Текст книги "Завтра будет солнце"
Автор книги: Лука Бьянкини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
16
Это было самое ужасное для меня лето.
Нигде, буквально нигде я не мог успокоить свои нервы. Я метался по какому-то бесконечному замкнутому кругу, сотрясая самого себя в губительном вихре саморазрушения. Насыщенные каникулы, которые я пытался изобразить, оказались не чем иным, как банальным повторением всех моих прежних приключений: однообразные ночи Ибицы, летняя монотонность Сан-Морица, смертельная скука Портофино. В мои двадцать семь у меня не было никакого желания путешествовать, я не говорю уже про свою мать. В последнее время мама не ездила даже в Сен-Тропе: она его находила вульгарным, люди там не умели ни правильно держаться, ни одеваться, ни кушать. Один разок она съездила в Намибию, один раз в Полинезию, но во всем остальном наши каникулы состояли в том, что мы перетаскивали наш стеклянный миланский колпак в разные милые места. Маман, к примеру, во всех наших домах свою спальню обставляла совершенно одинаково, и в каждой непременно должен был быть графин с водой, который заказывали у Ника Мэйсона. Менялся только пейзаж за окном, ну и иногда – светильники. Я возил с собой альбомы с Человеком-Пауком и свое любимое одеяло, Лола – своих фей «Винкс», Пьер был неразлучен с Ламенто. Каждый таскал с собой свою раковину, и это делало нас примерной семьей.
Почти два месяца прошло с того момента, как Анита оставила меня, и до сих пор я так ничего и не понял. Возможно, я специально не желал ничего ни понимать, ни видеть, ни осознавать. Я упорствовал в своих привычках и поступках, которые вели только лишь к бесконечным потерям и новым безумствам. Это был порочный круг, и я чувствовал, что кислороду становится все меньше и меньше.
Когда твой лучший друг уводит у тебя девушку, ничто не снимет тяжесть с твоей души: единственное твое желание, это чтобы она была с тобой, а он сдох. Но они, гаденыши, продолжали жить своей жизнью, а вежливая уклончивость друзей заставляла меня лишь строить догадки в отношении этой парочки: близки ли они, спят ли друг с другом, говорят ли обо мне, отвергла ли она окончательно возможность вернуться ко мне. Целую неделю я прокручивал в памяти те несколько дивных ее слов, сказанных на вечеринке: «А у тебя как дела? Ты в порядке?» Ничего не значащие слова, даже если читать их, но некоторые фразы стоит не только слышать, но и видеть, как они произносятся. Я уверен, Анита хотела сказать мне намного больше. Нет, она не выглядела счастливой, это было очевидно, и это служило мне единственным утешением.
Я начал было бомбардировать ее SMS, но она расщедрилась лишь на одно ответное послание, которое пришло ночью. Вот что она написала: «Леон, не настаивай. Мне очень жаль, что тебе плохо. Мне тоже плохо. Мы должны это пережить. Целую. Ани».
Всю неделю я носился с этим чертовым сообщением, я декламировал его вслух, зачитывал Пьерандреа по телефону, один раз я прочел его даже Ламенто, когда тот не рычал. Но никто не мог утешить меня, а главное – никто не мог растолковать мне этот текст с филологической точки зрения, хотя у меня нет даже самой смутной идеи о том, что значит это слово. Поэтому я принялся расшифровывать мессидж Аниты самостоятельно, благо времени имелось в избытке. Вот какие результаты.
«Леон, не настаивай» кажется довольно резким, однако мое имя в начале фразы есть несомненный признак дружеской приязни. Наверное, Анита стремилась вызвать меня на диалог.
«Мне очень жаль, что тебе плохо» звучит просто здорово. Ей небезразлично, как у меня дела. Впрочем, Анита женщина непростая, с сиськами, но гордая и никогда не стала бы откровенничать. То есть некоторые вещи сказать сказала бы, но писать об этом – ни за что.
«Мне тоже плохо». Сто баллов. Когда я это читаю, чувствую себя всякий раз окрыленным.
«Мы должны это пережить». Здесь Анита, похоже, все еще дуется на меня, но все равно смысл фразы положительный, хотя сама фраза какая-то корявая.
«Целую». Это просто цимус! Если бы она написала «салют», то это была бы трагедия. «Обнимаю» меня убило бы на месте. Но «целую» звучит так искренне, я будто слышу ее голос.
«Ани». Она не написала «Анита», она написала «Ани», как я ее называл. Значит, она все еще меня любит.
Чего там говорить, не прошло и нескольких часов, как мой горячий оптимизм превратился в тяжелый леопардианский пессимизм.
Вот такие мысли занимали меня в конце августа в Портофино, когда я после длительных уговоров решился-таки провести несколько дней в компании с мамой, Амедео и Лолой. Моя сестренка, освоив роли сначала матери, а потом училки итальянского языка, теперь упорно имитировала свою преподавательницу балетной школы. Судя по всему, та фурия беспрестанно орала на всех подряд – ЧТО ЭТО ЕЩЕ ЗА ГРАН-ЖЕТЕ?! – одна только Лола со своими пируэтами оставалась вне критики. Мне же она казалась совсем неуклюжей, когда кружила со своими пухлыми ляжками вокруг бассейна. Возможно, я излишне критичен.
По причине ужасного состояния духа я сократил до минимума и традиционную тусовку на Ибице. Мне даже удалось убедить друзей, что я собираюсь сдавать экзамены в университет. Результат: я поглотил аж десять граммов за два вечера.
В Портофино я обрел некоторое умиротворение, особенно в нашем бассейне, нависающим над морем, непосредственно над Парадджи. Вот еще одна отличительная черта нашей семьи: если бассейн не нависает над чем-нибудь, мы его просто в этом месте не строим.
Моя мать была очень рада видеть наконец-то всех нас вместе, под боком, в первую очередь, конечно, чтобы повыпендриваться перед своими тошнотворными подругами. Эти тетки копошились в гостиных, болтая об искусстве, литературе и пластической хирургии ног. Когда они устроили перерыв на чай – Lady Grey, насколько помнится – как раз в этот момент мой мобильник наконец-то вспомнил о своем хозяине. Увы, это была не Анита, другой человек, который, впрочем, порадовал меня тем, что жив и здоров.
– Папа, как ты?.. Можно, конечно, назвать трагедией… что-то с Пьером?.. На Ибице… Нет, мы вчера разговаривали, он там отрывается по полной… Откуда я знаю, почему он тебе не сказал? Я что, его секретарь… Я не повышаю голос… Я понял, что произошла трагедия, но ты можешь мне объяснить… Ох, черт, мне жаль… А она в этом уверена?.. Она уже ушла из твоего дома?.. Крандец какой-то… в смысле, ты переживаешь… Я знаю, что это и так понятно, а что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?.. В Портофино с мамой… Ну, не сказал бы, чтобы совсем легко… Да, знаю, но мне надо побыть с ней немного… Нет, потому что я уже не на Ибице, раз я здесь… Хочу попробовать поступить в университет… Да, уверен… Зачем ты мне такое говоришь? Только потому, что я никогда не любил учиться?.. Это не значит, что я… Ладно, раз ты так считаешь… Я тебе звонил, только ты не отвечал… Да, конечно, мог еще раз набрать, но как-то все было не до этого, блин… Извини… Сейчас скажу ей… Вот как, прямо у тебя дома?.. Один ты никак не можешь… Я ни на что не намекаю… Извини, тут плохо ловит… Я знаю, что у тебя Swisscom, у мамы тоже… У тебя первого появился, я помню… Я тебе не могу так сразу ответить… Знаю, что от Портофино до Милана полтора часа езды… Все родители одинаковы… Да, я люблю тебя… И Пьер меня часто о тебе спрашивает, мы бы хотели видеть тебя чаще, разумеется… даже когда тебе хорошо… Я не повышаю голос… Да, задница у нас любимая часть тела, как всегда… Я знаю, ты хочешь мне добра, спасибо… Я тебе перезвоню, а то я сейчас с мамой говорю… Будь молодцом и постарайся успокоиться… Обнимаю.
Этого мне только не хватало. Именно сейчас папина телка – богатая, глупая, напыщенная фифа – осознала вдруг, что мой отец полное фуфло, и решила от него свалить, совсем как Анита от меня. А мой папаша каждый раз, когда такое происходит (не реже двух раз в год), в отчаянии названивает мне, умоляя приехать, а не то он, видите ли, впадет в жуткую депрессию. Он предпочитал меня, а не Пьера, вероятно, потому что у меня было гораздо больше шансов стать неудачником.
Папаша постоянно заставал меня врасплох с этими своими бедами, и я никогда не мог сказать ему «нет». Потом через пару недель у папаши появлялась новая невеста, и он просил меня поехать к маме. Типа «езжай, сынок, я теперь и один справлюсь», и опять пропадал на месяцы. Когда папа звонил, я знал, что ему по фигу, что со мной и как у меня дела. Он хотел только вывалить на меня свои горести, будто у меня у самого этих несчастий было мало.
Я накинул халат, оставил Мика Джаггера петь в одиночестве в моем ай-поде и вышел в гостиную, где болталась моя мама, обернув свои телеса в ласковое парео. Я пригласил ее выйти со мной в сад, а мама обрадовалась возможности продемонстрировать своего сыночка, такого остроумного, своим ехидным подругам. Какие же слащавые эти тетки, как и их духи, которые они сами же и делали – зачем, фиг его знает. Ладно, это тема странная, даже для Портофино.
Маман вышла радостная и озабоченная одновременно, ведь я не так уж и часто приходил к ней, чтобы о чем-то сказать, если только у меня не тырили бумажник.
– В чем дело, Леонардо? Что-то случилось с Пьерандреа?
– Нет, ма… Просто папа позвонил… и…
– Понятно, эта идиотка его тоже оставила. ОН ЧТО, ПРОСИТ, ЧТОБЫ ТЫ ПЕРЕЕХАЛ К НЕМУ?
– Мама, здесь твои подруги.
– Извини меня, но ты мне нужен здесь… ты же знаешь, я уменьшаю курс психофармакологии…
– Мама, ты тоже не заводись… В конце концов это мой отец.
– Кажется, ты его больше ценишь, чем Амедео, который тебя вырастил.
– Мама, блин, о чем ты говоришь… Моему отцу плохо, я должен как-то помочь… А потом вернусь и помогу тебе, ладно?
– Ты меня совсем не любишь, как прежде.
Я не стал ждать, когда мама начнет свой запрограммированный плач, запахнул халат и сунулся попрощаться с синьорами, которые загорели до черноты. Помните: после определенного возраста чем сильнее загар, чем старше выглядишь!
Я побежал собирать сумку, чтобы вернуться в Милан. Наконец-то хоть какое-то занятие, наконец-то что-то новенькое. На самом деле страдальцем являлся я, и не было никого, кто мог бы мне помочь. О’кей, Стефан, это правда, но друг был в Перпиньяне. Или еще мой брат, но тот торчал на Ибице, а потом собирался отправиться в Патагонию – типа чтобы нервы поправить в компании с «наставником» – лайф коучем. Он и мне предлагал провести несколько занятий с этим учителем жизни – шаманом-гуру-философом-инструктором в одном флаконе, – но мне это дело как-то не по душе. Как может посторонний человек поправить твои нервы, заставляя тебя выполнять тяжелую работу или отправляя черт знает куда?
Лучше бы Пьер сходил со мной в «Даунтаун», там бы хорошенько выложился, и стоило бы это ему намного меньше. Никогда нельзя перечить старшим братьям, особенно, если те работают преуспевающими адвокатами. Кроме того, у меня нет сомнений в том, что братец занимается с лайф-коучем исключительно потому, что его прикалывает произносить это слово. Пьер любил так, походя, ввертывать разные словечки. Больше всего ему нравились: Такашимайя, Ума Турман, Барнес & Нобль, Эннис-дель-Мар, Променад-де-Энгле, сашими, Отель-де-Рюсси, aficionados, after show, Майкл Джексон, Питер Джексон, Джанет Джексон. Да, к Джексонам Пьер питал настоящую слабость, хотя по большому счету ему было все равно, кто они там, певцы или режиссеры.
У меня в голове еще гремел голос Пьера, а я уже запрыгивал в автомобиль со своей сумкой и с впечатляющим чемоданчиком первой помощи, в котором лежали седативные и психотропные средства, порнуха, чуток травки и свежепочатая бутылка портвейна. Мне было приятно заявиться к папе с гостинцами, которые могли бы его оживить. Наконец-то у меня появилась цель, достижение которой отвлекало меня от суицидальных наваждений, от навязчивых мыслей о самоубийстве, от желания беспрестанно биться головой о стену.
Вот о чем я думал, оставляя Портофино с его высокими скалами, безупречными виллами и белесым небом – испариной больного августа. Милан лучше, решительно лучше. Милан – это именно то, что мне сейчас нужно.
17
Ненавижу Милан.
Эта вечная унылость дворцов, даже самых красивых, эта нелепость женщин, у которых есть деньги, чтобы дорого одеваться, но нет природной красоты. Когда я думаю о Навильи без воды, о площади Лорето, Куарто-Одджаро, о голубях на Пьяцца Дуомо, мне всегда становится почему-то грустно.
Но это мой город. Города, как и родителей, не выбирают. Ты привыкаешь любить их такими, какие они есть, просто за то, что они тебе способны дать, за то, что они тебе могут предложить. В моем Милане меня ломает буквально все: особенно люди вроде меня – богатые бездельники, – которых становится все больше и больше, хотя внешне на всех Милан производит впечатление города строгого, чопорного, практически швейцарского. Он очень отличается от Рима, в котором я был раза четыре, на каких-то тусовках. Что я могу сказать о Риме? Перед такой роскошью можно только отвесить поклон и спросить: «Пардон, что бы мне такого сделать для вас? Если желаете, я могу подмести здесь улицы. А может, мне натереть тряпочкой до блеска Марка Аврелия?» Ну понятно, минут через пять такие настроения проходят, у меня это так, сдуру вырвалось.
У, если бы я мог выбирать, то мне бы пришлось бы по сердцу жить в столице, где каждый житель, даже босс, открывающий совещание, производит впечатление отпускника. Я думаю, такую атмосферу создает вызывающая красота римских дворцов. Хотя моя мать и говорит, что нет ничего ужаснее римских окраин – она как-то раз там заблудилась, еще до того, как был изобретен джи-пи-эс-навигатор.
Что толку хныкать, если в этой жизни живешь привычками. День проходит за днем, отсутствие воды в Навильях уже не так тебя раздражает, про смог ты и понятия не имеешь, улицы с односторонним движением не представляют уже никакой опасности.
Я свернул на такую, как раз во встречном направлении – несколько метров делая вид, что я таксист – и добрался до дома моего отца, на улицу Сенато. Я припарковал машину тут же и, весь довольный, позвонил папаше. Папа отвечал как-то вяло, без всякого удивления, будто речь шла об обязательном визите, хотя, скорее всего, он был уже «тепленький».
Отец пребывал в жалком состоянии. Босой, в шелковой пижаме, с потухшей сигарой во рту и стаканом виски в руке. Папочка мой, короче. Он обнял меня и принялся плакаться, уткнувшись лицом в мое плечо. Тем временем Зельда – румынка или словенка, я их никогда не различал – продолжала собирать серебряные пепельницы, полные окурков, и рюмки, оставленные там и сям на разных предметах мебели. Дом, где жил папа, являлся воплощением изысканного декаданса. Внешне здание было в классическом стиле пятидесятых, с непременным колоритным швейцаром в униформе, но внутри царила атмосфера восемнадцатого века. Кроме того, из окон виднелись шпили Дуомо – бесценный вид.
Папа продолжал плакаться, а меня это никак не волновало, точно так же, когда дети капризничают, а ты с досадой думаешь «какая ерунда!» Хотя папа и был большим ребенком. Я пытался как-то его успокоить, особо не раздумывая над тем, что говорю.
– Может, тебе начать снова играть в гольф… это классно… познакомишься с новыми людьми… вес немного сбросишь.
– Пожалуй. Но мне так далеко добираться до Бьеллы…
– Тогда можно играть в Монце.
– Да я лучше прямо здесь, в своей гостиной, играть буду. Они там все козлы!
– Блин, тогда играй на Вилла-д’Эсте.
– Меня исключили оттуда за то, что я ругался на поле, а директору это не нравилось. Видишь? Ничего мне не подходит.
– Пап, да брось ты…
– Ладно, я начну ездить в Бьеллу… Тем более скоро начинается сезон в Марракеше, я быстро включусь. О, мне надо слазить на escort.it и найти себе какую-нибудь телку в компанию. А ты когда в клуб запишешься?
– Папа, ты же знаешь, гольф – это спорт пожилых… и потом, каждый раз, как я появляюсь в клубе, твои друзья постоянно пытаются всучить мне какую-нибудь работу. А работу я себе хочу найти сам, своими силами.
Папа был настолько в себе, что даже не воспользовался моей промашкой, чтобы разразиться очередной проповедью в мой адрес. Он взял чистый стакан, налил туда виски и протянул мне. В этом жесте было столько нежности, я чувствовал, как он старается выразить всю свою любовь ко мне.
– Если тебе нужны успокоительные, то я привез немного… если ночью ты не можешь заснуть… У меня еще есть Lexotan, едва початый.
– За кого ты меня принимаешь? Я не дебил, что живет с твоей мамой. Мне достаточно почувствовать, что мои дети рядом со мной и все, я уже в полном порядке.
Он опять наполнил стакан. В его повадках я узнавал самого себя. Впервые я начал отдавать отчет, что должна была чувствовать Анита в определенные моменты нашего с ней общения. Мной овладела странная неловкость, и вовсе не от стыда за мои выходки. Ни разу в своей жизни я никому ничего не советовал, и никаких решений, за исключением рецептов химического свойства, я предложить не мог.
– Твой брат никак не проявляется, даже позвонить не может.
– Боюсь, что на Ибице какие-то проблемы со связью… Я ему тоже не мог дозвониться.
– Твой брат приезжает только для того, чтобы говорить о дедушкином завещании.
Увы, папа был прав, но не мог же я настраивать его против бедняги Пьера, единственного, кто всегда был рядом со мной.
Неожиданно во мне проснулась ностальгия по Портофино. Было уже половина седьмого вечера, город, казалось, вымер. Нежданный ветер раздирал небосвод на части. Мне пора сматываться отсюда.
Я придумал, что мне надо заехать на улицу Боргонуово, чтобы отослать пару факсов для мамы, и папа купился. Он звал меня поужинать с ним, приглашал в «Консоляре» – мы туда часто ходим, папу там знают, кроме того, там не надо по три часа объяснять, как ты хочешь, чтобы был прожарен бифштекс.
Я договорился с папой о времени, потом еще немного побыл с ним, хлопнул пару стаканчиков виски, а потом вышел на улицу и вдохнул цементного воздуха этого города, который, что ни говори, любил меня больше остальных. Эти апартаменты, этот запах прокисших гобеленов и гангренозной роскоши вызывали во мне просто-таки чувство тошноты. Потому-то я и старался всегда устраивать встречи с отцом в каком-нибудь ресторане или на озере, где я чувствовал себя в своей тарелке.
Я сел в автомобиль и погнал в никуда, включив в салоне вентиляцию на полную мощь, и поставил диск New York Dolls. Мне нужна была энергия, мне нужно было сбросить напряжение. Я вбирал в себя все эти одинаково серые улицы, одну за другой. Невидимый механизм сам собой давил на газ, переключал скорости, включал поворотники, жал на тормоз. Я осознал, где нахожусь, только остановившись у такого знакомого подъезда Аниты. Занавески были раздвинуты, но только в кабинете ее отца. Комнату Аниты скрывали шторы. Пару раз я объехал вокруг квартала, обдумывая стратегию в режиме «сделай сам». Вот какие банальности мне пришли в голову:
– послать ей SMS: «Я у твоего дома, выгляни, моя Джульетта»;
– прислать ей букет цветов с отстойной запиской: «Человек-Паук стоит на улице и сейчас заберется к тебе в окно!»;
– позвонить ей на домашний телефон и спросить: «Сколько еще тебя ждать, бэби?»;
– набрать ее номер по домофону и предложить обратиться в Церковь Сайентологии;
– проскочить через консьержа и постучаться в ее дверь с пробитой на хи-хи рожей.
Поскольку я был такой весь трусишка-зайка-серенький, то начал, разумеется, с написания SMS, составил их несколько, но мужественно не отправил, поскольку ни одно из них не казалось мне достаточно убедительным: не хватало какого-то окончательного штриха, чтобы это было действительно достойное послание. Бегать искать где-то цветочника – это идиотизм, по домофону названивать – а вдруг не она, а кто-нибудь еще подойдет, то же самое, если тук-тук в дверь. Я набрался мужества и выбрал вариант со звонком на домашний, потому что на такие звонки всегда отвечает Анита. Исходящий номер не высвечивается, ей интересно, кто бы это мог быть, она снимает трубку, я закуриваю, успокаиваюсь, в общем, вариант проходит. Я набрал ее номер два раза подряд, хотя мог спокойно «стрельнуть» из памяти, но мне необходимы были пара секунд для обкатки. Первый раз я просто хотел убедиться, проходят ли звонки. Я задрал голову, чтобы посмотреть, не выглянула ли Анита: если бы шла вторая серия какой-нибудь голливудщины, она обязательно бы это сделала.
Не выглянула. И в этот самый момент моему пьяному взору открылся знаменательный знак моей драмы: «гольф» Беттеги, припаркованный в нескольких метрах от меня. Сколько же виски я выдул, если сразу его не заметил?
Я подошел поближе, надеясь, что, может быть, это не его тачка. В конце концов, Милан полон всяких хабалок из Лондона: я заглянул через водительское окошко и распознал сумочку Аниты, оставленную на сиденье. Точно, ее. Это были они. Там, наверху. Вместе. Game over. Game over. Game over.
Я пнул что есть силы дверь подъезда – никто не услышал, кроме, быть может, консьержки, взвалил, в который раз, на плечи узел с горестями и поплелся к свое машине.
Ни слезинки на этот раз не выкатилось, я сел в тачку, разозленный своей наивностью, своей упертостью – как хотите, трактуйте – признак детского упрямства или, может быть, зрелой любви. Не уверен, что эти две вещи сильно друг от друга отличаются.
Я несся по проспекту, пару раз чуть не попав в аварию, я орал матом через опущенное окошко, и чувствовал, что мне конец. Я чуть-чуть пришел в себя на улице Санта-Маргарита, когда с визгом затормозил прямо у киоска Grom: я взял полкило малинового мороженого в ведерке и горький шоколад. Все это я сожрал тут же, на глазах мороженщика и изумленных прохожих. Два несовместимых вкуса анестезировали мою боль, по крайней мере, желудок мой как-то сумел это перенести.
Я прошелся до «Ла Скала», пошатываясь и порыгивая, а потом вернулся к своей «мадджолино», припаркованной неподалеку от дома моего daddy. К счастью, штрафных квиточков на ней не обнаружилось.
По большому счету я отсутствовал чуть менее часа, так что с моей стороны было даже весьма учтиво прибыть пораньше. В лифте я раздвинул губы в улыбке и попытался пригладить ладонями свой «горшок», правда, без особого успеха. Дверь мне открыла Зельда.
– Добрый вечер, инженер Леонардо…
– Дрр-й-е-чер, Зельда… Пааааа?
– Синьор, ваш отец ушел десять минут назад. Он просил передать вам, что на ужин не придет. У него срочное дело.
– Какое еще дело?
– Не знаю, синьор.
– КАКОЕ ДЕЛО?
– …
– ???
– Ну, он позвонил каким-то своим подругам, и одна из них пригласила его к себе, бедный синьор Джованни… ему было так плохо в последнее время.
– Понятно.
Я ушел, не попрощавшись. Разочарование было таким, будто ты опоздал на самолет, а тебе говорят, что, мол, можно успеть на чартер, только это в другом аэропорту. Неудивительно, что вскорости я уже закидывался в доме у Дуки. Дука, заложив пару грамм со мной впополаме, вдруг подкатил аки змей:
– Осталось-то всего три дозы… может, ширанемся?
– Сказочно, Дука.
Я вышел без каких-либо колебаний, добрался до ближайшей аптеки и громко потребовал два шприца для инъекции инсулина. Потом возвратился к разлагающемуся аристократу и протянул ему шприцы, как корсар, кидающий добычу в общак. Потом я видел, как он заливает в утюг воду, растворяет там ширево, перетягивает мне руку ремнем, заправляет шприц через фильтр от сигареты, а потом игла втыкается мне в вену. А потом я уже ничего не чувствовал.
