Текст книги "Завтра будет солнце"
Автор книги: Лука Бьянкини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
10
Когда дверцы лифта раскрылись, Беттега все еще сидел в углу, весь скукоженный и напряженный, как все сукины дети этого мира. Анита попросила меня подождать, затем подошла к Беттеге и произнесла несколько коротких, чеканных фраз, а потом погладила его по спине. Это мне весьма не понравилось, но в тот момент я настолько сохранял самоконтроль, что никаких внешних реакций не последовало.
Мне удалось не произнести ни слова, но глаза я был вынужден опустить, когда выходил из «Наполеона» вместе с Анитой. Я ощущал на себе десятки взглядов, хотя публика смотрела скорее на розового фламинго, который грациозно переступал лапками, будто исполнял дивный танец. Мы шли молча минут десять вдоль моря, на расстоянии друг от друга. Южный ветер разгонял последние оставшиеся облачка. Я был счастлив. Анита была всего в нескольких сантиметрах от меня, она шла спереди, я чуть сзади, едва не касаясь ее.
– Как думаешь, не сходить ли нам в Сан-Мартин?
– До маяка? Отлично, Ани.
До маяка было не близко, и это меня несколько успокоило. Разговор у нас выйдет долгим, а Беттега пускай весь изведется – ублюдок – этот удар он пропустил. Но в тот момент я не боялся никого, даже самого себя.
Мы подошли к маяку, который должен был осветить, образно говоря, финал нашей с Анитой истории. Сев на какие-то железные ящики, мы еще некоторое время повздыхали, и наконец Анита заговорила. Казалось, она произносит вслух хорошо знакомый текст, цитируя много раз прочитанное и аккуратно разорванное письмо. Ей бы еще такой взгляд с поволокой – и вышла бы идеальная театральная актриса.
– Ты всегда думал, что если мне нравится, чтобы мною командовали в постели, то ты можешь командовать мною и в жизни. Ведь правда, Леон… Сейчас не время для дурачеств. Настал момент, когда мы должны сказать, зачем мы оба здесь: в самой западной точке Франции, где морская соль разъедает даже твои ботинки. Ты, наверное, думаешь, что я твой трофей, раз уж я позволяю иметь меня во все дыры, так ведь? Ты считал, что я настолько сгораю от страсти к тебе, что закрою глаза на то, что ты пялил всех этих девок в дискотечных сортирах… А потом возвращался ко мне и говорил, что ходил пыхать с Руди. Ты думаешь, мне хорошо было в тот вечер, когда мы поругались и я ушла… А потом ты звонишь и говоришь: «Еще пивка выпью и приеду!» Ты был уверен, что я не узнаю, как в прошлом году ты ездил в Сан-Мориц с Гретой? Она вернулась с таким же точно загаром, как и у тебя, а братец твой был бледным, как обычно, ясное дело, у него же был мононуклеоз. Что, так и надо было продолжать делать вид, что ничего не происходит? Любовь такая штука, всегда кто-то отдает больше, и это вовсе не значит, что он в проигрыше. Но приходит момент – надо набраться мужества и заявить: хватит. Ах, извини, раз уж мы об этом завели речь… Что скажешь по поводу упаковок с презервативами в твоем комоде, они ведь постоянно обновлялись? Да, это правда, я лазила по твоим ящикам, что было, то было, но я получила ответ. Потому что ответы дают только факты, а вовсе не слова. Именно поэтому я решила с тобой больше не разговаривать. Мое молчание – это моя боль, моя жертва, мое страдание, если хочешь.
Только не надо думать, что я тебе ни разу не изменяла, ладно? Изменяла. Один всего раз, правда. Ну, согрешила. Я себя чувствовала совершенно раздавленной, и подумала, что если не попытаюсь поквитаться каким-то образом, то потеряю все, и свое достоинство в том числе. Я тебе никогда не скажу, кто это был, но не переживай, он не из наших друзей. Настоящая проблема – это ты сам, Леон. С каждым днем ты становился все дальше и дальше от образа, который я создала для себя. На самом деле влюбляются не в человека, а в его образ, иначе так всю жизнь можно провести в одиночестве. Твой образ был безумный, бесшабашный, по крайней мере до тех пор, пока ты сохранял самоконтроль. После веселых вечеринок ты всегда искал мое тело, но сексом занимался практически сам с собой. Тебя выпивка заводила, а вовсе не любовь. Тебя кокаин возбуждал, а не я. Ах, не нравится, как я говорю? А разве не таким языком следует разговаривать с девушками, которые спят со всеми напропалую, как я? «Телки», как ты любишь говорить. Именно поэтому я стала спрашивать себя, что меня с тобой держит: мне двадцать пять всего, не шестьдесят, вся жизнь впереди, я не хочу ничего упустить… Ты же меня только на дно тянул. Ты готов был утопиться вместе со мной в своих джакузи с шампанским. Меня от этого шампанского просто тошнит, ты никогда не замечал? Да, поначалу заниматься глупостями с тобой было даже прикольно: мы нюхали вместе, а потом занимались сексом, как в фильмах, в окружении больших зеркал, в которых отражались наши чудачества… Потом эти игры начали мне надоедать… Честно говоря, мне жаль вываливать это все на тебя так сразу, одним духом, но раз уж ты сюда приехал аж с Ибицы, то, наверное, именно за тем, чтобы это выслушать.
– …
– …
– Ты еще можешь спасти меня, Анита.
– Я – нет. Я могу тебя выслушать, могу тебя подождать, могу представить себя на твоем месте, но не проси меня спасти тебя. Это было бы неправильно да и не получится. Я долго ждала, но в конце концов не выдержала. Может, мне надо было быть понастойчивее со своими ультиматумами. Хотя ультиматумами победу не одержишь, по крайней мере в этой игре. Но ты же меня все-таки любил, чуть-чуть, правда, Леон? Ты любил меня или ты просто меня имел и все?
Я взял ее голову в ладони, как делал это раньше, и принялся целовать, не давая ей произнести больше ни слова, сдерживая ее протестующий язычок. Я казнил Аниту своими поцелуями. Я ласкал ее шею игривым прикосновением первых свиданий, когда мужчины хотят показать, на что они способны: вызывать у девушки дрожь и истому, доставлять наслаждение, как никто другой на свете. Анита ответила на мою ласку – скорее от усталости, нежели от желания. Напряженность прошла, и во мне вспыхнуло чувство обожания к ней, к моей богине.
Стемнело, и мы, не сговариваясь, отошли в сумрак прибрежных утесов, освещенных тусклой луной. Во искупление всех своих мыслимых и немыслимых грехов я предпринял отчаянную попытку в эти немногие, но бесконечно долгие минуты доставить наслаждение своей девушке, прильнув устами к ее лону – только ей, забыв о себе, о своих трофеях и своем эгоизме. В этот момент Анита казалась игрушечной, жесткой и сладкой, счастливой и грустной, и девочкой и женщиной одновременно. И она ускользала от меня. Я не понимал ее реакций, я терялся и не знал, что делать, и я вдруг жутко оробел. Я неожиданно стал неловким, неуклюжим – так бывает, когда переполнен любовью. Действую, как робот и чувствую себя полным дураком. Может, это и есть высшее проявление чувств? Не знаю, догадалась ли об этом Анита. Она тяжело, прерывисто дышала. Я в тот момент понял, что нет на свете актрис талантливее, чем обычная женщина, и сомнения закрались в мое сердце.
Мне захотелось разорвать ниточку ее трусиков под платьем, я обожал это делать зубами, но Анита меня остановила. Не место и не время. А может, просто я не завелся как следует, у меня элементарно не хватило смелости.
Я поднял голову с ее колен и обнял крепко-крепко, не желая никуда отпускать. У меня не было ни слов, ни желания говорить. Меня охватила тоска, потому что я понял, что Анита не вернется. Понимание некоторых вещей приходит вдруг, внезапно. Луна, утесы, мое пылкое желание, блеск ее глаз и все такое… Я явственно осознал, что наше расставание неизбежно. Вот и все.
Я все испортил. И на данный момент иных вариантов не было.
– Видишь, Леон, наша с тобой история могла бы продолжаться – подарки друг другу, поцелуи на пляже. Но я больше не уверена, что все это мне нравится. Да, я знаю, это противоречит всему тому, что я тебе тут наговорила. Но если бы любовь имела смысл, с нашей жизнью было бы все ясно. В общем, что касается меня, то мне, кроме тебя, был бы никто не нужен. Знаешь, давай пойдем обратно в отель. Уже час, как меня ждут к ужину.
Это был удар милосердия.
– Значит, ты теперь с Беттегой…
– Джильберто здесь только на уик-энд. Ни больше и ни меньше. Жаль, что ему не удалось поговорить с тобой, хотя, может, ему и нечего было сказать. Я бы хотела, чтобы вы оставались друзьями. Я вот по-прежнему подруга и Марилу, и Эммы…
О, как я ее ненавидел! Откуда она узнала про Эмму, про Марилу? Кто ей мог рассказать? И потом, зачем рассказывать про плотские утехи? Ведь это только плоть, только тело, всегда готовое согрешить. Только в этом и состоит удовольствие, если только это не очередная иллюзия.
Я шел рядом с Анитой, за руку не держал, даже не касался, но смотрел, смотрел на нее неотрывно. В какое-то мгновение я не удержался и поправил свитерок, завязанный на ее плечах. Я был слишком уставшим, слишком подавлен, чтобы о чем-то просить Аниту. Я боялся, что случайное слово разрушит идиллию, в которой я ненадолго оказался.
Простились мы холодно, без объятий и поцелуев, больше того, я специально отошел на несколько шагов – чтобы уязвить ее, а может, надеясь, что она раскается и бросится ко мне. Ничего подобного.
Я проводил ее взглядом, потом вошел в казино и решил нажраться.
11
Ночь я провел в полицейском участке.
Не помню, сколько рому с кока-колой я выпил в том казино, оставил тысячи две на блек-джеке, чтобы, значит, впрыснуть адреналинчику, потом подцепил одну синьорину из тех, что сами к тебе клеятся. Во Франции почему-то эти девчонки обходятся намного дороже, чем где-либо. Наверное, я излишне расслабился, потому и зациклился на этой телке, и на бабки синьорина меня развела конкретно.
Из казино я вышел отжатый по самые не хочу. Я никому не был нужен. Я был никем и звать меня никак. Красивый проект, забытый в конструкторском бюро, милый костюмчик, который нравится всем, но идет в уценку. Мажор, которого общество осуждает и нисколечко не жалеет, ибо любые грехи можно простить своему ближнему, но только не богатство.
Тут мое внимание привлек длинный ряд зеркал на автомобилях, в которых отражалась моя злоба. Я размахнулся и разбил кулаком одно, потом следующее, потом еще и еще. Так я и шел по улице, расфигачивая зеркала одно за другим, наслаждаясь звоном битого стекла. Потом я начал пинать дверцы автомобилей. Машины были аккуратно запаркованы вдоль чистеньких домов, они ни в чем не были виноваты, только в том, что попались мне под руку, а больше никого, чтобы вздрючить, к счастью, не оказалось. Бетегга сейчас, наверное, с Анитой, сволочь… Я колотил, колотил все сильнее и сильнее и даже подумал, что вот не напрасно когда-то околачивал груши в Даунтауне.
Я не успел дойти до конца улицы, как меня повязали двое полицейских. Резко и решительно мне заломили руки назад. Наверное, они мне плечо вывихнули, потому что я и дернуться не мог, хоть и пытался. Меня запихали в полицейскую машину и отвезли в участок. Как в кино, которого я насмотрелся вволю, у меня изъяли бумажник и Rolex Daytona’93. Такие были у Николаса Кейджа в культовом фильме «Возвращение в Лас-Вегас». Чтобы я не повесился, у меня отобрали ремень и шнурки, во Франции всегда все чересчур. Потом сняли отпечатки пальцев – шикарный момент – и еще сделали два классических снимка. Тот, что сбоку, должно быть, получился ужасно. Профиль невыразительный, да и волосы торчат в разные стороны. Блин, как только выйду, обязательно схожу к профессиональному парикмахеру.
Я был настолько пьян, что со мной особо не церемонились. Когда я потребовал, чтобы мне дали позвонить брату, мне сказали, что во Франции звонок своим близким разрешается сделать только на следующий день после задержания. К счастью, эти близкие были моими, и они вряд ли озаботились бы моим долгим отсутствием. Меня затолкали в маленькую ободранную камеру с двухъярусными шконками. Слава богу, там никого больше не оказалось. Двухместный номер на одного. Я забрался на верхние нары и, хотя обоняние мое было сильно притуплено ромом «Гавана», все равно почувствовал невыносимый смрад от простыни. Присмотревшись, я обнаружил прилипшие к белью кусочки дерьма. Это еще откуда здесь взялось? Неужели полицейские мне специально в постель нагадили? Ах, да, во Франции не умеют пользоваться биде.
Я хотел было посмеяться над своим положением, но сил уже не осталось, и я, как последний бомж, провалился в тяжкий сон: рот открыт, слюна стекает, храп на всю камеру. Некогда белая рубашка стала совершенно серой (видела бы ее мама!), джинсы в лоскутах (видела бы их мама, впрочем, если бы она увидела все это вместе, ее реакция была бы одинаковой).
Через каждые два часа меня будили, чтобы удостовериться, что я жив – это у них просто идея-фикс, – а в восемь утра спросили, что я намерен делать. До меня дошло, что мне следует вызвать адвоката, и я помаленьку начал въезжать, в какую хреновую ситуацию меня угораздило вляпаться. Странно, но это меня почему-то веселило, хотя плечо и ныло от боли. У меня не было во Франции знакомых адвокатов. Единственный человек, которого я знал и которому доверял, был Стефан. Недолго думая я набрал его номер.
Он все никак не мог поверить, что я действительно нахожусь в полиции и что мне в самом деле нужен адвокат – и чем скорее, тем лучше. Стефан в этот час был уже на работе в своем бюро в Монпелье. От Биаритца не так далеко. Он приказал мне сидеть смирно (оказывается, он знал меня лучше, чем мне казалось) и через час прислал ко мне своего доверенного семейного адвоката, мсье Дегурса.
Мсье Дегурс был человеком немногословным, неприметным, но – что меня поразило – говорил со мной на безупречном итальянском. Он объяснил мне, как надо себя вести и что делать, чтобы аннулировать протокол о правонарушении. Проблема состояла в том, что меня повязали прямо на месте преступления, и это все осложняло. С другой стороны, мне сильно повредили лопаточную кость, и мсье Дегурс сумел произвести взаимовыгодный обмен моего поврежденного плеча на безупречно чистый протокол. Правда, доплатив еще восемь тысяч евро за причиненный ущерб, естественно. Добавим еще две штуки в знак расположения к мсье. Чего не сделаешь ради дружбы, правда?
На выходе, прямо-таки как в пошлых фильмах, меня встретил Стефан. Он оставил бюро, вызвал шофера и примчался в Биаритц, чтобы встретиться со своим единственным школьным другом, товарищем по колледжу. Я едва успел попрощаться с мсье Дегурсом, как тут же мгновенно оказался во власти собственных спонтанных реакций. Я непроизвольно обнял Стефана и зарыдал. Уткнувшись лицом в его плечо, я вдруг ощутил то, чего давным-давно не ощущал: голос своего тела, которое в этот момент плакало, просило, умоляло о сочувствии. В тот раз мне впервые вспомнились слова дедушки, когда он советовал прислушиваться к голосу собственной натуры.
Мне решительно было наплевать на все: что от меня воняло, что я стоял посреди дороги, что я пополнил ряды французской шпаны, а главное, что Беттега, скорее всего, спал с Анитой. Мне надо было поплакать. Стефан молчал, не двигаясь.
Солнце стояло высоко, небо сияло безупречной голубизной.
– Сте, ты подкинешь меня к моей тачке? Я ее вроде у «Таласса» запарковал… Блин, я уже здесь совсем не ориентируюсь, море в какой стороне?
Стефан отдал своему водителю какое-то распоряжение, затем усадил меня в машину, и через несколько минут я вновь увидел человека, который, как я полагал вчера вечером, оказал мне по жизни неоценимую услугу, а на самом-то деле всего лишь помог судьбе настучать мне как следует в бубен. Слава богу, Стефан вошел со мною вместе, а то мы чуть было не испортили к чертям репутацию отеля. Консьерж подошел ко мне с видом доброго дядюшки и, как обычно, пригласил меня присесть за продолговатый журнальный столик.
– Синьор желает остановиться в нашем отеле или вы просто заехали за автомобилем? Из-за него переполошился весь наш персонал.
– То есть?
– Мы думали, что вы на нем уедете, а вы убежали. К счастью, швейцарский номер вашего автомобиля я помнил, он был у нас зарегистрирован, вы ведь к нам до этого приезжали, поэтому я был уверен, что вы обязательно вернетесь за машиной.
– О, я вам так благодарен, но я хотел бы немедленно уехать, мне нужно в Милан.
– Не хочу быть навязчивым, но если вам требуется массаж или вы пожелаете воспользоваться нашими услугами, мы были бы рады принять вас на денек – вас и вашего друга.
Да, это не помешало бы, однако сие место пробуждало в моей памяти слишком много воспоминаний. Мне нужно было бежать отсюда, бежать как можно скорее, невзирая на поломанное плечо. Мне было интересно, оказался бы консьерж столь любезен со мною, если бы я не оставил ему накануне вечером полтинник. Скорее всего, да, потому что симпатия не всегда зависит от денег. В определенных ситуациях доброе расположение приносит гораздо более ощутимые результаты, нежели банальные товарно-денежные отношения. Хотя он мог так себя вести из уважения к моей матери – гостьи идеальной во всех отношениях. Кстати, вот и мама – не прошло и двух дней, как она аккуратно прозвонилась.
К счастью, я все еще был в «Таласса», поэтому с комфортом утроился в уютном креслице, в уголке.
– Чао, ма… В Биаритце! Ну да, я знаю, что день рождения на Ибице… Нет, ты все правильно поняла… Так, маленькая засада… В «Таласса»… Какой крем тебе купить?.. Погоди, сейчас возьму ручку, запишу, а то так ни фига не запомню… Извини, нервничаю чего-то… При чем тут одеколон?.. Да нет, все тот же – «Маньифико»… Да, тот самый, точно… Нет-нет, номер чудный, тот, над бассейном… Нет, со Стефаном, с моим другом по колледжу… Да, я не должен был его бросать, ты права… Архитектор… Конечно, только в студии с его дядьками, а я типа инженер нашей славной кирпичной фабрики… Я не повышаю голос… Чего-то на линии, из Портофино всегда фиг дозвонишься… Если я к вам туда не приезжаю, то это вовсе не означает, что мне неизвестно, как там работает мобильная связь… Да, я знаю, у тебя Swisscom… Привет ей передавай… Да, как прошел выпускной по классике?.. Бедненькая… Ну, она же не специально… Чего тут смешного… Ладно, мама, подумаешь, бубен уронила… Нет, сейчас нет… Давай… Чао, Лола, как твои дела, лапа? Не бери в голову, ты все равно лучшая балерина… Знаю, знаю, port de bras[7]7
Балетная поза: стоя, одна рука в сторону, другая вверх, одна нога прямо, другая выставлена назад на носок.
[Закрыть] у тебя всегда получался хорошо… Не накручивай… Откуда мне знать, как переводится «веник»? Ты же в английскую школу ходишь… Не, понятия не имею… Двадцать евро… Тридцать евро… Не знаю, дай мне маму… О’кей, целую тебя… Чао, ма… Да, Лола молодец, у нее все получится… В семь лет, конечно… Я знаю, что мы для тебя все одинаковые, знаю, знаю… Сегодня солнце, так, вроде ничего… У Caraceni у меня примерка на следующей неделе… Третья уже, по-моему… Черт, извини, в эти дни меня немного достали… Ну так, переволновался немного… Я отослал свои резюме в Астор, целых три… Ну, если бы мне Амедео еще помог… Да знаю, что я не виноват, что меня на целый месяц оставили одного в этой проклятой студии… Что мне там было делать… Амедео помогает, как может… Ладно, не плачь… Ты вовсе не виновата!.. А сейчас чем занимаешься?.. А, в Африке… Мне кажется, замечательная инициатива… Почти бросил, не больше десяти за день, так, после кофе… Нет, два бокала в день, правда, пара за обедом и все… Конечно, «Шевалье-Монтраше» я тоже попробовал… Ничего подобного… В казино… Бразильское шоу, две партийки в блэкджек… Нет, зачем мне продавать машину? Некоторые вещи надо делать только в Кампьене!.. Ну так, просто пошутил… Да нет, не злюсь… Я тебе ничего не купил, потому что здесь распродажи, а я знаю, ты уцененку ненавидишь… Уж я бы тебе купил пальтишко от Dior… Сейчас же лето! Я не повышаю голос… Да опять что-то на линии… Давай сменим тему?.. Мы поговорили и пока больше не встречаемся… Нет, религия тут ни при чем, просто не сошлись характерами… Знаю, что она тебе никогда особо не нравилась… Я ни в чем тебя не обвиняю, мама!.. Нет, со мной все в порядке, я отдыхаю… Не переживай… Да, я помню, однажды я просадил тридцать пять тысяч евро… Совесть потерял… Понимаю, это не проблема денег, а то, что деньги требуют уважения… Да ничего я тебя не разыгрываю… «Кадиллак-эльдорадо» не видел, но вот одна «феррари» у отеля припаркована… Если хочешь, сделаю фото… Ты права, это вульгарно, конечно… Ну иди, купайся… Я тебя тоже люблю… Целую.
Стефан стоял рядом с моим креслом и терпеливо ждал, будто имел в своем распоряжении все время мира. Он не сильно изменился: может, чуток нарастил мясца и уже не выглядел как ловелас, но зато приобрел во внешнем облике нечто, что резко отличает французов от прочих европейцев. После двадцатиминутного разговора со своей матушкой я сумел произнести всего два слова: «Увези меня».
