей что-нибудь еще, шучу, предлагаю сигаретку, она опять отказывается, но в конце концов девушка находит меня вовсе не таким уж отталкивающим и втягивается в разговор. Та, что напротив меня, точно девушка из разряда «быть». Повадки такие, чересчур мало амбициозные, что ли, а главное, на ее мобильнике болталась пластмассовая ракушечка. Сентиментальная, блин.
Она мне улыбнулась, я предложил ей попурри из всех языков, что знал, и она выбрала английский в немецком соусе. Девочка была из Польши, изучала иностранные языки в Варшаве, всю жизнь грезила Францией и особенно танцами. Она решила ударно завершить каникулы и хлынула на фестиваль «Монпелье-данс». И вот пока она радостно мчалась на поезде «Интер-Рэйл», она посеяла по пути и даты, и программу. Надо бы объяснить получше, что такое этот «Интер-Рэйл»: я никогда не понимал, почему молодежь выбирает этот вид транспорта для путешествий, ведь на машине или, скажем, на самолете, получается намного быстрее, да и воняет не так. Хотя пару раз мне тоже приходилось ездить на поезде до Форте – когда у меня отобрали права, но я это делал по суровой необходимости. Такая достача, не приведи господи.
Ай, забыл, девушку-то звали Яна, бедная Яна, что за имя!
Я смешил ее, пытаясь играть роль такого, знаете, весельчака итальянца. Убогий метод, конечно, зато всегда срабатывает. Когда она задала судьбоносный и неизбежный в таких разговорах вопрос «чем ты занимаешься по жизни?», я задумался, что бы такое сказать. Обычно я использую классический ответ «вношу-свой-вклад-в-энтропию-земли»», хотя у меня есть и более утонченный вариант:
– Камешки коцаю.
– А, на карьере, дробилкой?
– Нет, кредитной карточкой.
– ???
– Ну, иногда карточкой с Человеком-Пауком.
Она не врубилась, но заулыбалась. Вообще-то такие приколы понимали только мои друзья, крутые спецы по коксу. И я решил выдать запасной, нейтральный вариант, тоже достаточно эффективный: «учусь-в-аспирантуре-в-Боккони». Такие понты прокатывают даже за рубежом. Я нутром чуял, что все, что мне сейчас было нужно, так это хорошенько перепихнуться, и одинокая путешествующая полячка представлялась идеальной добычей. Не было нужды рассказывать про дома, про покореженные машины, про швейцарский колледж, про отца-аристократа. Она была одна, как и я, и так же, как и мне, ей нужна была компания. Я это сразу понял, потому что, как только я с ней заговорил, она закрыла книгу, которую читала. Разумеется, я не удержался от моей чудесной шутки и прочитал ей вслух последнюю строчку. Там было написано «Рекомендуется всегда иметь при себе вещества для регидратации, которые можно растворить в воде». Яна была несколько этим обескуражена. Пожалуй, я малость переборщил, а моя излишняя самоуверенность сыграла со мной злую шутку. Тогда я придумал игру с фатумом – затащить девицу в постель, не произнося слов «Сан-Мориц», «мерседес» и «Вдова Клико». А что, могло сработать.
Я пригласил новую знакомую прогуляться – специально, чтобы оценить ее ножки. Для девушки из Восточной Европы она выглядела довольно сексуальной. У нее были светлые волосы, очаровательная улыбка и едва заметная щелочка между передними зубами. Эта щелочка напомнила мне одну певицу из Детройта, ну, знаете, такая низенькая, довольно известная, у нее еще бабушка итальянка, из Абруццо. Имя как у святой, и поет, всегда ухватившись за распятие. Очень интересная певица, имя сейчас не вспомню, так вот у нее такие же зубы, как у этой полячки.
С Яной мы дошли до Пиру, до террасы, откуда, несмотря на низкие облака, открывался прекрасный вид на Савенские горы и на море. Сомнений не оставалось: девушка категории «быть», которую можно завоевать продуманными комплиментами и сальными шутками – вот еще одно трепетное слово, «сальный». Девушка странным образом прониклась ко мне доверием, и это мне весьма льстило. Разговор шел, разумеется, о ее путешествии, о городах, где она побывала, о людях, с которыми она встречалась. Потом Яна почему-то принялась рассказывать о том, что она кушала в Памплоне, на празднике гонок с быками.
У нее оставались еще несколько дней до того, как истекал срок действия билета – она каталась уже почти целый месяц – и юная пани предполагала провести еще одну ночь в Марселе, потом съездить в Италию или в Австрию, а затем уже вернуться в Варшаву. Я поймал мяч на лету и предложил ей забыть про поезд, а поехать со мной на машине в Милан и погостить у меня дома. У меня перед глазами уже крутился фильм «Шампунь, джакуззи и дозняк». А еще, конечно, бутылочка шампанского прошлого столетия, моя заполненная водой ванна с гидромассажем и много маленьких кокаиновых чертиков, чтобы я кончил как можно позже. Ну, фильмец был так себе, третьего сорта, я понимаю, но рана, нанесенная Анитой, еще кровоточила. Да, меня бросили, но теперь маятник качнулся в обратную сторону, спасибо моему другу.
Я привел Яну перекусить в один кабак – он назывался «Софи», кажется – и когда увидел ее рюкзак, с которым она путешествовала, то идея тащить девчонку с собой мне уже не показалась столь привлекательной. Вы представляете себе эти рюкзаки, к которым самые безбашенные привешивают даже котелки? Я как-то раз встретил таких путников на улице Манцони, на потных плечах рюкзачищи, и я подумал, черт, а может, это и не так уж плохо, хотя в жизни своей не таскал с собой котелков. Я спросил Яну, не носила ли она в своем рюкзаке котелки, и она мне ответила, что, мол, yes, особенно если ездила в лагерь. Неожиданно я осознал, насколько опрометчиво было с моей стороны приглашать в мою машину такую девочку, как Яна.
С малых лет мне всегда внушали одну вещь: соблюдать дистанцию. Соблюдать безопасную дистанцию с незнакомыми персонами или с теми, кто не был тебе представлен надежными людьми. А Яну вообще-то мне никто не представлял, хотя в свои двадцать семь лет, полагаю, я в состоянии и сам разобраться, кто заслуживает доверия, а кто нет. Конечно, она была студенточкой из развивающейся части Европы, так почему же и мне не внести свой вклад в развитие? Как это можно заниматься благотворительностью и не глядеть в глаза тем людям, для которых и оказывается, как это делает моя мать вместе с подругами?
В конце концов, я всего лишь девушку подвезу.
Девчонка реально перлась от того, как у нее развивались каникулы. Она бросила на меня такой восторженный взгляд, что я немедленно вдавил педаль газа в пол и врубил Touch Me группы «Дорз». Однако идиллию нарушил повторяющийся звук сливаемой воды из бачка: звонил братец.
– Пьер… Блин, да знаю, я уже маме говорил… Я тебе звонил, у тебя был отключен… Да, бардак… Кто это тебе сказал?.. Пидарас… Да, у меня паранойя, что же еще… Да, я мог остаться на Ибице, только я закидываться не хотел… Ну так, не очень здорово… Погуляли… У Стефана, это мой товарищ по «Эйглону»… Какая на фиг разница, сколько у него денег? Я не повышаю голос… Как, опять?.. Бедный дядя Аугусто… Ну, да, экстрадировать… Думаешь, можно обвести вокруг пальца налоговую в Соединенных Штатах?.. Конечно… мама права… Я тут с одной телкой, полячкой, ну, из тех, что с такими рюкзаками ходят… Домой… надеюсь, в свою комнату!.. Да, прямо с рюкзаком, только что кастрюли прицепленной не хватает… Так, шутка… Симпатичная телка, да… Чего мне тебе рассказать?.. Я ее пригласил, через пару дней она уедет в Бухарест или куда там – в Москву… в общем, вернется в свою страну… Да, знаю, знаю, «дистанция»… я не устоял… Чего собираюсь делать?.. «Быть»… «Булгари» – разве не слишком для «иметь»? Ах да, это Il Principe… Ты мне можешь заказать номер на сегодняшнюю ночь, да, с супружеской кроватью сгодится, чего уж там… для девушки «быть»… такая телка… Скажи только, что я завтра приеду, будь умничкой… Да, праздник был улетный, только я вот не вписался… А у тебя как дела?.. Правда?.. Черт возьми… Ты ему дал тридцать капель лексотана??? Я понял, что она привыкла кушать только Sheba Tresor… Да, у Маризеллы явно с головой не в порядке… В следующий раз мы ей самой дадим Fufi del Conad!.. Нет, не давай ему больше, все равно он рычать не перестанет… В четверг, в «Метрополе»? Claro… Два пригласительных для меня… Не знаешь, Анита не придет?.. Понял, но ты же мой брат, я тебя об этом даже просить не могу… На английском… Конечно, я об этом не забыл… Да, резюме я послал, и мама в курсе… Амедео для меня ни черта не сделал…
Яна озадаченно смотрела на меня, возможно, она и просекала тему разговора, банка пива в руке составляла ей компанию, и ей, похоже, этого хватало. Я тоже отхлебнул пивка, а потом затарился еще шестью банками в первой же придорожной закусочной. Без какой-либо видимой причины я вел машину как сумасшедший, хотя на кону стояли последние баллы в моих правах. Зачем тогда жить, если нельзя рисковать жизнью? Гонка меня возбуждала, особенно когда такая телка на соседнем сиденье. Мне нравилось ее лицо, сначала недоумевающее, потом испуганное, нога, которая инстинктивно жмет на несуществующий тормоз. Эти суки используют все свое жеманство, чтобы сказать тебе «прошу тебя, дорогой, куда мы так несемся?». А потом дрючат тебя в полный рост, как Анита.
Удар был нанесен, теперь стали появляться синяки. В Милане все уже знали про нее, про Беттегу, про меня, что я проделал две тысячи километров за один день только для того, чтобы услышать «désolé»[8]8
«Сожалею» (фр.).
[Закрыть]. Я ей даже свитерок винтажный привез, и мои туфельки она надела, сука. Элементарного спасибо я не услышал, только чушь всякую в торжественном исполнении. Как мне отплатить той, что так меня мучает?
В «Булгари» нас встретили в некотором замешательстве из-за рюкзака, однако чаевые мигом обратили ситуацию в забавную экстравагантность. Да, сейчас бы не помешало закинуться, взять неплохой такой «камешек», разделить его напополам, потом на четыре… Однако Дука мобильник отключил, а рисковать – брать товар у черных пушеров – я не хотел.
Лицо моей полячки, попавшей в шикарный отель, заслуживает отдельного описания, однако намного интереснее были выражения лиц у двух японских тетенек, которые выписывались в этот момент из гостиницы. Что вы так осуждающе смотрите? Занимайтесь больше сексом, а не шопингом.
Правда, потом, в номере, между нами возникла некоторая неловкость, поскольку Яна начала меня спрашивать, отчего мы не поехали ко мне домой и зачем надо было снимать такой роскошный номер – притворщица, всякий раз, когда девушки задают вам такие вопросы, не воспринимайте их всерьез! – а потом она заметила, что я вдруг приумолк и задумался, поэтому не выдержала и спросила:
– О чем ты думаешь?
– О твоих духах. Я думаю о твоих духах… Что это?
– Это флакончики на пробу, которые раздавали в Байонне… я не знаю точно названия, если хочешь, сейчас посмотрю в косметичке.
Тут начинается поэзия. Я обнял Яну рукой за шею и принялся целовать с обычной для кабана пылкостью. Она ответила, да еще как. Я был приятно удивлен. О, она умела целоваться, и неплохо, и язычком работала во всех направлениях, и губки раскрывала, когда надо, делая это с паузами, неторопливо. Девушка, которая умеет целоваться столь обстоятельно, способна довести вас в постели до исступления.
Я отвел ее прямиком в ванную и там раздел без лишних разговоров. Раз уж мы здесь оказались, то я был бы не против поработать чуток банщиком. Время от времени Яна от возбуждения произносила какие-то слова на польском языке. Родной язык пробивается и в крайнем волнении, и в глубоком отчаянии.
Я грубо мял ее тело, время от времени отрываясь, чтобы отхлебнуть кубинского рома, а потом переливал ей алкоголь изо рта в рот. Яна оказалась намного более сексуальной, чем я себе представлял. Она позволила мне практически все, а я задавался вопросом: сколько же мужиков у нее было? Сколько же елдаков испробовала она за эти каникулы? Я немедленно натянул самый extrastrong презерватив, а то, не дай бог, еще подцеплю на себя все беды Восточной Европы, мне только этого не хватало. В общем, это была ночь грандиозного секса. Наконец-то я завоевал девушку своим естественным оружием, своим обаянием, своими словами. Она отдалась мне сама, и мне не пришлось соблазнять ее кредитными карточкам и кэшем. А что касается «мадджолино», то такую тачку сегодня каждый себе может позволить, разве не так? Я победил в игре с фатумом, так и не произнеся три заветных слова: «Сан-Мориц», «мерседес» и «Вдова Клико».
Если у меня и были поначалу разные нехорошие мысли в ее адрес, то потом я свое мнение изменил. Более того, я подарил ей много поцелуев в качестве бонуса после анального секса, чего ни с кем никогда не делал, кроме Аниты. Проснувшись утром, я не увидел своей подруги. Возможно, она вышла, чтобы подготовить мне приятный сюрприз, какой-нибудь цветочек с открыточкой, на которой выведены стихи Тагора. Типично для влюбленной девочки «быть». Я вновь умиротворенно уснул.
Ситуация прояснилась через пару часов, когда я не обнаружил в своем бумажнике четырехсот евро. Швейцарские франки тоже испарились.
